Текст книги "Особо опасная особь"

ЧАСТЬ 3
Невеста шпиона

День 1

Смешные нелатинские буквы остановили свой бесконечный бег, превратились в осмысленное предложение: «Конец сеанса 126», вспыхнули на прощание розовым светом и исчезли.

Осталась абсолютная, беспросветная чернота.

Лина попыталась пошевелить рукой – не получилось.

– Всё, – произнес голос снаружи, из-за пределов тьмы. – Инсталляция завершена.

– Можно отключать? – спросил второй голос. – Упакована под завязку.

– Отключай.

– Отмаялись, – первый голос вздохнул с облегчением. – Не верится даже, ей-богу. Пусть девушка поспит еще денечек, да и сам я залягу дрыхнуть на пару суток.

– Что, прямо-таки на пару суток? Позволь не поверить.

– Да ладно, Мефодьсвятополкыч, что ж вы не верите? – вальяжно спросил первый. – Я знаете как спать люблю! Особенно после таких припашек. Достали авралы хуже некуда. Вечно так – всё бегом, все орут: давай быстрее, Петя, шевели задницей, поднажми еще, родина в опасности. И что? Проходит месяц-другой, спрашиваешь: ну как там наш клиент, пущен в дело? А тебе отвечают: нет пока, еще не время, нужно подождать. Вопрос: а на кой суетиться-то было? Дурдом!

– Ладно, молод еще критику наводить. Смотри за энцефалограммой.

Лина не чувствовала ни рук, ни ног. Не могла понять положения, в котором находилась – похоже, ее подвесили в бассейне с теплой жидкостью, придали ее телу нулевую плавучесть, завязали глаза и лишили тем всякой пространственной ориентировки. Невесомость. «Сенсорная депривация» – выплыл откуда-то из глубин памяти непонятный смысла термин.

Она открыла рот и кашлянула. Челюсти слушались ее – это несло малую, но все же значимую надежду. И язык слушался. В горле что-то булькало… Бог с ним, с горлом, попробуем объяснить так как получится.

– Hey, hey, – сказала она сиплым голосом чудовища, вынырнувшим из лох-несских глубин. – What the hell is that? I don’t like to sleep at all, enough for me. Untie me, you, pair of chickenhеads! [10]10
  Эй, эй. Что за черт? Я больше не хочу спать, мне хватило. Развяжите меня, вы, пара придурков (англ.).


[Закрыть]

– Заговорила, – констатировал первый голос. – По-английски балакает. Вы чего-нибудь поняли, Мефодьсвятополкыч?

– Понял, – сказал человек, названный Мефодьсвятополкычем. – Почему ты не поставишь себе английский, Петр? Давно пора.

– Да ну, Мефодьсвятополкыч, некогда все как-то.

– Отлыниваешь? Или брезгуешь?

– Да нет, честно некогда. И некуда ставить – в голове все забито под завязку, надо что-то выгружать, а выгружать нечего, всё для дела, всё сплошь полезные программы. Английский, говорите?

– Ну да, английский. Так я и сказал.

– Чуть позже. Не хочу, чтоб крыша поехала… Что она там сказала, кстати?

– Говорит, что спать не хочет. И ругается. Отпустите меня, говорит, куриноголовые, умственно неполноценные.

– Кто куриноголовые, мы? – первый голос слегка взъярился. – Скажите ей, что сама она… Коза, да. Так и скажите, Мефодьсвятополкыч.

– Сам скажи. Я по части ругательств не мастер.

– Ладно, сам скажу. Слышь, Лина? Коза ты трехрогая, вот кто! Поняла?

– I am not a goat! – заявила Лина. – You are. I can’t make it out… Smart Guy. Where is Smart Guy? [11]11
  Я не коза! Сами вы… Я не понимаю… Умник. Где Умник? (англ.).


[Закрыть]

– Понимает, – удовлетворенно произнес второй голос. – Все понимает.

– Так чего же она по-нашему не говорит?

– Подожди немного, сейчас заговорит. Притуши свет. Оставь только ту лампу.

– Готово.

– Послушайте, Лина, – второй голос раздался совсем рядом, обдал ухо горячим шепотом. – Сейчас я сниму с вас гогглы. Закройте глаза, чтоб не повредить сетчатку. Вы две недели божьего света не видели.

