Текст книги "Хранитель ключа"

10. Встреча у реки

У реки, возле перекрестка дороги полевой и прибрежной стоит Серая мельница. «Отчего она серая?» – спросит кто-то. А кто его знает… Должна же мельница быть хоть какого-то цвета. Без цвета никак нельзя. Ну а вот отчего она именно серая? Может быть, потому, что у того, кто строил это здание, не было иной краски. А может, она на самом деле не серая, а, скажем, зеленая. Просто очень запылилась за те года, что здесь стоит. А стоит та мельница издревле. Когда первый человек протаптывал здесь первую дорогу, она уже крутила свои колеса. Может статься, что это вовсе первая мельница на свете. И именно глядя на нее, человек задумался: а не поставить ли силы природы себе на службу? Мельница та довольно странная. У нее имеется сразу два колеса – есть и ветряк, и водяное. Затем никто не везет на нее зерно – даже в полночь. Да и не ждут никого на ней. По крайней мере никого из людей. Будь иначе, в мельнице бы предусмотрели двери или хотя бы окна. Но кого этим удивишь в Эру Великого Негостеприимства? Был случай: пыталась залетная банда, состоящая из нетрезвых мазуриков, ворваться в мельницу. Нагрянули под вечер да всю ночь бродили вокруг здания в поисках входа. Лишь под утро поняли, что такового не имеется. Стали рубить угол шашками, но только затупили оружие. Обиженные бандиты побрели прочь, впрочем разложив у стен мельницы костры. Но хворост сгорел, не повредив здание. Всем остальным прохожим невдомек, что у мельницы нет дверей и окон. Ибо, проходя по дороге, видят они две-три стены и решают, что дверь в четвертой. Где-то так думают те, кто по реке сей изволят плавать. Может быть, сюда собранный урожай приносит Мрачный Жнец. Как известно, ему не требуются ни двери, ни дороги. Но иные утверждают: это Мельница Ветров. Дескать, водяное колесо через передачи вращает ветряк, а тот разгоняет ветры по белому свету. И в самом деле – в тех местах никогда не бывает безветрия. Но верно и другое: вода около мельницы никогда не замерзает. Соответственно, имеется мнение и противоположное, что это ветра как раз таки заставляют воду течь. Но с другой-то стороны, тысячи рек справляются с переносом воды сами, и лишь на одной речушке имеется Серая мельница. Возможно, здесь кто-то неведомый производит туманы: мешает воздух с водой. А затем незримые посланцы несут туманы по иным землям, разливая их по лощинам, оврагам, поймам. Может статься, тяжелые жернова перетирают время. Размалывают эпохи, века до муки секунд? Никто этого не знает. Еще говорят, что некогда попал в эти лесные края моряк. И сказал он, что это не мельница вовсе, а корабль. Придет время, и он отойдет от берега, отрастит второе колесо, да и поплывет по своим делам. Но пока возвышается эта мельница на старом месте, колеса ее вращаются бесшумно – не скрипнут, не стукнут, только вода бьет по плицам…

Через проходящий мимо Серой мельницы прибрежный тракт с поля к реке ползла улитка. Была она маленькая, никак не больше ногтя на мизинце. Ползла, как водится, медленно. Сначала Ольга прошла мимо, но, задумавшись, вернулась. Не то чтоб движение на дороге было оживленным – хорошо, если утром за полчаса по ней кто-то проезжал-проходил. Но, принимая во внимание скорость движения улитки, шансов выжить у той было немного. Ольга подняла ее и бросила в камыши. Подумалось: дескать, случись Последний суд, вдруг и зачтется. Но следующую улитку встретила всего за семь шагов. Эту Ольга тоже подобрала, но выбросила в поле – до него было ближе. И тут же увидела одну, другую, третью… Все они ползли от поля к реке. Зачем? Может, потому, что лето давно закончилось, и в камышах они собирались зимовать? Ольге стало жаль выброшенной в поле улитки – теперь той придется рисковать, пытаться переползти дорогу еще раз. Идти в поле, искать ее? Нет, Ольга решила помочь тем, кто был ближе, стала собирать их с дороги. Когда в жмене находилось дюжины две, стало ясно: всем тихоходам не подсобишь. Из травы на дорогу выползали все новые и новые твари. Стало ясно: шанс пересечь дорогу был не у всех. То там то сям попадались раковины неудачников. Но выживших это не печалило. Их вообще ничто не печалило. Улитки даже не думали дожидаться более благоприятной ночи – просто лезли вперед, и все. Брали не скоростью, а количеством. Ольга бросила в камыши собранную дюжину и зашагала дальше, стараясь не наступать на улиток. Это было все, что она могла для них сделать.

