Текст книги "Iстамбул"

19

Великолепно – две пятёрочки практически моментально откликнулись строгим официальным голосом:

– Да-да, слушаю вас.

Саше не потребовалось ни представляться, ни ходить вокруг да около, прежде чем попросить о помощи.

– Слушаю вас. Какие-то проблемы?

– Э… да. Вы не могли бы мне узнать номер телефона…

Стоило лишь назвать фамилию, имя и отчество руководителя, как через несколько секунд тот же голос продиктовал цепочку чисел, назвал домашний адрес Виталия Алексеевича и номер его домашнего телефона.

– Спасибо, – пробормотал Саша, дописывая предоставленные сведения.

– Что-то ещё?

– Нет.

Он не успел ещё раз поблагодарить, а связь уже отключилась.

«Хм, круто. Жаль, на моём телефоне такие пятёрки не сработают».

Саша с уважением ещё раз оглядел обычный на вид аппарат и стал набирать номер домашнего телефона Виталия Алексеевича. Был вечер, и профессор, скорее всего, уже вернулся с работы. А если нет – тогда пригодится и первая цепочка чисел, записанная на клочке подвернувшейся под руку бумажки.

– Да-да. Ах, Саша? Что-то не спешишь ты пред мои очи предстать… Что? Не выполнил до сих пор задания? А ведь я… Что-что? Какие записки? Талисман… расшифровка… старухи, которой уже нет в живых? Да ты не разыгрываешь ли меня? Ладно. Но учти, я, как историк, верю фактам, а предъявляемые источники, как минимум, должны быть авторитетны… Что? Прямо сейчас? Ну-ну-ну… затарахтел… ох, и настырная нынче молодёжь… Хорошо, убедил. Подъезжай. На пятнадцать минут я в твоём распоряжении.

Они назначили встречу в кафешке недалеко от профессорского дома. Саша глянул на часы – ага, через полчаса. И сразу же сообразил, что даже не знает, где он сейчас находится. Но ничего, где бы ни находился.

Хоть из дальнего конца, но за полчаса можно будет до центра на такси добраться.

Денег ещё осталось порядочно – он пересчитал крупные купюры и сложил их вместе с несчитанными более мелкими и мятыми денежными знаками. Аккуратно переместил разложенные по столу стопки в портфель и пошёл к выходу. Уже обувшись и одевшись, с удивлением обнаружил, что дверь заперта, а открыть изнутри замки без ключа невозможно.

«Что за хрень… может Валера где ключи положил? – Саша завертел головой, оглядывая всё, где можно было положить или повесить ключи. – Нигде нет. В комнате, на кухне – тоже не видно».

Он ходил по квартире в уличных ботинках, и досада его росла. Как же Валера мог? Взять и запереть его здесь, точно в клетке? Тепло, еда… да ещё Интернет, книги, бумаги… он что, думает, для жизни больше ничего не надо? Да ему необходимо выйти! Вот прямо сейчас. Взять и выйти.

Он схватился за телефон, намереваясь немедленно соединиться с Валерой, и понял, что придётся снова набирать две пятёрки, а этого почему-то делать уже не хотелось.

«И всё-то они про всех знают… кто, с кем, когда… почему…»

Увидел отдёрнутые шторы и вспомнил, что Валера велел их не трогать. Конспирация… Звонить Валерке расхотелось окончательно – всё равно на ночь глядя не позволит покинуть квартиру. Ну и пусть себе не позволяет! А он и разрешения спрашивать не будет!

Подхватив портфель, Саша решительно направился к балкону, раздвинул шторы и открыл одну за другой ручки двери. С улицы пахнуло холодом. Саша застегнулся на все пуговицы и вышел наружу.

Чтобы дверь не оставлять открытой, пришлось плотно прижать её с помощью всё той же шторы, свёрнутой с уголка в несколько слоёв. Это удалось лишь с четвёртой попытки. Недовольно бормоча, Саша наконец удовлетворённо потолкал закрытую и больше не открывающуюся от толчков дверь в квартиру и выпрямился. Прямо рядом с собой он увидел чью-то голову, высовывающуюся через перегородку, отделяющую его балкон от соседнего.

