Текст книги "Хранитель ключа"

12. Церковь

Город Еремовск был, в известной степени, узловым – через него постоянно кто-то проходил, сюда стекались слухи, остаточные группы, выходили из леса заросшие партизаны. Они брили бороды, штопали одежду, стирали белье, получали провиант да патроны и снова отправлялись в леса бить не то белых, не то белок. На ночевку Чугункину и Аристархову удалось устроиться в местное общежитие при ревкоме. Первый же встречный указал на свободную комнату. Замков в комнатах не имелось. Несмотря на это не воровали – в этой анархической многоэтажной республике нечего было украсть – все самое ценное жильцы носили с собой. Зато около полуночи в общежитии состоялся бой. С одного конца коридора палили из винтовки. Во втором кто-то азартно отстреливался из пистолетов. Аристархов лежал на продавленном матрасе, сжимая в руках карабин. Целился куда-то в сторону двери. Если бы она распахнулась, то вошедший бы получил пулю, даже если просто ошибся комнатой. Через бесконечно длинных десять минут перестрелка сошла на нет. Кажется, у кого-то закончились патроны. Евгений ожидал штыковой атаки, но на нее не хватило не то сил, не то желания. Вместо этого с разных концов коридора неслась матерщина. Затем прекратилась и она. Еще через четверть часа по коридору кто-то ходил и нудно требовал, чтоб его взяли в плен. Но он был никому не нужен. В начале второго ночи Аристархов заснул.

Вневременье имело свое очарование.

В кармане у бывшего комбата тикал хронометр часовой фабрики Габю, но он не подводился уже давно. Потому служил не столько как часы, сколько для хронометража, замера времени между событиями. У большинства окружающих не имелось и того. Племя часовщиков снималось с мест и уходило: то ли в подполье, то ли в страны далекие, невиданные. Все равно часы здесь бьются все больше вдребезги, а шестеренок, стекол – не найти. Наверное, души часовщиков попадали в часовой рай – туда, где много света, где обитатели не спешат, но и не опаздывают, где все часы идут не минута в минуту, а с точностью до доли секунды. Страна отвыкала от порядка, от расписаний и графиков.

Аристархов проснулся рано, часов в восемь, огляделся, подумал, что рано, все одно никого из местного комитета не застать. Повернулся на другой бок и снова заснул. Встали ближе к одиннадцати, собрались в комитет. Всех сборов было что обулись. Евгений подумал: может, следует как-то отметить, что эта комната занята? Но про себя махнул рукой: все равно в городе они ненадолго, может, сегодня же отбудут. Да и если не уедут, а комнату все же займут – велика ли печаль? Наверняка найдется место, где переночевать.

Вышли из комнаты. Коридор был, безусловно, грязным. В дневном свете грязь казалась просто жуткой, катастрофической. Кое-где валялись гильзы, где-то в стенах и потолках были видны дыры. Но сколько лет было тем дырам? Штукатурки на этом потолке не было уже давно, да и пол подметался здесь последний раз еще при царизме. Как раз навстречу Аристархову и Чугункину из кухни вышел человек. Был он задумчив, в руках нес маленькую кастрюльку, из которой щедро валил вкусный пар. Кастрюля наверняка была горячей, тряпки или полотенца у встречного не имелось. За ручки человек держался через рукава пиджака.

– Скажите… – обратился к нему Евгений.

– Да?.. – Человек с кастрюлей удивленно посмотрел на него.

– А ведь ночью была перестрелка. Или мне приснилось?

Встречный выглядел разочарованным. Дескать, из-за такого пустяка остановили. Если бы не кастрюлька, наверное бы, рукой махнул. А так только обронил:

– Ну, положим, стреляли… Это хлопчики в войнушку играли.

И пошел дальше.

