Текст книги "Iстамбул"

17

Некоторые листы в рукописи были пронумерованы. Это вносило хоть какой-то порядок в разрозненные сведения о различных героях, раскиданных по кажущимся на первый взгляд беспорядочным воспоминаниям. К тому же целые блоки повествования были изложены то на листках в клетку, то на листках в полоску, то на листах от небольших блокнотиков, до сих пор частично сохранивших свой переплёт.

Сортируя листы по размеру, цвету, фону, Саша выделял отвечающие определённой теме фрагменты. А если ещё удавалось найти нумерацию, то дело продвигалось и того быстрее.

От некоторых фрагментов, вдруг поддающихся расшифровке и правильно ложащихся из отдельных листов в последовательный ряд, невозможно было оторваться. Саша отодвигал другие бумаги, брал ручку и составлял предварительный краткий план того, что вычитывал. Оборачивал потом всю стопку чистым листом бумаги, давал ей своё заглавие и откладывал в сторону. Оставшихся бумаг становилось меньше, и надежда, что всё в конце концов можно будет расставить по своим местам, росла.

В сумке Саши уже лежали обёрнутые чистой бумагой стопки под заглавиями «Екатеринбургский расстрел», «Ната-СС», «Иерусалим», «Павел I», «Наталья Захаровна». Трудно было пока установить связь между ними, тем более работать мешала какая-то нервозность, повышенная возбуждённость, состояние некоего болезненного транса. Возможно, сказывалась и действительно недолеченная простуда Саши, подхваченная им ещё той ночью, когда он вместе с ментами искал следы клада в поле за ручьём.

Наверное, у него временами поднималась температура, потому что вдруг становилось невыносимо жарко, он бросался к окну и открывал форточку, забыв, конечно же, что Валера просил не отдёргивать шторы. Потом вдруг становилось холодно. Сашу бил озноб, наваливалась слабость и апатия. Попив горячего чаю и кое-как закусив, он проваливался в кратковременный сон, а через час-другой вскакивал, бежал к компьютеру, перебирал корешки многочисленных книг, стоящих на полках, вновь погружался в бесконечные перекладывания исписанных не всегда понятным почерком бумажек и вновь приходил в невероятное возбуждение, если удавалось связать между собой одну-две, а порой и больше, страниц рукописи связным повествованием.

Через Интернет он уточнил даты, касающиеся царствования Павла I, прочитал всё (впрочем, довольно скудное и полностью повторяющее его собственные познания), что касалось недолгого его правления и убийства. И даже не стал ничего помечать для себя на листе, обёртывающем соответствующую стопочку.

Внимательно пересмотрел сведения о расстреле семьи Николая II в Екатеринбурге, обращая внимание на многочисленные версии о том, что действительно кто-то из детей царя мог выжить. Всплыла версия о появившейся вдруг в Германии великой княжне Анастасии, будто бы от стресса совершенно забывшей русский язык, но зато великолепно владеющей немецким и знающей такие подробности великокняжеской жизни, которые невозможно было ни придумать, ни фальсифицировать. Будто бы особа, называвшая себя Анастасией, знала мельчайшие детали дворцовой жизни и все родственные связи, которые сближали её с европейскими монархическими домами. Странная избирательность её памяти поражала многих. Забыть родной язык, но помнить всё, что и помнить-то было необязательно… хотя то, через что пришлось пройти выжившей принцессе, тоже ведь трудно поддаётся обычной логике, да и испытания её были слишком шоковыми, перехлёстывающими через грань понимания обычным разумом. Часть зарубежных родственников Романовых отвергла притязания самозванки, часть признали в ней Анастасию. Больная девушка, впрочем, прожила недолго и была похоронена в склепе Романовых за рубежом, хотя и не на самом почётном месте.

Чего-то кардинально нового, что пополнило бы стопку «Иерусалим», Саша не отыскал. По Интернету информации было до такой степени безгранично много, такая она казалась скучная и однообразная, будто покрытая слоями тысячелетней плесени, что интерес к теме у Саши моментально пропал. Ну, Иерусалим – он и есть Иерусалим. Что может быть нового?

