Текст книги "Хранитель ключа"

– Что, пацан, солдатского хлеба хочется отведать? – спросил Костылев у Петьки.

Вблизи атаман был еще хуже. Лишь немногим выше малорослого Петьки, и дух от командира отряда стоял ядреный. Конский пот, гарь костров, запах давно не стиранного белья… Жиденькая бородка, в которой застряли крошки хлеба. По всему выходило, что солдатский хлеб черств и черен. Тогда Петьке первый раз подумалось, что военная карьера – не самая лучшая мысль. Но тут как раз мимо командира проходил солдат, несущий винтовки, словно охапку хвороста.

– А ну подожди! – распорядился Афанасий.

Убитых в сегодняшнем бою оставили там, на дороге. Однако винтовки собрали. Подняли даже никуда не годное оружие солдат-мертвецов. Из охапки Костылев выдернул винтовку поплоше, пошатал штык. Да, действительно, болтик сгнил, расхлябался и после небольшого нажима вылетел наземь. Снятый со ствола штык Костылев подал мальчишке:

– Держи…

Петька не стал уточнять, за что ему такой подарок, не стал отнекиваться. Не давая шансов Афанасию передумать, чуть не вырвал дар из рук.

…Четырехгранный, игольчатый штык был не в самом лучшем состоянии: побитый ржавчиной и неострый. Но, безусловно, это было оружие. Это была верная смерть на расстоянии вытянутой руки. От старика, который тянул солдатскую лямку еще в русско-турецкую кампанию, Петька слышал: рана от такого штыка плохо заживает. Еще им хорошо колоть свиней, а вот в теле человеческом тонкое лезвие часто ломается. Мальчишке тут же захотелось большего: чтоб к штыку была добавлена винтовка, в ней была полная обойма патронов… А еще – шашка, папаха. В общем, Петьке снова хотелось стать военным, самому командовать солдатами, распоряжаться оружием, дарить пацанам штыки, стреляные гильзы, а то и целые патроны. В свете своего презента атаман больше не выглядел таким уж и безнадежным. Действительно, ведь этому, побитому паршой, не век же командовать. Пусть выучит его, Петьку, всему, чему положено, а там – героически погибнет. А уж он, Петька, будет атаманом по всем правилам. Его будут бояться солдаты и любить враги… В смысле – наоборот. Он будет брать города, лично стрелять из пулемета, рубить противника в капусту. И за дамочками будет ухаживать – куда там той Аленке.

– Пойдешь ко мне в армию? – спросил атаман.

Петька улыбнулся, чувствуя сам, что улыбка получилась глуповатой. Костылев поднялся в тачанку, освобожденную от раненых, едва не поскользнувшись на крови. Но устоял, ухватившись за пулемет. Его речь была столь же скромна, как и возвышение, с которого он вещал.

– А что, селяне, пойдете в войско? – крикнул Афанасий.

– А пойдем! – неожиданно раздалось из толпы. – Отчего, забодай тебя комар, не пойти?

Крестьяне нахмурились. Голос сей был им знаком: говорил это местный юродивый Демьян по прозвищу Горбатый. Афанасий поискал говорящего и нашел того совершенно легко. Стало ясно, что такого рекрута не призовет ни одна армия мира. Какая-то болезнь согнула тело крестьянина в дугу: сразу после поясницы тело шло совершенно параллельно земле. Существовала идиома о целебных свойствах могилы в отношении людей с неправильной осанкой. Однако было ясно: сказано это не про Демьяна. Случись ему помереть, лежал бы он в гробу на боку. И вероятно, гроб пришлось бы ему делать горбатый.

По деревне Демьян передвигался, опираясь на подобие двух костылей, – в одной руке швабра, в другой – тяпка. Раненых он к себе на постой, разумеется, не брал, ибо еще неясно было, кто за кем должен был бы ухаживать.

– Я, Афанасий Первый, царь всея Руси… – начал Костылев. И замолчал.