* * *

О появлении Клима и Евгения в ревкоме города Еремовска были предупреждены. Но, разумеется, к визиту не готовились. Придут, и ладно. Погибнут в дороге, не придут – меньше хлопот. Но нет, бывшие комиссар с комбатом в ревком прибыли, и факт этот игнорировать было невежливо. По этому поводу в комитете состоялось не то собрание, не то перекур. В кабинет собрались те, кому не лень было побеседовать с чужаками. Местные густо закурили, предложили гостям. Те оказались некурящими. Главный среди собравшихся раскрыл перед прибывшими табакерку с кокаином: не угодно ли марафета для бодрости? Гостям было не угодно. Все угощение ограничилось горячим, крепким чаем, хоть и с неизвестно как оказавшимся здесь лимоном, но без сахара. На дворе муштровали новобранцев. Через открытое окно неслось:

– Нале… ВО! Напра… ВО! Лечь! Вста-а-ать! Лечь! Вста-а-ать! Голос!.. А-а-атставить…

– Что это там у вас? – удивился Евгений.

– Да это у нас строевую подготовку ведет идейный товарищ, некогда работавший в цирке, – ответил председатель ревкома. – Вот иногда старое и вылезет… Впрочем, вы ведь здесь по другой причине.

К удивлению Клима, происходящее в местной церквушке не было секретом для ревкома. Несколько человек даже ходили на службы и подтверждали: да, в церкви творилось нечто странное. Можно сказать, и чудеса. Причем не обычное мироточение, не слезы или кровь на иконах. Не исцеление хромающих и слабослышащих… Там вершилось нечто непонятное, незаурядное.

Это искренне возмутило Клима:

– Эти чудеса – это явно пережиток царизма.

– Пережиток-то пережиток, – согласился кто-то из местных, – да нам только с ним спокойней живется. Ну, положим, посадим мы этого батюшку у кутузку. Так его завтра народ вынет и тюрьму с землей сровняет. И хорошо если только тюрягу. Думали его тихонечко хлопнуть или там церквушку сжечь… Типа при ограблении. После на бандюков малахольных свалить.

– Ну и?.. – спросил Чугункин.

– Ну и раздумали. Даже если на нас не скажут, все равно… говорится же: свято место пусто не бывает. Неизвестно, кто за ним придет. Может, еще хуже выйдет. Потому и договорились с попиком полюбовно: мы его не трогаем, ценностей не изымаем, колоколов не снимаем. А он против советской власти народ не мутит. А дальше мы его авторитет как-то подорвем. Подошлем туда идейного эпилептика, скажем, чтоб его в корчах потрусило во время литургии…

– Но с иной стороны, оно и боязно, – включился в разговор другой местный, рангом поменьше. – Потому как бывало, помянет кого-то недобро, так у человека что-то и случается: то ли ногу сломает, то ли дом сгорит.

– Вы знаете… С человеком постоянно что-то случается, – ухмыльнулся Аристархов. – У меня вот дядька как-то убил пересмешника…

Почти все закачали головами – примета и вправду нехорошая. Но Аристархов молчал, пока кто-то не спросил:

– Так что с твоим дядькой? Небось помер?

– Ага. И трех лет не прошло, как на войне убило.

Теперь пришла очередь молчать местным. Дескать, вы приезжие – были, и нету. А нам тут жить. Наконец кто-то из рядов дальних, почти из-за двери, проговорил:

– А как по мне, лучше чтоб священники вместо воды освящали пиво!

– Это зачем еще? – спросил кто-то сидящий на подоконнике.

– А чтоб оно дольше не портилось…

* * *

Желающих указать дорогу к храму в ревкоме не нашлось. Зато подробно объяснили дорогу и даже нарисовали простенькую карту.

– А вы раньше встречали чудотворцев? – спросил Клим у Аристархова, перепрыгивая через очередную канаву.

– А как же!

– И видели их чудеса?

– Да нет, сам пока не видел ни одного.

– А не сам? Со слов свидетелей?

– Вот этого было более чем достаточно. Я видел десятки людей, которые утверждали, что чудотворец исцелил их от карциномы или от чахотки в последней стадии.

– И они были действительно здоровы?

– Как мы с вами…

Клим прислушался к своим чувствам: вроде бы себя он чувствовал неплохо. Только вот в горле будто першит…

– Так, выходит, это было чудо? Он их исцелил?

