Текст книги "Крестоносец"

– Что? Что тут такое? – закричали выбежавшие из корчмы люди.

Видать, услыхали таки крик.

– А черт его знает! – улыбнулся им Миша. – Какая-то пьянь в куча упала. Да… в еще в избенке кричали, подите-ко, гляньте…

И, проводив глазами метнувшуюся к курной избенке толпу, насвистывая, зашагал в воротам.

И вдруг застыл. Повернулся… Вспомнил…

Вспомнил. Что за стекляшки валялись на столе перед толмачами! Те самые осколочки… коричневато-желтые… Господи! Неужели…

Сплюнув, Ратников решительно бросился обратно в избенку.

Глава 12
Январь – февраль 1242 года. Псков
Суета

И он посылал их туда, где видел, что в этом была особенно большая надобность.

Робер де Клари. Завоевание Константинополя.

Ратников не стал наезжать на парней сразу – слишком уж много вокруг было свидетелей, и откуда только набежали? А, впрочем, ясно – откуда – из корчмы. Но, с другой стороны, сидели себе, сидели, потягивали бражицу да медвяной квас, и вдруг – сорвались: ах, ах, никак бьют кого-то? Скорее, конечно, из любопытства – не вступиться, а посмотреть… Ну, да смотреть и не на что было – побитый Мишей служка свалил, а молодые толмачи сидели себе смирно, не рыпались. Ну, были осколки на столе – желто-коричневые… Так, может, не стекляшки – янтарь?

Ан, нет – точно они, Михаил нагнулся, хорошо рассмотрев витой «змеиный» узор. Но действовать пока не стал – опасно, слишком уж людно кругом, вот и решил наведаться по-тихому завтра.

А завтра, с утра уже, на постоялом дворе началась суета – бегали служки, топили печи, таскали из пилевни солому – ждали гостей из Смоленска по санному пути – в Дерпт и далее, в Ревель. Ратников тоже проснулся – снимал для себя каморочку в углу – только разбудил его вовсе не общий шум – экая безделица! – о, нет, кто-то настойчиво колотил в дверь.

Кого еще черт принес?

Быстро накинув на плечи кафтан, Миша, на всякий случай, придвинул поближе длинный засапожный нож и откинул кованый крюк:

– Кто?

– Разрешишь ли войти, милостивец?

Михаил удивленно хмыкнул – вот уж если кого и ждал, так только не этих! А тут явились – оба-два – усатый корчемный служка с перевязанной грязной тряпицею башкой и Опанас Сметанников с хитрой рожей. Насчет башки – это вчера Миша постарался.

И чего ж, интересно, они приперлись-то? Смирно стоят, не похоже, что для разборок.

– Ну, заходите, – Ратников распахнул дверь пошире.

Войдя, оба гостя смиренненько перекрестились на висевшую в углу иконку и вдруг разом упали на колени:

– Прости нас, батюшка, за вчерашнее. Извиняй – бес попутал!

– Ладно, – Мише уже стало очень интересно – а чем, собственно, вызвано сие превращение вчерашних волчин в нынешних белых и пушистых овечек. – Садитесь вон, на лавку. Бражки выпьете?

– Коли угостишь, милостивец…

– Да пейте – жалко, что ли? – Ратников кивнул на стоявший на сундуке кувшин с кружкой. – Уж извините, за второй кружкой сами идите…

– Да мы с одной.

Выпив по очереди, снова уставились очи долу.

– Ну? – не выдержал Ратников. – Так вы только извиниться явились?

Усач – понятно, но почему пришел Сметанников? Его-то Миша не видел, вряд ли и догадался бы, что тот при делах.

– Не токмо… – отвечал за двоих служка – похоже, он был в этой парочке за главного – дюжий, коренастый, усатый, лицо такое… Ратников присмотрелся – на рожу фашистского прихвостня похоже, какого-нибудь зажравшегося полицая.

– Мы, батюшка, отслужить готовы, – подобострастно осклабился Опанас. – Что тебе надобно – говори, сладим!

– Что надобно? – Михаил усмехнулся и задумчиво взъерошил затылок. – Песни какие знаете? Пойте!

– Что?! – незваные гостюшки удивленно переглянулись.

– Правда, что ли, петь? – угрюмо переспросил служка.