– Don’t even hope, [12]12
  Даже не надейся (англ.).


[Закрыть] – заявила Лина.

Вот так. Фиг им, мучителям. Она будет делать все по-своему.

– Напрасно, Лина. На вашем месте я бы слушался умных советов…

Чернота поползла вверх и сменилась мучительно ярким светом. Лина невольно зажмурилась. Досчитала до десяти и медленно, насколько это было возможно, размежила веки. Повернуть голову не получилось – мышцы не слушались ее. Опустила глаза вниз и посмотрела на собственные ноги – голые, бледные, облепленные присосками датчиков.

Она все-таки не плавала, всего лишь сидела в кресле. Но чувствительности телу эта информация не прибавила.

– Добрый день, Лина, – сказал обладатель второго голоса. – Мы рады вас видеть. Искренне рады. Приносим извинения за временные неудобства.

Перед Линой стоял мужчина лет пятидесяти – крепкий, пожалуй, даже слегка грузный, одетый в голубой хлопчатобумажный комбинезон. На шее его висел докторский фонендоскоп. Мужик был лысым, в очках. Был… э… как это сказать… не обритым наголо, по-настоящему лысым. В настоящих очках от близорукости.

В очках. Как папа.

В Штатах считалось старомодным носить стекла на носу, но Джозеф Горны делал именно это – неизменно, неуклонно, подчеркивая свою отличность от большинства. Таким вот он был, папа.

– Where is Smart Guy? – повторила Лина.

– Смарт Гай? – переспросил лысый. – Кого вы имеете в виду?

– Ум-мник! – досадуя на спазм гортани, просипела Лина. – Где Умник? Как он? Жив?

Она без малейшего труда заговорила на новом для себя языке. На том самом, на котором говорили эти двое.

– О, глядите, Мефодьсвятополкыч, пробило-таки затыку, – к креслу подошел парень лет двадцати пяти – русый, вихрастый, веснушчатый, тощий и носатый, одетый в такой же голубой костюмчик, что и лысый. – Привет, Лина. Я Петя, будем знакомы – наскоро, безо всяких предварительных церемоний. Кстати, кто это – Умник?

– Он привез меня сюда.

– А, Юрка. Точно, я вспомнил, у него в Америке такая кличка была – Смарт Гай.

– Гай? – переспросил лысый.

– Ну да, Гай. Не гей же, в конце концов. Кто у нас здесь инглиш знает, Мефодьсвятополкыч, вы или я?

– Где Умник? – перебила их Лина. – Умник. Где?

– Его здесь нет, – сказал Петя.

– Почему? Где он?

– Да ты не волнуйся, он недалеко отсюда, – сказал Петя. – В соседнем крыле. Три дня в реанимации пролежал. Быстро очухался, крепкий мужик. Потом черепушку ему размонтировали, на это еще один день ушел. Уже неделю в реабилитационном парится, воет от тоски и бездействия, в бой рвется, хотя рано ему пока. Тебе, кстати, привет передавал. Приветы и всякие поцелуйчики.

– П-почему я ничего не чувствую?

– Релаксант, – объяснил лысый. – У вас патологические мышечные реакции, Лина. Они проявляются постоянно, в том числе и в бессознательном состоянии. Пришлось ввести расслабляющее средство. Вы ведь не хотите проснуться и обнаружить, что пара костей сломана?

– У меня и так все сломано.

– Уже нет.

– А ребра?

– Вы как новенькая. Все срослось – даже без костных мозолей. Через шесть часов действие релаксанта закончится и вы сможете двигаться как захотите.

– Понятно… Так все-таки где я нахожусь? В какой стране?

– Вы все знаете.

– Вы закачали мне в мозг программу? Установили ваш язык? Это нарушение прав… Мне нужен адвокат. Вы там, наверное, что-нибудь повредили.

– Где – там?

– В голове.

– Успокойтесь, Лина. У вас хорошая голова, нарушений в интеллектуальной сфере нет, место еще для двух десятков таких же программ осталось. И продукт, который мы установили, самого лучшего качества, адаптированный индивидуально для вас. Чего бы вы хотели? Учить наш язык по учебнику? Русский язык очень труден. У вас бы ушло на это года три, не меньше, плюс неистребимый акцент.

– Значит, все-таки Россия? – спросила Лина.

– Да, Россия. Вас что-то не устраивает?