Дальше вроде должны были следовать многочисленные титулы, кажется, среди них имелся «князь польский», но полной уверенности в том не имелось. Поэтому Костылев решил немного подсократить:

– …и прочая, и прочая, и прочая… Я призываю вас, крестьяне, становиться под святые знамена нашей отчизны, – последовала пауза покороче. Знамен тоже не имелось. Ну да ладно… – И бороться с гидрой большевизма, с чуждыми российскому духу либерализмом и демократией, дабы восстановить единственно правильный и природный русский строй – монархию!

Вспышки энтузиазма не последовало. Крестьяне делали вид, что их очень занимают раненые. На говорящего Костылева поглядывали будто тайком, смотрели все больше на пулеметы и тачанки. Через щели в полу шарабанов на землю капала кровь. Солдаты не реагировали на речь вовсе. В любом случае это их не касалось. Даже Лехто, по мнению Афанасия правая рука командира эскадрона, оставался безучастным.

«Ну да ладно, – обозлился про себя Костылев. – Сам управлюсь».

Около изгороди колдун о чем-то разговаривал с крестьянином, и речь селюка явно интересовала его больше. Лехто серьезно кивал, смотрел в глаза собеседнику, а тот, ободренный вниманием, азартно рассказывал, как некий старик отвадил пить всех мужиков Таракановки, недостаток слов рассказчик компенсировал жестикуляцией. Все определенно сходилось: еще день назад Лехто заметил вспышку магии. Мир был полон волшебства: то там то сям происходили небольшие, маленькие и вовсе едва заметные чудеса. Почти все Арво чувствовал, но возможности гоняться за каждым не имел. Вчерашняя вспышка была яркая и возникла рядом с Таракановкой, на руднике у гномов, на месте, откуда пропала с пару лет назад. Стоило туда заглянуть в любом случае, в списке чернокнижника этот визит стоял на четвертом месте… Но то, что сообщил колдуну крестьянин, решительно меняло его планы.

– Рекруты вашей деревни станут костяком нового полка, – продолжил Костылев. – Мы назовем его лейб-гвардии… Как именуется ваша деревня?

– Шушеры, – неохотно признался какой-то селянин.

– Вот-вот. Это будет лейб-гвардии Шушерский… Великошушерский конный полк… – Звучало, конечно, отвратительно, но отступать было некуда. Оттого Афанасий сделал добавку: – А деревня ваша после победы милостью государя, то бишь меня, будет навсегда освобождена от податей! Ну так что, селяне, торопитесь, записывайтесь в войско!

Костылев покрутил головой, выискивая взглядом паренька. Затем продолжил:

– В войско принимаются рекруты всех возрастов. Запись, конечно, добровольная.

Селяне тревожно заворчали. Запись, возможно, будет и добровольная, но тех, кто в армию не пойдет, пришибут как пить дать. В эту минуту Лехто закончил свой разговор, отпустил говорливого крестьянина и быстро вернулся к тачанкам. Тоном твердым и спокойным сообщил:

– Выступаем немедля. Коней напоить, и будем выдвигаться.

– Но нам надо принять пополнение…

– К чертям пополнение. Мы не можем терять ни минуты!

Так, чтоб было слышно крестьянам, Афанасий четко, с расстановкой произнес:

– Мы примем пополнение! Двинемся на запад, к столицам.

– Нет, – у колдуна было свое мнение. – Мы должны идти на север, к Гнилой гати.

Гать – это место на ленивой речке, или вовсе болоте, где дорогу путнику преграждает не столько вода, столько грязь. И чтоб мост не городить, прямо на грязь валят ветки, бревна, так чтоб по ним можно было проехать. Затем ветки в болоте начинают гнить, превращаются в труху, гать оседает. И в грязь летят новые ветки. И название Гнилая для гати самое то, что надо, – она другой не бывает.

– А что там, на Гнилой гати?

