Текст книги "Хранитель ключа"

– …Вся беда в том, что растет поколение разбойников, – продолжал колдун. – Или, как говорят большевики, перманентных революционеров. Они не умеют ничего, кроме как грабить, убивать, махать шашками. Книгами растапливают печь. Картами Таро играют в подкидного дурака.

Своего гостя гробовщик слушал вполуха, но постоянно кивал. Лехто от старика большего и не требовал.

– …они думают, – кивнул Лехто куда-то за пределы дома, имея в виду свое смутное войско, – что получили к своей колоде козырного если не туза, то короля. И я буду магией прикрывать их никчемные грабежи, способствовать восшествию на престол этого недоцаря Костылева. А ведь иной бой мне обходится дороже, чем они за неделю намародерствуют! И не я в их колоде – король, а они у меня проходят картами мелкого достоинства. Что поделать – других у меня пока нет. С иной стороны – совершенно не жалко пожертвовать эту мелочь… А знаешь все ради чего?

Гробовщик, конечно, не знал. Он пожал плечами. Скажи ему, что все его односельчане ждут не то приговора, не то пощады, старик не сделал бы и того. Ему было ленно. Тем паче на своих односельчан он держал обиду: никто к нему не зашел проведать, пока гробовщик лежал в горячке.

– Власть… Они ищут власть такую же мелкую, как их душонка. Над губернией – им в самый раз. Но я… Я знаю: есть средство покорить весь мир. Всего-то и надо, что собрать части головоломок, сложить их воедино. Пройти через поле длиннее, сложнее иной жизни. Найти дверь, открыть замок… Освободить сокрытую силу, обуздать ее, вылепить по своему образу и подобию. И владеть этим миром.

Покойный о чем-то вспомнил, поднялся из-за стола. Лехто насторожился, словно приготовился бросить какое-то заклинание. Но нет: гробовщик прошел к шкафу, вернулся оттуда с кулем ржаных сухарей и сыром, позеленевшим от плесени.

– В моей колоде нет всего лишь двух карт. Без одной я, пожалуй, обойдусь. Но самая важная, без которой расклад не сойдется… Ее в заплечном мешке несет один старик с собакой. И знаешь? Я их достану.

Пили дальше. Лехто о чем-то рассказывал. Гробовщик кивал. Удивлялся про себя: отчего у него, гробовщика, притупился вкус. Водка не обжигает, пьянит плохо, а сыр почти не пахнет. Ведь разило от него пару дней назад просто жутко – мыши разбегались…

Наступало утро, мутное, как стакан сивухи. Лехто был во хмелю, невыспавшийся и уставший. Но что за беда – вздремнуть можно было и в коляске. Впрочем… Порывшись в саквояже, колдун достал две микстуры, проглотил обе. Подождал, пока исчезнут хмель и усталость. Поднялся, осмотрелся: все ли в порядке, не забыл ли он чего. Вот выпитый штоф, вот собутыльник. Ах да…

– Вставай, – приказал Лехто гробовщику.

Тот выполнил распоряжение, хоть и сделал это небыстро. Пусть в доме за ночь и потеплело, мышцы были словно налиты свинцом.

– Отойди вот в тот угол! – продолжал командовать колдун.

Гробовщик снова послушался.

– Изыди! – Лехто щелкнул пальцами.

Покойник повалился в ароматную сосновую стружку.

^{…Где-то безумно далеко и в то же время совсем рядом ругнулись демоны-регистраторы…}

^{А на этом свете Лехто достал папироску, вытащил коробку спичек. Закурил. Тушить ее не стал, а бросил на пол, в стружку. Спичка была самая дешевая, не шведская, и не потухла, а продолжала тлеть.}

^{– Кто будет хоронить гробовщиков? – спросил непонятно кого Лехто.}

^{От стружки начинало пахнуть сосновым дымком. Колдун, слегка пошатываясь, вышел из избы.}

^{Веселое пламя уже карабкалось по одежде гробовщика.}

Эскадрон втягивался в лес. За ним пылала деревня. В огне ревели коровы, было слышно, как лопаются стекла в домах. От домов вспыхивали деревья, причудливо горели, роняя на землю ветки, горящие факелом. Горел и сарай, однако двери его были открыты. Люди расходились по деревне, каждая семья к своему кострищу. Шли неспешно, никто не торопился тушить свой дом. Когда случались пожары, тушили обычно всем миром. И кстати, не всегда получалось. Здесь же пылало все, не хватило бы воды в колодцах, рук подавать ведра. В свете костров у людей появлялись длинные тени.

