Текст книги "Iстамбул"

21

Виталий Алексеевич равнодушно начал перебирать исписанные мелким почерком листки сначала из стопки «Ната-СС», потом «ПавелI». Равнодушие сменялось брезгливостью. С замирающим сердцем Саша пытался обратить внимание профессора на, как ему казалось, самые неожиданные и новые взгляды на известные вещи. Но Виталий Алексеевич, с самого начала отнёсшийся к записям на грязноватой от времени бумаге с предубеждением, только недовольно фыркал и всё больше поджимал губы.

Саша, переводивший места на немецком языке и пытавшийся, возможно, преждевременно, обосновать связь между всеми разобранными по темам листочкам, в конце концов смолк, предоставив своему преподавателю самому составить мнение о его находке.

– Никогда не читал подобной чуши. Какой сумбур… скопище нелепицы… Нет, я даже не хочу вникать в суть этих бессмысленных разглагольствований! Ты мне скажи, это как-то связано непосредственно с темой твоей диссертации?

– Н-нет. – От неожиданности Саша даже опешил.

– Так что ж мы время теряем? Или тебе заняться нечем?

– Виталий Алексеевич, но ведь не каждый день в руки попадают воспоминания людей, могущих пролить свет… ну вот хотя бы о расстреле царской семьи в восемнадцатом… или о Павле…

– А вот самодеятельности нам не надо, – довольно грубо оборвал Сашу профессор. – Работать надо, кропотливо изучать то, что наработали предыдущие поколения учёных. Понимаешь? А то… чего только не пишут ради дешёвых сенсаций. Писаки… Удивляюсь, как только бумага терпит.

– А бумага всё терпит. – Не желая входить в конфликт с преподавателем, но невольно показывая свою обиду, отреагировал Саша. – И Ленин у нас раньше гением был, а теперь – злодей. И Сталин – отец народов…

– Дерзишь? – Виталий Алексеевич снял очки и внимательно уставился своему ученику в глаза. Но вскоре сменил гнев на милость. – Однако… ведь ты прав, чёрт побери! К сожалению, бумага и в самом деле способна стерпеть многое. И даже слишком многое. Да мог ли я подумать когда-либо, что кто-то посмеет сказать что-то нелестное в адрес руководителя, например, партии? Или вдруг заявить мнение, противоположное общепринятому? А теперь и сам привык не верить тому, что пишут. Кругом ложь, пошлость, обман… нелитературная лексика, порнография… Куда катимся, а?

Саша прокашлялся и пожал плечами.

– Нет, нет, ты мне эти бумаги больше не показывай. И сам поменьше ройся в этих… как их… Интернетах… новые идеи, сенсационные открытия… Бесстыжие люди!!! Да тут десятилетиями бережно копишь знания, сверяешь труды классиков с трудами древнейших учёных, а открытия, бывает, и за всю жизнь не сделаешь! Рад мельчайшей новой подробности, вдруг, как бриллиант, засверкавшей на фоне всего того, что известно. А теперь что?! Лезут грязными лапами в историю все, кому не лень! Прочитали две книжки и считают себя знатоками! А уж скандальчик-то – только в путь! Всё готовы переворошить и наизнанку вывернуть! Ничего святого для них не существует!

Саша с тяжёлым чувством слушал отповедь рассердившегося профессора в адрес «невежд», смеющих иметь мнение, отличное от профессорского. Да почему ж Виталий Алексеевич не замечает, что противоречит сам себе, только что подтвердив ошибочность исторических взглядов на личности Ленина и Сталина? Получается, что право на ошибки имеют только современные историки, а, как он их называет, классики, и тем более учёные древности – безгрешны и ни в коей мере не подлежат ни малейшей критике? Их труды – это святое, так он только что выразился…

Виталий Алексеевич, заметив, что привлекает слишком много внимания среди посетителей кафе, стал говорить тише, а потом и вовсе замолк, снова надел очки и встал.

– Вот что, Александр. Мне не хотелось бы изменить своего мнения о тебе, как о достаточно талантливом и работоспособном аспиранте.

– Виталий Алексеевич…

– Сроку тебе – максимум две недели. Времени достаточно, если не будешь отвлекаться на чепуху. Список литературы у тебя есть, с первоисточниками тоже проблем нет – пожалуйста, электронные библиотеки. Прогресс!