– Ничего, но через нее мы выйдем на шлях к Таракановке. Там, говорят, какой-то старик вылечил мужиков от пьянства.

Афанасий с улыбкой осмотрел присутствующих: дескать, что лучше: Петербург или Гнилая гать вместе с Таракановкой. Все-таки надо было давно поставить на место этого колдуна. Потому специально для непонятливых громко повторил:

– Мы двинемся на Саратов, затем, мобилизуя войско, – на Москву. Там я коронуюсь, и мы пойдем на Петербург, где я воссяду на трон!

Отчего был упомянут именно Саратов, никто не знал. Вероятно, император назвал город, первый пришедший ему на ум. Да и объяснить свою логику он просто не успел. Лехто пожал плечами: дескать, я хотел как лучше. Затем поднял свой саквояжик, открыл его… Выстрел прозвучал резко, так что никто сразу ничего не понял. Словно ударил гром – вздрогнули люди, с деревьев спорхнули птицы. Долго ничего не происходило. Костылев задумчиво смотрел на револьвер в руке Лехто. Затем из Афанасия словно вынули стержень, скелет. Он рухнул с тачанки, как куль с тряпьем. На ступеньку шарабана закапала кровь. Казалось невероятным не то, что Лехто убил Костылева прилюдно. Такое нынче происходило везде и всюду. Удивляло, что несостоявшегося царя всея Руси положили из обыкновенного солдатского, даже не офицерского нагана. Швырни Лехто в Афанасия молнией, обрати последнего в соляной столп – солдаты удивились бы менее. А так казалось: у волшебника все заклятия остались при себе, в рукаве – для какого-то непокорного. И вдобавок к заклятиям еще шесть патронов в барабане револьвера.

– Император низложен, – сообщил Арво ошалевшим солдатам. – До особого распоряжения власть переходит к военному совету. То есть ко мне.

Возражений не последовало. Затем Лехто обратился с речью к крестьянам. Был краток:

– Всем спасибо за внимание! Все свободны. Набор в лейб-гвардию отменяется.

Крестьяне не стали ждать дальнейшего развития событий и тихо начали расходиться. Чуть не первым с площади, сжимая в руках штык, рванул Петька. Еще через полчаса две тачанки и дюжина конных упылили по дороге к Гнилой гати. Деревня отделалась легким испугом.

По причине отсутствия грабежей, реквизиций и мобилизации в банду к раненым отнеслись по-людски. Дюжина из них по выздоровлении собрала скудные котомки и убралась восвояси. Пятеро остались жить в деревушке, обросли семьями да детьми. Еще трое обрели свое место в селе навеки – то бишь ушли под могильные холмики на здешнем жальнике. Несостоявшегося царя всея Руси Афанасия Первого и Последнего зарыли в безымянной могилке под крестом скромным, скрученным из трех палок. И когда основание креста сгнило, никто не поставил нового, не сделал гробницу, не срубил куст осоки, выросший на погребальном холмике. Да и тот потихоньку расползался, стремясь сровняться с землей. Под осокой в плохоньком гробу стремительно гнили кости. Казалось, и люди, и природа стремились быстрее забыть этого человека-недоразумение. О мертвых или хорошо или ничего. Афанасий Костылев мертв – это было хорошо.

