Текст книги "Боги богов"

Повинуясь знаку, генерал потащил дикарку за дверь, где ждали четверо лично им отобранных бойцов, самых сильных и умелых.

«Возможно, – подумал Марат, – для укрепления боевого духа мне придется самому казнить нахальную ведьму. Если она так сильна в рукопашной драке, мы сразимся с ней. Один на один. В присутствии народа. Созовем и знать, и беднейший охлос из грязных кварталов. Пусть люди города видят, что Владыка по-прежнему непобедим».

Он встал с постели и медленно прошелся по опочивальне: настоящий полубог, повелитель мира, косы туго заплетены и смазаны жиром тюленя, грудь и плечи натерты маслом чихли, в ноздре кусочек благовонного дерева фаюго, на запястьях побрякивают медные браслеты, по восемь на правой и левой длани; жаль, нет зеркала – иногда по утрам ему казалось, что он похож на главного злодея из культового подросткового фильма «Тиран тысячи планет».

Они смотрели его вдвоем с Юлой в дешевом стереозале на окраине Нового Вавилона, столицы пятого протектората Патрии. Как многие богатые девушки, Юла обожала развлечения для бедных.

Марат усмехнулся. Прошло больше семи лет. Юла, конечно, уже замужем. Может быть, и детей родила. Супруг, разумеется, – весьма и весьма положительный молодой человек, а не угонщик звездных кораблей. Занимается, наверное, каким-нибудь непыльным бизнесом, вроде инвестиций в гиперборейские глубоководные рудники. Если бы я вдруг смог перенестись через миллионы парсеков и сказать ей, что каждый год беру себе новую жену, выбирая лучшую из примерно восьми десятков соискательниц? Как бы отреагировала сверкающая космополитка? Скорее всего рассмеялась бы. Да. В любом случае она бы меня поняла.

Пять жен – и ни одна ничего не понимает. И вот, спустя семь лет после приземления на Золотой Планете, спустя пять лет после того, как Хозяин Огня, верхом на боевом носороге, вышел на берег океана, из ниоткуда появилась женщина, умеющая говорить на всех языках местной цивилизации, и эта женщина понимает Марата.

Что теперь делать Марату, бывшему курсанту Пилотской академии, бывшему угонщику лодок, бывшему осужденному преступнику, ныне Хозяину Огня и Владыке Города-на-Берегу?

Это просто. Идти к Жильцу за советом.

3

По ночам он купался. Регулярно, в любое время года. Даже в сезон штормов.

Ночные часы выбрал не от хорошей жизни: во-первых, после захода солнца вода становилась заметно прохладнее, а во-вторых (и в-главных), люди Города не должны видеть своего повелителя голым, мокрым и фыркающим от наслаждения.

Повелитель осиян славой и наполнен силой, он одновременно обнажен и облачен в одежды, ему неведомы ни холод, ни жара, ни стыд. И последнее: он никогда ничем не наслаждается, ибо повелевает.

Сразу после заката Город засыпал, но среди четырнадцати (если верить результатам переписи) тысяч его жителей находились, конечно, всевозможные полуночники, главным образом, влюбленные юноши, разного рода мечтатели, а также воры. Марат не стремился оставаться незамеченным, и многие аборигены видели огромную, завернутую в кожаный бурнус фигуру, безмолвно скользящую меж хижин. Однако вряд ли кто-то сумел угадать в черном гиганте самого Владыку. Для жителей Золотой Планеты пять лет – большой срок. Житель Золотой Планеты в семь лет вступает в репродуктивный возраст, а в двадцать пять – умирает глубоким стариком. Народ привык, что Владыка незрим и очень редко спускается с вершины Пирамиды, а если спускается, его сопровождают генералы в сверкающих доспехах, жрецы и жены; в такой момент простолюдину положено цепенеть от ужаса и восторга.

Владыка всемогущ, и сила знания исходит от него.

А закутанный в плащ гигант – это, разумеется, дух волны, ищущий жертву, или мать тюленей, которая, согласно древней легенде, в самые темные ночи всплывает из океанских глубин и выходит на сушу в облике женщины с восемью сосцами, чтобы оплакать своих детей, пойманных и убитых людьми берега.