Пока он говорил, его пальцы продолжали сдвигать разложенные на столе стопки с разными заглавиями. Увидев на листе написанное Сашей «Иерусалим», профессор чуть поднял брови и придвинул стопочку с этим названием к себе поближе. Переложил веером несколько листков, прежде лежащих друг на друге, прищурился, обегая взглядом написанное.

– Бред… какая глупость… – зашептали его губы. – Нет, ну даже здесь ничего святого… Ну что Иерусалим-то трогать? Сомневаться в подлинности того, что изложено в Библии?! Кстати, подобную чушь я уже где-то читал… давно-давно… кто же… Ах, да! Уважаемый человек, тоже профессор…

– Кто-то сомневался в том, что Иерусалим, описанный в Библии…

– Да, именно… Это была моя старая преподавательница. Она тогда чуть с кафедры не вылетела. Так чтобы остаться, ей пришлось большую статью с опровержением на саму себя напечатать.

– На саму себя? – Не понял Саша.

– Ну да, это была обычная практика в то время. Не напишешь – прощай! И не просто выбросят с работы с волчьим билетом… может что и похуже произойти.

– Так её мнение об Иерусалиме…

– Да, что-то вроде этой чуши… во всяком случае, мне так показалось. Потом она этой темой не занималась, и её карьера пошла в гору. Была известным учёным, академиком.

– Была?

– О… она уже тогда была немолодой. Хотя крепкая такая… не знаю, жива ли. Ну, уж во всяком случае, от дел-то, думаю, отошла.

– Виталий Алексеевич, пожалуйста, помогите мне её найти. – Саша, уже вставший вслед за преподавателем, сделал шаг к нему и даже в волнении приложил ладонь к ладони. – Мне это очень важно…

– Больно прыткий! – Рассмеялся старик, вспомнивший молодость. – Ничем не могу помочь, ей богу. Лет двадцать о ней ничего не слышал, где живёт, с кем, да и вообще… жива ли…

– Но ведь вы помните, как её звали?

– Безусловно. Елизавета Владимировна Терехова. Не знаю, чем тебе это может помочь…

– Спасибо! Спасибо, Виталий Алексеевич!

– Да уж не за что.

Профессор покинул своего аспиранта в настроении, несколько лучшем, чем был до этого, когда ему приходилось напрягать глаза и пробовать сориентироваться в непонятном тексте, написанном мелким шрифтом. А Саша, чуть только крупная фигура скрылась за дверью, выхватил мобильный телефон Валеры из кармана и нажал на заветные две пятёрки.

– Где вы находитесь? – Было первое, что услышал Саша по телефону.

– Как где? На квартире, – не моргнув глазом, соврал он. – Мне нужно узнать адрес одного человека.

– Говорите.

Назвав имя, отчество и фамилию престарелой преподавательницы своего руководителя, Саша в волнении стал ждать. Он приготовил ручку, лист бумаги, и ему показалось, что слишком уж долго они там, в ФСБ, отыскивают адрес одного-единственного человека. Он даже подумал, что о нём забыли, но через какое-то время трубка заговорила:

– Записывайте…

Он записал всё, что ему сказали, и вновь услышал вопрос:

– Вы всё ещё в Южном?

– Что?

– Я спрашиваю, вы никуда не выходили из квартиры?

– Нет.

– Хорошо. – И совсем тихо, уже перед тем, как аппарат отключился, Александр расслышал. – Связь, кажется, сбилась. Посмотри-ка там…

«Чёрт, тут, наверное, маячок, – догадался он. – Здесь телефон оставить или выбросить? Нет, так нельзя. Да и искать меня кинутся – зачем мне это? Придётся срочно на квартиру возвращаться».

Он нашёл свободное такси и поехал в микрорайон «Южный». Там, поплутав по дворам, он наконец отыскал нужный дом, попросил таксиста подождать, а сам бегом кинулся по лестнице вверх.