15. Вторая встреча

Когда-то весь первый этаж этого здания занимала аптека – чуть не самая главная, центральная в этой губернии. Над дверью звенел колокольчик, ходили провизоры в белых халатах, на столах из дуба мореного не было ни единой пылинки. Владелец заведения ездил по городу на новеньком «Паккарде» – тогда единственном автомобиле в городе. В аптеку везли индийский хинин, черный, словно деготь, японский йод, английскую соль, таблетки немецкие, средства патентованные американские, пиявки самые отборные. И что тут такого? Не имея других развлечений, люди здесь болели со вкусом, долго и обстоятельно. Но менялись времена – менялись и нравы. Последнее время дела у аптеки шли неважно. Людям было как-то не до болезней – все свободное время занимали треволнения о судьбе родины. Потому в аптеке чаще покупали банальные валериановые капли, бинты, йод и вату. Аптека уже не могла похвастаться былым шиком и размахом. Отчего так получилось? Да народ у нас, знать, такой. Когда простуда или инфлюэнца начинают душить нашего человека, он не бежит в аптеку за микстурами, он идет в кабак за медовой с перцем, греет в чайнике пиво. «Паккард» владельца аптеки терял свой лоск. В помещении аптеки сдали угол торговцу журналами и газетами. Полагая, что аренда квадратного аршина подсобит денежному балансу заведения. Но как-то сложилось наоборот. Дела аптеки шли под гору, зато очень скоро торговец газетами уже нашел средства арендовать у аптеки целую комнату. Потом появились иные съемщики. Закончилось тем, что на этаже аптека стала занимать только одну комнату, один подъезд. Вывеска не помещалась над дверью, крайнюю букву пришлось просто сбить – получилось слово непонятное, а именно «Аптек». Угол теперь занимал маленький кабачок. С одной стороны, это было выгодное соседство. В аптеку то и дело заходили, например, за желудочными каплями… Дурная слава переносилось на объекты, расположенные под одной крышей с кабаком. Теперь про аптеку, в частности, ходили слухи, что при ней имеется подпольный абортарий, продаются снадобья, кои превращают несчастливых жен в счастливых вдов. Да что там, даже говорили, что в аптеке приторговывают приворотным зельем, качественными проклятиями оптом и в розницу. Несли и прочий антинаучный бред. Но вот беда – в науку уже мало кто верил… Дольше всех продержался владелец книжной лавки. Но затем и он плюнул: в этом помещении господа Гоголь и Достоевский просто не продавались. Потому книжная лавка стала торговать прессой желтой, книжками-растрепками, худо-бедно продавался «Новый Сатирикон», издаваемый под редакцией господина Аверченко. Лучше всего шли открытки, скоромно именовавшиеся как эротические. Этот промысел давал весьма приличные доходы и был поставлен на широкую ногу. Копированием этих карточек заведовал некий неизвестно как попавший сюда студент-очкарик. Неучтенные химикалии, близость аптеки, да просто скука потянули студента в революционерство. Политика в революции его совершенно не интересовала – больше занимал сам процесс. Студент изготовлял бомбы. Впрочем, бомбы в градоначальника не бросал по причине своей крайней застенчивости. Иных же революционеров в городе не имелось, и изготовленная взрывчатка просто хранилась на полочках. Однажды случилось то, что просто не могло не произойти. Весь запас этого добра детонировал. Угол дома разворотило напрочь. Но студент каким-то чудом уцелел, хотя взрывом выбило даже стекла в очках. Кроме того, годовой запас открыток пикантного содержания разбросало на три квартала. От полиции книготорговец откупился взяткой – самой большой в истории города. Студент-бомбист был уволен с треском. Тем паче что спрос на открытки ввиду насыщения рынка упал. Такая вот сексуальная революция получилась.

* * *

К моменту появления Клима и Евгения в городе что-то да изменилось. Аптекарь взял реванш – место, где некогда печатались открытки, вернул себе, впрочем изрядно потратившись на ремонт. Теперь там сидел привезенный откуда-то с севера шаман. К нему приводили лечить детей, скажем, от заикания и ночного недержания мочи. Надо заметить, довольно часто визиты помогали. Очевидно, что аптекарь и шаман работал по принципу «клин клином вышибают». Ибо первое впечатление шаман оказывал жуткое настолько, что до второго просто не доходило… Ну а, в общем, две революции и события, последовавшие за ними, особо ничего в деятельности трех заведений не изменили. Книготорговец снабжал людей пищей духовной, трактирщик – едой обыкновенной. Аптекарь лечил от последствий приема первой и второй. Все три компоненты были качества ниже среднего.

