Текст книги "Iстамбул"

31

Небольшой репринтный листочек представлял из себя копию титульного листа Библии XVII века, принадлежавшей лично царю Алексею Михайловичу Романову. Основное место на листе было занято довольно подробным планом Москвы. Специфические очертания Кремля, стены Китай-города, Белого и Земляного города. Радиальные и кольцевые улицы, изгибы Москвы-реки. Справа и слева от плана – слегка извивающиеся ленты, содержащие надпись. Буквы непонятные, даже со скидкой на то, что написаны по-старославянски.

– Правильно, это и есть зашифрованная надпись. – Проследила направление Сашиного взгляда старушка и продолжила. – А теперь читай.

Александр развернул листок удобнее, приладил непосредственно над чётко пропечатанной ленточкой зеркало и с удивлением увидел в отражении как будто перестроившиеся по мановению волшебной палочки значки, превратившиеся в обыкновенные буквы.

– «Восстани, восстани Иерусалиме и облечися в крепость мышцы твоея», – прочитал он.

– Ну как? – Откинулась на стул довольная Елизавета Владимировна.

– А при чём тут «Иерусалиме»?

– Да при том, что восстановленным Иерусалимом названа Москва!

– Но это же глупость…

– Ага… узнаю «мудрость» всезнающего историка двадцать первого века. Да-а-а… Какие они глупцы были там, в семнадцатом веке, когда печатали Библию для царя. Они не знали, что Иерусалим находится в Палестине! Ах, невежды!

– Ну… Елизавета Владимировна…

– Да не пытайся ты глядеть в прошлое глазами современного человека! Это сейчас даже первоклашка назовёт тебе и материки, и государства, на них расположенные, и столицы государств, хотя бы самых крупных. Но так стало лишь недавно. Триста, четыреста лет назад рукописные, да и первые печатные книги стоили целого состояния. Да, царь мог позволить себе иметь Библию. Но даже не в каждой церкви она была! А уж о простых людях… Библия действительно была священной книгой. Соответственно и язык Библии, и библейские имена, и названия городов – тоже были священны. Ведь это сборник религиозный?

– Вероятно, – уклончиво ответил Саша, чувствуя смущение оттого, что он, как историк, плохо знает содержание Библии.

– Так вот, Иерусалим – это священный религиозный центр. Много раз Иерусалим разрушался, много раз отстраивался заново. Понимаешь – отстраивался заново? Москва строилась, как Иерусалим. Ещё и в восемнадцатом, в девятнадцатом веке выходили книги, где достаточно аргументированно Москву сравнивали с идеальным Иерусалимом. Не случайно планы Константинополя, Москвы и книжного образа идеального Иерусалима невероятно похожи! Длина кремлёвских стен, количество башен, ворот, ориентация ворот по сторонам света. Да сам план, стремящийся повторить восьмиугольное очертание с треугольником Кремля внутри! С учётом рельефа местности Москва ближе всех подошла к плану Иерусалима, описанного в Библии. А наша Красная площадь? Лобное место, а? Голгофа – это то же самое, что Лобное место. Как назвали храм Василия Блаженного сразу же после постройки? Знаешь?

– Храм… Покрова.

– Иерусалим!

– Как?

– А вот так. Иерусалим, и всё тут! Потом, кстати, стали строить другой Иерусалим. Что строил свергнутый позже патриарх Никон?

– Кажется, Новый Иерусалим.

– Ан нет! Патриарх Никон строил Иерусалим. Река Истра стала называться Иорданом, отыскали великолепный Масличный холм, Сион, Елеон, опять же – Голгофу. Начали строить Воскресенский храм, то есть, по сути, храм Гроба Господня. Но… передумали. Нет, не Никон, конечно. Ему-то очень хотелось стать патриархом Иерусалимским. Старые названия речушкам и поселениям вернули обратно, а почти отстроенный Иерусалим стали называть Новым Иерусалимом. Вроде как ненастоящим. Сейчас Ново-Иерусалимский монастырь разросся до внушительных размеров, по телевизору его часто показывают.