В отделённом от подъезда тамбуре на три квартиры Саша стал искать, куда бы спрятать телефонный аппарат, который уже сыграл свою роль. Не придумав ничего лучшего, он обернул аппарат сухой и довольно чистой половой тряпкой, лежавшей у той двери, за которой он должен был сейчас находиться, потом сунул получившийся свёрток в тумбочку к соседу дяде Вите, который тоже уже сыграл для него свою роль. В тумбочке внизу стояли пакетики с картошкой, а сверху – сложенный в несколько раз и втиснутый на полку самотканый половик. Свёрток с телефоном плотно вошёл между мягкими слоями толстой ткани, и теперь, даже если телефон зазвонит, из коридора не должно было быть слышно его трелей.

Дверцу тумбочки Саша прикрыл и вновь навесил, как и было до этого, на привинченные к потрескавшейся полировке скобы висячий замок, играющий роль надёжного запора, но на самом деле лишь обманывающем взгляд. Потому что от старости он уже, по-видимому, давно не закрывался, и были ли от него ключи – сомнительно. Во всяком случае, Саша остался доволен своей работой и поспешил обратно на улицу.

Скорее, скорее… Нужно успеть добраться на такси до автовокзала, пока не ушёл последний автобус на Москву. Престарелая преподавательница профессора Елизавета Владимировна, по предоставленным из ФСБ данным, проживала в Подмосковье. Ночью, конечно, к ней не сунешься, совесть не позволит. А вот с утра пораньше…

Подремать, пока не забрезжит рассвет, придётся в здании автовокзала.

22

Ната лишь по громкому дыханию догадалась, что полковник уже здесь. Толстые ковры заглушали не только шаги, но даже скрип сапог. Она перевернулась лицом к гостю и натянула на себя плед:

– Добрый вечер.

– Уж не заболели ли Вы, Наталья Захаровна? А то я доктора…

– Нет, не беспокойтесь. Так, лёгкое недомогание. Само пройдёт.

Она несколько даже поспешно отдёрнула руку после влажного поцелуя Николая Георгиевича и теперь взглянула ему в лицо – не обиделся ли? Но тот, судя по всему, даже не заметил её бестактности, выказывающей лишь только то, что она с брезгливостью отвергает его, как мужчину.

– Кхм… Наталья Захаровна… Наташа… – Он ещё раз кашлянул в кулак и прошёлся около её кровати туда, сюда.

– Да Вы садитесь, Николай Георгиевич. Сейчас нам Нина чаю принесёт.

– Да-да. Чаю? Это хорошо. Это хорошо…

Он подсел к столу и рассеянно перелистнул несколько страниц оставленной здесь турецкой тетради.

– Знаете, Наталья Захаровна, у меня к Вам просьба.

– Какая?

Как только полковник начал листать тетрадь, Ната сначала резко села на кровати, а теперь встала и неловко, торопясь, стала надевать туфли. Задник загнулся, пришлось присесть и руками поправит его, чтобы обуться. Она, нервничая, подошла к столу и не отрывала взгляда от тетради, придавленной огромными ручищами гостя.

«Как же я забыла? – Кусала она себе губы. – Хоть бы уж внимания не обратил. Ах! И талисман здесь!»

Ната нервно хохотнула:

– О, извините… У меня тут такой беспорядок!

При этом она быстро накинула на талисман край шелковой ткани, на которой он лежал, а затем, будто бы движимая лишь желанием навести порядок, полностью обернула свою драгоценность в шёлк и быстро положила свёрток в раскрытую шкатулку.

– Разрешите… – Она чуть потянула за край исписанной тетради, но полковник явно не понимал, чего она хочет.

– Я объясню, объясню… Сами знаете, сейчас в России… Всё, всё погибло. Нет армии, нет государя, нет России… И – понимаете? – денег тоже нет. Катастрофически не хватает…

– Да отдайте же, – ласково произнесла Ната, отодвигая его руки.

– Что? – Он поднял руки и только тут, вероятно, и заметил исписанную непонятными буквами тетрадь. – Что это такое?

– Это моё.

Он тут же снова прихлопнул тетрадь рукой и взглянул на Нату с подозрением. Затем перевёл взгляд вниз, пошарил глазами по тексту, ничего не понял, раскрыл наугад другую страницу – опять ничего не понял и рассвирепел.

– Вы что, за моей спиной ведёте с кем-то переписку?

– Не смейте со мной так разговаривать.