Он полистал толстый томик Библии, обнаруженный в книжном шкафу среди красиво расставленных рядов книг. Убористому тексту, который он, кстати, пару лет назад с интересом прочитал, предшествовало несколько карт. Россыпи каких-то мелких населённых пунктов с громкими библейскими названиями и расположенные довольно близко друг от друга (но почему-то далеко от благодатного средиземноморского побережья) в пустынной гористой местности. Вновь, как и тогда, пару лет назад, промелькнула и пропала крамольная мыслишка: и чего было биться смертным боем за эти скудные земли? Ни рек, ни озёр – вон, только одно Мёртвое море. Да ведь оно не в счёт, на то и Мёртвое. Нормальной земли нет, осадки практически отсутствуют, о полезных ископаемых и речи нет. Как можно было такое место назвать «землёй обетованной»? Разве что тысячелетия назад там был другой климат и реки текли молоком и мёдом?

Самой толстой стопкой пока оставалась стопка с неразобранными листами. Текст на немецком языке Саша в общих чертах понимал, это были в основном воспоминания, касающиеся объекта Ната-СС. Неудобство заключалось ещё и в том, что пишущая эти строки женщина без проблем переходила в повествовании с немецкого языка на русский и наоборот. А иногда вдруг прямо посреди фразы могла перейти на английский или французский. Попробуй тут сориентируйся, когда у тебя в арсенале довольно слабые познания в языках, к тому же нет под рукой словарей, а сам текст не всегда даже сообразишь, к какой описываемой героине относится.

Вот и приходилось большинство листов, исписанных не по-русски, складывать пока отдельно и в первую очередь работать над листами, которые удалось более или менее логично сгруппировать по смыслу.

Один листок вообще выпадал из доставшегося Александру наследия. Казалось, он был написан другим человеком. И почерк не тот, хотя размер букв не изменился, и наклон почти отсутствует, и значки, не смотря на то, что прописаны аккуратно, не идентифицируются ни с одним из языков. Тайнопись или попросту забытый старинный шрифт?

Нечитаемый листок Саша положил под самый низ в стопке с «иностранными» листами и почти забыл о нём.

– Вот теперь неплохо бы встретиться и с Виталием Алексеевичем, – разминая затёкшие руки, удовлетворённо прошептал Саша.

Своего руководителя аспирант Александр уважал и побаивался – как же, самый авторитетный в их университете педагог, профессор, доктор исторических наук. Сколько кандидатов подготовил к защите! А какими энциклопедическими знаниями обладает! Кажется, нет того, чего бы он не знал и о чём не имел бы своего мнения. Записки старухи его точно заинтересуют. Ведь то, о чём тут говорится, очень часто не только не подтверждает общепринятой версии, но и опровергает её. Однако это не просто опровержение ради самого опровержения. Доводы рассказчицы точны, разумны, нет никакого основания подозревать её в обмане или… в сумасшествии…

Лёгкий холодок от чувства, что его мысли могут показаться бредовыми, а оттого, в общем-то, сумасшедшими, привёл Александра в смущение. Куда проще и спокойнее не возбуждать себя попытками переосмыслить устоявшиеся истины. Найденные записи объявить бредом сумасшедшей и уничтожить. И заняться непосредственно вопросами, обозначенными в теме его кандидатской диссертации.

«Нет, настоящий историк не должен так поступать».

Саша упрямо встряхнул головой и взялся – впервые за всё это время – за телефон, оставленный ему Валерой.

«И, между прочим, почему только историк? – продолжил он предыдущую мысль. – Да любой человек, которому не всё равно, обманывают его или нет, не должен так поступать. И я попытаюсь довести свои исследования до конца, как бы на меня ни посмотрели… пусть даже и Виталий Алексеевич…»

Он отключил блокировку телефона и, приготовившись к связи с оперативным дежурным ФСБ, прошептал:

– Ну… посмотрим, как же сработают у нас две магические пятёрочки…

18

На закате дня Ната выбралась из тоннеля. Выбралась в том же самом месте, где погиб её таинственный спаситель. Соорудив нечто вроде баррикады из того, что было под руками, она вскарабкалась наверх и, зацепившись за свисающие ветви кустарника, с трудом выбралась наружу через отверстие, образовавшееся в результате обрушения.