– Да. – Кивнул Саша, вспомнив, что действительно пару раз видел репортажи из подмосковного Нового Иерусалима.

Но в голове его случился такой разброд, что дальнейшее, о чём с воодушевлением рассказывала ему Елизавета Владимировна, никак не могло найти своей ниши в до того логично выстроенной исторической картине прошлого. Всё рухнуло, с таким трудом выстраиваемое годами при сопоставлении разных событий при разных правителях, в разные эпохи и в разных географических точках земли.

Он понял лишь, что глядеть на события прошлого нельзя глазами человека нынешнего времени – это неверный взгляд. И думать так, как мы думаем сегодня, раньше не думали. Не оттого, что были глупее, а оттого, что всё было другое.

Правители, которые не имели паспортов, но зато имели несколько десятков имён и прозвищ-эпитетов, входили в разные летописи под разными именами и частенько описывались с разных точек зрения. Это – и благороднейший, мудрый, отважный, любимый всеми потомок Бога. Он же в другой летописи – тиран, самодур и злодей, достойный лишь проклятия.

Города, часто разрушаемые, затем восстанавливаемые или строящиеся заново под тем же самым именем, но совсем в другой местности. Реки, запросто называемые так, как привычно и удобно. Дон – самое распространённое название реки в прошлом. Дон, Донец, Дунай, Дунаец, Днепр, Днестр, Десна, Двина – всё это названия одного куста, это признают все лингвисты. Доном называлась раньше и Москва-река. И даже иногда Волга. А десятки Новгородов, Белгородов? Теперь их единицы: Великий Новгород, Нижний Новгород, Новгород-Северский, Белград, Белгород, Белогорск…

– И Иерусалимов было несколько, – вдруг созвучно Сашиным мыслям зазвучали слова Елизаветы Владимировны. – Помнится, в молодости я много лет потратила на исследования по поводу ошибочного мнения на географическую локализацию библейских мест. Я понятно выражаюсь?

– Не совсем, – честно признался Саша.

– Я выискивала наиболее древние редакции сохранившихся Библий, сравнивала различные переводы, раздобыла несколько апокрифических, то есть фактически запрещённых церковью, не вошедших в каноническое издание книг.

– Разве они чем-то отличаются? Разве они должны хоть чем-то отличаться? Ведь бытует мнение, что Библия – наиболее древний сборник, дошедший до наших дней практически без изменений.

– Глубоко ошибочное мнение. Даже из того, что мне удавалось отыскивать, сквозила несколько иная картина произошедшего в древности.

– А что, в Библии изложены реальные события?

– Несомненно. Причём масштабные, в общем-то, мирового уровня, что и делало Библию книгой книг. Подробно изложенные события из Ветхого завета всегда не совмещались в моей голове с ничтожно малой и слабозаселенной до последнего времени территорией Израиля и Иудеи в географии современности. А Иерусалим, описанный в Евангелиях…

– Это тот, где распяли Христа?

– Да. Как тебе представляется гора Голгофа, где и произошла казнь?

– Ну… большая гора – ведь народу, по описаниям, было много. В некотором отдалении от самого Иерусалима.

– Правильно. А Голгофа в нынешнем Иерусалиме – просто часовня. Горы нет. А храм Гроба Господня – строенное-перестроенное, недоделанное несуразное здание среди каких-то стен, сарайчиков, домишек. Крестный путь, как пишут даже в путеводителях, недостоверен и придуман в семнадцатом веке. Все постройки – не старше четырнадцатого века, и даже эти заявления голословны. Теперь я думаю, что всё построено гораздо позже… во всяком случае, гораздо позже, чем Иерусалим, который пытался строить под Москвой Никон.

«Такое впечатление, что я слушаю ненормальную, – в какой-то момент испугался Саша. – И что ещё страшнее, мне интересно её слушать. Страшно и интересно. Неужели я сам ненормальный? Она предлагает мне считать, что всех людей на земле смогли так ловко обмануть? И все доверчиво возносят аллилуйю Святому городу, совершают паломничества, стонут и рыдают на стёртых каменных ступенях, выложенных недавно и провозглашённых теми самыми, на которые ступала нога Спасителя?»