Повторяя излучину реки, поворачивала и дорога. На повороте росла могучая ива. Казалось, что именно об нее споткнулась река и теперь обтекает ее стороной. Как раз из-за поворота навстречу Ольге вышел старик. Шел он небыстро, опираясь на посох, за ним устало брела собака.

…На том берегу из-за леса вылетел лихой и голодный ветер. Завывая, разогнался в поле, прижал к земле траву, спрыгнул с невысокого утеса, поднял по глади воды небольшую волну, но, наигравшись, бросил ее в камышах. Выбравшись на берег, застучал ветками ивы, растущей у излучины, и стал подыматься по склону. Но движение, начатое ветром, в дереве не прекратилось. Что-то, пока небольшое, сломалось в иве. И эта неправильность росла, убегала вглубь ствола. Вот дерево удивленно кракнуло…

Старик если и услышал тот звук, то не придал ему значения. Что поделать: чем ближе к зиме, тем сильнее стонут деревья, скорбят об опавших листьях, жалуются на грядущие холода, боятся, что не переживут морозы. А когда старик проходил как раз под деревом, ветка качнулась, словно догоняя улетевший ветер, и рухнула наземь. Может, человек посноровистей успел бы убежать с опасного места, но это был явно не тот случай. Старик с интересом поднял голову, разглядывая, что же там, наверху, так шумит. Продолжалось это совсем недолго – через секунду старика на дороге уже не было. Вместо него, словно высокая трава, качались ветви ивы. Собака, которая следовала рядом со старцем, теперь металась вокруг упавшей ветки.

Ольга вдруг поняла, что бежит. Рванула на помощь, сама того не осознавая. Панцири улиток трещали под ногами десятками. Но на это Ольга внимания не обращала. Но, пробежав с пару саженей, девушка увидела, что из-под ветвей поднимается старик – живой и будто невредимый. Пошатываясь, выбрался из завала, прошел немного и присел на придорожный камень. Как бы то ни было, бежать смысла более не было. Уже спокойным шагом Ольга подошла к старику, тот подвинулся, освобождая место на камне. Девушка присела. Вдвоем смотрели на дерево и на то, что перестало быть его частью.

– А ведь вас запросто могло убить, – проговорила Ольга.

– Могло, – согласился старик с видом безразличным.

В самом деле – разве это новость. Нынче такие времена, что убить может по пять раз на дню.

Вероятно не справившись с холмом, ветер опять стекал в дол. Проскользнул по дороге и, потрепав иву, побежал будто бы к Серой мельнице. А может, и вовсе не к ней…

– Эк неладно ветка упала, – заметил старик. – Дорогу перегородила.

Что-то прошептал под нос.

Ольга подумала: старик ударился головой и повредился рассудком. Его тут едва не прихлопнуло насмерть, а он про какую-то дорогу шепчет. Но дальше произошло нечто такое, что заставило Ольгу задуматься о целостности своего ума. Ветка вздрогнула, напряглась. Словно какой-то тысяченогий спрут, поднялась на тонких прутиках, качнулась. Ольге показалось на мгновение, что вот сейчас она набросится на них, довершит то, что не сделала своим падением, задушит. Но нет, вместо того ветка, теряя листья, обошла дерево и поползла в камыши. Те трещали и ломались – за веткой оставался широкий проход. Затем раздался всплеск. Обломанная часть ивы поплыла по реке. Пройдет время, она потеряет листья, ветки-прутики оторвет. Они начнут жить собственной жизнью, сами станут деревьями. А ствол со временем приткнется к берегу, пропитается водой, осядет на дно, превратившись в живописнейшую корягу… Но это случится в будущем. А пока ветка беспокойно крутилась, занимая в водах реки удобное положение.