Людям было тепло…

8. Допрос без пристрастия

Несмотря на секретность доклада батальонного командира, по городу все же поползли слухи. И уже не понять, откуда они взялись. Может, сболтнул кто из врачей, что пациент одной из палат военного лазарета не просто по-собачьи метит углы, но и обрастает шерстью, лезут клыки. Возможно, проговорился кто-то из солдат батальона, столкнувшегося с сотней Костылева. А скорей всего разболтали люди и оттуда и оттуда. Слухи втекли в город с разных сторон, множились и усиливались. Ну а когда слухи поступают от источников независимых, им и веры больше. Стали поговаривать, что среди лесов полно оборотней, они сбиваются в стаи и нападают на красноармейцев. Или вот, что в некой чаще появился вампир-монархист, и каждый, кого он укусит, превращается в убежденного монархиста-черносотенца или хотя бы в конституционного демократа. Дальше – больше. Стали шептать, что нечисть уже рядом, в городе. Когда человек поскальзывался на картофельной шкурке, он клял не нерадивую хозяйку, которая не донесла очистки до помойки, а нечистую силу, которая эти шкурки разбрасывает под ноги православному народу. Когда муж, придя с работы ранее положенного, находил жену в объятиях совершенно постороннего человека, то опять же крайней становилась сила нечистая. Дескать, злой демон-искуситель, именуемый не то инкубом, не то суккубом, вселился в бренное тело и призывал к разным непотребствам. И что самое странное – многие обманутые мужья верили в подобное. Ибо, как говорится, если человека любишь истинно, то найдешь сотни оправданий в его пользу.

…А в середине октября в комнату, где квартировал Чугункин, зашел Аристархов. Постучался в дверь и тут же, пока Клим не успел ответить, вошел. Несмотря на то что на улице было довольно тепло для октября, в помещении натопили жарко, густо. Клим сидел за столом и что-то черкал в бумагах. Поднял взгляд, увидел Аристархова, улыбнулся:

– А, это ты!

Евгений улыбнулся и кивнул, дескать, да, действительно он и есть… затем осмотрелся по сторонам. Остался доволен:

– Я смотрю, ты хорошо окопался. В смысле устроился. Прямо хоромы. Даже с граммофоном.

Комната Чугункина хоромами не была – просто неплохо обставлена, что по временам текущим было редкостью. Особое место занимал граммофон, действительно дорогой: с ящиком из палисандрового дерева, трубой блестящей, как бы не позолоченной. Но Чугункин отмахнулся:

– Ай, с этим граммофоном просто беда! Только для вида стоит. Ему все равно, какую пластинку ставить – хоть «Интернационал», хоть романсы, – одинаково играет только «Боже, царя храни», – и шепотом добавил: – При этом фальшивит жутко.

Клим указал Евгению на стул:

– Ну, присаживайся, рассказывай, как ты. Давно ведь не виделись!

– Где-то с неделю, – кивнул Аристархов. – На улице встречались.

– Вчера кто-то о тебе рассказывал… Ты все там же, в училище?

Аристархов кивнул.

Город Мгеберовск был мал. Не то чтоб все всех знали, но в общем особо не спрячешься, не утаишься. Бывшие сослуживцы пересекались часто, слышали друг о друге с третьих уст, но товарищами так и не стали. Все же разными они были людьми: бывший комиссар и бывший комбат.

– А я сегодня так усердно работал! – продолжал Клим. – Даже не обедал и чай не пил! Ничего, завтра чай попью четыре раза и два раза схожу обедать!

Евгений не понял, была ли это шутка, но на всякий случай улыбнулся.

– А, впрочем, ну его в болото, отдохну! – продолжал Чугункин. – Попьем чайку! Не каждый день увидишь старого боевого товарища.