– Не совсем. Дело в том, что у них не было ни рака, ни туберкулеза изначально. Просто чудотворец начинал с того, что убеждал потенциальных свидетелей в том, что те больны. Что у них опухоль, каверны в легких… И родные якобы им лгут, а сами тихо делят будущее наследство. Что доктора ничего не смыслят в своем деле, а то и вовсе стремятся свести тебя в могилу. А затем проходит время, и целитель сообщает: ты… в смысле он – здоров!

К церкви подошли со стороны поселка вида скорей бандитского, нищего. Вероятно, жили здесь люди не слишком верующие, потому как освященную землю и улицу разделял высокий деревянный забор. На заборе же имелась размашистая надпись: «Мусор не сваливать! Прокляну!» И действительно – под надписью было сравнительно чисто. Еще в заборе имелась крошечная калиточка, куда Клим и Евгений вошли. За ней на них тотчас бросился пес, размером с пони. Если бы Евгений шел чуть быстрей или собака оказалась более терпеливой, то наверняка встреча оказалась бы болезненной. В лучшем случае Аристархову искололи бы всю задницу сывороткой Пастера. В худшем – могли похоронить в закрытом гробу. А так цепь натянулась, лязгнула, ограничив полет собаки. Та рухнула наземь и зарычала от обиды еще страшней. Пройти мимо такого цербера не представлялось никакой возможности. Клим было схватился за лежащий в кармане револьвер, но раздумал. Стал искать не то камень, не то палку. Но Евгений сделал жест: не надо.

– Чего это ты? – обратился он к собаке спокойно и почти ласково. – Ну кто же так гостей встречает. Уже день, воры не ходят, а спят… А мы идем в церковь…

Собака продолжала лаять, но уверенности в ее голосе уже не было.

– Ну чего ты лаешь… – уговаривал дальше Евгений. – Успокойся.

Собака выглядела просто растерянной. Голос Аристархова ее смущал: в нем не было испуга, он говорил как хозяин или как ней разговаривали когда она была щенком. Псу снова захотелось стать маленьким кутенком. Чтобы его не сажали на цепь, гладили, таскали всякую вкусность. Наконец, нервы у собаки не выдержали, и она завиляла хвостом. Если собака виляет хвостом – это значит, что она рада тебя видеть. Собаки – как малые дети. Они никогда не лгут, не могут скрывать своих эмоций. Дабы этого не происходило, собакам отрубают хвосты. И непонятно, что творится на уме у бесхвостой собаки. Евгений подошел и погладил собаку по голове. Как бы невзначай повернулся к Климу:

– Ну чего смотришь… Проходи. Только не вздумай бежать, иначе…

Что произойдет «иначе», Аристархов не уточнял. Да это было и не нужно. Ничего хорошего случиться не могло. Но, когда пройти оставалось пару шагов, из-за угла, навстречу Климу, вышел бородатый мужичок, держащий в руках косу-литовку. Собака обернулась, посмотрела на мужика. Аристархов сглотнул слюну: сейчас собака исправит перед хозяином свою оплошность. Ее злость теперь наверняка будет показательной. Но нет, вместо того собака опустила морду и, звеня цепью, убралась в будку.

– Чего вам? – спросил старик, сжимая в руках косу.

– Нам бы батюшку повидать…

– Какого батюшку?

Евгений порылся и, к своему удивлению, вспомнил:

– Батюшка Никодим. Это вы?..

– Да нет, чего вы говорите. Я тут при церкви работаю. Вот косу отбивать собрался. А вам батюшка на кой, позвольте полюбопытствовать?

– У нас к нему дело. Мы к нему прилетели на аэроплане из самого Мгеберовска.

Старик скривил скулу и покачал головой:

– Не люблю я аэропланы, ибо это против замыслов Господних. Если бы Бог хотел, чтобы человек летал, он бы снабдил его крыльями.

– Если бы Бог хотел, чтоб человек ездил по дорогам, он бы снабдил его колесами.

– Что? – очнулся старик.

– Ничего… – отозвался Аристархов.

Старик прищурился:

– Дело важное?