– Здрасьте. – Непроизвольно кивнул он нежданному наблюдателю.

– Здрасьте, – ответила голова скрипучим голосом.

– А я тут… – Саша огляделся и понял, в каком дурацком положении он находится. Одетый по-уличному, с портфелем под мышкой, на запертом снаружи балконе. Да ещё то ли на третьем, то ли на четвёртом этаже.

– А теперь скажи, долго это будет продолжаться? – Голос принадлежал деду, до сих пор высовывающемуся с соседнего балкона.

– Что? – Не понял Саша.

– На той неделе чего буянил всю ночь? А? И не откликался!

– Простите, больше не буду. – Решил взять на себя чужой грех Саша, лишь бы дед не уходил и помог ему сбежать.

– А на поза той?

– В последний раз, честное слово.

– Ладно, это я так. Я что – я ничего, но только не по-людски это как-то. Не по-соседски.

– Ага, – заранее со всем согласился Саша.

– Веришь ли, в первый раз тебя вижу.

«Я тоже», – хотел сказать Саша, но предусмотрительно промолчал. А сосед продолжил:

– А уж не первый год здесь живём. Ты что редко появляешься? Командировки или как?

– Да по-разному, дедушка. Вы знаете, у меня проблема.

– У всех, сынок, проблемы. Тебя как зовут?

– Саша. Я ключ потерял.

– А меня дядя Витя. И что?

– Что, что?

– Ну что, что ключ потерял? Другой сде…

– Так дверь захлопнулась! Выйти не могу. Ключ-то запасной есть, у родителей. Мне бы выбраться как-то… а, дядь Витя?

– Махай сюда, – сообразил дед. – Выпущу. Только гляди, аккуратно. Погодь, верёвку принесу.

– Не надо! Вы портфель подержите.

Саша дрогнувшей рукой передал незнакомому деду портфель с немыслимо дорогим ему содержимым, а потом ловко, цепляясь за решётку, разгораживающую балконы и лишь с прислонённой к ней тонкой перегородкой, перебрался на территорию соседа. Он даже не успел сообразить, что надо бояться высоты четвёртого этажа, так страшила его мысль не увидеть больше свой портфель с бумагами и с отпечатками лежавшей рядом с ними в сундуке старухи старинной вещицы.

– На… на… – Сунул портфель в торопливо протянутые Сашины руки дед. – Будто миллион дал подержать…

– Документы, – смутившись, ответил Александр, – очень важные.

– А!

Дедок, неожиданно оказавшийся маленьким и щупленьким, уже не слушал его и ковылял по комнате.

– Дверь-то за собой прикрой! Не май месяц! – ворчливо прокричал с хрипотцой, а после того, как Саша закрыл балкон на все три задвижки, оглянулся и с улыбкой подмигнул. – Может, за знакомство? А? По маленькой.

– Не, дядь Витя, потом. Бежать надо.

– Всё-то вам бежать надо… всё-то суетиться… куда? Зачем? Вот так, в суете, и не заметишь, как жизнь-то… пш-ш-ш… и прошла.

Саша шёл вслед за брюзжащим хозяином, громкими вздохами как бы поддакивая грустным раздумьям одинокого скучающего старика. У самого выхода из квартиры дед ещё раз с надеждой поднял взгляд на парня, которого видел первый раз в жизни:

– А, может, задержишься чуток? Поговорим…

– Извините. – Саше искренне было жаль так быстро покидать доверчивого дедка, на самом деле оказавшего ему неоценимую услугу. – Правда, бежать надо.

– Ну, беги, – вздохнул дед и распахнул дверь в подъезд.

– До свидания, дядя Витя.

– Хм!

– И большое вам спасибо.