Ничего особенного она не обнаружила. Блёклый осенний пейзаж, опускающаяся сырость, полное безлюдье. Она хотела запомнить место, чтобы вернуться сюда когда-нибудь – забрать то, что завещал ей погибший мужчина. Но ничего приметного рядом не было, да и провести ночь под открытым небом было боязно.

«Придётся вернуться. Там хотя бы не так холодно, – передёрнула плечами Ната. – И уйти отсюда мне хотелось бы навсегда. Раз и навсегда, чтобы уже не возвращаться». Она постояла ещё немного на ветру и снова начала спуск в разрушенный тоннель.

Ночь показалась ей бесконечной. Чудились какие-то голоса, шумы. В абсолютной темноте перед глазами мелькали светящиеся точки. Она с силой зажмуривалась, закрывала лицо руками – быстрый хоровод точек только усиливал своё движение. Ей снились кошмары, её мучили страхи, всё её тело болело, а душа испытывала все страдания прошедшего дня.

«Потерять друга, не успев его приобрести, – бормотала она одну и ту же фразу. – Я даже не успела спросить, кто он, как его имя. Неужели какой-то талисман и бредовые записи, которые никто не понимает, так были важны для него? О, как я не хочу этого талисмана… этих бумаг… Видно, это как-то связано со мной, как с принцессой… Но я не хочу больше быть принцессой! Я умерла, меня нет. Неужели мне не позволено прожить жизнь безликой Натой? Неужели необходимо действительно умереть, чтобы разорвать связь с прошлой жизнью? Может, просто выбраться отсюда и уйти, куда глаза глядят? Да, так и сделаю».

Но в следующее мгновение совесть обжигала её горячим раскаянием.

«Он так страдал, так мучился… Он заставлял себя не умирать, пока не передаст мне то, что обязан был передать. И это не просто долг исполнителя, это что-то неизмеримо более высокое. Я просто не смею обмануть его, даже мёртвого… Я найду талисман. Я найду тетрадь с записями. Я постараюсь понять заложенный в них смысл. А если не пойму, так хотя бы просто перепишу – кто знает, может там действительно знания невероятной силы?»

Утром Ната проснулась от сильного озноба. Серый свет пробивался сквозь дыры разрушенного тоннеля, но она не стала дожидаться солнца, да и не дождалась бы – как выяснилось, на улице моросил дождик. Сотрясаемая лихорадочной дрожью, чувствуя холод во всём теле и жар в голове, Ната заставила себя выполнить то, к чему мысленно готовилась всю ночь. Она, стиснув зубы, чтобы не стонать и не дать волю сковывающему её страху, откопала мёртвого своего спасителя, уже успевшего закоченеть. Перекатила его на более светлое место и стала методически проверять у него все карманы и места, где можно было хоть что-то спрятать.

То, что он называл талисманом, оказалось у него во внутреннем кармане куртки. Это была довольно тяжёлая штуковина, Ната лишь мельком глянула в развёрнутую ткань, убедившись, что именно об этом шла речь. Посередине металлического с золотыми насечками предмета было довольно большое углубление от отсутствующего камня. Мелькнула россыпь бликов от более мелких драгоценных камней и многочисленные изгибы то ли букв, то ли замысловатого рисунка – некогда было рассматривать. И Ната, завернув талисман в ту же тряпку, сунула его в свой внутренний карман.

Теперь тетрадь – её она обнаружила под рубашкой, на груди, в кожаном чехле, пристёгнутом к телу ремнями. Ната долго провозилась с застёжками, но всё же справилась, и тетрадь, вынутую из окровавленного чехла, частично тоже подмоченную, она сунула себе на живот, прижав широким и плотным поясом от брюк. Проверив все остальные карманы, она отыскала некоторую сумму денег, переложила это всё к себе. Ни документов, ни каких-либо других записей она не нашла.

Ещё Ната заставила себя, уже совсем теряя силы, перетащить тело мужчины поглубже в необвалившуюся часть тоннеля и засыпать его землёй из рыхлых куч, наваленных теперь повсюду. И только после этого она доползла до своей вчерашней «баррикады» и выползла наружу.