– Ну, положим, не такой уж я и старый.

Клим действительно захлопотал у буржуйки. Топил дровами, тяги не было никакой, и скоро всю комнату заволокло березовым дымом. Но бывшего комиссара это лишь развеселило:

– А что поделать! Слуг нету, денщиков не имеется! Приходится управляться самому!

Чайник закипел быстро – то ли жидкости в нем имелось немного, то ли вода в нем была уже теплая. В двух жестяных кружках Клим приготовил чай, подал его Евгению. Пили за столом. Надо сказать, что чай получился у Чугункина неважный: просто сладкая водица с легким привкусом заварки. Клим, похоже, это понимал и стеснялся:

– Да… А твой денщик, помнится, такой вкусный чаек готовил! Как бишь его звали?

«Ну надо же, – подумал Аристархов, – провести полгода с человеком рядом, но не узнать, как его зовут». Но вслух сказал:

– Антип его зовут.

Во время чаепития Чугункин перебирал бумаги на столе:

– Пишу, понимаешь, доклад к годовщине Октябрьской революции! – пояснил он. – Надо отметить, ладно получается.

Он снова ушел в бумаги, наконец нашел нужную строчку и с гордостью прочел:

– «Все мы рождаемся в муках, но это совсем не значит, что нам не дано стать в этой жизни счастливыми…»

Клим ожидал реакции от Аристархова, но тот только отпил еще чая из кружки. Потому Клим был вынужден продолжать разговор самостоятельно:

– Много проблем, бед… Бывают возмутительные случаи. Например, если раньше раненые красноармейцы говорили, что до свадьбы заживет, то теперь все, даже тяжелораненые утверждают, что заживет до победы мировой революции. А вот ты веришь в неизбежность мировой революции?

– Да нет, все же надеюсь, что все обойдется.

Прошло несколько секунд, пока Клим понял, что именно сказал Аристархов. Открыл было рот, выразить возмущение словами бывшего комбата. Но не успел.

– Нам повестка пришла, – произнес Аристархов. – Надобно явится в Чеку…

И допил чай. Лицо Клима мгновенно стало грустным:

– Ну как же так! – пробормотал он. – Я же верой и правдой.

– Вот, наверное, и хотят тебя отметить. Собирайся давай. Времени нет совсем.

Действительно, Клим начал одеваться. Делал это сумбурно. Натянул ботинки, потом решил, что неплохо бы переодеть штаны. Разулся. Затем вспомнил про недопитый чай. После снова начал обуваться, но, поскольку так и не переоделся, опять разулся.

– Это все из-за того боя, – шептал Клим себе под нос.

– Наверняка, – согласился Евгений.

– Ну ничего, я прямо там и скажу, что я не с тобой!

– Без меня тебя просто не пропустят. Повестка-то вот она…

Наконец, Клим оделся, натянул фуражку. Спросил у Аристархова серьезно:

– А ты как думаешь, что будет?

– Думаю, ничего смертельного. По крайней мере в этот раз. Пошли.

Евгений действительно считал так. На то были веские причины. Его успокоило, что на допрос вызвали посыльным, да еще и попросили заскочить к Чугункину. С иной стороны – это могла быть и хитрость. Даже если бы Аристархова пришли арестовывать пятеро, он перестрелял их как щенят, для пущего драматизма вышел в окно и, может, через недельки две был бы у Деникина или Колчака. Не то чтоб туда сильно хотелось, но сидеть в тюрьме ЧК хотелось еще меньше. Аристархов не верил никому, хотя, судя по крови, это ему не должны были верить.

