Текст книги "Боги богов"

4

Муугу скалил зубы, словно собирался спеть неприличную песенку. Марат подумал, что благополучная жизнь изменила генерала и внутренне, и внешне. Нет, он не стал высокомерен, или груб, или небрежен в речах, не заплел волосы в косы и не научился вставлять в ноздрю веточку фаюго, но почти всё время улыбался, даже когда приносил плохие новости; и это было не добродушие – Муугу никогда не был добрым и не отличался особой душевностью, – он был весел, поскольку, приходя в Город, видел вокруг себя только распад.

Чтобы выплюнуть комок жевательной коры, маленький убийца деликатно отошел в сторону от костра, потом сел у самого огня, вытер ладонью коричневые губы, наклонился к самому уху Марата и прошептал:

– Он ушел. Опять.

Марат не удивился, кивнул.

Кроме них, никого не было возле маленькой хижины, стоявшей у самого края прибрежной песчаной полосы, и шум прибоя вполне исключал всякую возможность подслушивания, но генерал продолжал говорить очень тихо, сопровождая сказанное игрой выгоревших бровей и ухмылками, то юмористическими, то презрительными:

– Мы почти взяли его. Однажды мы даже видели дым его костра. Потом упали туманы, двое моих солдат умерли от лихорадки… И мы остановились. Ты сам так велел… Ты сам приказал: если не догоним до начала сезона туманов, надо возвращаться…

– Ты всё сделал правильно.

Муугу кивнул, он всегда делал вид, что похвала его не трогает.

– Мы найдем его, – весело произнес он. – Мы знаем, как искать. Он режет горцев. Мы каждый день находили мертвого горца. Все убиты одним и тем же мечом. Мы шли по следу из трупов, он сам облегчал нам погоню…

– Не ошибись, – сказал Марат. – Это может быть уловка. Хитрость. Ложный след, понимаешь? Он умнее нас.

– Был, – ответил генерал. – Сейчас уже нет. Если бы он был умнее нас, тогда не мы гнались бы за ним, а он – за нами… Мы найдем его. Он идет на юг, в пустыню. Он не боится пчеловолков.

– Боится, – возразил Марат. – Но твоих воинов он боится больше.

Муугу оскалился.

Он гордился своими воинами.

Все солдаты карательной команды были сыновьями женщин, убитых Отцом. Их не надо было подгонять. Если бы не приказ прекратить погоню в первый день сезона туманов, они шли бы за целью до самой пустыни и дальше. Они желали мести. Каждый оспаривал у других право первым намотать на локоть кишки Великого Отца. Их не пугали ни ледяные ветры, ни туманная лихорадка, ни узкие ущелья с отвесными стенами, поросшими травой хцт, откуда в лунные ночи бесшумно взлетали снежные филины, умеющие сталкивать жертву в пропасть внезапным хриплым криком и яростным блеском красных глаз, ни даже горцы, в последние месяцы регулярно нападавшие на хорошо охраняемые торговые караваны.

В который раз Марат с тоской подумал, что горцы – его главная неудача.

Семь тысяч рабов были освобождены сразу, в первые же сутки после того, как Владыка Города объявил себя исполнителем воли Матери Матерей и лично возглавил операцию по принуждению к свободе. Каждому рабу разрешили взять из дома хозяина столько пищи, сколько он может унести в обеих ладонях и в зубах. Северяне ушли сразу, общей группой, не оглядываясь. Местных – добровольно продавших себя – выдворяли насильно. Когда бывшие хозяева пинками гнали невольников из загонов, многие отчаянно сопротивлялись.

Но хуже всего, да и позорнее, если называть вещи своими именами, получилось с горцами. Орда в три с лишним тысячи косматых троглодитов, плохо приспособленных к осмысленной деятельности, оккупировала южное предместье, начались кражи, потасовки, ночами слышались невыносимые голодные завывания множества глоток (судя по переливам, демонстративные). Днем горожане боялись выпустить на улицы детей. Когда бывшие невольники окончательно оскотинились и стали жрать друг друга, Марату пришлось сформировать – опять же, только из добровольцев – особую команду и отогнать стадо волосатых бесов на голый песок, за несколько миль от городской черты. В конце концов родовая память взяла свое, и почти все горцы, кроме самых больных и старых, вернулись в естественную среду обитания. Но вести образ жизни предков уже не захотели. Большая часть постепенно употребила в пищу собственных собратьев, а самые умные и озлобленные организовались в банды и стали совершать набеги на западную окраину Города и ближние деревни. Ущелья стали смертельно опасны, торговля с равниной зачахла.