Она помнила, что долго брела под мелким холодным дождём, не выбирая никакого направления. Потом она заметила тропинку и пошла по ней. Потом ей встретились какие-то люди. Её тормошили, о чём-то расспрашивали. Но она только испуганно озиралась и прижимала руки к груди, проверяя сохранность талисмана и тетради. Она и хотела бы что-то сказать, но не могла – так сильно стиснулись у неё от холода и пережитого потрясения челюсти, что мышцы лица, видимо, свело судорогой. Она помотала головой, потёрла кулаками нижнюю часть щёк и чуть слышно пробормотала:

– П-п-помогите. Х-х-холодно.

И снова ухватилась руками за живот и грудь.

– Смотри-ка, понимает. – Засуетилась пожилая женщина, по виду крестьянка. – Значит, русская. А мы думали, кто такая? Откудова?

– Ладно, мать. Веди-ка её в хату, – довольно грубо скомандовал мужчина, вероятно, её муж. – Не помирать же ей на улице! Отогрей её, ишь, как зубы-то стучат. И вот ещё, лекарства там у меня чуток осталось, дай уж что ли.

Он, сожалея о «лекарстве», махнул рукой и пошёл дальше по своим делам, а женщина подхватила Нату под руки и, охая, потащила её к видневшимся вдалеке домишкам.

Наталья, как она назвалась этим простым русским людям, проболела долго. И без того худенькая, она стала тощей, как былинка. Хозяева бедного домишки были неразговорчивы, но добры душой. Старушка переодела жиличку в своё тряпьё, далеко не новое, но добротное. Одежду больной она выстирала, высушила и положила стопочкой в ящике, называемом тумбочкой. Там же лежали «ценности», за которые Наталья цеплялась до последнего, пока не уснула, разогретая выпитой водкой и укутанная одеялами. Хозяева даже не поинтересовались, что лежит завёрнутым в тряпку в нагрудном кармане её куртки и тем более не открывали исписанную непонятными буквами тетрадь. Деньги, не пересчитывая, они тоже сложили в тумбочку – им и в голову не приходило поживиться чужим добром. А куском хлеба с сироткой, как они окрестили между собой больную девчушку, они и так всегда поделятся. А как же иначе? На том и земля держится.

Наталья, выздоравливая, стала понемногу с ними разговаривать. Помогала, чем могла, по дому. И даже деньги уговорила бабу Зою брать из своей тумбочки, не за какие-то услуги – упаси Боже! – а просто так, в качестве вклада в общее хозяйство. А как-то вечером, когда дед Захар ворчал, что опять беженцев караван прибыл, что и так полиция на них, приезжих, косо смотрит, особенно после того взрыва, Наталья спросила:

– Какого взрыва?

– Да дом-то, слыхала, в городе взорвали?

– Нет. А когда? – А у самой аж сердце зашлось, как у перетрусившего зайца.

– Давно уж. Разорвало, будто пороховой завод взлетел.

– И что – все погибли?

– А то.

– А может кто спасся?

– Чтой-то ты, Наталья, сегодня больно разговорчива. Интересно?

– Да нет. – Пожала она плечами и потупила глаза.

Дед Захар долго возился с выпиленной и теперь подгоняемой под нужный размер деталью для новой табуретки. А потом неожиданно продолжил разговор:

– Кто там был и сколько их – неизвестно. Говорят, иностранцы.

Наталья вскинула глаза, но промолчала. Дед Захар, видно, почувствовал немой вопрос.

– Кто говорит – немцы, кто – хранцузы. И сколько же их, всяких разных, в Харбин понаехало!

Он вздохнул и укоризненно покачал головой, видно, вспомнив о новоприбывшем караване беженцев. А Наталья так впервые услышала и поняла, где же на самом деле она находится.

К весне Наташа совсем оправилась. Повеселела, слегка округлилась формами. Уже не смотрелась измождённой и больной – молодость брала своё.