…Для своих сослуживцев по армии царской Аристархов был евреем. Для евреев – предателем, выкрестом. Вышло так: семья, где родился Михаил, отец Евгения, была бедной. Мало того, она была бедной еврейской семьей, и Михаил изначально звался Мойшей. Даже Мойше Левинзоном. На еврейскую общину тогда налагалась повинность: сдать в рекруты столько-то детей. За мальчишку Мойшу было некому заплатить выкуп, и он попал в армию. Без спроса был крещен, стал Михаилом, записан в кантонисты, то есть в число детей, закрепленных за ведомством военным. Крещение изменило не только имя. Евреи-кантонисты лишались и своих прежних фамилий. Новые же приобретали по месту крещения, по имени ныне здравствующего императора, по имени крестного отца. Левинзона переименовали по имени полкового священника – он стал Аристарховым. Отец его служил, как водится, тяжело: начал рядовым, затем прошел всю унтерскую лесенку. И уже с сединами получил чин подпоручика, затем поручика. То есть стал офицером, «его благородием». Своего сына Михаил тоже крестил и отдал в юнкерское училище, но вскорости оставил сиротой. Ведь в армии, если задуматься, не так уж и дурно. Во всяком случае, довольно недорого. В старую веру, разумеется, не вернулся и сам: а что с нее проку, если бывшие единоверцы сдали Мойшу-Михаила в рекруты. Когда в революционном году с офицеров начали срывать погоны, иногда вместе с головами, Аристархова долго не трогали. В полку образовался совет, но на власть командира он не посягал. Затем солдатам стало будто совестно: выходило, словно они несознательные. И они пришли к офицеру, потупив глаза, но с винтовками. Аристархов все понял, сказал, что погоны спорет сам. Но оружие не сдаст: великолепный американский кольт, купленный своим коштом, и кортик с лентой Анны четвертой степени. Впрочем, Анненский бант, в простонародье именуемый «клюквой», был цвета вполне революционного, красного.

…Была у его благородия капитана Аристархова еще одна черта, возможно многократно спасшая ему жизнь. Уже не понять, досталась ли она ему от отца или же Евгений додумался до нее сам. Офицер очень любил солдатскую шинель. Нельзя сказать, что та была заговоренной или приносила ему счастье. Шинели Аристархов менял регулярно. Но шили ему форму под заказ из сукна польского. К слову сказать, польское сукно дерюга-дерюгой, куда ему до материи английской. Но все же надо признать – дерюга качественная. Под пулями Евгений ходил в шинельке с виду солдатской. Его несколько раз останавливали патрули, приняв Аристархова за самовольщика-вольноопределяющегося. Но капитан просто расстегивал шинель. Две революции на самом деле мало что поменяли в Евгении. Он не верил никому. В иные моменты переставал верить и себе. Перепроверял собственные расчеты.

Беда в том, что кто-то считал за него…

В парадном у входа стоял часовой вида классического: в шинели до пят, папахе и при винтовке с примкнутым штыком. Евгений бы, вероятно, проскочил сам: он просто напустил на себя вид занятой, солдату только кивнул. И шел так, словно ходил в это здание ежедневно. Он уже почти миновал часового, но все испортил Клим: он на что-то засмотрелся, шагнул в грязь и поскользнулся. Падая, схватился за винтовку часового. Часовой хоть и не стал подымать тревогу, но словно очнулся, выдрал из рук Клима винтовку, взял ее на изготовку.

– Ваши документы! Вы куда?

Обращался он больше к Климу, потому как Евгений уже открывал дверь. Но Аристархову пришлось вернуться.

– Вольно, рядовой, – обратился он к часовому. – Все в порядке. Мы по повестке.

– К кому?

– Да мы сами не знаем, – признался Евгений. – В повестке нет фамилии. Только кабинет. Если я не ошибаюсь – девяносто шесть. Имеется таковой в этом здании? Иначе мы, пожалуй, и входить не будем…

Часовой стал еще суровей, но дорогу освободил безусловно:

– Проходите. Вам на самый верх, на чердак.

Последний кабинет на третьем этаже был тридцать седьмым. Единственный кабинет на чердаке действительно шел за номером девяносто шесть. Какими соображениями был обусловлен такой числовой скачок – оставалось непонятным. Может, это было вызвано конспирацией, необходимостью забить кому-то баки. Возможно, отсутствующие кабинеты все же имелись, положим, где-то под землей – об этом здании во все времена ходили слухи нехорошие. У двери Аристархов и Чугункин остановились, долго решали, что делать. Хорошо, если бы возле кабинета имелись лавочки, а на них восседала очередь. Тогда можно было бы спросить, кто крайний, и ждать своего череда в установленном порядке. А здесь – чердак, совершенно неуместная на нем дверь. Что делать, войти без стука? Это невежливо. Постучаться? А вдруг за дверью только новый коридор. Но без всякого стука из-за двери послышалось:

– Ну входите же! Долго там будете топтаться еще?