Марат прошел мимо забора, защищающего гордость и основу благосостояния Города – медеплавильни и кузнечные мастерские. Оба стражника, охранявшие ворота главного цеха, крепко спали, лежа на земле и положив головы на собственные предплечья. Марат осторожно вытащил у обоих ножи, отошел на десять метров в сторону, закопал в песке. Завтра Хохотун сурово накажет дураков, но не казнит, даже не выгонит. Казнить и выгонять бессмысленно. В Городе четырнадцать тысяч жителей, из них около двухсот взрослых самцов охраняют порядок на улицах, Хохотун и Муугу лично производят отбор; на место отчисленного стража всегда можно взять другого, но этот другой будет столь же незадачлив. Покажи ему жареный живот черепахи или спелую девку с подведенными углем глазами – тут же забудет о службе и приказах начальства. А в обмен на плод черной пальмы маму родную продаст.

За мастерскими начинались чистые кварталы – действительно вполне приличные с санитарной точки зрения, если бы не запах, исходящий от рабов, вполвалку спящих в загонах. Рабы стоили дорого, их владельцы предпочитали держать свою собственность рядом с жильем, пристраивая загоны вплотную к спальням.

Владыка Города-на-Берегу старался не вмешиваться в вопросы рабовладения. Так повелось издревле, с самых первых дней существования Города.

Конечно, Марат запретил бы работорговлю. И торжественно объявил всех двуногих прямоходящих свободными от рождения. И отлил бы эти слова в металле, и самолично установил бы на каждом перекрестке Города обелиски из чистого мрамора, и высек бы на том мраморе слова о великой свободе для всех и для каждого на все времена.

Он лично расстрелял бы разрывными зарядами любого работорговца и рабовладельца, не пожалел бы собственных генералов, и старых воинов, и жрецов; он сделал бы это и еще многое другое, если бы хоть в одном известном ему языке Золотой Планеты имелось слово «свобода». Ни на равнине, ни в горах, ни на берегу океана, от севера до юга, ни одно наречие, ни один диалект не содержал такого понятия.

Здесь каждый дикарь делал, что хотел, подчиняясь только собственным инстинктам или же – в редких случаях – приказам племенного лидера. Аборигены действительно были свободны от рождения, им незачем было выделять идею свободы и придумывать для нее специальное слово.

Первыми рабами стали горные людоеды, полуживотные, не знающие огня и не способные к абстракциям, их ловили в горах и одомашнивали, обучая простейшим навыкам, вроде переноски камней. Потом – примерно на третьем году правления – Марат с изумлением обнаружил, что среди рабов появляются вполне культурные сыновья и внуки рыболовов. Он допросил Хохотуна, тот сделал вид, что не понял вопроса. Наверное, потому, что сам был крупнейшим рабовладельцем Города. Зато Митрополит, получив задание, спустя сутки доложил, что многие мужчины и женщины без больших сомнений продают в рабство лично себя, а чаще – своих детей. Известны случаи, когда в неволю уходили целыми семьями. Один охотник за кальмарами из сильного и многочисленного южного рода жачцмего, что переводилось как «дочери зеленой пены великого шторма», продал за тридцать черных бананов собственную жену и сыновей.

Выслушав жреца, Марат вызвал стражу и приказал казнить не только самого пожирателя кальмаров, но и прочих участников сделки. А вечером того же дня рассказал Жильцу и выслушал про себя много нового.

– Кретин! – смеялся Жилец. – Зачем лезешь? Если папуас хочет стать рабом, он найдет способ. Сегодня ты запретишь – завтра он опять попытается. Если всё происходит полюбовно, не мешай. Естественный процесс, ничего удивительного…

Марат захотел взять изображающую его самого статуэтку из дерева зух, не поддающегося обработке каменными орудиями, и ударить старого вора по шишковатому лбу, но привычно сдержал гнев.

Владыка никогда не гневается, ибо это смущает разум.