Однако была и польза. В горы перестали ходить не только бродяги, но и рудознатцы. После того, как двое самых опытных добытчиков медного сырья пропали без вести, экспедиции за самородками прекратились, Марат объявил кузнецам, что теперь для них нет работы, и закрыл цеха.

Сейчас он хлопнул генерала по предплечью и велел:

– Иди.

Муугу тут же встал.

– Послезавтра, – добавил Марат, – пойдешь в горы, на Большую тропу. Надо встретить караван. А завтра отдыхай.

Генерал сунул пальцы в наплечный кошель, вытащил новый кусок жевательной коры. Блеснул зубами.

– Я не устал.

– Тогда, – сказал Марат, – вот еще кое-что… Выбери двоих, самых спокойных и умных. Пусть идут на юг, из деревни в деревню. Пусть ищут девушку из рода тлиу. Ей должно быть шесть или семь лет…

– Тлиу – мертвый род, – сказал Муугу, снова улыбаясь, поскольку он, в отличие от людей тлиу, был жив. – Собиратели розовых медуз погибли. Всех убили пчеловолки.

– Не всех. Одна девочка выжила. Найди ее. Это будет легко, – дочери тлиу умеют нырять очень глубоко… Ты понял меня?

Генерал улыбнулся и сказал:

– Холо.

Иногда, если маленький убийца хотел дать понять, что любит Марата, он переходил на язык равнины и говорил «холо», что означало такую степень понимания, какая возможна только между близкими родственниками. Или если ему казалось, что Владыка, еще год назад обитавший на вершине Пирамиды, а ныне коротающий ночи в уединенном вигваме на северной окраине Города, отягощен печалью, генерал говорил ему «ыыцз». И не было случая, чтобы Марат, услышав равнинное словцо, не вспомнил старые добрые времена и не улыбнулся.

Он потратил год, чтобы привести жизнь маленьких дикарей к их старому знаменателю, к состоянию ыыцз. Но пока он слышал возглас радости только от двоих старых товарищей: от генерала Муугу, возглавлявшего бригаду поиска, и от Цъяба, караванного старшины и по совместительству начальника медной бригады.

Год назад бывший Владыка создал четыре бригады. Первую – карательную – возглавил Муугу. Медной бригадой сначала верховодил Хохотун, пока не умер от холеры. Строительной бригадой, самой многочисленной и плохо организованной, управлял бывший Митрополит, он всегда был мрачен, его подчиненные открыто занимались мародерством и ежедневно устраивали драки, но зато и сделали больше всех. Последнюю – специальную – бригаду возглавлял сам Марат.

Муугу коротко кивнул и ушел в темноту.

Бывший Владыка, низложивший сам себя и объявивший Город ложным Тжи, подбросил веток в огонь и на несколько минут отдался иллюзии одиночества. Предутренний час, серебристое сияние четырех лун, медленный накат волны, гулкий шорох пены, рев тюленьих самок, доносимый ветром со стороны рифа, отчаянный треск поедаемого пламенем дерева – естественные, дикие краски и звуки дикой жизни; так они сидели на этом берегу тысячу лет и просидели бы еще две тысячи лет или пять тысяч, если бы не спустился с гор, верхом на ручном носороге, пятипалый пришелец, цивилизованный донельзя, вооруженный знаниями, а также пистолетом с полной обоймой; он был так цивилизован, что иногда его тошнило от собственной цивилизованности; но когда он начал совершать поступки, это были чудовищно, запредельно дикие поступки. Он явился к варварам и захотел их переделать, однако варвары переделали его самого, и в результате он перестал быть собой, а стал варваром номер один.

Теперь он ничего не имел, даже уединения. В пятидесяти шагах от его хижины, возле своих зарытых в песок пожиток, сидел тощий абориген, когда-то имевший огромную власть и звавшийся Митрополитом. С некоторых пор он почти не спал, питался только черепашьей икрой, целыми днями руководил работой своих подчиненных, а ночью приходил к хижине Владыки, ожидая зова.