– О чём ты думаешь? – прервала его мысли Елизавета Владимировна.

Саша от неожиданно громко прозвучавшего голоса вздрогнул, ощутил болезненное биение своего сердца, головокружение от сгустившегося, кажущегося туго спутанным комка скачущих мыслей. Притворяться или пытаться казаться хоть что-то соображающим было бессмысленно. Он прошептал:

– Об Иерусалиме.

– А-а-а… О каком?

– Н-не знаю.

– Вот и я запуталась. Там Иерусалим, тут Иерусалим… во Франции два города в своё время объявили себя Иерусалимами. А ты знаешь, что ни один русский царь никогда не посещал нынешнюю Палестину?

– Откуда вы это знаете?

– Специально исследовала. Можешь себе представить – никогда? Никто? Уж на что Святая Русь и её правители считались необычайно набожными, а вера православная – истинно христианской. Но они-то знали, что в Палестине им делать нечего. Потому что, уж во всяком случае в среде избранных, сохранялась и передавалась правда о том, где действительно распяли Христа. И не бедного, безропотно сносящего побои и оскорбления, неизвестно откуда пришедшего пророка. Иисус Христос – одно из имён действительно жившего и правившего в Иудее царя, преданного близкими и люто казнённого. В среде избранных долго помнили, чему действительно надо поклоняться. Но в правление Романовых делать это было трудно – все свои триста лет Романовы воевали с Турцией.

– С Турцией… Турция – мусульманская страна… – Всколыхнулась Сашина память, вынося на поверхность уже почти подавленные, но всё ещё цепляющиеся за базовые знания мысли.

– Опять пытаешься поглядеть на прошлое глазами современного «образованного» историка?

Саша в растерянности поднял взгляд на внимательно всматривающуюся в него Елизавету Владимировну. Она выждала паузу и произнесла:

– Я почти уверена, что на турецком талисмане с видом Константинополя было написано «ИЕРУСАЛИМ».

– Почти?

– Если угодно, то и не «почти». Да, я уверена в своей догадке. Что ж мы сидим-то время теряем?! – вскричала она в ту же секунду. – Где зеркальце? Давай-давай, приступаем к расшифровке последнего листка!

32

Он неторопливо приблизился к двери флигеля.

– Куда? – Так же, как и адъютант в приёмной, остановил Павла здешний охранник.

– К Наталье Захаровне.

– Не велено пускать никого.

На голоса высунулась из светлого холла Нина. Узнала рыжего влюблённого, заторопилась:

– Нет-нет, оставь её, голубушку, в покое.

– Мне надо.

Нина испугано поглядела парню в глаза и вдруг поняла – а может это как раз то, что и надо поруганной девочке?

– Хорошо. Пусти его, – распорядилась она.

– Но Николай Георгиевич… – начал было охранник.

– Ты не понял вчера, кто кого должен слушаться? – гневно прикрикнула на него Нина и потянула Павла за руку. – Иди, иди к ней.

Тот, не оглядываясь, пошёл, то попадая в лучи света от широких окон и светясь огненным ореолом, то погружаясь в тень. Дойдя до последней двери, он тихонько постучался и вошёл к Наталье. Нина сделала долго задерживаемый выдох и пошла вслед за парнем.

Ната лежала без движения на кровати. Павел бесшумно приблизился к ней, встал, долго глядел на осунувшееся лицо, с болью ощущая её прерывистое неглубокое дыхание. В дверь заглянула Нина:

– Ну?

На её громкий шёпот Ната открыла глаза и увидела перед собой сразу же смущённо опустившего глаза рыжего парня. Губы Наты тронула улыбка. Парень поднял взгляд, торопливо поправил очки, откашлялся, но ничего не сказал, а лишь опять уставился в пол.