Когда Аристархов со спутником переступили порог трактира, в нем практически ничего не изменилось. Лишь некоторые посетители отставили кружки с брандахлыстом, скосили на вошедших глаза. Большинство не сделали и того. Мухи продолжали ползать среди кружек и луж пролитого пива. Им было сытно и пьяно. А, учитывая сезон, еще и сонно. В углу совершенно откровенно мышка грызла корку хлеба. Клим посчитал такое безразличие неуместным.

– Будь здоров, народ честной! – бодро крикнул он с порога.

Народец в кабаке посмотрел на них зло и не к добру молчаливо. Мухи заползали быстрей, мышка подавилась хлебом. Лишь косой малый сказал, словно сплюнул:

– Был честной, да позапрошлой весной.

Чугункин ожидал, что появятся ножи, револьверы. Но вместо того почувствовал тычок от Аристархова. Это было тем обидней, что уж подобного Клим ну никак не ожидал:

– За что?

– Просто так… Было бы за что, вовсе убил, – ответил Аристархов. – Помалкивай.

Людей в трактире было мало. Аристархов прошел к столику около стены. Клим следовал за ним. Почти сразу после того, как сели, у стола появился половой:

– Чего изволите?..

У такой расторопности была весомая причина: на улице резко похолодало. Оттого в трактир народец порой заходил просто погреться. За вычетом нанесенной на подошвах грязи трактир убытков не нес – посетителей все равно было маловато. Но, тем не менее, хозяин заведения с такими боролся. Если заказ не делался в течение пяти минут, посетителям указывали на дверь. Потому в тоне полового доброжелательности не было – на вновь прибывших он смотрел словно на биндюг. Его совершенно не смущал даже карабин Аристархова. Это совсем сбило с толку Клима.

– Э-э-э… – пробормотал Клим. – Нам бы чего-то поесть. И попить… чего-то.

– А точнее?.. – От тона полового стало зябко.

– Щи у вас есть? Постные… – вздохнув, вступил в разговор Евгений.

– Ага.

– Ну, на двоих вот тащи их, капусты соленой к ним и чаю! Не видишь – люди с холода!

– Деньги сразу приготовьте, – предупредил половой.

– Тащи еду. Рассчитаемся, не боись!

На Евгения Клим смотрел уже с неким испугом. Довольно скоро после ухода в смутные волости выяснилось, что о двоевластии, о возможности отмены комиссаром какого-то решения Аристархова, речь просто идти не может. Евгений с Климом даже не советовался, все обдумывал сам. В общем, это было и к лучшему. Потому как Клим признавался даже себе: что именно делать, куда идти – ему было неизвестно. Он был просто довеском к Аристархову. И это совершенно не отменяло желания разобраться в положении вещей.

– Скажите, Евгений… Вы мне можете сказать, что мы здесь делаем?

– Легко. Мы ждем, когда нам принесут еду. Я лично голодный. А ты разве нет?

Действительно: за последние три дня поесть получилось раз пять. Возможно, это был первый раз, когда приходилось поглощать пишу не впопыхах. Раз обед сорвался из-за возникшей драки. Душа Клима ушла в пятки, он приготовился умирать, но все ограничилось перестрелкой поверх голов.

– Нет, скажите, что мы делаем в этом городе? Куда нас несет… Мы что, ищем здесь Костылева и этого колдуна?

– Судя по всему, он найдется сам.

– Но направление моих мыслей правильное?

– Угу.

– А отчего вы решили, что мы… Он… Что мы здесь встретимся?

– Все очень просто: боевые действия ведутся в направлении запад-восток. На юг эта сотня не пойдет. Было бы иначе – мы бы уже об этом знали. Но этого не будет, потому как банда попадет меж молотом Красной армии и наковальней Белой. Он будет либо здесь, где власть не пойми чья, либо заберется еще севернее – где власти нет вовсе.