Сейчас Марат не стал его подзывать, чтобы не породить в дикаре Раба, а в себе – Хозяина, подошел сам.

Разжалованный первосвященник сидел, привалившись спиной к камню, и бормотал, торопясь и проглатывая окончания слов:

– Да не коснется ничья рука тела Великого Отца и его Сына, ибо это есть первый вечный запрет для всех… Да не коснется ничья рука еды и питья Великого Отца и его Сына, ибо это есть второй вечный запрет для всех. Да не коснется ничья рука оружия и одежды Великого Отца и его Сына, ибо это есть третий вечный запрет для всех. Да не коснется ничья рука жены Великого Отца и его Сына, ибо это есть четвертый, и последний, вечный запрет для всех. Да будет… – Митрополит досадливо вздохнул, – нет… Да падет! Да падет гнев Великого Отца и его Сына на того, кто нарушит один из четырех вечных запретов… Да падет… Нет… Да будут четыре вечных запрета известны каждому, кто имеет возраст четырех лет, ибо в четыре года каждый уже знает, что такое вечный запрет… Да будут повторять… Нет, да исполнится…

Дикарь осекся и начал сначала. Увидев Марата, сделал несколько мелких движений, выказывавших панику, но не встал.

– Я почти всё вспомнил, – шепотом сообщил он, перейдя на береговой язык. – Короткий Канон, четыре раза по четыре главных стиха и четыре раза по четыре других стиха, и еще четыре последних стиха… Хочешь прочту?

– Нет, – сказал Марат. – Я тебе верю. Пойдем со мной.

Митрополит торопливо подтянул под себя изувеченную ногу и поднялся.

– Надо повторять, – бормотал дикарь, ковыляя рядом с Маратом. – Это главный секрет. Надо повторять каждый день, четыре раза… И еще перед каждым повторением надо набрать в рот чистой воды, подержать во рту, четыре раза вдохнуть и выдохнуть и повторить четыре раза. Так велит Канон.

– Молодец, – негромко сказал Марат. – Повторять важно, но набирать воду в рот – тоже важно. Если четыре раза в день ты будешь полоскать рот водой, твои зубы будут крепче и не выпадут в год твоего пятнадцатилетия. Понимаешь?

– Нет, – сказал дикарь. – Но верю.

В правом ухе Марата прогудел сигнал тревоги.

Сегодня контролером был Альфред – помпезный киборг-дознаватель, снимавший с Марата самые первые показания. Он запомнил, как арестованный довел его до сбоя операционной системы, и с тех пор был преувеличенно осторожен.

– Внимание, – сказал Альфред. – Фиксирую замечание. Ты превысил полномочия, Марат. Тебе запрещено объяснять аборигенам свои мотивы.

– Пошел к черту, – ответил Марат, не разжимая губ. – Во-первых, парень давно тронулся умом. Во-вторых, я прав, и ты это знаешь. Омовение – важный элемент молитвы. Это понимали еще на Старой Земле. Гигиена сознания неотделима от гигиены тела. Не будь занудой, Фред. Сообщи Центру, что я настаиваю. Давайте сочиним хотя бы одну простую молитву с обязательным омовением перед каждой… Мать Матерей, иже еси на земле и на небе, да святится имя твое и так далее… Если каждый дикарь будет четыре раза в сутки смывать с морды грязь и полоскать рот – это увеличит срок их жизни.

Альфред засопел, совсем как человек.

– Фиксирую второе замечание, – сказал он. – Тебе запрещено выдвигать инициативы, Марат. Напоминаю, что после третьего замечания, последовавшего в течение суток, мы имеем право отозвать тебя с территории.

– Лучше после четвертого, – предложил Марат. – Я привык к четверичной системе…

– Ты меня понял, – твердым баритоном отозвался контролер. – Завтра мы пришлем новую обойму с наждаками. Прочистишь Митрополиту извилины.

– Я его дважды прочищал, – зло отозвался Марат. – Он всё равно вспоминает. Очень сильный разум. Еще пара выстрелов – он совсем свихнется.

– Это приказ, Марат. Конец связи.