Сухощавость очень была к лицу ей – высокая, быстрая, приветливая. Хваталась за любую работу, правда выполняла всё как-то неумело, с оглядкой на бабу Зою – всё ждала каких-то указаний, даже выполняя что-то элементарное. Но ведь старалась – и старики были довольны ею, относились к ней по-отечески и приберегали её силы для летней страды. Даже делянку дорогих здесь сельхозугодий застолбили себе вдвое большую, чем в прошлом году, и теперь уже не жалели, что появился у них лишний рот – ведь дополнительная пара работящих рук способна не только прокормить небольшую семью, но и заметно увеличить достаток, ведь и спрос, и цены на продукты питания только росли и росли.

Уже два раза дед Захар брал её с собою в Харбин на базар. Они нагружали тачку, взятую напрокат у соседа, немудрёной продукцией, заготовленной дедом за зиму (в основном табуретки и самые разнообразные детские стульчики), и пешком шли в город. Там Наталья продавала «мебель», а дед Захар закупал провианта. Управившись со всеми делами иногда даже до обеда, они пили чай со свежими булками в местной чайхане и отправлялись в обратный путь.

На этот раз торговля шла хуже обычного. День был пасмурный, ветреный, «мебель» приходилось постоянно чем-то прикрывать от дождя, чтобы не попортить. А оттого и немногочисленные покупатели чаще всего проходили мимо.

Вдруг рядом с Натальей и дедом Захаром остановился какой-то военный. Сапоги его были начищены до блеска, из-под длинного плаща выглядывала добротная одежда. Ната почувствовала долгий и пристальный взгляд на себе, опустила глаза ещё ниже и медленно отвернулась от этого назойливого взгляда.

– Тебе что, мил человек? – Засуетился дед Захар, откидывая заскорузлый брезент, прикрывающий тачку с содержимым. – Наталья, товар-то покажи.

– Сейчас, деда. – Кивнула Ната и нехотя встала с табуретки, пододвинув её к неподвижно стоящему военному.

Он прикоснулся к её плечу и, пытаясь заглянуть ей в лицо, прошептал:

– Анастасия Николаевна?

Она вздрогнула и непроизвольно вскинула на него испуганный взгляд. Потом, замешкавшись, снова упёрла глаза в землю и затеребила дрожащими руками концы платка, закрывающего голову и плечи. Изменившимся голосом проговорила:

– Вы меня с кем-то путаете.

– Может быть. Но отчего ж вы так испугались?

– М-м-м… Вовсе и нет.

Она поборола в себе этот мерзкий страх, способный выдать её и разрушить так счастливо сложившееся вокруг неё в последние месяцы спокойствие, опустила руки и подняла на мужчину своё лицо. Он бесцеремонно оглядел её с головы до ног, а потом с ног до головы. При этом она больше даже не шелохнулась и не отвела, как ей казалось, равнодушного взгляда от этого свалившегося неизвестно откуда назойливого военного.

Но военному этот её взгляд показался не таким, каким представляла себе его Ната. Наоборот, эта её гордая осанка, это мастерски сыгранное спокойствие и равнодушие ещё больше заинтриговали его. Это было не просто равнодушие – царственное равнодушие к человеку, на много ниже её стоящему на ступеньках власти. Именно так он и расценил этот её взгляд, в свою очередь сам отвёл глаза и прокашлялся:

– Извините. Прошу Вас, извините.

Она, теперь уже и в самом деле спокойно и равнодушно, передёрнула плечами и обратилась к деду Захару:

– Да не купит он у нас ничего, деда. Только время Вы с ним теряете.

– Тс… – сердито прицыкнул не неё дед.

Но военный улыбнулся и заговорил теперь только с ним одним:

– Хорошие стулья, крепкие. Так почём отдаёте?

Дед кинулся расхваливать товар, доставал стулья, расставлял прямо по лужам и пытался своей услужливостью сгладить грубость «внучки».

– Я покупаю у Вас всё, – перебил его военный.

– Всё? – Не поверил своим ушам дед.

– Да, всё. Вон там мой денщик – видите, у машины? Помогите мне свезти всё туда. А деньги – вот, получите всё прямо сейчас.

Он достал пачку денег и вытащил оттуда несколько крупных купюр.

– Но… здесь слишком много. Я сейчас, сбегаю разменяю.

Военный остановил рукой уже развернувшегося бежать деда и улыбнулся:

– Не надо.