Вместо ответа на весь подъезд раздался грохот с силой захлопываемой в дребезжащий косяк двери.

20

Поселилась Ната в отдельно стоящем флигеле небольшого, но роскошно обставленного особняка, где жил Николай Георгиевич. В самом особняке Ната жить категорически отказалась, наивно полагая, что отдельное жильё обеспечит ей какую-то самостоятельность и независимость. Хитрый полковник подыграл ей в этом и действительно создал для неё иллюзию её независимого существования, лишь в целях безопасности ограниченного строгим регламентом.

Он действительно сдержал своё слово и ни разу не попытался овладеть ею физически, хотя – Ната чувствовала это – иногда это давалось ему с трудом. Юная девушка, она думала, что вспыхивающее иногда у него страстное желание близости объясняется любовью. Его к ней. Он ведь говорил, что любит, даже предлагал жениться. Ната отнюдь не была против свадьбы, но не с тем же, кто ей совершенно не нравится? А тем, что к Николаю Георгиевичу она испытывала всё возрастающее со временем отвращение, она и вовсе поставила непреодолимую преграду между ними.

«Не потому я отказываю ему, что он человек не моего круга, – рассуждала она сама с собой, – наоборот, такое замужество навсегда вывело бы меня из особ царского происхождения и обезопасило бы меня хотя бы тем, что ни в одной стране мира я не могла бы ни на что претендовать. А тем более – в России. Узнай там, что я всё ещё жива, и вновь начнётся охота за мной по исполнению смертного приговора. Да лучше уж я выйду замуж за какого-нибудь слугу, только бы он не знал…»

Она с неприятным чувством вспоминала тяжёлый разговор, с которым приступил к ней Николай Георгиевич где-то через неделю после того, как он забрал её из бедной деревеньки. Конечно же, никуда он из Харбина переезжать ни в ближайшее время, ни в перспективе не собирался. И даже полка у бывшего полковника царской армии не было. Да и полковником, собственно, он стал только здесь, в изгнании, уж неизвестно какими правдами или неправдами выхлопотав себе бумаги в агонизирующей Белой армии. Ложь, обман, туманные надежды, зиждущиеся на каких-то тёмных махинациях и интригах, так и витали в особняке, претендующем называться роскошным, но не могущим являться таковым из-за общей суеты и нечистоплотности всего происходящего в нём.

Так вот, Николай Георгиевич явился тогда поздно вечером к ней с визитом и с важным, как он выразился, разговором. Он выпроводил из флигеля обеих служанок, приставленных к Нате, и горничную, всегда ночевавшую в смежной комнате с нею.

– Зачем Вы их отпустили? – чуть испугавшись, спросила Ната.

– Я бы не хотел, чтобы кто-то был между нами сегодня, – тихо, с придыханием произнёс полковник и взял её за руку.

Она хотела выдернуть руку, но он продолжил, лишь крепче сжав её запястье:

– Вы не хотите носить моего кольца…

– Мы ведь, кажется, уже закончили этот разговор.

– Да-да, замуж за меня вы не пойдёте. Но в таком случае примите от меня другой подарок. – Он достал из кармана приготовленную коробочку и ловко открыл её одной рукой. – Этот перстень… это просто знак моей любви к Вам. Разрешите, я надену…

– Нет, я не приму этого.

– Умоляю…

– Хорошо.

Она взяла свободной рукой коробочку, захлопнула её и поставила на столик.

– Всё?

– Да. – Он склонил голову и припал губами к её руке. И вдруг зашептал, приходя в невероятное возбуждение. – Ната… Ната… Ната… Анастасия…

Она опять попыталась выдернуть руку, но он уже, казалось, не владел собою. Он осыпал поцелуями её руку, поднимаясь всё выше и выше, что-то бормотал, дрожал всем телом, наконец попытался поцеловать её в губы. Его горячее дыхание с парами алкоголя вызвало у Наты такое отвращение, что, вероятно, сила этого отвращения отрезвила задыхающегося от похоти самца. Он ослабил хватку и поднял на неё мутный взгляд.