– Все меня не устраивает, – Лина отчаянно захотелось треснуть кулаком по подлокотнику кресла, завопить в полный голос, но все, что позволял ей проклятый релаксант – шипеть, подобно гусыне. – Умник обещал: Европа. Я думала – Франция, Германия, Голландия. Ну, на худой конец, какая-нибудь Чехия или Венгрия. Но Россия… Какая это, к черту, Европа? Тоталитаризм, сплошные запреты, колючая проволока. Попала я, дурочка, как кур в ощип.

– Ого, – тощий парень восторженно показал большой палец. – Уже поговорки наши употребляет. Молодца! А ненормативную лексику вы ей закачали, Мефодьсвятополкыч?

– Инсталляция в полном объеме, со всеми словарями. И сленг, и эта… обсценная, мягко выражаясь, лексика.

– А ну-ка, Лина, заверни пару матюков покруче! – пожелал Петя.

– Обойдешься, – огрызнулась Лина. – Я приличная девушка, хай-стэнд. Вы здесь, в дикой России, имеете хоть малейшее понятие о том, кто такие приличные люди?

– Имеем, – сказал Петя. – Hi-stand persone, «человек высокого стандарта» – фундаментальный термин американской концепции социальной стратификации, ориентирующейся на использование второстепенных, внеклассовых критериев общественной дифференциации. – Парень шпарил без запинки беззастенчиво скачивал информацию со внутреннего носителя, расположенного в голове, в левом (ежели он правша) полушарии. – Хай-стэнды – граждане Соединенных Штатов Америки, Канады и Мексики, принадлежащие к так называемым «decent people», «приличным людям», искусственно выделяемой совокупности среднего и высшего социальных классов. Характерные особенности – высокие доходы, стабилизированное потребление, высокий специальный и низкий общеобразовательный уровень, социально-групповой изоляционизм, интенсивное и практически бесконтрольное использование генных технологий, ведущее к вырождению популяции. Численность хай-стэндов в настоящее время – менее 35 процентов населения Северной Америки…

– Что за чушь? – возмутилась Лина. – Да у нас почти все приличные. Кроме сликов и этих, желтых. Китайцев. У нас даже черные почти сплошь приличные, ну, если не читать уродов из гетто – они сами жить прилично не хотят.

– Во-во, – кивнул головой парень. – Я же говорю – низкий образовательный уровень. Вы, хай-стэнды, сами про себя ничего толком не знаете и знать не хотите.

– Врешь ты все, – уверенно заявила Лина. – Думаешь, я про Россию не знаю? Все знаю! Границы у вас закрыты, хождение доллара запрещено, телевидение контролируется государством, полстраны сидит в лагерях. Свобода слова запрещена, эмиграция запрещена… все запрещено, даже лекарства.

– Не лекарства запрещены, а геноприсадки, – уточнил парень. – Это разные вещи, американская девушка Лина. А все остальное, что ты сказала, фуфло. Полное фуфло. Бред американской пропаганды.

– Нет у нас никакой пропаганды! Это у вас, русских – пропаганда. Вы отгородились от цивилизованного мира, начали вторую холодную войну…

– Все-таки надо было прочистить ей мозги, – сказал парень. – Стереть всю лажу.

– Как это стереть? – лысый покачал головой. – Нельзя так, Петр, ты же знаешь, это отражается на интеллекте. Мы ведь не BSOM, мы ценим свободу личности…

– Ну да, нельзя. А все равно стоило. Она сама бы нам потом спасибо сказала. Как она жить-то у нас дальше будет, с извилинами набекрень?

– Ничего, приспособится, – улыбнулся лысый. – Увидит все своими глазами. Думаю, сама поймет что к чему.

– Я? Жить в России? – Лина поперхнулась. – Да ни за что! Заманили меня сюда, в эту задницу… Да я лучше… не знаю, что сделаю. Отравлюсь!

– Вы? Отравитесь? – лысый удивленно поднял брови. – Сие вряд ли возможно, милая девушка. Яды на вас не действуют. С таким же успехом Буратино мог бы попробовать утопиться.

– Буратино? Это что такое?

– Пиноккио, – поправился лысый. – Буратино – это как Пиноккио, только русский по происхождению. Мальчик с плохим характером и длинным носом. Вода и пуля его не берут, как и вас. В общем, этакий супермен в полосатом колпаке и бумажной курточке, исполненный из ценных пород дерева.