Наждаком назывался пистолетный заряд, сжигавший память. Стрелять нужно было в затылок, с близкого расстояния. Марат терпеть не мог опасную процедуру, особенно если речь шла о детях. В первые же дни зачистки ему пришлось стереть память шестнадцати подросткам, ученикам храмовой школы, талантливым мальчикам, назубок знавшим алфавит и малый молитвенный Канон. После выстрела происходило мгновенное обезвоживание головного мозга и всего организма, и если дикарь не имел возможности тут же выпить не менее литра воды, он мог умереть. Из шестнадцати мальчиков выжили четырнадцать.

Заходить в Город не стали. Да и не было уже никакого Города. Семнадцать родов из двадцати двух давно снялись с мест и мигрировали на свои традиционные территории. Тюленебои, дочери зеленой пены и дочери кораллового угря переместились к северу, дочери хвостатой черепахи и дочери ветра – на юг. Остались только племена, исконно жившие на городской земле, но и они образовали обособленные деревни. Межплеменные связи, однако, стали много крепче, главным образом из-за смешанных браков.

Обойдя предместья по западной окраине, Марат вышел к месту, где когда-то стояла Пирамида, и оглядел место работ.

Тут же, возле загона с носорогами, вокруг остывших кострищ спали вповалку две сотни дикарей: банда Митрополита, вороватые строители. Это были вдовцы, одиночки, чьих жен убил Отец. Семейные уходили на ночь в свои хозяйства.

– Я велел убрать все камни, – сказал Марат, оглядываясь. – Все до единого.

Четыре луны светили достаточно ярко, и он увидел всё, что хотел.

– Очень тяжелые, – возразил Митрополит. – Ушли глубоко в песок. Мы не можем их вынуть. Носороги рвут ремни.

Рычаг, подумал Марат. Девять лет назад я подарил им рычаг. Когда вытаскивал из болота капсулу. Но тогда со мной были только мужчины, охотники, не слишком сообразительные ребята – никто из них не запомнил, не рассказал матери рода, не попытался повторить. Митрополит умнее, если сейчас я расскажу ему про рычаг, завтра же меня отзовут на базу.

А я не хочу на базу. Я должен закончить.

Конечно, хорошо было бы вынуть все камни, уничтожить фундамент и потом распахать это место, но тогда пришлось бы дарить им еще и плуг.

Огромные куски гранита, бесформенные, без следов обработки, пусть останутся в грунте, решил Марат, присел и провел ладонью по песку. Почти сразу вытащил обрывок циновки – небольшой, но достаточный, чтобы понять: такая циновка не могла лежать в рыбацкой хижине – это фрагмент дворцового ковра, в растительные волокна вплетены узкие кожаные шнуры и тюленьи жилы, причем цвет подобран так, чтобы образовывался правильный орнамент – существа эпохи неолита неспособны изготавливать столь прочный материал.

Продемонстрировал находку Митрополиту, произнес веско, сухо:

– Мать Матерей сказала мне: уничтожь всё. Чтобы дочери и сыновья тех, кому сейчас четыре года, уже ничего не помнили.

Дикарь поджал губы. Он не верил в Мать Матерей. Только в Великого Отца и его Сына. Четыре месяца назад при большом стечении народа Митрополит выкрикнул, что Мать Матерей не дала людям берега ничего, а Великий Отец и его Сын дали ножи из желтого камня и священные знаки, которыми можно записывать числа и даже слова. За это матери родов зеленого песка и хищного моллюска ю велели мужчинам бить Митрополита до тех пор, пока он не замолчит. С тех пор Митрополит стал хромать на правую ногу, но веры не утратил.

– Я уничтожу всё, – сказал он. – Но не по воле Матери Матерей. А по твоей воле, Владыка.

– Мать Матерей, – строго ответил Марат, – сказала, что я не Владыка. Я пятипалый бродяга. Я должен разрушить всё, что создал. И потом уйти. Так сказала Мать Матерей.

Митрополит отвернулся. Не верит, подумал Марат, схватил аборигена за плечо, рванул, навис.