Климу пришлось согласиться. Власти тут не имелось. Не было в городке и Гражданской войны. Ибо для Гражданской войны требовались как минимум две гражданские армии. Здесь же армий не было и в помине – каждый за себя. Короче, стоял полный бардак.

Половой принес заказанное. Поставил еду на стол без пожеланий приятного аппетита или даже более скромного «пожалуйста». Вместо этого потребовал расплатиться. Пока Аристархов рылся в бумажнике, Клим успел проглотить первую ложку. Скривился:

– Ваши щи начали скисать…

– Ну так ешьте быстрей, пока не скисли совсем, – и глазом не моргнул половой.

Евгений в отместку рассчитался копейка в копейку, не добавив чаевых. Лакей фыркнул и удалился. Приступили к трапезе. Даже стуча ложкой по миске, Евгений считал себя находящимся на работе. Он прислушивался к тому, что говорят за соседними столами. Мало ли, скажут люди невзначай что-то разэтакое. Вдруг где имеется неучтенное чудо? Вдруг кто-то превращает свинец в золото или хотя бы в серебро? Не воюет ли где отряд деревянных солдат или, положим, големов, расписанных под хохлому или гжель? Но нет, за столом напротив беседа велась о материях приземленного значения.

– Завод-то его еще прапрадед заложил, – бухтел кто-то за спиной Евгения. – Тожить Григорием звали. Ну и как сделал: послал как бы не в самый Питербурх. Дескать, дозвольте своим коштом построить церковь деревянную! Ну, ему, ясен пень, высочайше сие действо разрешают. Он, как обещано, церквушку строит… Да вот только откуда в Сам-Питербурхе знать, что церковь в селе уже имелась, да еще и кирпичная! Ну и, значица, попов переселяют в деревянную, а кирпичную разбирают. И из этих кирпичей строят в тех местах первую доменную печку! Прадед – тот тожить крут был. Говорят, приедет в какую-то деревню, да давай мужичкам горькую подливать. Проснется, бедолага, с похмелья да еще и прикованный к токарному станку…

Аристархов прислушался к говорящим рядом, через проход. Какой-то финансист делился несложными наблюдениями за фондовым рынком смутного времени:

– Золото – оно всегда в цене. Когда – больше, когда – меньше, но не обесценится оно никогда. С ассигнациями дело обстоит похуже. Особенно отечественной выделки. Положим, вот доллары – еще куда ни шло, или иены японские. А наши деньги – так вообще перевод тряпья и бумаги. Курс скачет…

За столом напротив бубнили все о том же заводе:

– А праправнук тожить его заложил металлургический завод. Сделал это в местном ломбарде. И что характерно, сделал это ровно в начале февраля семнадцатого года…

И тут дверь кабака открылась, и вошел Геллер, в одной руке держа неизменный пулемет, под мышкой другой была зажата пачка газет и журналов, купленных, очевидно, по соседству. Рихард остановился на пороге, осматривая зал. Может, Евгению удалось сделать вид, что он не узнал бывшего однополчанина. Вероятно, Рихард поступил бы так же. Но, заметив, что Евгений куда-то внимательно смотрит, Клим тоже повернулся.

– Гражданин Геллер! – крикнул он через половину зала. – И вы тут?

Через несколько минут от Рихарда, сидящего рядом с Климом, половой уже принимал заказ. Геллер заказал обед куда более богатый. И щи у него были не постные, а заправленные салом, и к каше прилагалась отбивная. Не побрезговал Рихард и пивом. Про себя Клим ликовал. «Ну вот, – думал он. – Вот еще один идейный борец. Теперь вдвоем удастся совладать с беспартийным военспецем. Кстати…»

– Товарищ Геллер! Вы тут тоже по поручению партии?

Рихард кивнул как можно неопределенней.

– Еще скажи, по поручению какой, – ляпнул Евгений.

Клим посмотрел на него с удивлением. Причину этого Аристархов не сразу понял: оказывается, привычную фразу он не подумал про себя, а выпалил вслух. Хотел как-то сгладить сказанное, пойти на попятную, дескать, пошутил. Но увидел, что Рихард полувиновато улыбнулся.