– Кто вы такие? – спросила Лина. – Вы марджи, да?

– Марджи? – лысый недоуменно почесал блестящую маковку. – Нет, мы не марджи, это точно. В России марджей нет и быть не может.

– Шутки у вас стремные. И выглядите вы как марджи. Вы вот, к примеру, лысый и в очках. Это зачем? У вас что, денег на волосы и глаза не хватает? Вам денег не платят, да?

– Платят, – лысый усмехнулся. – Хорошо платят. Только знаете ли, мне больше нравятся стеклышки, вставленные в оправу, чем искусственные глаза, выращенные неизвестно из чего.

– Почему неизвестно? Из ваших же собственных клеток!

– Знаете, кто я такой? – лысый склонился над Линой. – Я Мефодий Святополкович Иконников, доктор медицинских наук, специалист по прикладной генетике. Поверьте мне, Лина, о пересадке органов я знаю много больше, чем вы. И о хороших аспектах сей сферы деятельности, и о плохих. И еще поверьте: минус три диоптрии – совсем не повод для того, чтоб отправлять собственные, данные вам природой глаза на помойку, и вживлять вместо них биоимплантаты, и подсаживаться из-за этого на ежемесячную инъекцию стансовских полимераз, препятствующих отторжению, и все равно менять старые глаза на новые каждые восемь лет, потому что искусственный хрусталик со временем мутнеет и дает микротрещины.

– Это у вас мутнеет, в России, – заявила Лина, стараясь не терять апломба. – А у нас не мутнеет! У меня куча знакомых, которая живет с имплантатами, и все у них отлично. Ничего они не меняют – такие штуки ставят один раз и на всю жизнь.

– Меняют, меняют, – сказал Иконников. – Только не говорят об этом. Не принято у вас об этом говорить.

– У нас обо всем говорят открыто!

– Вы знаете, кто такие джинны? – спросил Иконников. – Что такое СГБ, Служба Генетической Безопасности США?

– Знаю.

– Теперь знаете – после того, как они едва не отправили вас в могилу. А до этого знали?

– Нет, – буркнула Лина. Хотела сказать «да», но противно было лгать.

А о том, что в вашей стране в каждом электронном устройстве стоит жучок, который шпионит за вами везде, даже в туалете – знаете?

– Не знаю. И знать не хочу. Враки это все. Такое просто невозможно.

– Возможно. Кроме СГБ, в США есть еще три спецслужбы – все вместе они носят условное название BSOM, Back Side Of Mirror, «обратная сторона зеркала». Так вот, Лина, когда вы смотрите в зеркало, с той стороны на вас смотрят сразу четыре глаза.

– Неправда. Зачем им на меня смотреть?

– Они смотрят на всех вас – хай-стэндов США, Канады и Мексики. Смотрят, чтобы знать все, что вы делаете. Они контролируют вас.

– Я не чувствовала никакого контроля. Жила как хотела.

– Жили. Пока не выпали из обоймы. Помните, что с вами стало потом? Какую охоту на вас развернули?

– А марджи? У марджей нет никакой прослушки, я знаю точно. Они в своем Синем Квартале такое вытворяют…

– Марджи – особое дело, – сказал Иконников. – И отдельная тема разговора. Думаю, на сегодня достаточно, Лина.

– Я хочу встретиться с Умником. Могу я увидеть его сейчас?

– Не сегодня.

– Мне надо Умника! Я имею на это право.

– Сейчас вы немножко поспите.

– Не буду спать! – засипела Лина, слезы навернулись на глаза. – Пожалуйста, позовите Умника!

Умник, сволочь такая, затащил ее в чужую страну – нецивилизованную, варварскую Россию, отдал ее на растерзание бездушным генетикам, отравленным лживой русской пропагандой. И все же единственный человек, которого Лина хотела бы сейчас увидеть – Умник. Увидеть его живым, посмотреть в его лукавые глаза, улыбнуться в ответ на его кривую улыбку. Прижаться гладкой щекой к его вечной наждачной небритости…

– Умник… Почему вы его не позовете? Он умер, да?

Лина не выдержала, заплакала. Слезы выкатились из ее глаз горячими горошинами. Ей стало очень плохо, горше не бывает.