– Чрезвычайно.

– А чего вы, как тати, через заднюю калитку крадетесь? Есть же за углом ворота для всех.

– Да мы и эту калитку едва нашли. Нам-то дорогу указали до другой двери. А тут еще собака. Не скажете почему? Написано ведь в Библии: не мешайте детям приходить ко мне… Ну или что-то в таком духе.

Цитата, приведенная не совсем к месту, на старика не оказала никакого впечатления. Но он кивнул, подтверждая наличие закрытой двери.

– На три квартала больше прохода нету, ну и рабочие с завода повадились бегать через церковное подворье. И хорошо если б просто бегали, а то норовят к дверям храма прокламацию приколотить. Да вы проходите в церковь. Скоро служба будет, после нее с батюшкой и поговорите.

* * *

– Я вас очень попрошу, – говорил Аристархов Чугункину, подымаясь по ступеням храма, – ведите себя пристойно: шапку снимите и перекреститесь. Если вы начнете тут атеистические лекции читать, то толку не будет с нашего полета. Вы хоть креститься умеете?

Чугункин виновато кивнул.

В церковной лавке за керенку размером с носовой платок Аристархов купил четыре тоненьких свечки. Прошли дальше. Людей в храме почти не было, равно как и всего остального, – церквушка была маленькая и небогатая. Со стен на прихожан печально смотрели святые. Перед ними стояли на подставках горящие свечи. Евгений, крестясь, принес свой скромный дар: одну свечку оставил у Христа, одну у Богоматери. Еще одну зажег возле святого Петра. Последнюю отчего-то зажег напротив Иоанна Златоуста. После вернулся к иконе святого Петра, стоял у нее долго. Шептал что-то… Семенящий за ним по пятам Клим разобрал лишь обрывок фразы: «Ты есть камень».

– А ваше отношение к вере какое будет? – спросил Клим Евгения, когда тот закончил не то молитву, не то разговор с кем-то невидимым.

– Верую… – ответил Евгений и отчего-то печально улыбнулся.

– Но вас, я вижу, это не радует. Отчего?

– Оттого что я великий грешник. Когда на Страшном суде дойдет до меня дело, я хотел бы подняться и сказать… – Аристархов задумался надолго, но собрался и продолжил: – Дескать, я все знаю, все понимаю. Не будем терять время, я отправляюсь в ад.

– Эх, сын мой, ваш грех – гордыня, – раздалось за спиной Евгения. – Так сразу нельзя: «великий», хотя бы и грешник!

Евгений с Климом разом обернулись. Перед ними стоял священник в годах, с непременной седой бородой. Вид у него был добрый, располагающий если не к исповеди, то к задушевной беседе.

– А мы, наверное, к вам…

– По какой такой причине? – поинтересовался батюшка.

– Говорят, у вас в храме чудеса бывают?

– Говорят, бывают, – пожал плечами поп. – Только мы как-то с ними… разными дорожками, что ли, ходим. Разминулись покамест.

– Но вы же отцом Никодимом будете?

– Да нет, не буду. Я – Николай…

Имена звучали похоже, и Евгений открыл рот спросить, нет ли тут какой ошибки. Но батюшка оказался быстрей:

– Отец Никодим сейчас будет служить вечерню. А мне как раз уходить надо…

– Куда?

– Время собирать мой черный чемодан. Человек хороший умирает. Надобно его посетить со Святыми Дарами.

– А чего вы решили, что он хороший? – словно обиделся Клим. – Кто вам такое сказал? Может, он тайный кровопийца?

– Когда человек помирает – он завсегда хороший, ибо к Богу ближе…

* * *

По церкви ходили бабушки, тушили свечки. Оставляли гореть по одной-две самых длинных. Огарки же бросали в ведро. Ставили совсем иные свечки, толщиной в мизинец, но пока их не зажигали. Хлопали двери, впуская в церковь все новых прихожан, становилось тесно, душно, но тепло. Загорались все новые и новые тоненькие свечки, купленные прихожанами. Начиналась служба.