– Нет, старик, – спокойно ответил он. – Ты меня не убедишь. Я пролетел весь обитаемый Космос, я убил и сжег пять сотен дикарей. Мои носороги вытоптали тысячу миль океанского берега. Я был культурным человеком, пилотом, а стал вшивым императором вшивых подданных. Я жру черные бананы и объясняю своим женам, что такое эпиляция. Я не собираюсь просто так смотреть, как мой народ разделяется на рабов и хозяев.

– Эх, – простонал Жилец. – Дурень… Не хочешь – не смотри. Всё случится само собой. И еще одно: не надо говорить со мной, как с папуасом, понял? – Старый вор повысил голос. – «Мои носороги»… «Мой народ»… Заткнись. Или перережь мне глотку. Но чтоб я этого больше не слышал.

В тот вечер они долго кричали друг на друга, Жилец в сотый раз пообещал Марату, что взорвет мину в голове, а Марат в сотый раз пообещал Жильцу, что задушит его. Потом, в полночь, сидя на подоконнике опочивальни, в попытке успокоить нервы бывший пилот долго расстреливал зажигательными ракетами зеленое небо.

В Городе было три чистых квартала. У самого подножия Пирамиды в просторных глинобитных особняках жили старые воины: овеянная славой и почестями гвардия. Пятнадцать охотников: те, с кем Владыка пересек горы и завоевал побережье. Чуть дальше обосновались металлурги: лично Маратом созданный элитный класс рудознатцев, кузнецов и ремесленников – пионеры нового, железного века, умеющие изготавливать ножи, мечи, защитные доспехи, посуду и украшения. Третий район населяли бизнесмены, их территория была обширна и неоднородна. Богатые коммерсанты и те, кто имел заслуги перед Владыкой, селились рядом с Пирамидой, их менее зажиточные коллеги – дальше, и по мере приближения к берегу чистый торговый квартал постепенно превращался в скопище харчевен, ночлежек и воровских притонов – несмотря на поздний час, в иных окнах, занавешенных рыбьими шкурами, можно было различить слабые полоски света. Здесь делили украденное.

Марат подобрал увесистый камень и запустил в одно из окон. Невидимый мужчина сдавленно ахнул, невидимая женщина бешеным шепотом приказала заткнуться и пожелала кому-то всю жизнь сосать крабьи кости; свет исчез, воцарилась тишина.

В решении проблемы преступности Марат рассчитывал на Жильца (а на кого еще?), но крупно ошибся. Когда покоренные племена обжились на новом месте и стали возникать первые конфликты по поводу дележа мест для рыбной ловли, Владыка задумался о создании кутузки и простейшего уголовного кодекса. Пошел к Жильцу за советом и был изумлен, когда легендарный вор мрачно заявил, что думать о создании тюрьмы может только такой имбецил, как Марат, а уголовный закон должен предусматривать одно-единственное наказание для любого преступника, а именно: смертную казнь.

– Построишь тюрьму – сам не рад будешь, – сказал он, оглушительно чавкая (наложница кормила его черепашьей печенью). – Никаких тюрем, уяснил? Преступлений много – наказание одно. Смерть. Вот тебе весь кодекс. Другого не надо.

Марату казалось, что великий негодяй, отсидевший в тюрьмах десятки лет, прошедший гиперборейскую полярную каторгу и знаменитую пенитенциарную общину Новая Колыма, предложит создать где-нибудь на отдаленном островке комфортабельное заведение с хорошим питанием и мягким режимом. Но Жилец твердо стоял на своем: любого нарушителя порядка следует физически ликвидировать, даже если речь идет о мальчишке, укравшем из соседней хижины ожерелье из ракушек.

Владыка Города решил не спорить с Великим Отцом, а доказать правоту делом. В первые месяцы войны в предгорьях на северо-западе обнаружили пещеру, каменный мешок, – спуститься и выбраться из нее можно было только посредством веревки; там и учредили изолятор для правонарушителей. Сейчас в городской тюрьме сидели около ста пятидесяти дикарей, женщины и мужчины содержались вместе, еду арестантам носили жены и мужья, что касается бессемейных – формально их содержали матери родов, а что и как происходило на практике – Марат не интересовался. В общем и целом принципы гуманизма были соблюдены, а о деталях можно позаботиться потом, и если какой-то бессемейный уроженец рода хушцгро, зарезавший соседа костяным ножом из-за шкуры тюленя, не получает пропитания – пусть сам думает, как быть.