Её тихий голос отрезвил потерявшего над собой контроль полковника. Он в который уже раз убедился, что осязаемо чувствует некую грань, отделяющую от него эту девушку. Если бы она кричала, ругалась или оправдывалась, он вёл бы себя с ней смелее, он уже давно сделал бы её как минимум своей любовницей. А вот она опять произнесла эти простые слова с непроницаемым лицом, на тоненькой шее не дрогнул ни один мускул – и он опустил взгляд, позволил ей вытащить из-под его ладони грязную тетрадь, всю в каких-то непонятных каплях, и теперь даже забыл, зачем он, собственно, пришёл сюда. Ведь не чай же пить?

– Вы о чём-то говорили, – голос Наты был непринуждённый и даже приветливый. Свои реликвии она уже успела положить на полку, закрыв предварительно в большой красивой шкатулке.

– Да так… Вроде ничего особенного.

– Ну вот и хорошо. А то заладили своё – Россия погибла, всё погибло. Ничего, переживём. И Россия не погибла, выживет, я уверена. Так давайте, что ли, чай пить? Спасибо, Нина.

Служанка ловко расставила приборы, сняла с подноса горячий чайник, раскрыла стоящие на столе коробочки с печеньем и дорогими конфетами. Разлив по чашкам душистый напиток, молча удалилась.

– Николай Георгиевич, так угощайтесь же.

Он долго пыхтел, заталкивая злобу и раздражение поглубже внутрь, искоса поглядывал на ту, которую оберегал и холил уже более полугода. Ната маленькими глотками отпивала горячий чай, а сама мыслями была где-то далеко, её блуждающий взор не останавливался ни на чём, даже на лице угрюмо молчащего полковника. Николай Георгиевич вздохнул: «Ладно, я ещё успею выжать с её помощью и состояние, и карьеру. Мои заботы о ней окупятся сторицей. Видно, ещё не время… не время… А пока… Почему бы и в самом деле не попить чаю?»

Он ощутил нежные ароматы трав с примесью чуть уловимой горчинки распаренных в кипятке цукатов – поистине прекрасный напиток потягивает себе непринуждённо и беззаботно эта великая княжна, оставшаяся без царства. Раздражение вновь стало подниматься откуда-то снизу – сам-то он давно уже не мог позволить себе такой роскоши, как хороший чай. Рука автоматически потянулась к раскрытой коробке с конфетами и, чуть прикоснувшись к бархатному шоколадному боку лакомства, усыпанного сверху мелкими орешками, резко отдёрнулась. «Она жрёт тут конфеты, даже не представляя себе, во что они мне обходятся! О-о-о… как я её ненавижу…»

Ната отставила свою чашку и вопросительно взглянула на полковника:

– Что-то не так?

«Ненавижу. Да, теперь я её именно ненавижу. Ох, когда же всё это кончится?»

– Николай Георгиевич.

– Да? – Он даже не хотел больше видеть её лица, взгляд остановился на собственной, всё ещё протянутой к конфетам руке, и тут он вспомнил цель своего визита. Он давно уже хотел попросить её ограничить свои расходы, но никак не решался начать тяжёлый разговор. Его долги составляли уже астрономическую сумму, а кредиторы грозили судом.

– Николай Георгиевич…

– Наталья Захаровна, извините, но я должен признаться Вам, что не могу больше содержать Вас так, как раньше.

Она вопросительно подняла брови.

– Да, представьте себе, я – банкрот.

– Но…

– Не перебивайте. Я по-прежнему прошу Вас остаться в моём доме в качестве гостьи. Но покупки…

– Я больше не буду посещать магазины.

– Я не совсем об этом. – Сердце его испуганно сжалось, а потом застучало болезненно и быстро. Он не понимал эту девушку, он боялся и одновременно ненавидел её, но боялся больше. И он замямлил, ненавидя вдобавок ко всему и самого себя. – Не то что бы совсем не посещать… просто ограничить… Да, и эти… конфеты. Они такие дорогие.

– Я сказала, что не потрачу больше ни единого Вашего рубля. И вообще, думаю… не злоупотреблять больше Вашим гостеприимством.