Умник. Где ее Умник?

– Мефодьсвятополкыч, – крикнул парень, – у нее тут пики пошли в бета-ритме, дисбаланс пошел, нужно загружать ее, а то вся работа насмарку полетит, программа еще не адаптировалась.

– Загружай, – сказал лысый. – Четыре кубика дормидина.

– Четыре? Ей и двух хватит – по массе.

– Двух не хватит, девушка у нас переделанная. Давай четыре.

Манжет на предплечье издал негромкий хлопок, в вену вошла инъекция снотворного, голова Лины медленно опустилась подбородком на грудь.

Лина заснула.

День 2

Свадьба гуляла вовсю. Гости, числом более сотни, не уместились в трактире и столы накрыли во дворе. Здесь же, чуть поодаль, жарилась на решетках свинина, жарились колбаски и шпикачки, жарился даже сыр – ароматный дым поднимался в голубое небо, раздувался ветром, щекотал ноздри. Два повара-близнеца едва успевали бегать вдоль ряда жаровен – оба толстые, монументальные, в белых колпаках и синих фартуках, с огромными руками, поросшими рыжим волосом. Гости чокались глиняными кружками, пивная пена шлепками падала на столы. Столы ломились от блюд – суп-гуляш, остро пахнущий чесноком, салаты, паштеты, рулеты, голубой карп, запеченный в соусе и украшенный веточками базилика, и картошка с маслом и укропом, и конечно, огромные куски мяса – истекающие жирным соком, янтарно-желтые, в коричневых полосках, выжженных грилем, и, само собой, пиво, пиво, пиво – прозрачное, пенистое, хмельное, лучшее в мире, сваренное прямо здесь, в деревне, в пивоварне на склоне старого холма. Скрипка и два аккордеона – вот и весь оркестр, но как они играли! Как дружно – в сто глоток – пели гости, как выпевали свадебный кант на незнакомом Лине языке, как улыбались в сто улыбок Лине и ее жениху – сто щербатых ртов с плохими зубами. «Горько, горько!!!» – поминутно, вскакивая с места и размахивая кружкой, кричал кто-нибудь из гостей; вначале Лина не знала, что это значит, но Иржи научил ее – если кричат «горько», то нужно целоваться – взасос, насколько хватит дыхания. И Лина целовалась с Иржи – он как и всегда, делал это классно, лучше всех, и губы Лины давно распухли, но она раз за разом вставала и целовалась снова – что ж поделать, гостей нельзя обидеть.

Лина и Иржи сидели во главе самого большого, самого длинного стола. Лина в длинном платье из домотканого льна – белом, с красными лентами, нашитыми на груди и рукавах. Ее роскошная коса со вплетенными цветами лежала на макушке толстым золотистым кренделем. Иржи – в забавном пиджачке, черном и кургузом, в шляпе-цилиндре, на шее – галстук-бабочка. По правую руку от Иржи сидел его отец, бодрый старичок по имени Вацлав. По левую руку от Лины – ее папа, Юзеф Горный – пьяненький, растрепанный, счастливый донельзя.

– Ну и что, дочка, что он чех? – прокричал в ухо Лине отец. – Мы, поляки, с чехами братья и сябры, forever and ever. Чехи и ляхи, да. Едина кровь! Твой Иржи, он ладный хлопчик. И кум мой новый, Вацлав, парень хоть куда… Ты не ошиблась, дочка, Хеленка моя малая. Хоть раз в жизни не ошиблась. Кум, дай чокнуться с тобой, сукин ты сын, пся крев! Горько! Горько!!!

Юзеф поднялся, уронив стул, и нетрезвой походкой направился к парню Вацлаву. Стариканы обнялись, основательно окатив друг друга пивом, едва не упали, удержались все же на ногах совместными героическими усилиями, и завопили в две глотки:

– Горько! Горько нам!!! Целуйтесь, новобрачные!

– Умник, я сейчас умру, – сказала Лина на ухо Иржи. – У меня губы уже наверное как две подушки, да?

– Хорошие у тебя губки, – ответил Иржи. – Не фантазируй, детка. Свадьба бывает раз в жизни… во всяком случае, я надеюсь, что в нашей с тобой жизни будет именно так. Поэтому отдувайся.

– Я тебя люблю, Умник, – шепнула Лина.

– Тем более отдувайся.