– Это Вы? – Услышал он слабый голос Натальи Захаровны, и всё в нём перевернулось. Он не понимал, упрёк, удивление или равнодушие звучали в этом вопросе. А может, недовольство? Раздражение?

– Я… простите, Наталья Захаровна… может, не вовремя, но по-другому…

Он снова осмелился поглядеть на неё – она улыбалась гораздо шире прежнего, губы её дрожали, а из глаз катились слёзы.

– Поедемте со мной. – Не ожидая сам от себя такой смелости, Павел протянул к ней руку.

Слова, вертевшиеся на языке, были произнесены. У него в голове вихрем пронеслись мысли о том, сможет ли он её уберечь от преследования, сможет ли защитить. Накормить, одеть, обуть, наконец. Он знал, что не посмеет даже пальцем прикоснуться к ней, но чувствует ли это она? После всего пережитого она вправе не доверять всем мужчинам!

– Я обещаю, Наталья Захаровна…

– Не обещайте, – с грустной улыбкой оборвала его Ната. – Помните, вчера Вы пытались даже клясться?

Конечно же, он помнил вчерашний разговор с ней в мельчайших подробностях. Он почти поклялся, что больше никогда сюда не посмеет явиться, а вот поди ж ты… И тут же ощутил горячую руку Натальи Захаровны в своей ладони.

– Я согласна. – Ната, опираясь на его руку, села в кровати, откинула одеяло.

Нина испуганно приблизилась, не веря ни глазам своим, ни ушам. Как? Этот очкарик смеет бросать вызов самому Николаю Георгиевичу?! Он спасёт бедную девочку от бесчестья, унижений и участи бессловесной рабыни, проданной в бордель? Этот… этот… она даже забыла все обидные слова, которыми раньше награждала несчастного влюблённого… он единственный, кто посмел прийти в защиту Наташи… один-единственный… никто не пожалел её…

«А я? – Нина напряглась. – А я посмею?»

– Нина, помоги мне, пожалуйста, одеться.

Ната сняла с себя тёплую пижаму и протягивала руку к нижнему белью, аккуратной стопкой лежащему на тумбочке.

– Я помогу. – Кинулся Павел.

Он передал стопку Нате и теперь глядел, как она надевает кружевное бельё на белое тело в побоях. Застёжка лифа никак не поддавалась застёгиванию – вероятно, Нате трудно было выворачивать назад ушибленные по всей длине руки. Он нагнулся, близоруко сощурился, не понимая такой премудрости, его пальцы вместе с её пальцами бестолково тыкались друг в друга. Тут подоспела ещё одна пара крепких широких рук. Нинины пальцы моментально справились с проблемой, и дальнейшее одевание она взяла на себя. Павел отступил на пару шагов и глядел, как Наталья Захаровна и её служанка совместными усилиями совершают сложный ритуал одевания знатной богатой девушки. Краем уха он слышал их тихие переговоры.

– Куда ж ты теперь? – спросила служанка.

– Не знаю.

– С ним?

Наталья Захаровна кивнула.

– Но ты не знаешь его.

– Ну и что? Узнаю.

– Ах, боюсь я за тебя.

– Лучше остаться здесь?

Павел увидел Наталью Захаровну всю, как есть. Сначала, когда она скинула пижаму, он увидел её обнажённый торс, потом увидел её голые ноги, бёдра. Она казалась ему неземной красоты и совершенства, именно поэтому он даже представить себе не мог, что когда-нибудь посмеет овладеть ею. Он не желал её, как мужчина, он желал просто как человек оградить предмет своей любви от зла. Однако кровь его всё-таки забурлила, сердце болезненно застучало, дыхание сбилось. Но по мере того, как служанка слой за слоем надевала на Наталью Захаровну всё новые и новые одежды, он постепенно взял себя в руки.

– Холодно теперь – осень всё-таки, – почти ворчливо командовала женщина и натягивала поверх нескольких нарядных кофт, уже надетых на тоненькую и начинающую сопротивляться девушку, ещё одну, толстую шерстяную.