– Подите прочь, – произнесла Ната тихо, но так, что полковник не смог не повиноваться.

Руки его упали, а сам он бухнулся на колени и, всё ещё продолжая дрожать от возбуждения, поцеловал сначала одну её ногу в туфельке, затем другую:

– Простите, Анастасия Николаевна.

Она встала и отошла на шаг назад:

– Рассказывайте.

– Что?

– Всё, что знаете.

– Но я… – Он, продолжая стоять на коленях, поднял на неё глаза и быстро заговорил. – Я всегда был в Вас влюблён… да, да, всегда, ещё когда служил в полку Вашего имени. Вы тогда были совсем крошкой, а я, молодой офицер…

– Я не понимаю, о чём Вы говорите.

– Да-да, я постараюсь… 148-й пехотный Каспийский Великой княжны Анастасии Николаевны полк… мы обожали чудесную девочку, нашего патрона… портрет маленькой княжны был у каждого офицера, мы присягали… Но когда я впервые увидел Вас… В Санкт-Петербурге, на смотре войск перед отправкой на фронт. Великая княжна Анастасия принимала парад рядом с отцом-самодержцем. Вы не помните меня? Да-да, конечно… столько лиц, столько восторженных влюблённых взглядов… Я рапортовал лично Вам, Вы были прекрасны… Потом война, Манчжурия… революция… Я не вернулся в Россию… Россия погибла… Я люблю Вас, Анастасия Николаевна!

Ната прошлась в задумчивости по комнате туда, сюда:

– Встаньте, Николай Георгиевич.

Он встал и, не смея больше прикоснуться к ней, стоял с виноватым видом.

– Давайте с Вами договоримся раз и навсегда.

– Слушаю Вас, Анастасия Николаевна.

– Я не знаю никакой Анастасии Николаевны и я вообще не понимаю, о чём Вы сейчас только что говорили. Какой полк? Какой парад? Вы меня с кем-то путаете. Я уже говорили Вам, и не раз. Меня зовут Наталья, я сирота и не помню своих родителей. Да, когда-то я жила в богатом доме и получила неплохое образование, но потом, как и многие, оказалась заброшенной сюда и прозябаю в бедности. Если Вам угодно, я сейчас же вернусь к своим родственникам, откуда Вы меня забрали. – На его порыв что-то ответить она подняла руку, дав понять, что не закончила разговора. – Итак, прошу Вас больше никогда не называть меня чужим именем.

– Хорошо.

– И не напоминать мне о Вашей любви и надежде на взаимность. Вы ведь обещали.

– Хорошо, хорошо… Наташа, – с трудом выдавил из себя полковник.

– И вообще, хватит держать меня в заточении. Этим мы только разжигаем нездоровое любопытство окружающих. С завтрашнего дня я намерена выходить в город. Со служанкой или с горничной, мне всё равно. Могу и с Вашим денщиком.

– Но, может…

– Нет. Поверьте, злоупотреблять я не буду. И даже оплачу те услуги, которые Вы мне предоставили.

– О, нет… Наташа. Оставьте хоть эту малость – будьте моей гостьей.

– Ладно, – подумав, ответила Ната. – Но свой подарок заберите. И больше не утруждайте себя чем-либо, кроме предоставления крова.

Она протянула ему коробочку с перстнем, которого даже не видела. И Николай Георгиевич послушно забрал дорогой подарок. И послушно покинул её, пожелав доброй ночи, хотя, идя сегодня сюда, непременно положил сделать её своей любовницей. А вот поди ж ты – не посмел перечить её тихому голосу, её взгляду, её воле, осязаемо парившей над его мелкой душонкой. Рядом с ней он почувствовал себя ничтожеством. Он ненавидел, презирал себя за это рабское чувство.

«Она – обычная девка», – пытался он повторить слова, с которыми самоуверенно входил в этот флигель.