Батюшка Никодим оказался высоким, плотным, но не толстым мужчиной, в тех же годах, что и Аристархов. Борода его была черна как смоль. Молитву пел густым басом.

За окнами стремительно темнело. Город, как в пучину, погружался в вечер. Служки зажигали те самые толстые свечи. Когда зажгли огонь рядом с Евгением, он немного подождал, глянул вокруг: никто не смотрит ли в его сторону? – и, осторожно потушив огонек свечки, спрятал ее в карман. Неожиданно Чугункин проявил бдительность. Увидев воровство, покачал головой, но ничего не сказал. Раньше Аристархову доводилось воевать в Пруссии, он видал храмы католические, сложенные в мрачном готическом стиле. Они внушали трепет одним своим видом. Но вот что удивляло Евгения: скамейки для прихожан. В православных храмах верующие должны были стоять на своих двоих. «Отчего? – еще тогда спрашивал себя Евгений. – Оттого, что стоящий ближе к Богу?» Но сейчас подумал: если бы пришлось усадить на скамьи всех присутствующих в церкви, то места бы понадобилось в несколько раз больше. Но мысли уже становились вялыми. Голос священника заполнял церковь, подымался вверх к куполу. Сотни сердец бились в такт с ним. С удивлением Евгений заметил, что он будто сам стал не свой. Попытался стряхнуть это чувство, но нет – его наполняла вера. Да что там вера – уверенность, знание того, что Бог есть и Он совсем рядом. Всех вокруг переполняло счастье, предчувствие, что все хорошее сбудется. И сегодня пятница, завтра можно спать до полудня, не идти на работу. А еще сегодня в пивнушке его ждет пузатая кружка с пивом. От самого упоминания пива становилось пьяно. Казалось, что святые на стенах шевелят губами, вторят молитвам. Да нет, не кажется – так и есть. Вот краем глаза Аристархов уловил, что святой Николай что-то протянул с иконы стоящему рядом прихожанину. Но пока Евгений поворачивал голову, пытаясь что-то рассмотреть в неярком свете, святой Николай вернулся в прежнее положение. Зато в другом углу храма, оставив за собой лишь тень, с картины спрыгнул и смешался с толпой святой Лука…

* * *

Все смелее, все настойчивей светила луна.

…В себя комбат пришел уже на крыльце церкви. Как он там оказался – не помнил. Наверное, вынесло людской толпой – служба закончилась, народ расходился по домам.

На улице было свежо – пока шла служба, с неба покапал дождик. Рядом, опираясь на перила, стоял Клим. Был он мрачнее тучи.

– Видел? – спросил у него Евгений.

Чугункин кивнул.

– Пошли отсюда, – распорядился Аристархов.

– Мы же хотели с батюшкой поговорить.

– Завтра поговорим. Сейчас к нему, наверное, не пробиться…

Двинулись пустыми и темными улочками. В небе уже вовсю светили звезды, дорогу щедро освещала луна, норовя заполнить своим отражением каждую лужу. Ощущение счастья еще бродило по венам, но разум уже приходил в себя, вопрошал: а чему, собственно, радуемся? Наконец, Чугункин не выдержал:

– Здесь мы с глазу на глаз… Потому признаюсь, что…

Клим задумался надолго, видимо думая, в чем же ему стоит признаваться.

– Впечатляет служба, не правда ли? – пришел ему на помощь Евгений.

– Не то слово. Такое у меня было, когда я только революцией заниматься начал. Словно прикоснулся к чему-то большому, чистому.

Аристархов промолчал. Гражданская война была большой – спору нет. Но назвать ее чистой, как и любую другую войну, Евгений не мог. Она чистая на картах в штабах, в замыслах. Но стоит раздаться первому выстрелу, и начинается: кровь, грязь, гангренозные раны…

* * *

За время их отсутствия на комнату в общежитии никто не позарился. В ней ничего не появилось нового, правда, и старое никуда не делось. Из кармана пиджака Евгений извлек книжку, найденную в ревкоме. Ввиду постоянного кругооборота людей в комитете то и дело появлялись бесхозные вещи. И когда Аристархов попросил взять почитать, ему кивнули. Дескать, бери. Кто хотел – тот уже прочитал. Порылся еще, и из другого кармана достал огарок толстой свечи.