Миша улыбнулся:

– Шучу! Уж, не беспокойтесь, сыщу вам дело поинтересней. Скажите-ка вот только для начала – кто вас прислал? Что молчите, кобенитесь? – Ратников и сам с удовольствием хлебнул бражицы из кувшина, с утра – самое оно то! – Ладно, не хотите говорить, не надо – сам догадаюсь. Онфимий Рыбий Зуб – угадал?

Гостюшки поникли голосами, правда, вслух так ничего и не сказали, да Михаил и без их слов сразу догадался – угадал. Хотя, чего тут было угадывать-то? Ясно, что упыри эти не сами пришли, ясно, что босс у них есть криминальный, он и прислал с извинениями, а кому то было надобно? Тому, кому Ратников сильно помог, – Онфимию! Так что – что тут гадать-то?

– Значит, это вы так вот на пару в корчме промышляете? Добрых людей выслеживаете, ты, Опанас – их забалтываешь, а ты… как звать?

– Корятко, – смущенно прогундосил усатый.

– … а ты, Корятко, бьешь. Короче – разбойнички, тати! И многих уже поубивали?

– Да никого, – служка неожиданно перекрестился. – Вот те крест святой, милостивец, – никого! Я ж кистеньком… умело…

Ратников даже рассмеялся:

– Умелец, гляди-кось! Ладно, умельцы – раз уж пришли, давайте, выкладываете – что про парнишек тех, толмачей, знаете?

– Про толмачей? – Корятко задумчиво посмотрел в потолок, точнее сказать – на стропила. – Да мало что, милостивец, – недолго они у нас, с лета. Говорят – дорогобужские. Явились, сперва в людской жили, потом вот, перебрались в избенку. Матрене платили честно.

– Да, да, Матрене, – Михаил покивал. – Это ее ведь корчма-то?

– Корчма не ее – общества. Лодочники-перевозчики, Матрена-от, ихнего старосты покойного, Гунивы, вдовица.

– Поня-атно… Так что еще про толмачей знаете? Ты, Опанас, что молчишь?

Сметанников уныло развел руками:

– Да я ж разве что знаю? Без интереса к ним мы…

– Так-так-так, – насторожился Ратников. – Без интереса, значит? А почему? Ты б, Корятко, и их тоже – по башке кистенем, а все, что нашли, – ваше.

– Неможно, – мотнув головой, прогундосил служка. – Они ить – жильцы. Матрена то не одобрила б…

Ратников аж руки потер:

– Чудненько! Матрена, значит, тоже с вами в доле?

– Что ты, что ты!

– Да ладно вам врать – конечно, в доле, тут и говорить нечего, – убежденно перебил гостей Михаил. – Разве ж без ее соизволенья вы б решились… вот так запросто, в корчме. Не, ну, естественно – в доле. Онфимий Рыбий Зуб ей кем приходится – полюбовник?

– Брат…

– Угу, – Миша снова потер руки. – Значит, так, парни. Эти двое толмачей – из молодых да ранние – мне и знакомцам моим, о которых вам ведать ненадобно, много крови попортили в делишках торговых. А потому – желаю знать о толмачах все! Думаю, вас это не слишком обременит – на корчемном дворе Корятко за ними присмотрит, а, как пойдут куда, – ты, Опанас.

– Это и всего-то? – обрадованно потер ладони усач. – Это нам ничего, это мы сладим…

– Матрену о них расспросите. Сами ли за постой платят или, может, кто за них?

– Ну, уж это-то мы знаем – сами.

– Вот и славненько – идите, господа, работайте. К вечеру жду с докладом… ну, хоть тебя, Опанас.

Вновь поклонившись, визитеры покинули каморку Ратникова, дюжий служка Корятко при этом выглядел радостным, улыбался, а вот его напарник почему-то хмурился – видать, чувствовал, что дело окажется не таким уж простым.

Ратников и сам не сидел сложа руки, едва утренние посетители ушли, подкрепился свежеиспеченными пирожками с капустой и, допив остатки бражки, отправился на торг.

День выдался чудесный, слегка морозливый, но солнечный, светлый. По средам – а была как раз среда – на торжище приезжали крестьяне из окрестных сел, привозили сено, дрова, убоину, беличьи, куньи и прочие – кого запромыслят – шкурки, за неимением медных монет, повсеместно игравших роль разменных денег.

Вот и сегодня еще издали слышан был шум – уже на углу, у деревянной церкви, скинув шапки, спорили о чем-то мелкие купцы, ярились:

– Ты сам-один за свои слова ответь! При чем тут обчество-то?