В кабинете за столом сидел мужчина вида усталого, одетый в штатский костюм. Перед ним были кипы бумаги. Стоял полевой аппарат знакомой Аристархову модели «Эриксон». Евгений попытался протянуть лист с повесткой, но это было совершенно лишним.

– Я так понимаю, – начал владелец особого кабинета, не глядя на поданную бумагу, – что сейчас вижу комбата Аристархова и комиссара Чугункина.

– Так точно, товарищ… – браво начал Аристархов и осекся: – Товарищ?.. Э-э-э?..

– Давайте без имен.

Обошлось без обычных в таких случаях ритуалов по перекладыванию бумаги. Сидящий за столом сказал:

– В сентябре этого года батальон под вашей командой имел боевое столкновение с бандой некого Костылева.

Он не спрашивал. Факт этот был владельцу кабинета известен наверняка. Впрочем, Аристархов отлично понимал, что если его вызывают с Чугункиным, то говорить будут о том самом бое.

– Напомните, какие потери были в батальоне? – спросил хозяин кабинета, хотя по лицу было ясно – такой ничего не забывает. Даже не надейтесь.

– Пятеро убитых во время боя, еще один скончался в тот же день, тринадцать раненых.

– А каковы потери были бандитской группы?

– Один пленный, – был дан отрепетированный ответ.

– Не желаете ли чего добавить к своим показаниям? – продолжал опрос сидящий за столом.

Аристархова это насторожило и обрадовало одновременно: до сего момента ему предлагали не просто дополнить, а переписать наново. С иной стороны, его рапорт еще никто до сих пор не называл показаниями. Чердачные комнаты имеют одну особенность – сюда стекается тепло и запахи из всего здания. Аристархову показалось, что в этот кабинет приходит нечто большее – все слухи, все мысли не только этого здания, но и всего города. Здесь все взвешено, отмерено, отрезано еще до того, как ты в этот кабинет вошел. Потому казалось: увиливать, называть вещи другими именами – бесполезно. Аристархов решил пойти в наступление:

– То были не показания, а рапорт…

На удивление, чекист быстро сдался:

– Хорошо, рапорт… Так вы ничего за это время не вспомнили? Может, были какие-то незначительные детали? Лица? События?

Аристархов покачал головой. Чугункин повторил его движение.

– Пожалуйста, словами, – настаивал чекист. – Качание головой в протокол не заносится.

Протокол не велся, но Евгений решил этого не замечать.

– Нет. Я описал все, что было.

– Хорошо… Тогда я задам вам несколько вопросов.

Человек в штатском замолчал, словно ожидая разрешения. Если таковое и требовалось, думал Евгений, то чисто формальное. И чтоб не нервировать хозяина кабинета, коротко кивнул:

– К вашим услугам.

– Объясните, к примеру, – начал штатский, – отчего вы банду Костылева называете то эскадроном, то сотней?

– Сотня – это подразделение в казачьих войсках. Примерно соответствует эскадрону в кавалерии. А тут часть явно не казачья, хотя нельзя сказать, что это часть сугубо не казачья, не линейная кавалерия. Всего там намешано. Банда, она и есть банда.

– Тогда почему не говорите просто: «банда».

– Слово «банда» не характеризует численный и качественный состав противника.

Штатский кивнул.

– Что еще можете доложить о противнике?

– Имеется две тачанки, на которых установлены пулеметы. С виду – «Льюисы». Во время боевого столкновения они не стреляли. Возможная причина: недостаточное патронное питание.

– Вы видели самого Костылева?

– Имеем словесный портрет, но в лицо не знаем. Вероятно, во время прорыва он находился среди кавалерийской лавы.

– А колдун? Арво Лехто?

То, как штатский произнес эту фразу, не понравилось Аристархову. Владелец кабинета не сделал положенную в таких случаях паузу, дескать, не могу вспомнить, как зовут этого, как его… Нет, напротив, сказал сразу. Фамилию эту он выучил хорошо – не забудет и среди ночи, и не надо будет его будить, дабы это имя выспрашивать. Ибо у штатского, похоже, уже бессонница от этих событий и канальи этого…

– Лехто… Арво Лехто.