Женщин сидело много больше, чем мужчин.

Грязную часть Города он обошел стороной, вдоль канавы дураков. Вонь была почти невыносима, но Марат только сплюнул. Удивительно, что сладкое может смердеть так отвратительно.

Когда-то, во времена строительства, здесь бежал извилистый ручей; Владыка лично распорядился расширить русло и превратить его в ров для сброса нечистот и пищевых отходов. Идея казалась ему остроумной и даже гениальной. В конце сезона штормов с предгорий обильно шла дождевая вода – двигаясь по рву, она выносила помои в океан. Кроме того, клоака естественным образом делила Город на чистую и грязную половины. Когда Марат придумывал это, он казался себе Соломоном. У бедных своя жизнь, у богатых – своя, но мусор и фекалии общие. Сытые и голодные, толстосумы и голодранцы встречаются возле общей сточной канавы и всегда могут убедиться, что их дерьмо имеет одинаковый запах.

Когда он опомнился, было поздно. Обитатели чистого Города уже ненавидели тех, кто живет в хижинах. Те отвечали взаимностью. Смрадная траншея длиной в три километра погубила все надежды Марата на мир. Нельзя проповедовать добро и гармонию, заставляя людей нюхать дерьмо. Нельзя отделить чистых от грязных при помощи сточной канавы. Чистых от грязных вообще нельзя отделять, это могут сделать только они сами. Марат приказал засыпать ров, его воля была мгновенно исполнена, но ничего не изменилось: широкую полосу зеленого песка раз и навсегда прозвали канавой дураков, и ежедневно тысячи аборигенов приходили сюда справить нужду и таким образом выразить свое презрение к обитателям противоположной стороны.

Город-на-Берегу в плане выглядел как неправильный треугольник, Пирамида Владыки была вершиной, максимально отдаленной от океана, по мере приближения к воде число хижин, навесов, кострищ и тюленьих черепов, красующихся на вбитых в землю кольях, увеличивалось. Марату пришлось около часа шагать вдоль берега, чтобы найти уединенное место с чистым песком, где можно было войти в воду, не боясь наступить на рыбьи кости или обломки черепашьих панцирей.

Океан кормил девять его подданных из десяти. Последнего, десятого, кормили девять предыдущих. Сейчас, глубокой ночью, когда Пирамида была не видна, а горящий на ее вершине факел можно было принять за свет одной из четырех лун, ничто здесь не напоминало о существовании Города, и его Владыки, и воинов в медных нагрудниках, и боевых носорогов, и законов, и жрецов, и храмовой школы, и пещерной тюрьмы.

«Может быть, я рано назвал городом это скопище вигвамов, – подумал Марат. – Эту рыбацкую деревню, растянувшуюся на десяток миль. Нет никакого города, нет единого народа, каждая община живет отдельно от прочих и кормится на своем отрезке берега, не подпуская чужих».

Он разделся и вошел в воду. Вокруг немедля засуетились десятки рыбок-щекотунов, мягкими губами стали объедать с кожи мельчайшие частицы пота.

Для ночных купаний имелась еще одна причина. Владыка плавал очень хорошо, но все-таки много хуже, чем его подданные. Рыболовы проводили в воде почти всё светлое время суток. Покорить их было гораздо легче, чем дикарей равнины – те хотя бы умели быстро бегать. А широкоплечие обитатели побережья перемещались по суше медленно и неуклюже, вне воды они только ели и спали, зато в воде становились ловкими, замечательно скоординированными убийцами, и на прибрежном шельфе не было твари, которую они не умели бы поймать и сожрать. Взрослый охотник в одиночку забивал трехсоткилограммового красного тюленя, зверя сильного, жестокого и выносливого; мясо его не годилось в пищу, за исключением печени; зато выдубленная шкура считалась основным строительным материалом, из нее делались стены и кровли хижин.