– Как это при чем? Нешто, можно без обчества-то?

– А вот я тебе счас покажу – обчество!

Один из спорящих – длинный сутулый бородач – размахнулся и тотчас же заехал своему собеседнику в ухо, от чего у того слетел в снег треух, а каких-либо иных повреждений, похоже, и не случилось – сутулый казался не особо-то сильным.

Соперник его – маленький, круглый – однако ж, тоже взъярился, нагнулся и, словно бык рогами, ударил сутулого головой.

– Аой! – падая, заголосил тот. – Да что ж это делается-то, люди добрые?

Между тем в собравшейся поглазеть на зачинавшуюся драку толпе уже вовсю шастали какие-то оборванные мальчишки, нищие в кое-как залатанных рубищах и весьма подозрительного вида народец, наверняка охочий до содержимого чужих котомок и кошелей. Предвидя такое дело, проходивший мимо Ратников держал ухо востро… и проворно схватил за руку потянувшегося к висевшему на поясе лыковому кошелю воришку.

– Ага! Попался! Сейчас на посадников двор сведу!

– Ой, ой, – свободной рукой размазывая по лицу сопли, заныл, заканючил воришка – растрепанный светлоглазый пацан лет двенадцати. – Не надо к посаднику… Не буду больше, Христом-Богом клянусь – не буду-у-у-у…

Ратников быстро огляделся:

– Ты вот что, рожа немытая, заработать хочешь?

– Заработать? – вореныш разом перестал ныть. – А что делать-то, дяденька?

– Девок искать… впрочем, и не только… В общем, кто такие челядь да холопы – знаешь?

– Ха, еще б не знать! – усмехнувшись, парень тут же осекся, и Миша догадался – беглый.

– Так каких девок-то, дяденька?

– Молодых и красивых. Ими не должны торговать – скорее всего, держат где-нибудь взаперти, где-нибудь в подходящем месте. Знаешь такие места?

– Да полно! – воренок вырвал руку, но никуда не убегал, видать, позарился. А потом спросил прямо:

– А что дашь-то, дяденька?

– А вот! – Миша вытащил из кошеля жемчужную бусину, весело блеснувшую на солнце. – Коли сыщешь мне молодых дев да место, где их держат… Ее и получишь!

– Поклянись!

– Чтоб у моего соседа хоромы сгорели и все коровы сдохли!

Пацан засмеялся:

– Уж поищу, ла-адно.

– Эй, эй, подожди… Как звать-то тебя?

– Микитка.

– А где меня потом найти, знаешь?

– Не-а… – парнишка озадаченно поковырял в носу.

– Эх ты, чучело!

Покачав головой, Ратников назвал постоялый двор, где поселился, и, немного подумав, добавил:

– И еще… приятелям своим скажи, да и так, по всему торгу… Мол, на постоялом дворе том, писец есть… за мзду малую прошения, жалобы пишет. Зовут – Путин. Владимир, в крещении – Димитрий. Запомнил?

– Чего ж тут не запомнить-то?

– Ну, и славненько, беги теперь… Хотя, нет, постой. Стекольных дел мастера где своим товаром торгуют?

– А вона, там… за посудным рядком.

– Понял, – Миша кивнул и, посмотрев вслед убегающему мальчишке, деловито зашагал на торг.

Зима – самое время для торжищ! Реки-дороги встали, где раньше болотина – теперь удобный санный путь – езжай, не хочу! Вот и ехали ухари-купцы, торопились, везли. Из Риги, Ревеля да германских земель – штуки доброго сукна, зерно, кованые клинки (ими, несмотря на римского папы запрет, из-под полы торговали), вино – рейнское и мальвазеицу, селедку в крепких покатых бочонках; из свейской землицы – то же зерно и сельдь, а еще – медь в звонких полукруглых крицах; из Смоленска, Дорогобужа, Полоцка – воск, мед, меха – то, правда, не во Псков, а так, транзитом… Добрых рабынь тоже можно было купить – в основном, у восточных, ордынских, гостей, хотя и свои живым товаром не брезговали, работорговля – занятие почетное, прибыльное, Михаил даже не думал, что оно так вот сильно распространено – все в голове сидело: феодализм, феодализм… а вот, вам – и рабы – пожалуйста, сколько душе угодно и за вполне приемлемую цену!