– А? – очнулся Аристархов. – Простите, задумался…

– На первый раз прощаю, – ухмыльнулся хозяин кабинета. – Я спросил, видели ли вы Лехто.

– Нет. Говорили, что он был на какой-то из тачанок. Но я не рассмотрел. Тогда мне было неизвестно, что это такая важная птица.

– А сколько было от вас до тачанок?

– Саженей сорок…

Штатский кивнул, да, дескать, с такого расстояния не рассмотришь. Но сдаваться не собирался:

– Может, кто из солдат его рассмотрел лучше… Пленный мной допрошен, но хотелось бы получить полную картину.

Чугункин вздохнул и вступил в разговор:

– Я его видел…

Хозяин кабинета и Аристархов посмотрели на Клима с удивлением. Во взгляде бывшего комбата еще явно читалась злость. «Ну кто тебя за язык тянул, – думал Евгений. – С такой зацепки этот мерзавец раскрутит дело». И действительно, штатский улыбнулся:

– Как близко вы его видели?

Клим тоскливо посмотрел на Евгения, но тот отвел взгляд. Дескать, чего уж тут, выкладывай как было, все равно этот раскачает.

– Саженей пять… – признался Клим.

Улыбка штатского стала шире.

– Так-с… А вы, получается, были не вместе во время боестолкновения… Как же так получилось?..

Клим замолчал. Евгений попытался выпутаться:

– Видите ли, в чем дело… Ввиду неопытности в военном деле товарищ Чугункин во время отступления двигался не совсем в нужную сторону.

– Ага… Иными словами – в панике бежал?

Клим в мгновение ока вспыхнул, стал просто пунцовым.

– Ну-ну… – продолжил штатский, почти смеясь. – Не переживайте так. У вас наверняка будет шанс свою слабость искупить. Но странно, товарищ Аристархов, что вы этого факта в своем докладе не указали.

– До вас у меня никто про колдуна не уточнял. Мало того, предлагали его из рапорта убрать. Скажем, повиниться, что мы были во время боя не слишком трезвые. Такой бы рапорт вас устроил?

Штатский стер со своего лица веселье, молча покачал головой. Подперев голову рукой, он смотрел в окно. По причине чердачности помещения стена с окном была наклонена вовнутрь, а рама самого окна стояла вертикально. Евгению подумалось, что этот чекист неспроста выбрал место на чердаке – случись заварушка, уйдет по крышам. А чтоб в это самое окно не проникли посторонние, наверняка под некоторыми черепицами подпилены балки. Молчание затягивалось. Из кармана штанов штатский достал портсигар, такой же неброский, как и хозяин. Открыл, достал папироску, завальцевал гильзу за ухом. Подал портсигар гостям:

– Курите, товарищи…

Клим и Евгений покачали головами. Хозяин закурил и снова задумался. Пока папироска тлела в пальцах, все трое молчали. Но жизнь папиросы недолгая – скоро она была раздавлена в приспособленном под пепельницу блюдце. Аристархов решил, что определенная фаза беседы окончена.

– Теперь мы можем спросить, что все же происходит?

Чекист задумался. Аристархову показалось, что ответ ему известен. Он действительно угадал:

– Спросить вы, конечно, можете, – ответил чекист. – Но не факт, что вам кто-то ответит…

Затем чекист задумался опять, Аристархов внутренне кивнул: именно такого ответа он и ожидал. Но оказалось, что Евгений угадал лишь наполовину. Человек за столом продолжил:

– …Хотя бы потому, что нам самим неизвестно, что конкретно творится в губернии. Это покамест секретно, будем надеяться, что таковым и останется. Но так уж получилось, что вы – часть этой тайны.