– Завтра придет караван. Там будут шкуры равнинной собаки, и перья кашляющей птицы, и черные бананы, и еще многое. Ты будешь делать мену. За каждый нож из желтого камня ты будешь давать четыре раза по четыре пера, по два банана и еще по две шкуры тюленя из моих личных запасов. За каждое блюдо, или иглу, или другой предмет из желтого камня ты будешь давать по одной шкуре тюленя и по четыре пера.

– Да, Владыка, – сказал Митрополит.

– И еще: стены храмов надо сломать до наступления Большого шторма. Так сказала Мать Матерей.

– Да, Владыка.

– Теперь иди.

«…или я убью тебя», – чуть не сорвалось с языка.

Митрополит потянул найденный обрывок из руки пятипалого бродяги, но тот не отдал. Приказ Центра: каждый изъятый артефакт не выпускать до тех пор, пока из контейнера, вживленного под ноготь пятипалого бродяги, не выйдет микрочип и не прикрепится к предмету, далее с корабля должно прийти подтверждение о том, что информация зафиксирована в каталоге.

За год Марат установил более десяти тысяч жучков. Ножи, мечи, стилеты, шлемы, наконечники копий и дротиков, нагрудники, кулоны, браслеты, перстни, цепочки, ожерелья, серьги, диадемы, бляхи, пряжки, блюда, тарелки, котлы, светильники, дверные петли, и опять ножи, и циновки, и облицовочные плитки, и курильницы для благовоний, и декоративные пластины, и снова ножи, и пыточные клещи, и топоры для обработки дерева зух. После внесения в каталог все предметы, за исключением медных, относились в хижину Марата и уничтожались в портативном дезинтеграторе, а медные изделия переплавлялись в слитки, причем действо имела характер культовой церемонии; короче говоря, всё происходило по воле Матери Матерей.

В службе Контроля за Экспансией Разума это называлось «зачистка».

Дождавшись, пока узкая, чуть перекошенная спина Митрополита исчезнет в темноте, Марат вытащил из-за пазухи пакет, надорвал край, высыпал на ладонь горсть семян. Размахнувшись, швырнул вокруг себя.

Сделал десяток шагов, кинул еще горсть.

– Сыпь щедрее, – сказал Директор. – Лаборатория производит по два килограмма в день. Это специальный гибрид на основе местного ползучего горного кустарника, у вас его называют травой хцт…

– Это значит «живет там, где ничего не живет», – сказал ему Марат. – Другое значение – «упорный», или «упрямый».

– Вот именно, – сказал Директор. – Наш инженер вставил парочку лишних хромосом. Во-первых, она даст шипы. Колючки. Там, где стояла Пирамида, не будет бегать ни один ребенок. Во-вторых, у нее очень сильные корни, они залезут во все трещины, включая самые мелкие, и постепенно раскрошат камни. Засеешь фундамент дворца и обоих храмов…

Всё начиналось тяжело. Ошибки, нелепые провалы, просчеты Центра. Постоянные угрозы Директора: отзову, распылю. Сначала Марата переполняла жгучая решимость и даже азарт, он яростно предвкушал, как будет жечь, взрывать и ломать, как сравняет с землей всё, что создал за семь лет своего правления. Но масштабы предстоящего дела ужаснули его. В первую неделю было реквизировано почти две тонны одних только медных украшений. Сдавать утварь – иглы и посуду – аборигены отказывались наотрез. С боевым оружием расставались только под угрозой смерти, а о том, чтобы изымать ножи, не могло быть и речи. Ни один рыболов не отдал свой клинок; добровольцы из медной бригады ходили, осыпаемые проклятиями, их не понимали даже собственные жены; в итоге Марат приказал взять паузу и сосредоточиться на переплавке того, что уже собрано.

Лучше всех управлялась строительная бригада, но и здесь все сроки, установленные Центром, были давно сорваны. Митрополит обменивал заслуги на камни с утра до глубокой ночи, почернел от недосыпа и регулярно бывал бит собственными подчиненными. Носороги дохли от усталости. Раз в неделю, обычно в самые темные, безлунные ночи, Директор или кто-то из его помощников прилетал в Город на катере, зависал над Пирамидой и распылял камни, обычно за один раз – не более трехсот кубометров: важно было поддерживать в жителях берега иллюзию того, что Пирамида уничтожается их собственными руками. Так или иначе, последние куски нижнего яруса были вывезены в предгорья только вчера.