«Господи, она даже не представляет себе, что рубли так обесценились, что перестали являться платёжным средством… Вашим гостеприимством… Что?! Она хочет уйти от меня?!!!»

– Нет!!!

Он вскочил, следом вскочила и Ната:

– Что с вами?

– Нет… нет, умоляю. – Он схватил её тёплые руки в свои и покрыл их поцелуями, потом бухнулся на колени. – Я вас…

– Оставьте это. – Она выдернула руки и отошла от него на пару шагов.

– Но я Вас люблю. И всегда буду любить.

– Вы обещали.

– Не буду. Больше не буду говорить об этом, но не покидайте мой дом.

– Мне нечем отплатить Вам.

– И не надо! Простите меня, княжна. Простите мои слова, забудьте о моих глупых просьбах. Как я мог?! Вы, Вы… не думайте ни о чём, живите, как прежде.

– Хорошо. Впрочем… думаю, чем-то я смогу Вам помочь.

Нате в голову вдруг пришла замечательная мысль – а почему бы не расплатиться с этим преданным ей полковником одним из драгоценных камней турецкого талисмана? Самый крупный камень, бриллиант, был отдан в качестве платы за её побег из плена. Видно, пришла пора использовать второй камень. Ната разбиралась в драгоценностях и чувствовала, что каждый из оставшихся шести камней стоил целого состояния. И это, не считая множества мелких бриллиантов!

Николай Георгиевич тем временем встал с колен и теперь перетаптывался с виноватым видом:

– Нет, Наталья Захаровна… Наталья Захаровна… не надо.

– Что не надо?

– Наталья Захаровна…

– Впрочем, уже довольно поздно. Да и я устала… и приболела. – Она вспомнила, что он застал её лежащей в неурочное время в кровати.

– Да-да, не смею больше задерживаться. Спокойной ночи, Наталья Захаровна.

– Спокойной ночи.

Она проводила его до двери и закрылась на ключ.

– И всё-таки я помогу ему. Да-да. И что он мне раньше не сказал? Хм, банкрот! Это он, конечно, преувеличил. Но теперь, когда я с ним рассчитаюсь… Ничего, ничего… всё будет хорошо.

Она шептала и аккуратно составляла все чайные принадлежности обратно на поднос. Настроение её улучшилось, будущее казалось неясным, но радужным.

– Скоро уеду отсюда. Не знаю, куда, но придётся ехать к родственникам. В Англию? А может, в Данию? Нет, в Германию. Да, это моя вторая родина.

Она хотела немедленно, прямо сейчас отковырять самый левый из оставшихся камней, изумруд, приготовила нож, принесла на стол шкатулку, вытащила из шёлка талисман и залюбовалась.

– Нет… только не сегодня. Какая прелесть! А вот завтра с утра – непременно.

Большой изумруд формой чуть сплюснутого овала лежал на столе, искрясь гранями, рассыпая вокруг себя лучистый зеленоватый ореол, но Ната не замечала эту волшебную игру света. Всё её внимание было приковано к ямке от изумруда – овальному ровному пазу, в котором рельефно обозначился некий символ, больше всего напоминающий русскую букву «Т». Одна чёрточка вертикальная, с утолщением снизу и наискось отрезанным кончиком, другая чёрточка – горизонтальная, сидящая прямо на вертикальной и точно так же наискось срезанная слева и истончённая справа.

«Что это такое? Скорее всего – буква, но может и некий символ, имеющий определённый смысл, что-то вроде иероглифа. Тайна… – Сердце её забилось тревожно и радостно. – Тайна раскрывается».

Она задумалась, подперев подбородок рукой. Что может обозначать этот знак, так похожий на русскую букву «Т»? Есть ли в других, знакомых ей алфавитах, подобные буквы? Она долго перебирала в уме различные значки-буквы и убедилась, что ни в одном языке, кроме русского и турецкого, нет именно такой буквы. Похожие – есть, но именно такой…

«А как же ямка от бриллианта? Ведь если под изумрудом спрятана буква, то и там должно было бы быть нечто подобное?»