Аристархов посмотрел в глаза чекисту. И увидел там то, что не хотел видеть. А именно: им никуда не деться, им откроют эту тайну в любом случае. Эта перспектива совершенно не радовала ни Евгения, ни Клима. Хотелось жить обычной скучной жизнью и не сталкиваться больше никогда с эскадроном заговоренных от пуль. Однако все было решено за них:

– Есть тут деревушка, – продолжал чекист. – Где-то в августе к ней отправили боевую дружину, дабы собрать провиант, необходимый городу. Расчет был такой: два дня туда, день и ночь на месте, затем два дня назад. Только группа эта не вернулась ни через пять дней, ни через неделю. Чего греха таить – встречается несознательный элемент в изрядном количестве. Происходят чапанные восстания – за власть советов, но без большевиков. Под черным знаменем анархии… В общем, пришлось нам слать человека, дабы выяснить, что произошло.

Чекист не стал уточнять, как именно это происходило. Может, кто-то пробирался в одиночку все больше лесами. Боялся каждого шума, опасался ловушек. А может, иначе, шел по дорогам коробейником, распевая незамысловатые песни. Вполне вероятно, что этим разведчиком был их нынешний собеседник. Все это было неважно.

– И вы представляете себе, эти селюки вырезали взвод боевой партийной дружины!!! Оно-то где-то и понятно. На медведей с рогатиной ходят, когда нет пороха. Затем упаковали свои манатки и ушли в неведомое куда! Дома оставили и ушли! Как это вам понравится?

Аристархову было на это совершенно наплевать. Ушли так ушли. Но из вежливости и субординации он изобразил на лице внимание, удивление и умеренное возмущение.

– Строго говоря, деревня эта не стоит того овса, который съедает лошадь, пока довезет седока. Ее даже на карты не заносили. Но с иной стороны, мы должны были дать урок жестокости. Потому изредка туда стали наведываться отряды, просто проверить, а не вернулись ли они? И вот две недели назад туда заехала группа. Вернулся только один, весь в крови. Утверждал, что якобы встретили там какого-то старика, а затем на них набросился вурдалак, который и задрал троих товарищей, а его покусал. Казалось бы, бред! Мы отправили туда дозор и действительно нашли тела. Все как он сказал: три человека задраны каким-то животным, вероятно все же волком. Четвертый тоже изрядно покусан. Что характерно, все четверо – стреляные воробьи. В смысле испытанные боевые товарищи, стреляют с обеих рук. И, кстати, у револьверов барабаны отстреляны. Но противник ушел без потерь. На месте полно кровищи, но неясно, чья она.

Чекист задумался, что еще добавить к сказанному. Но ничего на ум не пришло.

– Такие дела, товарищи! Ничего не напоминает?

Аристархов набрал воздуха и выпалил:

– Нет, абсолютно ничего. Я же говорил, у нас был колдун возраста среднего. Здесь же старик да еще с вовкулаком… Нет, совершенно ничего общего.

Чекист неодобрительно покачал головой:

– Вы, товарищ Аристархов, допускаете поразительную близорукость! Это все события одного порядка! Что у нас творится в губернии? Во всем мире побеждает пролетарская революция, а здесь… По лесам ходит сотня заговоренных от пуль! Вовкулаки! Выходит, диалектический материализм – на свалку! Бессмертное учение Энгельса – Маркса – на фиг…

– Может, следовало бы послать на поиски того самого, покусанного, – осторожно предположил Чугункин. – Он этого волка знает в лицо. В смысле в пасть.

– В морду, – поправил Аристархов.

– Все дело в том, что товарищ Овсов пребывает на излечении после боя с нечистой силой. Урон его здоровью причинен немаленький, процесс выздоровления проходит тяжело, так, больной плохо переносит сыворотку Пастера…

– Это чего? – встрял Чугункин.

– Прививка от бешенства, – шепотом пояснил Аристархов.

Но человек за столом пояснял далее:

– Долгое время излечение вовсе казалось невозможным и даже рассматривалось решение усыпить больного морфием.

Теперь не выдержал Аристархов:

– Ну как же так его можно усыпить? Он ведь живой человек!

– Не беспокойтесь, мы бы это сделали, когда он превратился бы в волка. Так что все продумано, товарищи…

– Но у меня есть важная работа, – попытался привести последний аргумент Клим. – Мне поручено подготовить на заводе доклад к годовщине коммунистической революции.