Нужна девушка для хозяйства – постирать, сварить, еду приготовить? Пожалуйста, иди – покупай. Можешь ее и наложницей сделать – красивые, правда, дороже стоят – только жениться не вздумай, по «Русской Правде» кто рабу в жены взял – сам рабом стал. Хочешь рукодельниц – тоже купи, хочешь даже детей – на вырост, дешево очень.

– А такие, красивые молодые девы есть? – Ратников задержался у небольшой группки согнанных для продажи людей.

Было их, правда, немного, и в основном – дети: бледные, худые, синие от холода мальчики и девочки. Работорговец – дородный смоленский купчина в мохнатой нагольной шубе и лисьей шапке – при виде потенциального покупателя заулыбался, забегал:

– Ах ты, батюшка, проходи, посмотри. Эвон, девоньки пригожие… не смотри, что маленькие – год два и вырастут. Сейчас – дешево, за трех полгривны возьму, а как подрастут – куда дороже выйдет! Да ты не сомневайся, друже, товар хороший, справный…

Ратников отвернулся и сплюнул:

– Тощи больно! Больше съедят, чем от них толку.

– Да ты посмотри, экие красавицы… А что тощи… Эй, Манька – а ну, заголись!

Девчушка лет четырнадцати спокойно, без всяких эмоций, сбросила на снег полушубок и вздернула кверху платье. Бледное, несколько осунувшееся лицо ее не выражало никаких чувств, серые большие глаза с полным безразличием смотрели куда-то вдаль – на церковь, и дальше, на Кром, на голубое январское небо.

Миша лишь головой покачал:

– Я же говорю – тоща больно. Да и мала… У тебя настоящего-то товара что, нету?

– Да был, – работорговец махнул рукою, и девчонка быстро оделась. – Как раз перед Рождеством привозил… Да бери этих, других-то я на заказ – сразу скупают.

– Скупают?! – насторожился Ратников. – Это, интересно, кто же?

– Да есть тут…

– Холодно как! – Миша похлопал себя руками. – Может, в корчму зайдем – сбитню выпьем?

– В корчму? – купчина немного подумал и кивнул. – А пожалуй. Посейчас, распоряжусь тут…

Подозвав высокого худого парня – по всей видимости, приказчика, – работорговец приказал ему убрать пока весь товар «в амбарчик»…

– Печь-то стопили?

– Дак, как раз посейчас и стопили, батюшка, – поклонился парень.

– Ну вот, пущай там пока одна часть сидит, греется, а то перемрут и будем мы с тобой, Акулин, в убытках.

– Не перемрут, – Акулин неожиданно улыбнулся. – Ужо, натопим жарко. Покушать бы им что?

– Рановато еще – покушать, – охолонил купец. – После обедни поглядим… покормим… к тому времени, может, Бог даст, и купят кого…

Миша только головой покачал от такого расклада, хотя, в общем-то, все было чисто по-купечески логично. Чего зря кормить? Может, и в правду купят?

– Вон там, за углом, корчемка славная, – улыбался на ходу купчина. – Блины там, ушица.

– А пиво-бражка есть ли?

– Да, я чаю, найдется. А ты что же, друже, не здешний?

– Проездом, – Ратников не стал вдаваться в по– дробности. – Далеко еще идти-то?

– Да вон, видишь ворота?

Туда, в распахнутые настежь ворота, и вошли в числе многих прочих. Располагавшаяся сразу за деревянной церковью святого Иоанна Крестителя корчемка оказалась заведением шумным и, судя по количеству людей, весьма популярным среди торговцев с ближайшего рынка, артельщиков и всех прочих посадских.

Несмотря на постоянно открывающуюся дверь, внутри было тепло и уютно, правда, несколько душновато – вьющийся от топившейся печи дым уходил в волоковое окно под крышей.

Для начала заказали сбитню, бражицы и блинов с ушицей из белорыбицы, ну, еще пару пирогов с визигой и две краюшки хлеба. Хоть нынешнее лето и выдалось слишком уж знойным и неурожайным и все окрестные села голодали, но во Пскове хлеб был – привезли купчины. Правда – очень и очень недешево, пожалуй, по нынешним временам за пуд ржи можно было прикупить с десяток красивых рабынь.

Миша нынче решил не мелочиться – у него еще оставалось полсорока беличьих шкур – вервиц. Да и жемчуг имелся, правда, мелкий – так это и хорошо, платить удобнее. Писать жалобы оказалось неожиданно прибыльным делом. Не то чтоб можно было разбогатеть, но на жизнь хватало.