Они целовались недолго – полминуты, не больше, и Лина все полминуты думала о том, как это глупо – целоваться по заказу. Потом поклонились гостям и сели.

– Ты уже не брезгуешь мной? – спросила Лина.

– Нет, – Умник улыбнулся. – А ты что, не заметила? Вчера. И позавчера? По-моему, я был хорош. Сам собой горжусь.

– Ты хорош. Хорош… – Лина провела пальцами по узловатой кисти Иржи. – Только почему ты обманул меня? Почему вначале привез меня не в Чехию, а в жуткую примитивную Россию? Я так расстроилась…

– Так было нужно, – сурово сказал Иржи. – Не забывай, что я шпион, спецагент, сотрудник всемирного антигенетического чешского комитета имени Яна Жижки. Я всегда на боевом посту!

Словно в подтверждение этих слов за оградой двора раздались крики, затрещали выстрелы, тяжело бухнули взрывы – сотрясли землю, уронили на столы кружки, залили пивом колени гостей. Завопили мужчины, разом заплакали беременные женщины. Сворки ворота слетели с петель, широченный американский джип с пулеметом на крыше неспешно вкатился во двор, дверцы его распахнулись. Из джипа выпрыгнули трое – квадратный блондинистый янки, негр, черный как головешка, и латинос с набриолиненными волосами. Все трое – в зеркальных очках и синих пиджаках с желтыми блестящими пуговицами.

– Спокойно, европейские ублюдки, – вальяжно произнес негр. – У вас есть право лгать на каждом шагу, нарушать законы и ненавидеть Америку – колыбель человеческой цивилизации. Есть право не знать об обратной стороне зеркала, право думать, что вы в этом мире что-то из себя представляете. И еще: у вас есть право умереть, и отправиться в ад, и увидеть вашего большого босса, Дьявола, и поцеловать его под хвост, и гореть в этом аду до самого Страшного суда. Аминь.

Трое джиннов разом выхватили из-под пол пиджаков огромные никелированные автоматы и начали стрелять.

– Спокойно! – крикнул Умник Иржи. – Я всех спасу! Для сотрудников всемирного антигенетического чешского комитета имени Яна Жижки не существует препятствий!

Он вскочил на стол, сдернул с головы цилиндр, обнажив сияющий металлом купол. В черепе открылись квадратные окошки, числом не менее десяти, из каждого высунулся вороненый ствол.

– Смерть агентам службы генетической безопасности Соединенных Штатов Америки! – воскликнул Иржи. – Да здравствует свободная любовь, не извращенная биологическими присадками!

И открыл пальбу из всех стволов.

* * *

– Лина, Лина…

Кто-то тряс ее за плечо.

– А, что? – Лина резко села в кровати, заморгала, потерла пальцами веки. – Что такое?

– Как вы себя чувствуете? – спросил Иконников.

– Я?

– Да, вы.

– Не знаю… Хорошо, кажется. Я все еще в России?

– Да, конечно. А где бы вы хотели быть? В Америке?

– Нет, только не в Америке, – Лина тряхнула головой, разгоняя остатки сна. – В Чехии, вот где я хочу быть. Вы когда-нибудь были в Чехии, Мефодий Святоплуто… Святопалко…

– Святополкович, – поправил Иконников. – Очень просто выговорить: Святополкович. А в Чехии я был. Четыре раза. Приятная страна, что и говорить. Но Россия не хуже.

– Не хуже? – Лина скорчила скептическую гримасу. – А в Чехии геноприсадки запрещены?

– Пока нет. Но ими мало кто пользуется – чехи, знаете ли, немногочисленный народ, к тому же весьма разумный и осторожный. Они не хотят вымереть. К тому же – и это всем известно – европарламент готовит сейчас закон о полном запрещении генетических присадок во всех странах Евросоюза. Думаю, что меньше чем через полгода такой закон будет принят.

– Всем известно, говорите? А почему мне неизвестно? Я смотрю новости… иногда. У нас об этом точно не говорили.

– У вас о многом не говорят.

Лина хотела было по привычке возразить, но промолчала. В конце концов, она не нанималась противостоять русской пропаганде в одиночку. Нужно разобраться самой, посмотреть на все собственными глазами. Понятно, что Америка не может быть совершенной, но не до такой же степени. Похоже, что русские знают о США так же мало, как американцы о России.