– Считайте это заданием партии и правительства. В случае успеха операции вы получите достойное вознаграждение. Как задача-максимум вам следует найти и ликвидировать этого недополубога Авро Лехто. После чего вызвать боевую дружину и уничтожить банду Костылева. Вместе с тем – искать старика с вовкулаком. Особые приметы оных вы получите…

– Их тоже ликвидировать? – уточнил Аристархов.

В его тоне явно слышалось нечто: «За кого вы нас держите? За Ната Пинкертона и Абрахама Ван Хелсинга?» Но сам чекист был настроен проще:

– По всей видимости, старик и вовкулак его к известности не стремятся и, вероятно, губернию покинут… А вот угрозу банды Костылева и Лехто недооценивать нельзя. Завтра утром я буду вас ждать тут. За ночь обдумайте и сформулируйте свои предложения. Не стану вас больше задерживать.

* * *

Выходя на улицу, Евгений пробормотал:

– Тятя, тятя, наши сети притянули мертвеца. Наши сети вообще ничего, кроме мертвецов, не притягивают, потому как в озере этом рыбы отродясь не водилось! Так что извольте жрать мертвеца!

– Жень… – заговорил Чугункин.

– Чего?

– Ты прости, когда я сказал, что колдуна видел… Не подумал.

Аристархов совершенно искренне махнул рукой:

– Не бери в голову, не думаю, что это что-то изменило бы. Нас все равно послали бы на поиски. Пошли по домам.

На перекрестке старушка продавала пирожки. Евгений остановился около нее, достал из кармана бумажник:

– А с чем у тебя пирожки, бабушка, с мясом?

– Какое тебе мясо, сыночек. Мясо ноне кусается! С горохом пирожки. Будете?

– С горохом так с горохом. Дайте два…

Расплатившись, Евгений принял пирожки и тут же отдал один Чугункину. Бабушка спрятала купюру и зачастила:

– Оно и хорошо, что с горохом, а не с мясом. Вчерась, говорят, мальчик у Купцовых пропал. Кто говорит: рванул на Дон к Корнилову, а кто – что его поймали и на холодец пустили:

– Кого пустили на холодец? – не понял задумчивый Аристархов. – Корнилова?

Но бабушка не стала объяснять. Только махнула рукой и сказала:

– Кушайте на здоровье.

Затем широко перекрестила покупателя, будто давая понять, что разговор закончен. Крестное знамение подействовало: Евгений вздрогнул, посмотрел бабке в глаза. Та отчего-то зарумянилась.

– А скажи-ка, мать, имелась ли у вас в городе нечисть и прочие пережитки царизма?

Старушка кивнула:

– А как же, имелась и имеется! В городе домовые шалят. То муку рассыплют, то в молоко плюнут, да оно и скиснет. Еще домовые девок портят, к бабам наведываются. Если вдова, то даже хорошо, а так… За городом, оно похуже: водяные, русалки, лешие.

– Ну а как с домовыми борются?

– А зачем с ними бороться? Начнешь драться с ними – они начнут драться с тобой. Конечно, кто иконами все углы завесит. А я так сметаны поставлю за шкаф – он наестся и сидит тихо.

– А вы видали домовых? – встрял Чугункин. – Может, их и нет вовсе.

– Ну ведь сметана пропадает! Стало быть, кто-то ее ест! Отчего не домовой?

– Отчего не кош… – начал было Чугункин, но почувствовал, как Аристархов толкнул его локтем.

– А вот если… – помялся Евгений, – если нечистую силу надо непременно изгнать? Что тогда делать?

– Тогда надо батюшку звать, дабы он окропил помещение.

Евгений задумчиво потер подбородок.

– А вот если нечисть позлобнее будет, побольше, то тут и изгонятеля надо посолиднее? Наверное, батюшка местный не справится? Кого бы позвать еще?

Последний вопрос был задан тихо, будто Евгений размышляет, говорит сам с собой. Однако бабушка со всего размаха влетела в ловушку.

– Это вам надо в Еремовск ехать! Там в Новомихайловской церкви батюшка Никодим служит. Так в его храме благодать исходит! Он-то сам с вами не поедет, а вот, может, даст совет или иконку.