«Нет, нет, нет», – противилось его нутро, парализованное страхом от осознания подлости того поступка, который он позволил себе лишь в мыслях о ней.

«Я не смог… не посмел…» – и маленький сгусток чёрной злобы зародился в нём, шевелясь и разрастаясь в нём каждый раз, как он вспоминал о своём унижении. Нет, конечно же, он не любил её. Просто ему очень хотелось повыгодней воспользоваться тем случаем, который свёл его с этой необыкновенной девушкой.

«Всё равно она будет моей», – упрямо твердил он себе, вкладывая в эти слова ведомый лишь ему потаённый смысл. И продолжал относиться к ней подчёркнуто вежливо, не забывая время от времени хотя бы ненароком напоминать ей о своей необъятной любви.

А Ната вздохнула наконец свободно и со свойственной лишь очень молодым людям беззаботностью окунулась в обыденные проблемы жизни обыкновенного (но при этом хорошо обеспеченного, чего Ната ещё в полной мере не смогла пока оценить) человека. Она с удовольствием заказывала в ателье скромные (опять же, по её меркам) наряды, вникала в составление меню, покупала и читала газеты, книги.

Её жизнь обходилась очень недёшево для содержавшего её Николая Георгиевича, но она не вникала в такие пустяки. По своей молодости и неопытности она не подозревала о тяжёлых чёрных мыслях, копошащихся в душе белого полковника. И даже не предполагала, что предложенное якобы от чистого сердца «гостеприимство» Николай Георгиевич вскоре предполагает окупить сторицей.

Она жила, не задумываясь ни о чём. А все окружающие Николая Георгиевича люди – офицеры штаба, располагавшегося в его же особняке, солдаты, денщики, слуги – все считали молоденькую, смазливую и расшвыривающую деньги направо и налево Наталью Захаровну его любовницей. Все знали, что в России у Николая Георгиевича остались жена и дети, что кроме транжирки-любовницы он слишком часто привозит в дом ещё и местных путан, но роптать вслух не смели. Недовольство меркло перед грандиозными планами самоуверенного полковника без полка, и всё текло так, как диктовал он. А раздражение, злоба, недоверие друг к другу стали теперь обычными, сопровождающими жизнь каждого атрибутами.

У Наты появилась масса свободного времени. Служанки и горничные не смели являться к ней в комнату без зова, а Николай Георгиевич заходил лишь по вечерам. Вдвоём они пили чай, беседовали, иногда Ната спрашивала его о том, что она не поняла из прочитанного в газетах. Николай Георгиевич объяснял, как мог, а потом, пожелав спокойной ночи, удалялся.

Ни разу он больше не посмел перед ней выказать свою страсть. В некоторые дни Николай Георгиевич был раздражён и еле сдерживал пытавшийся вырваться наружу гнев. Но Ната и тут понимала его превратно – она приписывала всё любовному огню в его сердце. И в такие дни сокращала его визиты до минимума – к взаимному удовольствию обоих.

В свободные же дневные часы Ната погружалась в изучение доставшихся ей турецких реликвий. Исписанную мелким почерком тетрадь на непонятном языке она редко поначалу брала в руки. Лишь взглянет на неё, вынутую из красивой шкатулки, перелистнёт несколько страниц, каждый раз удивляясь странному сочетанию знакомых и незнакомых букв, рассмотрит, сдвинув брови, высохшие и уже побледневшие пятна крови своего таинственного спасителя и положит на место. А драгоценный талисман, вынутый из той же шкатулки и обёрнутый нежной шелковой тканью, она обычно рассматривала очень долго.