Ната переместила взгляд на ровную большую ямку посередине, пригляделась, поворачивая талисман и так, и этак, подышала на него, протёрла, поводила подушечкой мизинца по круглому донышку, снова поднесла к глазам – нет. Никаких символов на ровной поверхности не было. Потому что золотое углубление было идеально ровно, без единой царапинки, а так отполировать паз после того, как из него вынули камень, было невозможно. Да и не до этого было её «другу», когда он расплачивался за шанс к её спасению.

– М-да. Тайна пока не раскрывается.

Ната завернула талисман, закрыла его в шкатулке, а тетрадь с записями старого янычара достала и внимательно осмотрела. Листы с тонкими линиями для письма – вполне современная тетрадь.

«Ах, да, «друг» говорил, что несколько поколений переписывали эти записи, уже не понимая вложенный в них смысл. А первоначальную запись, причём сразу зашифрованную, но понятную в кругу янычар, сделал прадед «друга», последний из уничтоженной элитной султанской гвардии».

Конечно же, Ната помнила ту жуткую историю об уничтожении янычар в Константинополе в 1826-м году, её преподносили как акт дикости мусульманского мира. Весь мир потрясло тогда публичное и как бы напоказ выставленное злодейство. Тридцать тысяч, весь состав отборнейшей турецкой гвардии, безоружными были приглашены на стадион и там безжалостно расстреляны картечью из пушек.

Никто из янычар не уцелел. Что это было? Расплата за все победы, одержанные янычарами во имя турецкого султана, или расплата за то, что янычары были христианского происхождения? Кто подталкивал руку султана на подписание этого указа? И кому это было выгодно? Только утихшие было войны с Турцией опять возобновились, противостояние между мусульманским и христианским миром обострилось.

Ната вздохнула и открыла первую страницу тетради. Она приготовила стопку чистой бумаги, несколько отточенных карандашей и приготовилась работать.

Николай Георгиевич не приходил к Нате три дня. А она все эти три дня не покидала особняка Николая Георгиевича. И не потому, что обещала больше не ездить по магазинам, а просто потому, что ей этого не хотелось. Все её мысли теперь были заняты расшифровкой записей таинственной тетради, доставшейся ей от погибшего «друга». Она уже исписала с десяток листов, но всё ещё не могла уяснить для себя мыслей расстрелянного когда-то янычара.

Сначала она просто записывала сочетания звуков, которые могли бы дать наборы букв – причудливых смесей разных алфавитов. Часть значков она не могла идентифицировать ни с каким звуком, часть текста была просто потеряна в результате затёртостей, пятен грязи, крови, размывшихся чернил. Иногда слова и даже целые предложения прочитывались вполне ясно, тогда настроение Наты улучшалось, она набело переписывала то, что расшифровалось, и прочитывала получившийся текст вслух.

Вообще-то в истинный смысл слов, фраз и выражений она пока старалась не вникать – слишком уж испугал её смысл самых первых из расшифрованных ею отрывков, о её пра-пра-прадеде Павле I и о тайных его сношениях с турецким султаном, якобы заклятым врагом России. Врагом, с которым мать Павла, Великая Екатерина, вела кровопролитные и ожесточённейшие войны.

Во-первых, янычар мог кое-чего не знать в окружении турецкого султана, а потому не так кое-что понимать и истолковывать. Во-вторых, не стоило сразу принимать на веру то, что стерпела, принимая на себя, бумага. Уж сколько лжи выплёскивалось из печатных изданий, в том числе и о семье последнего русского императора, – ей ли не знать? И, наконец, в-третьих, Ната совсем не хотела считать себя сумасшедшей. Поверив и приняв точку зрения каких-то давным-давно умерших турецких подданных, она уподобилась бы позорно свергнутому сумасшедшему (ну, во всяком случае, полусумасшедшему, что не скрывалось ни в официальных источниках, ни в преданиях Семьи) пра-пра-прадедушке.

Не принимать пока на веру ничего, не вникать пока даже в смысл написанного, а просто попробовать переписать русскими буквами странным образом зашифрованный текст, чтобы из явной абракадабры значков и символов начали проступать осмысленные строки далёкого послания. Это было первым этапом её работы. В будущем она надеялась поработать над текстом более основательно, вооружившись словарями, алфавитами разных языков, и в первую очередь древнерусским или церковно-славянским, что было для неё одним и тем же, заодно подновив в памяти старославянский способ записывания дат – по буквам с титлами. Ведь в тексте очень часто встречались даты в связи с теми или иными событиями.