– Да сколько ж можно?

– Чем больше, тем лучше. Сюда уж не вернёшься.

– Да.

– А сверху не свою шубку накинешь, а мой зипун. Ясно?

– Ага.

– Это чтоб не узнали тебя. Через чёрный ход выведу. Ну, а с собой ещё кое-чего можешь забрать. Сейчас корзину принесу, с которой обычно на базар хожу. Да, и платок свой старый. Всё, милая, давай, выбирай, что возьмёшь, а я – мигом.

Нина ушла в свою комнату, а Наталья Захаровна, сильно располневшая от вороха надетых на неё одежд, быстро подошла к письменному столу и раскрыла его. Потом недоумённо повыдвигала все вдруг опустевшие ящики стола.

– Куда ж всё девалось?

Взволнованно ещё что-то шепча, она встала на цыпочки, сняла с полки красивую большую шкатулку, вытащила оттуда нечто небольшое, но увесистое, завёрнутое в шёлковую ткань, и сунула среди приготовленного к побегу белья. Зашла Нина с большим пуховым, но довольно грязным и обшарпанным платком и стоптанными ботинками.

– Нина, где мои бумаги?

– Вчера Ник… этот… полковник приказал выбросить.

– И ты выбросила?!

– Ну да… к истопнику отнесла. Ах ты… что ж ты так побледнела?

– Нина, беги!

– Да куда? Всё уж сожжено, истопник только недавно спрашивал, не осталось ли ещё чего. Уж больно розжиг хорош – дрова-то сырые, да и с гнилью. Теперь берём, что подешевле.

Наталья Захаровна с горечью уронила руки.

– Да что ж там, что-то важное было? – Глаза Натальи были полны слёз, и Нина виновато забормотала. – Я ж не знала… перепугалась вчера этого… да и что ж, голубушка, жалеть? Ведь бумажки-то всего! Сама спасайся!

Ната дала одеть себя, как ребёнка, и вскоре была неотличима от укутанной в обычные обноски бедной служанки. В руки Нина подала ей мягкую корзину с её вещами, прикрытыми рваньём, и подтолкнула к выходу:

– Ну… коль решилась. Пора.

Павел взял Нату под руку, потянулся к корзине.

– Потом заберёшь, когда уж подальше отойдёте, – распорядилась Нина и повела обоих к чёрному выходу.

У самой двери, низенькой, скособоченной и с большими щелями, Ната обернулась:

– Нина, а камешка зелёного среди бумаг не встречала?

– Камешка? Это зелёненький такой? Стекляшечка?

– Да, да, – поторопила Ната.

– Так кажись… куда ж я его?.. У тебя в комнате… там наверх и сунула! Ага, прямо где твои духи, пудреницы. Принести?

– Нет. Найди, Нина, камешек, он теперь твой. Это изумруд, он стоит огромных денег. Забирай его и тоже уходи отсюда. Ладно?

Нина молча кивнула, но непонятно было – то ли утвердительно, то ли просто так, чтоб больше не задерживать беглецов.

Сгорбленные под тяжестью тревожных дум и опасности положения, Павел под руку с Натой пошли через весь штабной двор к выходу. Нина, шмыгая носом и тоже уже склонившаяся к тому, что надо бежать, долго ещё стояла у приоткрытой двери, провожая взглядом прижавшиеся друг другу фигуры. Когда беглецы подходили к воротам и вот-вот должны были исчезнуть навсегда или уж окончательно погибнуть, Нина вздрогнула от последней мысли и быстро трижды перекрестила отчаянную парочку, истово бормоча:

– Господи, благослови… господи, благослови… господи, благослови…

33

Послание из прошлого гласило:

«Я разгадала тайну талисмана. Уже извлекая второй, после изумруда, камень, я поняла, как это надо делать, не портя всё изделие. У каждого из шести камней, окружавших центральный бриллиант, находилась кнопочка, замаскированная маленьким бриллиантом. Нажатием кнопки камень вынимался, потом с лёгкостью ставился на место. Каждые сто лет правящий русский император должен был видеть слова: IC ТАМ БУЛ на фоне Константинополя.