Да, вещица представляла из себя действительно необычное произведение искусства. Исполненный с истинно восточной роскошью, талисман был чудом ювелирного искусства. Тончайший золотой узор, покрывающий свободные поля, то ли крест, то ли знак в виде русской буквы «Т» в мелких бриллиантах. Внизу – два скрещенных кривых ятагана в пространстве тонкого, почти замыкающего круг полумесяца. Маленький рельеф церкви, в полумесяце же, над ятаганами – София Константинопольская, это несомненно. Тем более погибший ее спаситель чётко обозначил, что талисман именно турецкий. А ещё – зернь, мельчайшие золотые шарики, обрамляющие миниатюрные гладкие звёздочки и полумесяцы. Эти символы рассыпаны вокруг всего слегка вытянутого вверх овала талисмана. Невероятно, ведь секрет зерни, как считается, был утерян ещё до прихода новой эры с гибелью этрусков. А тут… Ната боялась даже дышать на принадлежащее ей сокровище.

А ещё здесь была зашифрована тайна. Да-да, об этом говорил человек, спасший её от гибели. Три крупных драгоценных камня с одной стороны и три – с другой от ровного углубления, где ещё совсем недавно находился какой-то огромный камень. Ната проводила кончиком пальца по отшлифованному донышку глубокого паза и каждый раз вспоминала «друга», так и не успевшего даже сказать своё имя.

«Это плата за моё спасение», – беззвучно произносила она, чуть шевеля губами. И имела ввиду не только отсутствующий алмаз, но и ужасную смерть своего спасителя.

Ната пыталась восстановить в памяти последнюю предсмертную речь красавца-турка, но в словах ей это не удавалось. Зато образ того, что хотел передать он ей, всплывал зримой колышущейся тенью. Тайна… Тайна, которую надо во что бы то ни было разгадать. Какое-то древнее предание. Русская девочка царской крови… Тайна откроется русским. Но почему? Неизвестно. Записки старого янычара могут пролить свет на тайну… но никто, даже сами турки, не понимали того, что переписывали из поколения в поколение. Может, русские… царской крови… тайна откроется… таково предание…

Голова шла кругом от близости и от непостижимости того, что она держала в руках. Перед взором Наты проносились картины когда-то увиденного или услышанного в дворцовой и околодворцовой жизни её так резко оборвавшегося детства. То, что она когда-то не поняла или то, на что просто не обратила внимания, о чём шептались иногда papa и mama, о чём бормотал сквозь косматую бороду старец Григорий с безумно вращающимися глазами.

И опять же – не слова, не действия старших всплывали в памяти. Образ. Образ некой неразгаданной тайны. Каким-то образом связанной с Семьёй, с историей России, с историей всего мира. Почему Россия, такая огромная и богатая, всегда отстаёт от общего движения прогресса? Почему Россия, где мирно уживаются сотни народов, вечно бывает втянута в какие-то грязные конфликты, смуты и никому не нужные войны? Почему после всех этих войн больше всех страдает именно Россия, неся самые большие человеческие и материальные потери, а многие страны частенько оказываются лишь в прибыли? Почему?!

Почему дружелюбный, трудолюбивый и бесконечно терпеливый русский народ слывёт в мире агрессором и злодеем? Это же совершеннейшая неправда! Ната, в жилах которой было намешано много разной крови и родственниками которой являлись практически все монархи Западной Европы, с болью ощущала несправедливость, витающую где-то рядом и тоже связанную с неразгаданной тайной.

Она, не смотря на то, что собственно русской крови в ней осталась едва ли десятая, а может даже и сотая доля, считала себя русской. Да она и была русской, всей душой страдая и за Россию, и за русский народ. И что самое любопытное – в образе русского народа Ната воспринимала всех людей, населяющих Россию. Для неё – все были родные и русские, несмотря на внешние, языковые или религиозные различия.

И даже личную трагедию Семьи, ссылку, чудом пережитый расстрел, попытки её уничтожения со стороны новой Советской власти она отделяла от понятия «русский». То, что сделали со страной, с большой семьёй Романовых было сделано какой-то чуждой, враждебной силой. Ната чувствовала это, но объяснить не могла. Только что-то чужое и глубоко враждебное могло отбросить становившуюся небывало сильной экономически и политически Россию начала XX века в эту новую жуткую смуту, уничтожившую все достижения предыдущих поколений.