Несмотря на чудеса, дедушка, сидящий подле, не вызывал страха или тревоги. Ольга задумалась: если бы у нее был дом, семья, дети – такого бы следовало поселить в задних комнатах, дабы он следил за внучатами, рассказывал им истории, которых он, верно, знает во множестве. Нет, безусловно, у нее был свой отец, который, кстати, уже мечтал о внуках. Да только если он начнет рассказывать свои истории, ребятишки, пожалуй, вырастут заиками. Но в любом случае дома пока не было, семьи не имелось, детей тем более не предвиделось. А вот у дедушки было бы неплохо кое-чего спросить… Но не сразу. Вежливость предполагала поговорить о чем-то отвлеченном, поинтересоваться пройденными дорогами.

– Откуда идете? – спросила Ольга.

– Э-э-э, – старик кивнул на дорогу, по которой явился. – Оттуда…

В его словах девушка совсем не почувствовала желания обидеть. Очевидно, собеседник просто не знал названия мест, через которые шел.

– А идете, – предположила девушка, указав в противоположную сторону, – наверное, туда?

Геддо пожал плечами:

– Можно и туда сходить… Вам там не встречался мужчина, вокруг которого происходили страшные чудеса?..

– Не припомню.

– Значит, не встречался. Этого бы вы запомнили. Что там интересного? Там спокойно?..

– Отнюдь… А там, откуда вы идете, было спокойно?

– Было-то спокойно, – согласился старик. – Да только то и слово, что «было». Жил, понимаете ли, никого не трогал. Затем появились какие-то смутные люди. Не то большевики, не то наоборот. Очень скоро их не стало, но разве покой после этого вернешь?

– Вы их убили? – Девушка смотрела на старика удивленно, но без страха.

– Не совсем я… Мой пес. Сделал он это помимо моей воли, но я ведь все равно в ответе, разве не так?

А вы куда идете, если не секрет?

– Теперь моя очередь сказать: «Э-э-э»… – Ольга грустно улыбнулась. – Сама не знаю.

Ольга присмотрелась к лежащей у их ног собаке: с виду обычная дворняга, не самая страшная из тех, что доводилось видеть. Если бы такая повстречалась на пути – ничего приятного, но и ничего ужасного вроде. Но если деревья могут ползать, то и от дворняг можно ожидать всего что угодно.

– А про вашу собаку… Что она… Может убивать?..

– Этого про многих не скажешь, пока они не убьют.

– А вот обо мне вы бы так сказали?..

Геддо, смотревший доселе на дорогу, резко повернулся и устремил на нее взгляд. Взгляд был острым, холодным. Ольге на мгновение показалось, что две сосульки вонзились в ее глаза, затем в мозг, вошли в сердце. После все исчезло.

– Убьешь… Ты уже убивала – дважды. И скоро убьешь снова.

Ольга покраснела, словно гимназистка, чей дневник без спросу прочли.

– Откуда вы это знаете?..

– Я вижу это в тебе. Вижу, что ты этого не хочешь, а желаешь другого.

Ольга покраснела пуще прежнего. Кажется, так она не краснела еще никогда в жизни.

– И что, я получу желанное?

– О да, у вас будут чудесные дети. Жаль только, я этого не застану.

От этих слов Ольга вздрогнула. В правдивости предсказаний старика она не сомневалась – ведь он точно назвал прошлое. Испугалась ли она? Пугаться стоило бы раньше, да и не так просто было застращать дочь палача.

– Куда вы идете? – спросила она.

– Тут недалеко… У одного местного маленького народца сломалась молитвенная машина, и их просьбы вот уже много лет их мелкий бог не слышит. Он вездесущ, но часто отвлекается и может забыть. Народец опасается, что не переживет эту войну.

– Я пойду с вами…

– Это опасно.

– Сейчас неопасного в мире-то не осталось. К тому же я механик. А машина хоть и молитвенная, но все одно – машина. Как думаете, я смогу ее отремонтировать?

– Сможешь…

11. Мгеберовск

На перекрестке стоял столб цвета черно-белого, полосатого, с непременными табличками сколько верст до Петербурга, Москвы и отчего-то до Тобольска. Но Геллера заинтересовало не это. На одной белой полосе имелись царапины. Казалось, кто-то играл в «крестики-нолики» по каким-то странным правилам, в линию, с непонятными дополнительными знаками. Однако Рихард легко прочел сообщение, хотя и всматривался он в надпись долго, произносил какие-то слова, слоги, буквы – проверял себя. Затем кивнул и улыбнулся. Сел на лошадь и отправился совсем не в сторону столиц, не дорогой, которая согласно указателю вела к Тобольску. Лошадь выбивала пыль из безымянного шляха, заросшего ковылем, по направлению к городку маленькому.