– Но…

– Не надо, я сказал. А лучше скажите-ка мне, дедушка, – слово «дедушка» он произнёс с иронией и, отойдя ещё немного вместе с ним и с «мебелью» от Натальи, склонился к самому его уху. – Кто она на самом деле?

– Кто? – Будто бы не понял дед. – Наталья-то?

– Да, да, Наталья. Ведь она тебе не внучка?

– Внучка, вот те крест. – Перепугался старый Захар, вообразив, что бравый вояка хочет позабавиться с его работницей, с таким трудом поставленной на ноги. – Я вам её в обиду не дам.

И даже всхлипнул.

– Ну что ты? Разве я похож на подлеца? – Сдвинул брови мужчина. – Понимаешь, понравилась она мне. Тихая, скромная, красивая. Да я её и сам пальцем не трону. Честное слово, и в мыслях нет ничего худого. Кстати, а ещё у тебя есть стулья?

– Есть. – Опешил старик, но в душе обрадовался. Ездить на базар теперь некогда, надо в поле выходить. А то, что заготовлено за зиму, ещё не продано – как бы в сарае не испортилось.

– Так я приеду, куплю.

– Правда?

– Конечно, мы как раз своё хозяйство расширяем. Адрес диктуй. В следующие выходные и подъеду. Но только уж теперь со скидочкой. Договорились?

Дед Захар отбросил всякие сомнения, продиктовал свой адрес, ещё и объяснил, как лучше на машине подъехать, и, довольный, отправился налегке, с пустой тачкой, к терпеливо дожидавшейся его Наталье.

Жизнь Наты переменилась. И планы относительно неё деда Захара – тоже. Николай Георгиевич, как звали офицера Белой армии, расквартированной временно в Харбине, оказался настоящим джентльменом. Он часто навещал бедный домишко в переполненном всяким сбродом сельском посёлке в пяти километрах от западной окраины города. Приезжал на машине, с денщиком, а иногда ещё и с одним-двумя солдатами. Не брезговал скромным угощением. Всегда выпивал чашку чаю и уважительно беседовал со стариками, пока их внучка не разольёт чай и, наскоро выпив свою порцию, не уйдёт в соседнюю горенку.

– Ну, пора. – После такого ритуала всегда откланивался Николай Георгиевич и вставал. – Служба.

Отведя старика в сторонку, всегда оставлял ему приличную сумму денег и тихо напоминал:

– Чтобы Наталья ни в чём не нуждалась. Одежда, обувь, еда… И никаких работ в поле. Понятно?

– Как не понять? Мы люди понятливые. Ни в чём ей нужды не будет.

Он семенил к порогу, провожая важного господина, без устали благодарил, а у самой двери шептал:

– Приезжайте, всегда рады. И… Наталья тоже рада.

Николай Георгиевич, хмыкнув, загадочно улыбался.

А через два месяца сделал старикам предложение, от которого они не смогли отказаться:

– Наш полк скоро выводится отсюда, а я … сами понимаете… привязался, не могу обходиться… в общем, люблю. И прошу руки Натальи.

Ната вскочила, вспыхнула:

– Ни за что. Деда, баб Зоя, умоляю, не делайте этого.

– Что ты всполошилась? – Огладил себя по бороде дед Захар, а сам, улыбнувшись, чуть заметно кивнул гостю. – Иди к себе, успокойся. Никто тебя насильно замуж не отдаст, не враги же мы тебе, только счастья твоего и желаем.

– Но я не хочу замуж! – Заломила руки Ната.

– Иди! – прикрикнул на неё дед, почуяв, что от его решения зависит теперь очень многое.

Николай Георгиевич ни слова не вставил в перепалку, вытащил из кармана красивую маленькую коробочку, явно приобретённую недавно в ювелирном магазине, и спокойно водрузил её посреди стола.

Наталья в нерешительности топталась, готовая расплакаться. Она чувствовала, что никто теперь, никто на всём белом свете, не способен защитить её от этого огромного мужика, вздумавшего приблизить её к себе. Деньги, передаваемые им за её спиной старикам, а теперь эта ненавистная коробочка, так и приковывающая к себе взгляды бедняков, никогда не державших в руках ничего подобного…

«Конечно, никто меня замуж насильно не отдаёт… так это здесь называется. Да, видно, уже давно всё за меня решили».