– Ну, за знакомство!

Работорговец – звали его Николай, Николай Скородум – привез свой товар из Смоленска. Часть девок продали в холопство по суду, часть – за долги, а некоторых Николай и сам подобрал по дороге, в голодных деревнях, чем, можно сказать, спас девчонок от смерти.

Вообще, он оказался очень неплохим и дружелюбным человеком, этот смоленский торговец людьми. Даже жалостливым.

– Понимаешь, Миша, – сняв шапку, жаловался новый знакомец. – Стою вот сейчас на торгу – себе в убыток! Мне бы домой – так товарец не продан. А некогда уже!

– Так ты их отпусти, – закусывая пирогом, посоветовал Ратников. – Вообще отпусти, так, забесплатно – все равно ведь толку нет. На волю!

– Шутишь! – работорговец испуганно перекрестился. – Нешто на мне креста нет? Нешто я их прогоню на верную погибель? Помрут ведь – кому они нужны-то?

А вот это уж точно! Михаил даже головой покачал – настолько был поражен открывшимся перед ним парадоксом. Вот вроде бы торговец людьми – должен бы быть изувером. Ан нет… И совесть, и понятие имеет – в самом деле, прогони этих девочек сейчас «на волю» – и что? В лучшем случае, будут у церквей, на паперти, побираться… если им, правда, позволят – сейчас, в голодный-то год, конкуренция за «хлебные» места жесткая. Да и так… даже и лето было б – одному, без коллектива и покровителя, в этом мире не выжить!

– Ты, Николай, говорил, перед Рождеством кому-то что-то продал?

– А, – работорговец неожиданно рассмеялся, словно бы вспомнил какой-нибудь веселый случай. – Знаешь, я и не ждал уже – зима. Нет, слыхал, конечно – летом тут скупали как-то молодых дев, но плохо скупали – по дешевке, я тогда торговать и не стал – зачем? Себе в убыток?

– А что за люди их скупали-то?

– Так, подожди, я ведь о том и говорю. Перед самым Рождеством – смех один – я уж думал товарец в женский монастырь сбагрить – с настоятельницей договорился вроде… Да она потом отказала – не прокормить. Да и девы те еще попались, никакого в них смирения не было, один блуд…

– Да ну!

– Во те крест! Не рабыни, а настоящие блудницы вавилонские!

– Как же ты таких купил?

– А… навязали. В общем, стою я перед самым Рождеством, здесь же, на своем месте, жалуюсь в разговорах – мол, да, блудницы… Вот этих уж совсем было собрался прогнать – верши, нет? – и тут вдруг, подходят ко мне два молодых парня.

– Ну-ну-ну! Парни, говоришь? – Ратников быстро спрятал возникший нешуточный интерес за долгим глотком забористой бражки. – И что?

– Подошли, и прямо таки спросили – «у тебя, говорят, тут блудницы вавилонские»? Я и приказчики мои – в смех. Думали – издеваются, коли так спрашивают… Ан нет! Всех пятерых блудниц купили! Задешево, правда, ну уж, с паршивой-то овцы…

– Ну, надо же! Эт тебе повезло, Николай.

– А я о чем? Повезло, ясно…

– Так, может, и сейчас эти парни объявятся?

– Умм… может… – купец пожевал рыбки. – Только – весной. Так они сказали. Мол, будет добрый товар – возьмем. Ага, так я им добрый товар и продал!

– Почему? – пододвинул кружку Миша. – Чем они тебе не понравились? Да и вообще – что за парни-то? Ты их потом где-нибудь в городе встречал?

Выпив, Николай мотнул головой:

– Да нет, не пришлось как-то. Нет, вру! Их приказчик мой, Акулин, видал как-то.

– Акулин? Ладно… Поговорим с ним?

– А хочешь, так и поговорим… Правда – не советую. Жадные они какие-то. Скопидомы!

Как этих парней звали, ни работорговец, ни приказчик его, Акулин, не знали, как и не ведали – откуда парнишки вообще взялись.

– Видал я их как-то – с одного двора выходили, – вспомнил приказчик. – Хороший такой двор, тыном огороженный.

– А чей, чей двор-то?

– Да не знаю, – парень пожал плечами. – тут таких дворов – тьма. И все – огороженные.

Михаил задумчиво потеребил усы:

– Усадьба, значит, а не двор.