– Вы не большевик? – споткнулся об улыбку Рихарда Клим. – Может, вы меньшевик?

А в самом деле, ведь власть большевиков осталась где-то там, за холмами, за лесами. И появись здесь красные отряды, получат они не то чтоб удар, не то чтоб в лоб, а множество мелких тычков и подзатыльников. Ничего такого, с чем невозможно справиться, если событие было бы единичным. Но сотни, тысячи таких щипков могут великана если не свалить, то довести до истерики. Будут защищать не власть, а именно местное безвластие, смутную волость.

– Боюсь, Рихард ни дня не состоял в РСДРП, – ответил Евгений. – Что называется, ни бе ни ме.

– Вы эсер? Анархист?..

Ни Рихард, ни Евгений не кивнули. Впрочем, головой не покачали тоже.

– Да кто же вы на самом деле?

– Это так принципиально для вас? На свете много партий – хороших и разных.

Как раз принесли заказанное Рихардом. Он тут же приступил к трапезе. Ел с аппетитом, взгляд Клима его совершенно не тревожил. Потому Чугункин повернулся к Аристархову:

– Ну, наконец, вы скажите!

– У нас Рихард состоит в партии всероссийской, даже мирового значения. В партии над партиями…

– Евгений, я бы попросил вас! – зашипел Геллер, оторвавшись от щей.

Но Евгений закончил:

– …в партии любителей денег. И в этой партии он «большевик» – поскольку состоит в партии любителей больших денег!

Рихард кивнул, глядя в тарелку.

– При коммунизме денег не будет, – доверительно сообщил Клим.

– Этот тезис можно обратить: пока есть деньги – не будет коммунизма. А опыт показывает, что человечество без денег – ну никуда… Вон и большевики тоже денежку печатать начали…

– Это временное явление!

В ответ на это Рихард скривился и покачал головой. Дескать, не думаю…

– И вы не воспринимаете Октябрьскую революцию? – не сдавался Клим.

– Отчего же не воспринимаю. Очень даже воспринимаю. Революция – это не бульварная газетенка, которую можно игнорировать. Это свершившийся факт. Явление… Но опять же – зачем все доводить обязательно до коммунизма?

– Но ваше отношение к революции…

– Вы не поверите, но самое положительное. Революция – молодость мира, это правда… Так что смело меня можете считать сочувствующим делу революции. Будь моя воля, я бы постановил проводить революции раз в тридцать – сорок лет. Чтоб дерьмо не застаивалось. Сейчас страна обновится, помолодеет. А потом все вернется на круги своя. Значит, дерьмо всплывет. И вместо диктатуры пролетариата мы получим тиранию безумца вроде царя Гороха или еще хуже – Ивана Грозного.

– После победы мировой пролетарской революции революций уже не будет! Это последняя революция!!!

Геллер кивнул:

– Вот тут же в здании есть аптека. Я бы вам посоветовал купить валиумные капли. Говорят, успокаивают. Только вы с ними осторожней. Во-первых, от них можно успокоиться раз и навсегда. Во-вторых, иногда возникает привыкание, как от абсента или кокаина.

– Вы знаете, Рихард, я пробовал их пить, – неожиданно вступился за Клима Евгений. – Как видите – пока жив. А что касается наркомании, то они мне не приносят покоя, а значит, и привыкания.

– Вино в таких случаях помогает, – осторожно посоветовал Рихард.

– В таких случаях хорошо помогает яд. Но мне его не продают, говорят, молод еще, нет шестидесяти лет.

Хотя Геллер и есть начал позже всех, со щами он уже покончил. Вытер миску хлебом и бросил его в рот. Поменял тарелки, принялся за кашу с отбивной. Попробовал разрезать мясо тупым ножом, но вместо того поцарапал миску еще более.

Ругнулся.