– Пойдём, милая, поплачешь, а потом благодарить будешь, – зашептала, обняв её сзади и подталкивая в другую комнату, бабка.

«Поплачешь? – удивилась про себя Ната. – Она предлагает мне поплакать и смириться? Поплакать и смириться? Мне?!»

Она гордо расправила плечи, смело поглядела этому самоуверенному полковнику в глаза и тихо отчеканила:

– Я за Вас замуж не пойду.

Бабка аж поперхнулась, в испуге прикрыв свой беззубый рот обеими руками. Но Николай Георгиевич не обиделся. Наоборот, он казался необычайно довольным. Он с восхищением посмотрел на тоненькую девушку в скромном платье с сухими горящими глазами, от которой будто исходило некое сияние.

– Не смею настаивать, Наталья Захаровна. Лишь позвольте надеяться. На будущее. Обещаю Вам, что никогда не совершу по отношению к Вам ничего против Вашей воли. Я люблю Вас и предлагаю Вам жизнь более достойную Вашего нынешнего существования.

Она впервые с интересом взглянула на него. Нет, он не притворяется. Он действительно относится слишком почтительно к ней, чтобы выкупить её у стариков в качестве ничтожной содержанки. Может быть, он в самом деле влюблён? Может быть, его чувства искренни? Может быть, это судьба?

– Вы в опасности, и я лишь предлагаю Вам свою помощь, – продолжил Николай Георгиевич. – Поверьте, я никогда не сокращу дистанцию, отделяющую Вас от всех остальных по праву рождения. Согласитесь на замужество лишь для виду, и я сделаю всё, чтобы вырвать Вас из сетей, вновь опутывающих Вас. Доверьтесь офицерской чести преданного и любящего сердца. (франц.)

Нату объял ужас – неужели опять вокруг неё нависла опасность? Она похолодела внутренне, но внешне оставалась спокойна. Она искала взгляда странного полковника, кое-как изъяснявшегося по-французски, чувствовавшего, кем она является на самом деле, и посмевшего сделать ей дерзкое предложение.

Но полковник низко опустил голову и только ждал. Ему едва удавалось сдерживать радостное самодовольство по поводу собственного остроумия – как же он вовремя сообразил перейти на французский язык! Он был почти – на 99 % – уверен, что перед ним находится чудом объявившаяся здесь великая княжна Анастасия, младшая дочь расстрелянного почти год назад русского царя. Официально жениться на ней он, конечно же, не собирался, тем более где-то далеко в России у него осталась жена и ребёнок. А вот сделать её своей любовницей, послушной игрушкой…

– У меня нет выбора? – тихо спросила Ната. (франц.)

– К сожалению. – Кивнул головой полковник и лишь теперь, справившись с охватившей его волной радости, поднял взгляд. (франц.)

Ната вздохнула, обвела глазами остолбеневших от прекративших вдруг понимать человеческую речь стариков, улыбнулась им и сказала:

– Я согласна.

Переезд состоялся в тот же день. Николай Георгиевич оставил старикам пачку денег, впрочем, довольно тоненькую, и потихоньку предупредил, чтобы никому о своей внучке не говорили ни слова и вообще забыли о ней.

Наталья с небольшим узелком выскользнула под покровом опускающейся ночи из бедного домика и устроилась на заднем сиденье дребезжащего автомобиля. В узелке среди нескольких платьев был спрятан драгоценный турецкий талисман, а также мятая, с подтёками крови и с записями на непонятном языке тетрадь спасшего её от страшного взрыва неизвестного человека. Она тогда не успела спросить даже его имени, но выполнила его предсмертную волю – забрала для расшифровки талисман и тетрадь. Второпях просмотрев тетрадь сразу после своего выздоровления у приютивших ее стариков, Ната ничего не поняла и вновь спрятала её подальше. Теперь же, переезжая к Николаю Георгиевичу, она забирала свои реликвии.

Возбуждённый удачно закончившейся сделкой, полковник сел на переднее сиденье и скомандовал шофёру ехать.