– А, пожалуй, что и усадьба, – согласился Акулин. – Только – небольшая… Но, где – точно сейчас не вспомню. Обитель там какая-то… монастырь…

– Монастырь? – оживился Ратников. – Что за монастырь? Спасо-Мирожский? Иванов?

– Да не знаю я, – приказчик почмокал губами. – Случайно в те края забрел – хотел от пристани путь срезать. Может, и не монастырь там… может, просто большая церковь.

– Деревянная? Каменная?

– Деревянная. Но – большая, красивая.

Деревянная большая церковь. На пути с пристани. Тут можно будет и поискать. Да и лиходеи – Карятко с Опанасом – за «толмачами» присмотрят.

Интересно – а зачем парни держали на столе осколки? Случайно? А может, пытались склеить? Наверное, ведь можно их и склеить, эти разбитые браслетики. Склеить да продать. Работать они, конечно, не будут… а вот продать их… Не зря же Николай говорил, что парни эти – жадные. Если это, конечно, те парни… Те! Наверняка те! Господи, неужели – повезло? Господи…

Теперь еще бы Макса отыскать… Лерку… вытащить их отсюда…

Проходя мимо собора Иоанна Крестителя, Ратников старательно прятал радость – так… Каким-то слишком уж суеверным в последнее время сделался. Опасался тревожить Господа просьбами – уж, как-нибудь сам… лишь чуть-чуть помочь с везением… с небольшим.

Как бывает со слишком надоедливыми просьбами? Все ходят, жалуются – да что это за зима, теплая. Снега нет, дождь – разве это зима, нам бы морозцу… Идиоты! Потом сами же плачут – ах, холодно нам, бедным, ах, не проехать нигде, ах, сосульки по головам бьют. Нет, чтобы в теплую-то зиму не ныть, а поблагодарить Господа!

Вечером Ратников составил пару жалоб и на следующий день отправился бродить по городу. Не с самого утра отправился, выждал, когда солнышко поднялось, когда потеплело.

Синело над головой небо; отражаясь в снегу миллионами искр, солнце сверкало так ярко, что приходилось все время щуриться. Смешные красногрудые снегири толкались на стрехах, на белых ветвях деревьев что-то чирикали воробьи. Огромная черно-серая ворона, спугнув прочую птичью мелось, тяжело уселась на суку и каркала.

Кому каркаешь, пернатая сволочь? Кому беду кличешь?

Проходя мимо, Миша на всякий случай сплюнул и даже хотел швырнуть в ворону что-нибудь подходящее, какую-нибудь ледышку, да вот беда, не нашел.

Первым делом он направился к подворью Олифея Касаткина, известного псковского стеклодува, усадьба которого располагалась на узенькой улочке, недалеко от берега Великой. Обширный двор, ворота, накатанная полозьями дорога, белая, в желтых навозных проплешинах. Ворота заперты, но рядом, впритык – рубленный в лапу небольшой бревенчатый сруб с печью – лавка.

Поднявшись по невысокому крыльцу, Михаил отряхнул с сапог снег специально поставленным у дверей веником-голичком и, не стучась, вошел, перекрестясь на висевшую в глубине лавки икону:

– Здравствия вам, православные, удачной торговлишки.

– И тебе счастия, господине!

Лавочник, до того, словно сытый кот, сидевший на широкой скамье около самой печки, обрадованно вытянул шею:

– Желаешь ли чего купить?

Ратников улыбнулся:

– Посмотрю сперва…

– Смотри, господине. За смотр мыта у нас не берут!

Приказчик – ну, кто еще мог сидеть здесь в лавке, не сам же хозяин, мастер Олифей! – захохотал и, поглаживая объемистый живот маленькими по паучьи проворными ручками, ринулся к другими посетителям: одетой в богатую бобровую шубу девице с круглым несколько дебиловатым лицом, густо усыпанным рыжими веснушками. Поверх расписного платка была надета черная соболья шапка, из чего уже опытный в таких делах Ратников сразу же сделал вывод о социальном положении ее обладательницы: раз соболей хватило только на шапку, значит – из выбивающихся в люди купцов-нуворишей. Позади молодой купчихи шагали две девчонки с большими плетенными корзинками – сенные девки – обе с лисьими мордочками заядлых сплетниц и обожательниц пополоскать грязное белье, в общем – этакий местный аналог поклонниц телепрограммы «Дом-2».