Долгое время это было моей догадкой, которую проверить можно было, лишь вставив бриллиант на его место. Но как-то я пролила воду, попавшую и на талисман. Глаза мои видели уже не так хорошо, как раньше, но ряды мелких искр в заполненном водой углублении я заметила. Тогда я полностью погрузила талисман в миску с водой и поднесла всё это к окну. В солнечных лучах на месте бриллианта сияли буквы: IС.

Вот и всё. То, что когда-то было тайной, теперь у всех на виду. Но в названии, так точно соответствующем своему историческому прошлому – Истамбул – никто больше ничего не видит.

Хорошо это или плохо… пало ли проклятие или нет… но турецкий талисман я теперь уничтожу…»

– Саша… Саша… – Потрясла его за плечо Елизавета Владимировна. – Ну… неужели там больше ничего нет?

– А что там могло бы ещё быть? – разочарованно произнёс Александр. – Разгадка, называется… и зачем только уничтожила? Хотя… крути, не крути, а родственнички, отыскав, в любом случае сдали бы талисман куда-нибудь в мастерскую по весу золота.

– ИС ТАМ БУЛ… Ты понимаешь? Ис там бул!

– А что вы так радуетесь? Ваша-то догадка оказалась неверной! Подумаешь, город Истамбул… так ведь он-то там и нарисован.

– Не скажи. Константинополь стал Стамбулом лишь в двадцатом веке.

– В каком, каком?

– Точно не помню, но году так в двадцать четвертом, двадцать пятом. В Турции тогда тоже, как и в России, произошли радикальные перемены. Первая мировая заканчивалась, власть менялась…

– Так талисман был изготовлен лет за сто до переименования города?

– Да, более чем за сто лет. И никто не мог знать тогда, как назовут Константинополь. Хотя, вероятно, кто-то его так называл. Традиция называть город «Истамбул» шла от янычар, я уверена.

Они помолчали.

– А моя догадка была верной, – вновь заговорила Елизавета Владимировна. – Город, изображённый на талисмане, и есть Иерусалим Евангелий. Там был Исус – так до Романовых писали его имя, с одной «и», причём в виде отменённой впоследствии палочки. Там, в Царьграде, он был царём, был предан и был распят. Что и поразило до глубины души всех современников. Отчего и история эта так распространилась по всему миру, правда, сильно искажённая. Вероятно, это был царь сильный, царь-реформатор, а оттого и царь, наживший себе врагов, сумевших объединиться и с помощью предательства победить его. Несомненно, существовало множество описаний жизни и гибели этого знаменитого в своё время царя. Но светское его имя было, конечно, другим. И я не удивлюсь, если когда-нибудь мы откопаем десятки разных версий его правления и гибели. В церковной традиции, то есть в текстах священных, Царьград описан как Иерусалим, духовный центр древнего мира. Царь-реформатор изображён Спасителем, осознанно идущим на смерть во имя всех людей. А в описаниях, например, из стана врагов Христа? Как ты думаешь, он там тоже описан, как пострадавший ни за что хороший человек?

Саша ничего не ответил. Нет, так потрясать основы всего, что он знал, нельзя. Это равносильно разрушительному землетрясению, лавине, цунами, сносящими всё на своём пути. Пережить это невозможно, всё это ложится на тебя неимоверным грузом, не даёт ни вздохнуть, ни даже поднять взгляд. Тяжко. Голова гудит, не в состоянии ни осмыслить новое, ни добровольно отказаться от старого. И зачем только попался ему на глаза этот уничтоженный ненормальной старухой талисман?