В городе Мгеберовске, откуда накануне улетели Евгений с Климом, советская власть хоть и была установлена еще в ноябре 1917-го, но как-то определенно не прижилась. И вроде бы люди, попавшие во власть, были незлые, доступные, да все при них разладилось. Закончились в городе даже дрова, хотя вокруг города леса росли огромные. К представителям победившей революции ходили жаловаться на жизнь. Ходоков пускали в высокие коридоры, даже поили чаем, только в чае вечно чего-то не хватало – то кипятка, то сахара, то заварки. Хозяева кабинетов от этого тушевались, извинялись, но чаем поить не переставали. Бывало, иного ходока не отпускали, пока он не выпьет хотя бы три чашки. Усаживали в кресла кожаные, спрашивали, дескать, на что жалуетесь? Жалобы были обычно одного толка:

– Кушать нам нечего. Как лошади, сено жрем…

– Ну да, ну да… Сейчас, конечно, тяжело, но придет время – и мы даже лошадей будем кормить не сеном, а только овсом.

– Детки малые плачут…

– А ваши дети при коммунизме будут в университетах учиться! Вот такое светлое будущее наступит!

– Ну так светлое будущее будет еще когда? А кушать хочется сейчас!

И ходок уходил немного успокоенный – во власти, оказывается, тоже люди могут бедствовать. Эвон, даже чай пьют без кипятка!

Закончилась эта власть без кровопролития. Какие-то люди, серьезные, одетые хорошо, но неброско, вошли в эти самые кабинеты и предложили предыдущим владельцам уматывать. Затем закрыли все те же кабинеты для постороннего доступа, заявив, впрочем, что власть в городе отныне принадлежит им. А кому конкретно – остальным знать не положено. Народ воспринял контрреволюцию с удовлетворением.

Солнце гуляло в городском саду славного города Мгеберовска. Гулял и здешний народец. Еще с утра доставали из шифоньеров одежду приличную, но пропахшую нафталином. Грели утюги, гладили юбки, накрахмаленные рубашки, блузы, выводили стрелки на брюках. До зеркального блеска начищались штиблеты и туфли. Затем господа обыватели выходили на улицу, шли на променад. Гулял и Геллер, присматриваясь к городку, к людям его населявшим. По причине того, что городишко был невелик, места для прогулок было совсем уж немного. Всего-то и было, что городской сад да набережная. Прогуливались по набережной неспешно, чинно раскланивались со встреченными знакомыми. Да и с вовсе незнакомым Рихардом тоже здоровались – так, на всякий случай. Ведь городок тесен, и если ты кого-то не узнал, то, может быть, просто запамятовал человека. Гуляющие ступали осторожно, дабы не задеть шуршащий по земле листопад. Ветер срывал наряд с деревьев, растущих на набережной, бросал его в воды реки. Делал это задумчиво, по одному листку, так, словно гадал: сбудется – не сбудется. Река же в тот день будто спала, текла лениво, и слабенький ветерок легко гнал лист против течения. Афиши зазывали в расположенный рядом синематограф на «Пиковую даму» в постановке Протазанова. Из ресторации «Константинополь», принадлежащей неизвестно как попавшим в эти края туркам, музыканты вынесли стулья с инструментами и репетировали на свежем воздухе себе на забаву да для удовольствия почтенной публики. Играли чопорные вальсы и легкомысленные польки. Турок предлагал господам гуляющим освежиться стаканчиком вина или пива. Геллер заказал рюмочку лафита, попробовал, счел его приятным и далее гулял с ним, словно присутствовал на каком-то приеме.