– Здрав буди, боярыня! – оставив Ратникова, низко поклонился приказчик. – Ай, душа моя, боярыня злата-краса, купи-ко что-нить, не пожалеешь!

– Купить? А что у тебя есть-то? – купчиха ухмыльнулась и обернулась к девкам. – Ась? Тут что-нить торгует он, али как?

Девки разом поклонились:

– Торгует, матушка!

– Ну, тогда будем смотреть. Чего нам надоть-то?

– Гребни, матушка, надоть, – охотно, наперебой, принялись подсказывать девки. – И браслетов бы, и бисеру…

– Бисеру… А есть он тут у них-то?

Бисеру в лавке не оказалось, но ушлый приказчик этим вовсе не обескуражился, принявшись с недюжинной силою втюхивать покупательнице какие-то стекляшки:

– Гляди, гляди, краса-боярышня, эвон, как солнышко-от, на браслетке играет? Ась? Хорошо?

Кроме продукции стеклодувного производства – дешевых браслетов, гребней и бус – в лавке еще продавался разного рода плетеный лыковый ширпотреб: кошельки, лукошки, лапти. Плести лапти, кстати, было довольно выгодным делом, причем не столько зимой, сколько летом, когда хороших лыковых лаптей едва хватало на две недели носки. Зимой, конечно, сия обувка носилась подольше – снег кругом, мягко.

– А нам бы, слышь-ко, паря, таких бы браслеток, что на немецком дворе продают, – одна из сенных девок, рассмотрев предложенные товары, презрительно фыркнула. – А то ведь простые они у тебя какие-то! Такие и нам-то надеть стыдно, не то, что хозяюшке… ну, разве что на вервицу дюжину… Аль как?

– Дюжину на вервицу?! – приказчик, похоже, был оскорблен в лучших своих надеждах. – Да вы что! Да таких и цен-то нет.

– А на немецком дворе, говорят, есть, – упрямо заявила девка. Ее хозяйка – купчиха – захохотала:

– Ты, паря, как ни старайси – а мову Марфутку не омманешь!

– Да что ты, боярыня-краса, нешто мне нужно обманывать?

– Эгберт-стеклодув, немец, чай, не у вас на усадьбе работает? – услыхав про немцев, вовремя ввернул свой вопрос Михаил. – Молодой такой парень… с ним еще один – Максимус.

– Не, – оскорбленно отмахнулся лавочник. – Немцев у нас никаких нет, ни молодых, ни старых. Да нешто свои, православные, хуже сделают? Да ни в жисть! Токмо лучше!

– Жаль, жаль, – с видимым сожалением покивал головой Ратников. – Будем искать. Боярышня-краса – у тебя на примете нет ли мастера стеклодува – немца? Тут девки твои про немецкий двор говорили… Это какой двор, орденский?

– Не, милостивец, – остроносая Марфутка ухмыльнулась. – Рижский.

На подворье рижских купцов Михаил уже заглядывал и раньше, а потому продолжение завязавшейся беседы не вызывало у него никакого интереса.

У него-то не вызвало… Но вот у сенных девок…

– Ай, господине! Чи вы из бояр, аль из торговых гостей?

– Из гостей, – ухмыльнулся Миша. – Только не из торговых.

– Это как же?

– А так.

Ратников хотел уже удалиться – делать ему, что ли, нечего, как только языки зря чесать… Да вдруг подумал, что зря он пренебрегает этаким вот информационным кладезем… который явно можно было превратить в неудержимый поток.

– Вот что, девушки, – обернувшись на пороге, Миша игриво подмигнул сенным. – Мне бы совет ваш нужен… и матушки вашей, боярышни-красы… Жизнь свою расскажу – может, что и присоветуете?

И действительно, ну, как раньше-то в голову не пришло – браслетики да стеклодувов искать – куда как легче именно с помощью лиц, стеклянным товаром дюже интересующихся, сиречь – через небогатых девок.

Распахнув шубу – что-то стало жарковато, – Ратников встал у крыльца, дожидаясь…

Первой вышла боярышня… тьфу ты – купчиха … за ней – девки. Тут же, откуда ни возьмись, подкатили и сани с возницей:

– Садись, матушка!

– Погодь, Варфоломейко…

Одна из девчонок что-то зашептала на ухо своей хозяйке, время от времени азартно поглядывая и кивая на Михаила… вроде бы как безразлично смотрящего в небо.