– При изготовлении этой отбивной ни одно животное не пострадало. Это я слышал, у Нобеля в Баку, там находились умельцы, которые из керосина самогон гнали, а из гудрона варили вещество, которое от этой отбивной не отличается ни цветом, ни запахом, ни консистэнцией не отличается. Резина называется.

Геллер именно так и произнес это слово, что в нем явно слышалось большое, очень большое «Э». И с отбивной все же справился, отделил от нее кусочек, бросил его в рот. Победу отметил глотком пива. Посмотрел на Аристархова:

– А вы, я так посмотрю, тоже уже не с красными?

Сказано это было ровно тем тоном, что еще немного, и слова Геллера услышали бы за соседним столом. Может быть, сразу драки и не случилось бы, а вот дальше? Кто его знает? Большевиков здесь не любили. Аристархов скосил взгляд на пулемет Рихарда и чуть не подавился своей капустой. Через прорези в магазине было видно пули.

– Ты, я смотрю, при деле? – спросил Евгений.

– Ага.

– И я даже догадываюсь при каком.

– Да ну?

– У тебя пулемет заряжен серебряными пулями.

Геллер удивленно посмотрел на свой пулемет, будто увидел его впервые.

– Неужели? Вот ведь мерзавец оружейник – надул все-таки. Я ведь просил обычные! Оно, знаете ли, пулемет французский, у нас такие патроны найти трудно: Лебель, восемь на пятьдесят миллиметров. Не знаете, где взять?

– Погоди, не части, – оборвал его Аристархов.

И замолчал сам. А, собственно, в чем дело? У Геллера в оружии серебро. Но ведь пуля, пусть и серебряная, остается пулей. Она и против живых сгодится. Есть байки, что она против нечисти пойдет… Так что серебряная пуля – довольно практично, хотя и дороговато.

– А вы что, в курсе тех дел, для которых могут сгодиться серебряные пули? – с деланым безразличием спросил Геллер.

– Ну да! – резво начал Чугункин, но тут же ощутил под столом новый тычок от Аристархова. – Ну да… – ленивым тоном продолжил Евгений, – весь уезд, вся губерния шумит. Говорят, развелось нечисти, больше чем царского офицерья.

Царских офицеров здесь тоже не любили. Даже бывших. В городе вообще никого не любили. Всем троим стало предельно ясно: дело у них общее. Если Геллер зарядил свой пулемет серебряными пулями, то с объектом своих поисков долго разговаривать не намерен. «Как бы им осторожно намекнуть, что можно объединиться?» – подумал Геллер. И тут же заговорил Аристархов.

– Послушай, Геллер. Рихард… Может, не стоит тебе по этим местам в одиночку разгуливать? Приставай к нам, погуляем по миру вместе…

Геллер кивнул даже быстрей, нежели того допускали приличия. Аристархов понимал: брать Геллера в команду – все равно что попытаться приручить скорпиона. Но с иной стороны, скорпион этот все равно будет ходить где-то рядом. И лучше держать его в поле зрения, нежели налететь на ядовитое жало за очередным углом. Геллер размышлял иначе: очевидно, эти двое обладали охранной грамотой хоть от каких-то властей. Вероятно, мандат спрятан надежно, скажем, напечатан на шелке и зашит за подкладку.

– А вы как на это смотрите, товарищ комиссар? – широко улыбнувшись, прошептал Рихард.

Даже Клим понимал, что от его согласия зависело мало. Эти двое уже заключили союз, и он в нем играл роль небольшую, совсем незначительную. По крайней мере до возвращения в расположение красных. Однако Рихард считал нужным хоть как-то польстить самолюбию комиссара.

– Скажите, а вы не соврали тогда про Мышковского? – печально поинтересовался Чугункин.

Геллер улыбнулся максимально широко и кивнул:

– Если желаете, я вам про него еще расскажу.

– Рихард не станет вас в таком обманывать, – подтвердил Аристархов.

– Ну, значит, по рукам, – разрешил Клим.