– А свечку ты где взял? – спросил Клим так, будто сам не видел.

– В церкви…

– Украл в церкви? Четыре тоненьких купил – одну толстую забрал. Воровать нехорошо…

– Но с иной стороны – сказано же было делиться с неимущими. У них свечек полно, а мне что, в темноте читать?

– Читать при свечке вредно.

– Это читать без свечки вредно, а со свечкой – вполне терпимо. Опять же сказано: учение – свет.

Поужинали припасами, захваченными в дорогу еще из Мгеберовска. Затем, раскрыв книгу, Евгений остался за столом. Чугункин лег спать. Вернее, попытался это сделать. Сон не шел. Во Мгеберовске Клим снимал тихонькую комнатку в частном домишке. Вернее, «снимал» – громко сказано. Просто жил, не платя ни копейки. Правду говоря, хозяин дома был не шибко и против, наивно полагая, что его не тронут, пока в доме квартирует комиссар. В том домишке было тихо. Порой самыми шумными явлениями за окнами комнаты были осенний дождь и листопад. Но республика объединенных этажей даже в час ночной шумела, словно вокзал. Боя сегодня не было, но вот кто-то громыхнул из маузера. Вот мимо комнаты прошли, оживленно споря, двое: судя по репликам, анархо-коммунист и анархо-синдикалист. Через щель под дверью потянуло кислым табачным дымом. Будто мешал и огонек свечи, зажженной Аристарховым. Клим не мог бороться ни с папиросным дымом, ни с двумя анархистами, ни, тем паче, с выстрелами из маузера. Но что-то он изменить мог.

– Короче, Женя, туши свет, – Чугункин заворочался в углу.

– Я хочу книжку еще почитать, – возразил Евгений.

В ответ Клим тяжело вздохнул и натянул на голову шинель.

На огонек свечи слетались всякие жучки. Они летели прямо в пламя, сгорали в мгновение, падали в горячий воск, затем стекали вниз, застывали, словно в янтаре. Свечка была толстой, горела медленно. Тихонечко потрескивал воск, шуршали переворачиваемые страницы. За стенами комнаты было тихо, совсем не так, как в прошлый день. Отчего? Хлопчики, накануне игравшие в войнушку, ушли на настоящую войну? Или они сейчас спят, набираются сил для нового колобродства?

Наконец-то заснувшему Климу, несмотря на огонь свечи, спалось хорошо. Во-первых, на этом месте он спал уже второй раз и, значит, немного свыкся, обжился. Во-вторых, эта ночь все-таки была поспокойней, можно было выспаться даже немного впрок. Ну и в-третьих, Климу казалось, что Евгений сейчас охраняет его сон…

В кармане штанов Аристархова почти неслышно тикал хронометр, слагая секунды в минуты. И когда Евгений оторвался от чтения, то понял, что уже довольно-таки поздно. Пора или ложиться в постель, или перетерпеть немного и не спать вовсе. Взглянув напоследок в книгу, Евгений с удивлением понял, что буквы уже не держатся в строках. Стоит отвернуться, и значки начинают скакать, слагают новые слова, предложения. Пытаясь прекратить это безобразие, Аристархов хотел некоторые буквы поймать, поставить на место. Да вот беда – вместо того только еще больше смешал слова, так что они превратились в какой-то код, шифр наподобие того, которым он давным-давно кодировал сообщения в Галиции. Или то была Галлия? Галлия, как известно, делится на три части…