Марат плавал почти до рассвета, но не устал. Чтобы утонуть в плотной, очень сладкой воде, нужно было постараться. Волна была слаба и полога, внешние угрозы тоже отсутствовали: крупные хищники – коралловые угри и драконы-амфибии – в это время года уходили далеко за риф, на глубокую воду, чтобы там в относительной безопасности произвести на свет потомство.

Сами дикари пренебрегали открытым океаном, считали глубокую воду территорией, бесперспективной с точки зрения охоты. Даже вполне надежные парусные лодки – первую им подарил Владыка – использовали только для каботажа. Марат всё ждал, когда в Городе появится свой Колумб, которому наскучат походы вдоль берега, и в прошлом году дождался: согласно доносу Митрополита, молодой рыбак по имени Хацзоха, сын небедного ловца моллюсков, построил катамаран и вознамерился пересечь океан, чтобы достичь обратной стороны мира. В конце сезона штормов, когда ветер подул с берега, смельчак отплыл курсом на восход. С тех пор его никто не видел. К сожалению, Владыка узнал все подробности задним числом, уже после того, как у входа в дом Хацзохи-старшего появился знак траура: воткнутая в землю рыбацкая острога с насаженным на нее тюленьим черепом. По старому обычаю, любой мужчина, не вернувшийся из океана в течение месяца, считался погибшим.

Других отважных путешественников не нашлось.

Мало было людей искусства, художников, танцоров и музыкантов, мало изобретателей и прочих чудаков. За пять лет в Городе не появилось ни одной серьезной технической новинки. Рыболовы не додумались даже до плетения сетей, хотя неплохо умели шить, используя в качестве нитей собственные волосы. Два года назад Марат хотел подарить им сеть, но передумал. Береговые аборигены и так жили вполне сыто. Гораздо более сыто и благополучно, нежели равнинные. Избыток пищи мог привести к стагнации, а Марат, как всякий правитель, желал своему народу в первую очередь прогресса, а не изобилия. Да, его народ редко порождал талантливых инженеров и рисовальщиков, но, может быть, Владыка слишком многого хотел от своего низкорослого, грязного, неловкого, бесцеремонного и бесконечно наивного народа.

За час до восхода солнца, когда две из четырех лун уже коснулись линии горизонта и небо от воды отделила тонкая, словно игла, серебристо-лиловая линия, предвещавшая ясный безветренный день, Марат вернулся туда, где жил пять с половиной лет. Тем же путем: сначала в обход грязного города, потом через чистые кварталы – и наверх. Не по главной церемониальной лестнице, а по узкой служебной, с западной стороны Пирамиды.

В запретных комнатах было свежо и тихо. У входа в спальню на каменном полу, обхватив руками колени, сидела Нири, личная сиделка и любимая подруга Жильца. Когда Владыка вошел, она вскочила и быстро вытерла ладонью заплаканное треугольное лицо.

– Он… хочет, чтобы Владыка пришел к нему, – прошептала она.

Нири стала служанкой в возрасте шести с половиной лет, в самом начале половой зрелости, и была доставлена через горы вместе со своим патроном. Четыре носорога тащили волокушу с капсулой, а Нири шла следом. Сейчас она превратилась во взрослую молчаливую женщину, перенявшую у Жильца манеру презрительно кривить губы. Влияние ее на вершине Пирамиды было огромно. Нири помыкала камердинерами, массажистками, танцовщицами, поварами и заплетальщицами кос. Дворцовую охрану Хохотун подбирал тоже с учетом мнения любимой наложницы Великого Отца. Митрополит боялся ее как огня. Береговых аборигенов Нири презирала и принципиально разговаривала только на священном языке равнины. Когда она спускалась в Город, чтобы лично отобрать свежих моллюсков к столу Великого Отца, к ней прикрепляли толмача и двух самых крепких воинов.

– Я тебя понял, – ответил Владыка. – Теперь иди, или я убью тебя.

Нири опять залилась слезами, однако Марат с удивлением понял, что она не расстроена, а скорее наоборот, счастлива. И даже, может быть, переживает восторг.

– Он сказал, надо сейчас, – на пределе слышимости произнесла она.