– А Умник – чех? – спросила она.

– Нет, он русский. Почему вы все время спрашиваете о Чехии, Лина?

– Сон мне приснился… Вначале хороший, а потом страшный, дурацкий. Умник там был чехом, и звали его Иржи.

– Забавно, – Иконников улыбнулся. – Нет, он не чех, точно. Зовут его Юрий Николаевич Ладыгин, родом он, если не ошибаюсь, из Брянска – есть в России такой город. Очень хороший человек… ну и специалист, конечно, высшего класса.

– По чему специалист?

– По всему, – туманно сказал Иконников. – По всему, чему угодно.

– А сколько ему лет?

– Тридцать пять.

– Тридцать пять? Всего? А я думала – за сорок, – призналась Лина. – Вы, русские, очень старо выглядите, прямо как марджи. Вам что, трудно подтяжку сделать?

– Эту тему мы уже обсуждали, – уклонился Иконников.

– Ладно, ладно… Извините, доктор. Что вы дальше будете со мной делать? Снова обвешаете датчиками и будете изучать как лабораторную крысу? Возьмете у меня всю кровь, чтобы разобраться с моими переделанными генами?

– Зачем же всю? – Иконников развел руками. – Сколько нужно, мы уже взяли. И исследовали вас достаточно углубленно.

– И все это время держали меня под наркозом? Почти две недели?

– Именно так.

– Ну не свинство ли с вашей стороны?

– Не свинство. Всего лишь гуманный акт. Не думаю, что вам очень понравились бы те процедуры, которые мы выполняли. Но не выполнить их мы не могли. Извините.

– Ага-ага. Понятно. Значит, теперь я – ваша собственность?

– Почему вы так решили?

– Один тип из СГБ сказал, что я – их собственность. Потому что присадка, которую мне вкатили, украдена у них. Вы украли меня саму. Значит, теперь я принадлежу вам, со всеми потрохами. Так, да?

– Совсем не так. Вы принадлежите себе. Только себе, Лина. Мы не СГБ, и не BSOM, у нас все по-другому.

– Значит, вы не СГБ? А кто же? Всемирный антигенетический чешский комитет имени Яна Жижки?

Доктор засмеялся. Хохотал минуты три, вытирал слезы рукавом и никак не мог остановиться.

– Уф-ф, – наконец сказал он. – Ну вы даете, Лина… Всемирный чешский… как вы там сказали?

– Комитет. Антигенетический.

– Ага, антигенетический. Смешно, правда. Нет, у нас несколько другая структура.

– И как же она называется?

– Российский Комитет биологического контроля. Сокращенно – КБК.

– Вот видите, почти угадала. Тоже комитет. Спецслужба.

– КБК – большое государственное учреждение, – заявил Иконников. – Большое, разветвленное и совершенно легальное. Но и элементы спецслужбы у нас есть, для особых случаев. Глупо было бы отрицать.

– Антиамериканская спецслужба, – уточнила Лина.

– Мы не враги Америке, – уверенно сказал Иконников. – Более того, мы в какой-то мере мы ее союзники. Я говорю, конечно, о людях, живущих в Америке, а не об уродливой опухоли под названием BSOM. Россия пытается удержать мир от катастрофы. Сперва мы были одиноки в своем стремлении, потом к нам присоединились Китай и Азиатская Уния. С Европой было много сложнее. Но, как видите, и там возобладал голос разума.

– И весь сыр-бор – из-за генетических присадок?

– Не только. Здесь много всего намешано. Ущемление прав и свобод человека на североамериканском континенте, и нелегальные полеты на Станс, и разработка генного оружия, и военные операции, не санкционированные ООН. Много чего.

– Военные операции? – Лина не поверила своим ушам. – Да быть такого не может! На земле уже тридцать лет не воюют!

– Воюют, Лина, – заявил Иконников. – Воюют. Вы, насколько я знаю, уже осведомлены о форсфайтерах. Как вы думаете, для чего их создают? Для того, чтобы помогать селянам с удвоенной скоростью убирать урожай?

Лина упала обратно на подушку в изнеможении. Нет, слишком много для одного раза. Слишком много противной и не слишком убедительной информации.