«Спать, пора спать…» – носилось в голове. Действительно – Аристархов закрыл книгу, но повернул ее так неудачно, что буквы ссыпались со страниц на стол. Листы оказались чистыми. Это как же теперь отдавать товарищам книгу? Ну да ладно – завтра… Хотя уже, наверное, сегодня утром Евгений вспомнит, что там были за буквы, в каком порядке они стояли. Хотелось пить. Аристархов точно помнил: на подоконнике стояла крынка с водой. Поднялся из-за стола, сделал несколько шагов, но упал, зацепившись нога за ногу. В голове вихрем пронеслось: мелют муку, а молят богов. Главное, чтоб не наоборот. Снова встал, побрел к окну. Шагать получалось медленно. Ноги были тяжелыми, вязли, словно в смоле, прилипали к полу. И путь к окну был долог. Комната кружила, стараясь сбить с ног. Но вот, наконец, он дошел до цели. Вода в крынке каталась из стороны в сторону, но из горлышка не выплескивалась. Тогда Евгений пытался засунуть губы внутрь горшка, прикоснуться языком к коже воды. Но вода ускользала, не утоляя жажду. Убрав бесполезный кувшин, Аристархов осмотрелся. Комната кружилась все быстрей. Вот в поле зрения промелькнул лежащий на кровати Клим. Евгений удивился – как у того получается спать в этакой карусели? Из-под шинели, повешенной на гвоздь, вбитый в стену, торчали огромные лапы, похожие на куриные. Будто клюв топорщил ткань, и красные глаза следили за каждым движением. Евгений было закричал, но крик застрял в горле. Комбату не удалось выдавить из себя ни звука – не слышал даже себя. Зато колотилось сердце, громко, словно турецкий барабан. По комнате носился не то топот, не то хохот. Комната превратилась в сплошную карусель. Чтобы не свалиться с ног, Евгений сначала сел, а потом и лег на пол. Но вращение продолжалось. Тогда пришлось прибегнуть к средству испытанному, старому – просто закрыл глаза. Казалось, он опять на аэроплане, и два двигателя жужжат в его голове, пропеллеры гонят ветер по его венам, а он сам, Евгений Аристархов, летит во все стороны сразу…

* * *

Проснулся Евгений на полу. От холодных и твердых досок болели мышцы. Вероятно, сквозняком протянуло или просто отлежал. Открыл глаза осторожно, стараясь себя не выдать, – от этого мира можно было ожидать чего угодно. Но нет – комната будто бы не сулила опасностей. Все казалось относительно спокойным. На кровати под шинелью лежал Клим. Он читал книгу. Когда, осмелев, Аристархов поднял голову, Чугункин отвлекся от чтения, посмотрел на товарища.

– Уже утро, – доверительно сообщил Клим. – Можно подниматься.

Евгений посмотрел на окно.

– Утро… Вот оно какое, оказывается. Никогда раньше не видел.

Затем задумался: что, собственно, он такое сказал? Но от мыслей этих отмахнулся про себя.

Всмотрелся в Клима. Значится, книгу он взял, а его, можно сказать, боевого товарища, оставил на полу. Не отвел на кровать, даже не укрыл, не положил подушку. Кстати, о книге…

– С книгой все в порядке? Буквы на месте?

– Странно, что именно это спрашиваешь первым. Но коль уже спишь на полу, то чему тут удивляться?

– Книга… Там есть пустые страницы?

– Пока не видел ни одной.

Евгений поднялся сначала на четвереньки. Мир вокруг зашатался, снова попытался набрать обороты. У Евгения появилась мысль остановиться на достигнутом. Но нет, опершись на стол, поднялся.

– Нет, ты мне можешь объяснить, отчего так голова болит? – спросил Евгений. – И пить так хочется, словно с похмелья. И не пил же, что самое обидное. И есть охота.

У Чугункина с утра тоже болела голова и мучила жажда. Есть неудавшемуся комиссару хотелось постоянно – кажется, всю жизнь. Так что болезненным симптомам он поначалу значения не придал никакого. Но потом прислушался – действительно, с ним что-то было не так.

– Это все от твоей свечи, – заметил Чугункин. – Ты ее всю спалил. Она весь воздух сожгла, вот и душно в комнате. Как мы не угорели – не пойму.