Вдоль городского парка шли рельсы. Когда-то давно, еще до империалистической войны, в городе задумывали пустить трамвай. Сталелитейный завод, расположенный неподалеку, производил в избытке рельсы, но в этакую глушь трудно было доставлять трамваи. И если везти электрические, то к ним надобно приобретать электростанцию, провода… Решили пойти своим путем, чай не Европа. Пустить, к примеру, трамвай на газолиновой тяге или вовсе на паровой? Заодно будет чем обогреть пассажиров, тем паче что зимы тут на полгода. Правда, к вагоновожатому и кондуктору следовало добавить чумазого кочегара, но это смущало меньше всего. Однако двигатель паровой – это сложно, склепали тележки, собираясь пустить классическую конку. Но за дело взялся местный силач, некогда отставший от проезжавшего по этим краям цирка. В былые времена на обозрение почтенной публики он сдергивал с места на сортировочной станции пассажирский состав и катил его с полверсты. Разумеется, не в гору. За умеренную плату силач запрягался в бечеву и довольно резво тащил вагончик три версты от кольца и до кольца по набережной реки Вонючки. Сделав полный круг, выпивал кружку пива. На зиму этот транспорт закрывался. Так продолжалось три года, но в одну зиму силач спился и помер от белой горячки. Транспорт пытались возродить. Правда, для полного эффекта приходилось впрягать не меньше шести человек. Из-за этого мускульный трамвай пришел в упадок. Ибо, когда тележку тянет силач, – это аттракцион. Когда же шестеро человек – более походило на картину «Бурлаки на Волге» господина Репина. К Гражданской войне вагончик в депо уже сгнил, затем и депо пошло дымом. Остались только рельсы. Да и те потихоньку уходили под грязь. Во время променадов те, кто постарше, вспоминали об этом не то транспорте, не то аттракционе и рассказывали молодым…

…Издалека послышался чеканный шаг. Маршировали лихо, не щадя сапог и брусчатки. Отцы семейств прервали разговоры, барышни приготовились бросать в воздух чепчики и прочие подручные предметы. Из-за угла действительно вышел полувзвод солдат. Перед ним на телеге везли двух штатских, закованных в кандалы. Те, как и надлежит заключенным, выглядели неважно – заросшие, в одежде мятой. Люди охали: заключенные были многим знакомые. Один владел текстильной мануфактурой, другой скучно именовался финансистом. «Кто бы мог подумать, – шептали люди, – что мы их увидим так, в кандалах?» Ведь с приходом новой власти дела у этих двоих пошли хорошо. Многие обыватели даже считали их масонами. Но если эти двое были масонами, то оставались таковыми недолго. Корнет, ведущий процессию, осмотрелся и кивнул в сторону одного из домов. Дескать, да, этот вполне сгодится… Затем солдаты отволокли закованных к стене, полувзвод перестроился в две шеренги, первая встала на колено. Вскинули винтовки.

– Пли! – выплюнул корнет.

От залпа задрожали стекла в окнах, вздрогнули обыватели. Люди в кандалах осели, так, словно их сморила усталость.

– Оружие – к но… – командовал дальше корнет, – ГЕ!

Двадцать прикладов стали на мостовую.

– Первая шеренга! Встать! На ре… МЕНЬ!.. Взвод! Нале… ВО! Шагом… МАААРШ!

И прилежно чеканя шаг, расстрельная команда удалилась. Народец продолжал гулять – но уже задумчиво. Оркестр из ресторана замолчал. Лишь через четверть часа один музыкант на гитаре стал наигрывать «Умер бедняга в больнице военной» – песню народную, но на слова великого князя.

Убитые остались лежать у стены.

Возле здания комендатуры Мгеберовска появился странный всадник. Он остановил коня у крыльца, спрыгнул наземь и, как был с шашкой и заброшенным за плечо ручным пулеметом, стал решительно подниматься по ступеням крыльца. Часовой попытался было его остановить, но тут же получил щедрую зуботычину. Солдат понятливо принял на караул, проглотил кровь из рассеченной губы и проводил гостя взглядом, полным неподдельного восхищения. Гость быстрым шагом пересек фойе. Перепрыгивая через две ступеньки, пошел вверх по лестнице. Ни на втором этаже, ни на третьем, последнем, не остановился. Поднялся на пустой чердак. Шел твердо, печатая шаг, под его поступью трещали и стонали половицы. И хотя в дверь кабинета за нумером «девяносто шесть» гость не постучался, его визит не оказался неожиданностью для хранителя кабинета. Еще до того, как дверь открылась, оный сжимал под столом взведенный «Моргенштерн» – пистолет системы немецкой, с патронами такой мощности, что пуля запросто могла прошибить стол, незваного гостя, дверь за его спиной, пролететь коридор и впиться в противоположную стену. Конечно, дырявить стол и дверь было жалко, но что поделать… Но незваный гость себя таковым не считал. Свой ручной пулемет гость поставил у двери, рядом с корзиной для зонтиков. После прошелся к столу к сидящему за ним владельцу кабинета. Подал руку хозяину. Тот на рукопожатие демонстративно не ответил, продолжая сжимать под столом «Моргенштерн». Гостя это не смутило, он без спросу взял стул, уселся на него опять же без спросу и заявил:

– Я пришел!