Через пять минут ей скажут, что на американских фермах вместо барашков и поросят выращивают русских младенцев и режут их в угоду всесильному зловещему BSOM, и откармливают их мясом хай-стэндов. И что, этому она тоже должна верить?

– Хватит, – попросила она жалобно. – У меня уже голова пухнет. Можно, я просто полежу полчасика? А потом позавтракаю.

– Пообедаете, – уточнил Иконников. – Уже время обеда. Вам принести еду сюда или в общую столовую пойдете?

– А что, можно в общую? – Лина недоверчиво прищурилась.

– Конечно, можно. Почему бы и нет?

– Тогда в столовую! А Умник там будет?

– Нет. Он в другом крыле. Там своя столовая.

– Понятно… А меня в ту столовую не пустят?

– В ту – нет. Извините, у нас определенный режим, с этим приходится считаться.

– Опять понятно… – Лина тяжело вздохнула. – Ладно, тогда буду обедать здесь. Я так думаю, что не увижу Умника еще сто лет. Если вообще когда-нибудь его увижу.

– Вы так хотите с ним встретиться?

– Очень хочу! – настойчиво сказала Лина. – Просто до смерти хочу. Пожалуйста, доктор!

– Ладно. Если вы так настаиваете… – Иконников развел руками. – Это можно устроить. Увидите своего Юрия уже сегодня.

– Ура! – завопила Лина, вскочила с кровати, обхватила шею доктора руками и чмокнула его прямо в лысину. – Вы прелесть, доктор, вы просто лапушка!

Иконников смущенно крякнул и порозовел.

* * *

В палате Лины имелось все, необходимое для минимально комфортной жизни – кровать, пара кресел, прямоугольный стол из настоящего дерева, холодильник, кондиционер, санузел с душевой кабиной и даже минисауной. И, слава Богу, мультикомп – русского производства, незнакомой модели, но на удивление приличный – пожалуй, даже лучше того, что остался у Лины дома. Не было в комнате только окна. А дверь была прочно заперта.

Лина немедленно врубила компьютер, пробежалась по каналам телевидения, изумилась, без труда поймав три десятка американских программ, еще больше удивилась, когда безо всяких ограничений вышла в мировую сеть. Хм… Забавно.

Из США русские сетевые ресурсы были почти недоступны, подлежали жесткой цензуре и категорически не рекомендовались для пользования. Это объяснялось какой-то там временной поправкой Конгресса, принятой против России и Китая и направленной против тоталитарных режимов в этих странах. Газеты и телевидение США отзывались о России исключительно неблагожелательно – по их словам, худшего противника демократии в мире не существовало. Не то что Лина на все сто процентов доверяла телевизору. Просто ее мало интересовала Россия. Она почти ничего не знала об этой стране, да и не хотела знать.

То, что в русскую сеть просто так не влезешь – это она знала точно. А тут пожалуйста: полсекунды, и ты уже в американском WEBe, и все работает, все летает без малейших задержек, словно она сидит не в дикой Раше, а в родном Квинсе.

Лина подключилась к мэйл-серверу, получила письма – те, что пришли к ней в последние дни. Хотела даже написать пару ответов, но передумала. Что писать? Что она в плену русских спецслужб? Мол, спасайте меня, ребята, вытягивайте из когтистых лап бурых медведей? И кто ее будет отсюда вытаскивать? Уроды из СГБ? Нет уж, спасибочки, обойдемся. К тому же Лина имела подозрения, что ее письмо может принести адресату серьезные неприятности. Были у нее на то основания. И пропаганда тут не при чем – она на собственной шкуре познала, что значит попасть под пристальное внимание джиннов. Ни к чему подставлять друзей – с ходу, не разобравшись что к чему.

Нужно спросить у Умника. Сегодня они встретятся, и он расскажет ей все обо всем.

Упитанная тетушка в белом халате прикатила обед на никелированной тележке. Опять забавно – что, эти русские не могут сделать стандартную линию пневмоподачи? Зачем нужен специальный человек, чтобы разносить пищу, здесь ведь не ресторан, да? Или это невозможно из соображений секретности? Обед состоял из темно-красного супа с разболтанными в нем сливками, («борщ» – так назвала его медсестра), риса с овощами, здоровенного куска жареной форели, клубничного, очень свежего на вкус сока, маленькой пиццы – почему-то с творогом («ватрушка» – сказала тетушка смешное слово, показав на пиццу пальцем).