Причина, названная Чугункиным, была неубедительной. Под дверями имелась щель в палец, через дырки в оконной раме могли залетать не слишком крупные насекомые. Пройдя несколько трудных шагов, одним движением Евгений распахнул окно. Прохладный осенний ветер ворвался в комнату, в мгновение вымел из нее все тепло, все ночные запахи и духоту. Стало легче, но не до конца. Мир все так же оставался неуверенным и шатким. Опершись на подоконник, Евгений еще раз осмотрел комнату: Чугункин, кутающийся в шинель, книга в его руках. Стол. На столе свеча.

Свеча…

Аристархов подошел к столу, от спички зажег огарок свечи, склонился над ним. В голову вдруг ударило, но после мгновения стало легче. Казалось, будто матерому пьянице на похмелье поднесли стаканчик вина.

– Оно… Иди сюда, – позвал Евгений Клима.

– Это еще зачем?

– Давай ко мне. Вдохни и не дыши. Чем пахнет?

Клим так и сделал. Задумался. Выдохнул.

– А чем должно пахнуть? Что курят в церкви? Ладан, что ли?

– Ну да, а кроме ладана?

Клим сделал еще один вдох. Снова задумался и снова выдохнул. Покачал головой.

– Нет, не знаю…

– Ладан, к слову, в свечи обычно не добавляют – курят его отдельно. И здесь он добавлен, просто чтоб забить другой запах.

– Какой другой запах?

– Не знаю. Не специалист, но думаю, это какой-то наркотик. Опий, гашиш, кокаин. Я вообще-то ночью какой-то запах почувствовал, но решил, что жучки, которые на огонь налетели. В церкви-то душно, народу много.

– Правильно писал Ленин: «Религия – опиум для народа», – наконец, заключил Клим.

– Это не Ленин, – поправил его Аристархов. – Это Маркс.

Чугункин едва заметно скривился: начитанность товарища с каждым днем его угнетала все больше.

– Если знамения нету, его надобно создать, – продолжил Евгений. – Но как бы ни было, идти в церковь нам больше нечего.

– Мне-то Никодим сразу не понравился, – запоздало покаялся Клим.

* * *

Простуженного ночью Евгения в ревкоме лечили вовремя конфискованным самогоном, настоянным на перце так густо, что жидкость стала совершенно непрозрачной.

– Гони ее, гони эту заразу, инфлюэнцу проклятую, – вместо закуски подбадривали Аристархова окружающие.

Простуженный Евгений глотал обжигающую жидкость, занюхивал рукавом, продолжал рассказ. Клим только кивал в знак согласия: дескать, все именно так и было.

– Такие вот дела, – наконец закончил повествовать Евгений.

– М-да… – подытожил кто-то из местных.

– Меж тем я удивлен, что вы не раскрыли это дело самостоятельно. Кокаин-то у вас у самих имеется.

– Оно, конечно, да, – согласился с Евгением пожилой ревкомовец. И тут же поправился: – Но оно, конечно, нет…

Аристархов, выдержав паузу, заключил:

– Так что здесь нам делать решительно нечего, и будем мы возвращаться назад, во Мгеберовск.

– А возвращаться вам и некуда, – сухо сообщило официально уполномоченное лицо.

– В смысле?

– В городе победила контрреволюция. Советская власть свергнута – разумеется, временно.

«Неужели, – подумал Евгений, – неужели пронесло. Но нет, рано…»

– Однако насчет вас нам поступила телеграмма, – продолжало лицо. – Вам приказано сконцентрироваться на ликвидации сотни Костылева… Вы, вероятно, лихие ребята, если против сотни вдвоем идете.

– Да, мы такие… – уклончиво согласился Евгений. – Вроде былинных богатырей.

Уполномоченный задумался. Ему стало неудобно.

– Вам, наверное, нужна помощь? Выделить людей? Э-э-э… Полторы дюжины?

«Ну да, кого ты нам выделишь, – усмехнулся про себя Евгений. – Необстрелянный молодняк, которому только за партами сидеть. Да с такими больше возни: накормить, устроить на ночлег. А случись заваруха – в лучшем случае разбегутся. В худшем – тебя же по ошибке и пристрелят».

– Нет уж, – отказался Евгений вслух. – Мы как-то сами управимся.

Уполномоченный посмотрел на Евгения с уважением и где-то с испугом.