– А куда направлялись крестоносцы? Знаменитый четвёртый поход… Объявлен историческим недоразумением, парадоксом. Шли в Святые места на освобождение Гроба Господня, а разгромили Византию. Хотели отвоевать Иерусалим у неверных, а захватили Царьград. Разорили город дотла и тем остались довольны. Историки единодушны: проблема четвёртого крестового похода никогда не будет решена. А проблемы-то, оказывается, и нет! Куда шли, туда и пришли. Кому хотели отомстить за Христа, тому и отомстили.

Саша заставил себя распрямить спину и глядеть хотя бы не в пол, а на уровень чуть выше. Чтобы эта старая воодушевлённая академичка не приставала больше к нему, не трясла за плечи, не заставляла ни поддакивать, ни задавать вопросы. Он устал. Устал не только от всей навалившейся вдруг лавины информации, но и оттого, что уже забыл, когда хорошенько высыпался, когда нормально ел, когда не думал ни о чём. Как хорошо иногда ни о чём не думать! Как раз в эти-то моменты порой и приходит озарение, давно ожидаемое, но никак не осеняющее твою мечущуюся в поисках душу. Да он, в конце концов, ещё даже не до конца выздоровел после подхваченной простуды.

«Не хочу больше ничего, – устало шевелились мысли. – Хочу домой… к маме… Хочу увидеть Сашку. Загорелую, довольную, болтающую пустяки о своём бестолковом отдыхе в Египте… с тётками из МЧС…»

– … ведь правила русского языка тогда ещё были неустоявшимися, учебников по грамматике не печатали… – прорвались сквозь ватную тяжесть слова Елизаветы Владимировны.

– Ага. – Против своей воли кивнул Саша.

– Вот и получается, что так, тремя отдельными словами, этот город всё же называли, и уже давно. В среде янычар, которые были славянами и, вероятнее всего, настоящими казаками. До сих пор по-украински «бул» – это «был». А ведь идентичность русского и украинских языков очевидна.

– Ага.

– Ну вот. Турки в девятнадцатом и двадцатом веке уже не понимали ни записей давным-давно умершего янычара, ни надписи на попавшем в их руки талисмане. Но пророчество старого предка хранили: талисман должны разгадать русские.

– Ага.

Елизавета Владимировна опять полезла по своим полочкам, ящичкам, шкафчикам. На стол стали ложиться цветные и чёрно-белые иллюстрации из каких-то книг, журналов, брошюр. В голове Саши зазвучали знакомые и незнакомые имена: Дюрер, Лука Кранах, Иероним Босх, Карпаччо, Питер Брейгель Старший… Фрески Сикстинской капеллы… Найденная недавно в запасниках Ростовского музея картина Николая Ге «Распятие». Христос, умирающий на кресте, нарисован на фоне моря. Искусствоведы моментально находят объяснение: это, мол, не море. Это – некий символ, образ…

Сдвинув брови, Саша более внимательно вгляделся в предъявляемую старой женщиной иллюстрацию. Действительно, Ге нарисовал море. Может быть, это и образ моря, но сам бы Саша сказал проще: это море. Он поднял глаза на Елизавету Владимировну. Та пожала плечами:

– Не знаю, что хотел выразить Ге. Но это не нынешний Иерусалим.

– Но и не Стамбул, – решил поупрямиться Саша.

– Чего не скажешь о других картинах, – парировала старушка.

Тут Саша увидел наконец и то, на что пыталась обратить его внимание Елизавета Владимировна. Иллюстрации в основном плохого качества, часто просто чёрно-белые копии, сделанные на ксероксе. Но понятие о содержании картин дают. Распятия на фоне пейзажей с морем или морским заливом; несение креста на фоне средневекового, утопающего в зелени города с минаретами, увенчанными полумесяцами (древними символами Царьграда); многочисленные евангельские сцены в зимнем варианте – со снегом, с людьми в тулупах и шапках-ушанках, что немыслимо в нынешнем Иерусалиме. Приписывать все эти «нелепости» лишь некомпетентности художников – полный бред, ведь имена-то какие! Такие вещи, а тем более росписи в церквях, не делаются некомпетентными людьми.