Хозяин кивнул: дескать, вижу. Но вопрос задал:

– Великолепно. А куда именно, не скажете?

Гость пожал плечами. Печально улыбнулся, будто жалея собеседника: такие взрослые, а такого пустяка не разумеют.

– Я, знаете ли, всегда прихожу в это здание. В этот кабинет.

– А что в этом здании было-то? В этом кабинете?

– При царе здесь размещался жандармский отдел. При большевиках – ЧК, – помолчал и добавил, растягивая буквы для особо непонятливых. – Чека… А в этом кабинете – особый отдел. Quis custodiet ipsos custodes… Здесь обычно размещается тот, кто сторожит сторожей.

Хозяин кабинета улыбнулся, но свою улыбку спрятал в ладонь. Спросил:

– К слову, с кем имею честь?

– Рихард Геллер – к вашим услугам.

Затем Геллер поднял правую руку, положил ладонь на грудь. После свел пальцы в полукулак и отвел его от тела, словно вырвал сердце. Затем руку повернул ладонью к полу и разжал пальцы – уронил то что было на землю…

– Присаживайтесь, – разрешил особист. – Великая провинциальная ложа города Мгеберовска имени Александра Дешара рада приветствовать Брата. Откуда вы?

– Был посвящен в двести седьмую полковую ложу. Но с тех пор меня изрядно помотало.

– И что привело вас в сей кабинет?

Рихард не стал темнить:

– Я испытываю некоторые материальные затруднения и вынужден искать работу.

– Брат нуждается в помощи? – осторожно спросил хозяин кабинета.

– Скорее не в помощи… Я нуждаюсь в работе.

Сидевший за столом задумчиво пожал плечами. Мол, ничего зазорного в том нет, но, с другой стороны, чем помочь Брату – еще не знаю. Но попытаюсь…

– Давно в этом городе? – спросил он.

– Признаться, только прибыл. Кстати, я видел, как на набережной двоих отправили на тот свет. Просто так, вывели, поставили к стене, и взвод их расстрелял. Я сам, случалось, расстрелами командовал и даже нескольких пристрелил собственноручно. Но вот так, на набережной, перед честным народом. Нет ли тут какой ошибки?

«Сторожащий сторожей» печально покачал головой:

– Да расстреляли их за пустяки на самом деле. Один попался на казнокрадстве, другой поставил в армию дрянное сукно. И по законам военного времени их приговорили к высшей мере. Граждане этого не знают и строят предположения. Может быть, следующими на расстрел поведут их? Времена нынче такие… Сейчас эра не милосердия, но жестокости. То, что им пустили пулю в голову, – это еще гуманно. У большевиков последнее время какая пыточная мода: скальпелем делают надрез вокруг запястья, а потом кожу снимают словно перчатки. Говорят, в Харькове особенно этим сильны. – Хозяин кабинета с интересом посмотрел в лицо Геллера, не увидел там никакой реакции и продолжил: – А на Волге, рассказывают, набивают полные трюмы пленного офицерья, заваривают выходы. Выводят баржу на середину реки и открывают кингстоны. Дешево и сердито. К слову… Это не моя епархия, но я мог бы устроить для вас должность палача.

– Merci, но это определенно не мое. Каждый раз после расстрела было чувство, словно рукой попал, pardon, в дерьмо. В определенном смысле оно так и было – все, кого я расстреливал, были мародерами, дезертирами. Хоть бы один попался революционер, который бы не канючил под стволом, а спел «Марсельезу»…

Последние слова Геллер произнес с легкой полуулыбкой. И продолжил:

– Мне ближе убивать человека защищенного, охраняемого, пусть и не подозревающего, что он попал в прицел.

– Наемный убийца? – прищурив левый глаз, спросил владелец кабинета.

– Пусть так. Но я считаю это охотой. Охотой на человека. На зверя самого опасного, самого умного, равного…

Хозяин кабинета задумчиво пошутил:

– «Так-так-так, – сказал пулемет». Это очень интересно. Я непременно подумаю о вас. А пока вам надо отдохнуть. В гостинице «Варшава» вам, как Брату, предоставят лучший номер. Бесплатно, разумеется.