Марат не ответил, потянул на себя дверь из дерева зух, не под-дающегося обработке каменными орудиями, прошел в опочивальню. Дверь он сделал сам, она весила триста килограммов, ни один уроженец Золотой Планеты не мог в одиночку отодвинуть тяжелую створку. Даже Хохотун, приходя с докладами, всегда брал с собой двух ординарцев.

Обойдя свое огромное ложе, Марат откинул плотные занавеси и открыл еще одну дверь, столь же прочную и надежную, как первая. Здесь, в самом дальнем зале дворца, обитал Жилец. Капсула была встроена в здание так, что никто не мог увидеть ее снаружи. Три года назад, когда стометровый холм из камней был насыпан, шесть носорогов втащили священный Черный мешок на его вершину, и только потом Владыка приказал приступить к возведению стен резиденции.

Биом сильно постарел и ссохся, системы безопасности давно не действовали, вся энергия выдохшихся аккумуляторов расходовалась на поддержание основных функций утробы. Жилец подключался к медицинской аппаратуре на несколько часов в неделю, остальное время проводил в своей комнате. Он сильно похудел, и Марат в одиночку переносил его с места на место.

Сейчас бывший гениальный преступник лежал, глядя в потолок.

И пел.

От удивления Марат замер у самого входа и даже спиной придержал дверь, чтобы петли не заскрипели.

Судя по всему, песня была особенная, какой-то древний уголовный фольклор: простой, с примитивными рифмами рассказ о том, как беглый преступник идет по местности, не тронутой цивилизацией, мимо рудников, где добывают драгоценные металлы, потом на украденной лодке пересекает некий обширный водоем и встречает собственную мать; женщина объявляет герою, что его отец скончался, а родной брат осужден за преступление и отбывает наказание на каторге.

На старом русском это звучало необычно: «кандалами звенит».

Жилец пел негромко, но складно, и мелодия в его исполнении выходила печальная, необычная и красивая.

Марат ощутил стыд. Семь лет он провел вместе со стариком – и ни разу не спросил его о родственниках, а ведь у Жильца тоже были мать и отец.

Великий вор поднял голову и прохрипел:

– А! Явился, полубог херов!

Марат молча закрыл дверь на засов.

– Подойди-ка, – велел Жилец.

Марат приблизился.

– Палец, – сказал Жилец. – Средний, на правой руке.

– Что с пальцем?

– Дотронься. Где розовое мясо.

Старик показал глазами. Марат коснулся изуродованной первой фаланги, в том месте, где у обычных людей растет ноготь. Жилец дернул головой и захохотал.

– Есть! – крикнул он. – Есть! Я чувствую! Потрогай, потрогай! Сильнее нажми! И указательный тоже!

Марат нажал сильнее. Жилец выругался столь длинно и громогласно, что Владыка Города-на-Берегу на миг забыл о своем статусе полубога и снова сделался юным угонщиком космических яхт, наивным арестантом пересыльной тюрьмы Девятый Марс.

– Поздравляю, – искренне сказал он.

– Благодарю, – церемонно ответил старик. – И за то, что пришел, тоже.

– Только два пальца?

– Да. Указательный и средний, на правой. Остальное – по нулям. Но это только начало, согласен?

– Наверное, – осторожно сказал Марат. – Надо сделать обследование.

– Сделаем, – возбужденно проскрежетал Жилец. – А пока присядь и дай мне пару бананов.

– По-моему, ты уже обожрался бананов.

– Заткнись. На моем месте ты бы тоже обожрался. Расскажи мне про аккумуляторы. Там что-нибудь осталось?

– Хороший вопрос, – Марат подумал, соврать или сказать правду, решил, что раз у старика сегодня хороший день, правда будет уместнее. – Осталось семь процентов зарядки. Если включать, как раньше, раз в неделю – у нас есть примерно год. Солнечные батареи давно подохли, но я сегодня же постараюсь оживить…

На самом деле последняя фраза все-таки была ложью. Поверхность биома давно мумифицировалась, о починке батарей не могло быть и речи.

– Постарайся, сынок, – сказал Жилец. – Постарайся. Семь процентов – это смешно… Но мне… – старик сглотнул, и яростная гримаса исказила серую физиономию, – мне нужен хотя бы один палец. Один палец! Клянусь, мне хватит одного пальца, чтобы трахнуть эту планету.