Но совсем не вникать в смысл того, что выходило из-под пера, было невозможно.

«Огромная империя раскинула своё влияние на всю Европу, Азию, на открытые и заселённые части Америки, половину так называемой теперь Африки… Император трёх Индий являлся императором вселенной… Константинополь был вторым Римом, а третий Рим – сказочно богатый Вавилон – ещё только строился… Истамбул должен быть взят!!! Слова пророка исполнились в … году… Возведение храма Соломона… Иеросалим истинный, первоначальный и вечный…. Споры о Новом Иеросалиме… Новый Рим и Новый Иеросалим… Иеросалим – Святой русский Рим… Конфликты между Израилем и Иудеей… смуты…»

– Чёрт, опять чернила кончились! – Ната тщетно пыталась дописать последнее слово, перо лишь царапало бумагу, а чернильница была безнадёжно пуста.

Она отложила работу в сторону и встала. Надо сходить в канцелярию штаба, а она даже не причёсана.

«Так сходить? Нет-нет, что-то я в последние дни сама не своя, так нельзя. Конфликты между Израилем и Иудеей… Бред сумасшедшего – при чём здесь Израиль и Иудея? Постоянно возвращается к рассказу о каком-то вселенском императоре, об Истамбуле, который должен быть непременно взят… Какого чёрта? С чего это мусульманам непременно надо было взять Константинополь, называя его при этом Истамбулом? Такое впечатление, что там была какая-то необыкновенно важная для них святыня. Не понимаю… И где, в конце концов, записи о России? Какие-то императоры трёх Индий, Третий Рим, Вавилон, Иерусалим – о России пока ни слова».

Рассуждая, Ната переоделась в своё любимое голубое платье и теперь стояла перед зеркалом, причёсываясь. Рассеянный взгляд наконец-то сосредоточился на лице. Впалые бледные щёки, горящие глаза, две вертикальные морщинки между бровей – то ли признак постоянного недовольства, то ли глубоких раздумий.

«И то, и другое. – Кивнула сама себе в отражении Ната. – Я чувствую нелепость, глупость, опасность своего положения тут. Николай Георгиевич раздражён, злится, что моё содержание обходится ему слишком дорого… кстати, я ведь так и не отдала приготовленного изумруда! Сегодня и отдам. Сейчас пойду в канцелярию, а в приёмной попрошу передать ему, что я прошу… в общем, посетить меня… попозже… вечерком, как обычно. И что он так долго не приходил? Обиделся?»

Она разгладила пальцами морщинки, улыбнулась сама себе, заколола в собранные волосы несколько заколок с блестящими стекляшками, выпустила за ушами по прядке волос, тут же улёгшихся по плечам крупными локонами.

– А что? Хороша! – Она повертелась, оглядывая всю себя в зеркальном отражении, поправила сзади пояс-бант, а потом снова приблизила лицо к поверхности стекла, разглядывая чуть заметные морщинки.

«Нет, так больше нельзя. Назначу себе срок – не больше, чем через месяц, съеду. Хватит недовольства, хватит неопределённости. У меня, в конце концов, имеется, чем расплатиться за переезд. Уеду в Германию. А вообще-то нет, в Данию. К бабушке. Вот и всё, об этом хватит. А записки янычара… конечно, над ними я ещё поработаю. Но только волнуют они меня всё-таки излишне – как научиться работать и не волноваться от написанных глупостей? А может всё-таки не глупостей? А может во всём этом есть смысл? Ну вот, опять морщинки обозначились!»

С досады Ната даже притопнула ножкой. Потом она сделала глубокий вдох, прошлась медленно по комнате, цокая каблучками по свободному от ковра паркету, улыбнулась, встряхнув головой. Взялась за ручку двери и прошептала:

– Там написаны глупости. А если даже и не совсем глупости, то меня это не волнует. Ну вот даже ни капельки!

Она вышла из своей комнаты, прошла через анфиладу небольших светлых холлов с несколькими дверями в комнаты для прислуги. В просторном тамбуре охранник подал ей меховое манто.

– Спасибо. – Ната застегнула пуговицу-застёжку и через секунду уже была на улице.