– Уж лучше я в общем порядке обойдусь номером скромнее. Не дело, если я начну на каждом углу распространяться, что принадлежу к ложе…

Хозяин кабинета кивнул, уже не скрывая улыбки. Ответ был правильным.

– Отдыхайте…

Тела расстрелянных исчезли ночью. Ночь была темная, густая… Луна не взошла, свет звезд не пробивался через густые черные облака, сваренные на совесть. Не летали ведьмы, даже по самым неотложным делам – по такой погоде разбиться проще простого. Собаки скулили и забивались поглубже в будки, люди закрывали ставни, задергивали тяжелые шторы. Казалось, оставь щелочку, и ночь, темнота вползет в комнату, зальет все черным сиропом. И не спасет хозяев даже самый сильный фонарь. Когда наступит утро, если, разумеется, наступит, затекшую темноту надо будет выскребать из-под кроватей шваброй, выносить на улицу в ведрах, относить подальше от дома, сливать в какой-то овраг. Конечно, некоторые не доживали до утра, но были и те, кто после шлепка повитухи извещали мир о своем прибытии. Но, как водится, ночь была не навсегда. Утром дворники, страдающие бессонницей, засыпали кровь припасенным на зиму песком. Для всех прочих начинался день обычный, рутинный, будничный. Горожане шли в гимназии, на службу, на мануфактуры. Ребятишки ставили сцены расстрела. Большинство маршировали с палками вместо винтовок, пытаясь шагать как настоящие солдаты, в ногу. У них это почти получалось, но их башмаки не отбивали от земли желаемую дробь. Двое же шли намеренно не в ногу, с опущенными головами. Затем они послушно становились к стенкам. Маршировавшие стройно перестраивались в шеренгу, приставляли «ружья» к плечам. Играющий офицера махал рукой, все в шеренге выдыхали звук «паф». Дети у стенки падали, стараясь принять при этом как можно более причудливые позы. Затем поднимались. Злился владелец синематографа – если такие мероприятия войдут в привычку, жди падения сборов.

На следующие выходные на набережную вышло еще больше людей. Но расстрела не было.

* * *

– Вы знаете, – зевая, сообщил владелец кабинета зашедшему Рихарду. – Я вчера советовался с друзьями относительно вас.

– И работы для меня нету?

– Ну отчего же? Напротив, она нашлась удивительно легко. Присаживайтесь.

Геллер расположился там, где и вчера. Пулемет поставил рядом со стулом, закинул ногу на ногу, ладони на колене свел в замок. Изобразив на лице умеренное внимание, приготовился слушать. И хозяин кабинета заговорил:

– Должен сообщить, что работа крайне специфическая.

– Отлично. Обычно именно такую я и предпочитаю.

Хозяин кабинета кивнул и продолжил:

– Признаться, я очень далек от народа. Меж тем в городе и окрестностях ходят нехорошие слухи. Дескать, ведьмы не помогают повитухам, а наводят мор на скот, колдуны сбиваются в банды. Водяным и лешим уже не сидится на болотах. Но мы просвещенные люди и отлично знаем, что никакой нечисти, как то: колдунов, оборотней, вурдалаков и русалок – не существует. И думается мне, вам можно поручить миссию, дабы оных действительно не существовало.

Теперь понимание на лице Рихарда стало откровенным. Еще вчера ему попалась сиреневая листовка, отпечатанная на гектографе. Такой полиграфией ранее пользовались революционеры. Но в отличие от революционной пропаганды, которая обычно конкретики не содержала, листовка была заполнена вполне четкими городскими объявлениями, но понятнее от этого не становилась.

Одно объявление, к примеру, гласило:

«…Продам: чудотворные иконы с инструкцией по использованию. Установка, гарантия…»

А обновленческая церковь «Новейший Завет» звала народ на то, что у них именовалось богослужениями.

«…Мы работам до последнего посетителя!

Мы молимся до последнего грешника!..»

Очевидно вспоминая листок, Рихард задумался надолго, поэтому «Сторожащий сторожей» спросил:

– Вам не нравится работа?

– Нет, отчего же… Просто не знаю, с какой стороны подступиться к этому вопросу. Желаете, чтоб я начал отлавливать бабок, наводящих порчу? Или, может… Даже не знаю – нету никаких предположений!

– Хотите особые приметы? – загадочно улыбнулся хозяин.

– Ну да. Жить без особых примет скучно…