Марат удержался от вздоха и твердо ответил:

– Верю.

Жилец скосил глаза на свою ладонь. Она почти полностью высохла, дряблая кожа немного напоминала стенки капсулы; парализованный злодей истлевал, но слишком хотел жить и действовать, его глаза смотрели слишком ясно, и голос был слишком силен и упруг. «Может, он сходит с ума, – подумал Марат, – и у него осязательная галлюцинация? Или, наоборот: техника сотворила чудо, и через месяц паралитик встанет на ноги?»

– Давай банан, – приказал Жилец. – Вон тот. С гнилым боком. Подгнившие вставляют лучше. И сам тоже угостись…

– Нет, – возразил Марат. – Мы договаривались. Пусть Нири кормит тебя бананами. А я не буду. Сторчимся оба – кто будет править народом?

– Черт с ним, с народом, – небрежно сказал Жилец. – Главное не народ, а Фцо. Я всегда про него помнил. Можешь мне поверить, сынок. Семь лет прошло… Когда хребет сломался – думаешь, я расстроился? Ничего подобного. Я знал, что надо подождать. Я полжизни в тюрьмах, я ждать умею. Семь лет ждал, чтоб у меня два пальца починились. Надо будет – еще семь лет подожду. Это моя планета. Меня сюда привела моя дорога. Смотри – ко мне вернулась чувствительность. У меня могла ожить нога, или спина, или задница – но ожило розовое мясо! Это, по-твоему, случайно?

– Нет, – сказал Марат.

– Правильно! Это знак. Ничего нет, а розовое мясо – есть! Скоро что-то произойдет. Или уже произошло. Если началось, если пошла движуха, если в одном месте что-то случилось, значит, в другом месте тоже случится! Скоро что-то будет, поверь. Что-то будет… А теперь дай мне банан. Только сначала возьми… вон там чашечка, а рядом палочка, опусти палочку в чашечку и капни на банан два раза… Это желчь местной твари, Жидкий Джо называл ее иглозубой жабой…

Марат исполнил просьбу, подавив мгновенное желание поддержать старика, проглотить вместе с ним два-три скользких комка пресной слизи, чтоб спустя десять минут потерять ощущение собственного тела, слиться с природой, позабыть о страхах и заботах, расслабиться. Заторчать. Отъехать. Разница между ним и Жильцом состояла в том, что Марат глотал бананы в одиночку, за закрытыми дверями, даже от жен скрывал – а старый урка ничего ни от кого не скрывал.

– Значит, – спросил Марат, – Жидкий Джо и на берегу побывал?

Жилец фыркнул.

– Он был умнее нас. Тоже начал на равнине – но быстро понял, что возле моря веселее. Бананы на равнине, жаба на берегу, смешиваем одно с другим – получаем вещь…

Марат вдруг вспомнил и понизил голос:

– Вчера в Городе поймали бродягу. Женщину.

– Знаю, – небрежно ответил Жилец. – Нири всё рассказала. Сумасшедшая ведьма. Проповедует насчет Узура. Убей ее.

– Как скажешь. Но сначала… тебе бы не повредило с ней поговорить.

– Не хочу ни с кем говорить! – сварливо воскликнул старик. – Хочу, чтоб ты отнес меня в утробу и врубил технику. На полную мощность. Почини батареи. Придумай что-нибудь. Паровую машину, электричество, мне плевать… Найди, где взять энергию. Почини меня, и мы устроим такое, что космос наизнанку вывернется!

Марат помолчал. Перед глазами возникла синяя пустыня Девятого Марса, мертвая, как кожа старика, и огромные мускулистые мужчины, которых Жилец одной рукой швырял в пространство.

– Эта бродяжка… – сказал он. – Когда ее брали, она четверых лучших бойцов покалечила. Потом ее пытали, а наутро всё зажило.

Жилец побледнел.

– Повтори.

Марат повторил, но не успел закончить фразу.

– Сюда ее! – заорал великий вор. – И чтоб никто ее пальцем не трогал! Чего стоишь? Иди! Быстро!