Ещё один непонятный и назойливо возникающий образ – пра-пра-прадед Павел I. Ну почему призрак этого ненормального, полусумасшедшего горе-царя, ничем не ознаменовавшего своё короткое правление кроме того, что прослыл ненормальным, так беспокоил её? Павел I, о котором даже учителя ничего старались не говорить ей и сёстрам, да наверное они и сами не знали-то толком ничего, ведь в любом учебнике на это выделено от силы одна-две страницы. Но вот в Семье запретная тема об убитом в результате заговора пра-пра-прадеде юных принцесс всё-таки нет-нет да и всплывала.

Нет, детям старались ничего не говорить о кровавом и неприглядном конце предка, но отдельные фразы, слова, взгляды, ореол мученика, огульно оговорённого и брошенного в забвение, тревожил какие-то потаённые закутки генетической памяти.

Сын Екатерины Великой, он успел-таки изменить закон о престолонаследии. После него, Павла I, ни одна женщина не вступала на русский престол. И лишь рождение долгожданного братика, Алексея, спасало Романовых от династического кризиса. Что, правда, не помешало краху самой династии и гибели всей империи.

Павел, Павел, Павел…

Как-то Ната сидела одна и задумчиво перелистывала пожелтевшие, сшитые простой суровой ниткой тетрадные листы с мелкими аккуратными буквами, не складывающимися хоть в какие-то мало-мальски знакомые слова из нескольких иностранных языков, которыми она владела. И вдруг буквы заплясали перед её глазами – на одной из страниц она увидела слишком часто повторяющееся слово, после которого стояла то просто палочка, а то явная римская цифра I: Пauel I – т. е. Пауел I. А с учётом того, что буква «u» очень похожа на латинскую «v», а в некоторых местах даже и написана, как «v», то Пauel превращается в Пavel – т. е. в Навел. И тут ей стало ещё жарче, кровь бросилась в лицо – никакой это не Навел, это Павел. Павел I, её пра-пра-прадед, именно о нём написано на этих страничках. И первая буква в его имени написана по-русски! Да, странная смесь тюркских, латинских и славянских букв.

Вот ещё одно часто повторяющееся слово: wлло. Причём, как правило, в сочетании wлло-акверъ или wлло-перvоgiгерь. Ната вспомнила, что в русском языке ещё совсем недавно буква «w» читалась как «о». Значит получается, что часто встречающееся слово – олло, причём в сочетании олло-акверъ – это практически то же, что произнёс перед смертью её спаситель-турок: Аллах Акбар. Бог. Аллах. Что-то вроде: слава Аллаху.

Ната попыталась читать слова, написанные странной смесью букв из разных языков, и отыскать в них смысл. Смысл большинства слов, складываясь из сочетания звуков, написанных, вероятно, турецкими буквами, отыскивался по-русски!

«Русский царь Павел I посетил тайно Константинополь в … году».

– В каком же это году? – шептали дрожащие губы Наты. – Написано по-старославянски, буквами с титлами. Ладно, это я потом разберусь, сейчас мне эти цифры не вспомнить.

«Русский царь Павел I встречался с начальником турецкой гвардии (первым из янычар)… тайные переговоры с султаном о вечном мире… о войне с неверными… о походе на Индию… о союзе с тартарами, казаками, мамелюками… о спасении сокровищ из Великих пирамид…»

– Сумасшедший… сумасшедший… совсем сумасшедший…

Дрожь колотила теперь всё тело бедной девушки. Ната с ужасом откинула от себя тетрадь и бросилась ничком на кровать. Хлынувшие потоки слёз перешли в ровный плач, а потом в тихое всхлипывание. Негромкий стук в дверь отвлёк её от тяжёлых раздумий.

– Да! Это ты, Нина? – откликнулась, не вставая с постели Ната.

– Мадемуазель, Николай Георгиевич изволили пожаловать, – послышался из-за двери голос горничной.

– Проси.