– Эй, мил человек… Хозяюшка наша тебя послушать хочет. Пойдем-ка, эвон, туда, на солнышко.

Ратников спрятал улыбку:

– Как скажете, девчонки, как скажете!

Сани поехали впереди, девки – и Михаил – зашагали за ними. Выбрались на самый берег, почти перед самым монастырем, остановились – ах, как сверкало солнце! Невдалеке, на залитой льдом горке, веселясь, каталась ребятня.

– От и мы раньше тако… – неожиданно с грустью протянула одна из девок. – Но тут же опомнилась. – Ну, что, матушка? Тут слушать будем?

– Тут, – поудобнее устраиваясь на соломе, купчиха требовательно взглянула на челядинок. – Орешек-то каленых не забыли?

– Не забыли, матушка!

Девки – по очереди – начали щелкать орехи. Просто бросали их горстями в рот, выплевывали шелуху, лущили и – уже очищенными – с поклоном протягивали хозяйке.

Та ела да слушала, временами блаженно щурясь, словно нагревшаяся у печки кошка.

А Миша уж не терялся, растекался мыслию, точнее – словами, по древу, рассказывая мелодраматическую историю в духе женских романов: о том, как бросила его неверная возлюбленная, сбежала с заезжим стеклодувным подмастерьем, кстати говоря – немцем.

– Ай-ай! – качали головами девки.

Купчиха тоже дивилась:

– Нешто так может быть? Чтоб прямо на глазах… в постелюшке… Ох ты, Господи, грехи наши тяжкие! И слушать-то такое стыдно… Да ты говори, говори, мил человек, чего замолк?

Михаил и продолжил, насыщая историю несчастной любви различными эротическими подробностями…

– Прихожу как-то в хоромы… а они – там! Нагие! Он – лежит, а она…

– Ой-ой-ой! Вот курвищи-то!

Девки стыдливо краснели, а глазки-то были масляными!

А купчиха, ну такое впечатление, возбудилась, словно от порнофильма – вот-вот бросится!

– Ну, а дальше, дальше-то что? Не томи, сердечный!

– Дальше? – Ратников многозначительно усмехнулся. – А дальше будет, как на след полюбовнич– ков выйду… Уж погляжу! Ужо, сладко-то им не придется!

– Ой, господине… ты это… полегче, полегче…

– Да уж… ужо, в монастырь спроважу!

– От, это верно! А только как ты их найдешь-то?

– Прослежу. Помните, говорил про браслетики? Стеклянные такие, желтенькие?

– Ну!

– Вот, по ним и прослежу. И вы мне в том поможете!

– Мы? А как?

– А слушайте…

Проинструктировав неожиданных волонтерок, Ратников довольно подпоясался и, подумав, решил еще раз пройтись по торговой площади в надежде, что, может быть, и самому повезет – или браслетик увидит, или вызнает что-нибудь.

Шел, можно сказать, гоголем – фу-ты, ну-ты – шапка на затылок, орешки каленые пощелкивает – молодая купчиха угостила, верней – ее девки. Шел, шел, приценивался, приглядывался… и нарвался… Сам даже поначалу не понял, чего это на него монах орденский выпялился, словно баран на новые ворота? Сутулый такой монах, худой, со смурным подозрительным взглядом, больше подходящим какому-нибудь полицейскому детективу, нежели божьему человеку.

– Хальт! – вдруг закричал монах, словно ударенный током. – Хальт! Держи его!

Вот тут-то Ратников его и узнал – брат Дитмар. От которого убег еще по осени, в бурге, точнее сказать – уехал на машине.

А орденский монах уже ухватил беглеца за пояс и вовсю звал кнехтов. А те – кнехты – вот они, тут как тут – целое «копье», человек с дюжину. С копьями, с мечами… Вызверились – ату, мол его! – бегут, суки!

Миша, конечно, не долго думал – намахнул крестоносному братцу в морду, наотмашь кулаком, от всей души!

Тот так и улетел за рядок, сбивая наваленные на прилавке горшки и кувшины. Хозяин – горшечник – тут же заругался, наподдал незадачливому монаху еще – нечего чужие горшки бить! Хоть и немец – а нет такого закона!

Ратников ничего этого не видел и ругани не слыхал – бежал, подхватив полы полушубка, чтоб не мешались.

Перепрыгнул один рядок, другой, третий… Оглянулся – кнехты, гады, не отставали… Черт! Вот еще один появился – прямо у собора, вывалили из-за угла…