А Елизавета Владимировна всё рассказывает, рассказывает… о том, сколько церквей специально разрушено, сколько фресок сбито, сколько исчезло картин и сожжено книг…

«Наверное, я да эта старая дама, божий одуванчик, одни мы на всём белом свете такие ненормальные, раз можем вообще даже предположить такое… – Почему-то себя он уже причислил к тем, кто предположить такое может. – Два, а вернее, три дурака».

Нелестный эпитет он заодно приклеил и к хозяйке турецкого талисмана. Нет, глобальный обман в таком объёме невозможен… люди бы заметили… историки… археологи… наука… технологии…

Подумав о технологиях, Саша вспомнил о невероятном количестве информации, которую можно почерпнуть из Интернета. Это тебе не стопочки выцветших иллюстраций, которые выжившая из ума старуха годами копила, сортировала, подписывала, нумеровала, вносила в какие-то одной ей ведомые каталоги.

На вопрос об Интернете Елизавета Владимировна даже обиделась: конечно, есть. Внуки приезжают, играют, фильмы скачивают. Сама-то она с современной техникой не в ладах, да и зрение подводит – ей привычнее с книгой работать. На Сашино предложение поискать что-нибудь на тему «Христос-Иерусалим-Константинополь» скептически пожала плечами: ищи, мол, всё равно ничего путного не найдёшь.

Но стоило Саше лишь ввести в поисковике ключевые слова, как информация, что говорится, попёрла. Тысячи картин художников разных эпох, показывающих сцены распятия Христа на фоне, несомненно, другого города, чем положено думать сегодня. Море или морской залив; природа, не похожая на пустынную природу современного Иерусалима; архитектурный стиль, теперь приписываемый обычно мусульманам; полумесяцы на шпилях, кресты, звёзды, сочетания полумесяцев со звёздами и крестами. Обзорные статьи – в огромнейшем количестве. И о современном Иерусалиме в Израиле, и о Константинополе, как древнем Иерусалиме, где распяли Христа. Реплики, отклики читателей, эмоциональные высказывания; слова восхищения, благодарности; ругательства, проклятия, неприятие и ненависть к новым мыслям о старом…

Не может быть… невероятно… Как? Признание Стамбула древним Иерусалимом уже происходит? Это уже не тайна для тысяч и тысяч людей? Но… где же историки? В их редких высказываниях лишь оскорбления и злопыхательства. Неужели это единственный способ, которым осталось пользоваться в защиту своих старых версий?! Но ведь это ненаучно. Это стыдно, в конце концов.

Саша, не в силах больше читать нескончаемые отзывы за и против так называемой Новой Хронологии, которая заставляет кардинально пересматривать и географию, и идентификацию описанных в старых источниках личностей, и, что ещё важнее, хронологию всего исторического процесса нашей цивилизации, отключил компьютер.

Елизавета Владимировна не противилась. Она тоже была подавлена количеством и качеством доказательств в пользу своей дерзкой догадки полувековой давности, от которой вся её карьера чуть было не пошла ко дну. Она испытывала те же страдания, как и тогда, когда ею были преданы искренние мысли, как и тогда, когда она вернулась в привычное русло общепризнанной теории. Карьера её была спасена, и своим всё возрастающим год от года авторитетом она всю жизнь лишь укрепляла мощь исторической концепции, зиждущейся на лжи.

Как она исчезла, Саша не заметил. Испарилась, что ли? Он, лишь на секунду прикрывший глаза, в следующее мгновение увидел себя одного, улёгшегося прямо на столе у выключенного компьютера. С головой, раздувшейся и готовой вот-вот взлететь в неизвестность наподобие воздушного шара. Пошатываясь, он добрёл до дивана и бережно уложил свою бедную голову на жёсткую подушечку, снятую по пути с крутящегося стула. Каким образом его тело и конечности улеглись на оставшееся место вдоль дивана, ему осталось неведомо. Огромного размера сгусток мыслей заколыхался, в свободном полёте начал заполнять сначала пространство комнаты, потом города… потом медленно расползся по всей Вселенной…