Еще медленнее продвигался демонтаж храмов. Нашлись такие, кто открыто возражал против разрушения: главным образом это были члены семей бывших жрецов. Когда Владыка в присутствии многих сотен горожан лично разбил особым, специально для такого случая изготовленным гранитным молотом собственную статую, в толпе слышался плач и вздохи сожаления. Впрочем, и сам Владыка с трудом сдержал рыдания: он не ожидал столь искренних проявлений обожания к себе – кровавому тирану. Кроме того, статуя была объективно хороша. Владыка был изваян сидящим, со всеми анатомическими подробностями, включая презрительно сдвинутые брови, туго заплетенные косы, пятипалые конечности и эрегированный пенис. Скульптор Загиж мог бы остаться в истории этой цивилизации как величайший гений, первооткрыватель главных законов художественной гармонии, но Отец задушил его сразу же, как только мастер закончил свою работу (Марату коротко буркнул: «Так надо»).

Загиж погиб, а теперь Марат разбил обе его статуи – свою и Отца, – и великолепный гений оказался вычеркнут из истории. Зачищен. В тот момент Марат понял: зачистка ноосферы – дело не менее жестокое, чем, например, массовое убийство.

Голову истукана, а также ступни и руки, согласно специальному распоряжению Центра, пришлось крошить едва не в пыль, Марат взмок и вывихнул плечо, но хорошо понимал смысл приказа, не остановился, пока не закончил.

Пройдет двадцать тысяч лет, однажды местные археологи раскопают ритуальные фигуры странных гуманоидов, имеющих по пять пальцев, а не по четыре, как у всех нормальных обитателей Золотой Планеты; сенсационная находка вряд ли поставит здешнюю цивилизацию на грань глобальной войны, но серьезно повлияет на представление о мироздании.

А Марат хорошо запомнил инструктаж специалиста по ноосферным аномалиям. Трансляция велась всю ночь, с показом трехмерных слайдов, наутро Марат был изможден и даже не смог развести костер, до вечера ходил голодный и злой.

– Мы, – сказал специалист (судя по акценту, потомок первопоселенцев Александрии), – настоятельно рекомендуем вам составить каталог. Снять базовую мнемограмму со всех аборигенов, имевших отношение к кузнечному, ювелирному и оружейному делу. Зафиксировать, в какой день тот или иной ремесленник выковал тот или иной кинжал, меч, доспех, браслет, перстень и так далее. Утварь, как то: блюда, тарелки, котлы, светильники – рекомендуем не включать в сферу интересов, поскольку эти предметы находятся в ежедневном употреблении и быстро выходят из строя. А вот ювелирные изделия обычно хранятся очень долго, передаются из поколения в поколение, более того, со временем их рыночная стоимость только возрастает, поэтому их поиск и ликвидация – задача первостепенной важности. Разумеется, всё вышесказанное в еще большей степени относится к вооружениям. Холодное оружие тоже, как правило, морально устаревает в течение срока жизни одного поколения, однако оно повсеместно служит предметом интереса коллекционеров и теоретиков военного дела. Таким образом, ваша задача – ликвидировать в первую очередь тяжелые армейские вооружения, предназначенные для ведения ближнего боя, включая как средства нападения, так и защиты, как то: кирасы, кольчуги, шлемы, поножи и поручи, щиты, нагрудники и наплечники, мечи, сабли, шашки, ятаганы и прочее. Мы предполагаем, что наибольшие проблемы возникнут у вас с поиском и ликвидацией вооружений, которые можно использовать как в боестолкновениях, так и в быту. Это ножи, кинжалы, кортики и подобные им изделия с небольшой длиной клинка…

Всё это продолжалось шесть часов подряд, и в конце концов, уже утром, Марат не выдержал, благо связь была двусторонней.

– Я буду стараться, – сказал он. – Мечи и нагрудники я уже переплавил и утопил в океане к чертовой матери. Но у меня вопрос… Насчет Дальней Родни… (специалист осторожно вздохнул). Я надоумил местных жителей выковывать примитивные кинжалы. Я был осторожен, поверьте. Я не дал им даже простейшего кузнечного горна. Температура горения местной древесины – около тысячи градусов, этого хватало, чтобы нагреть медную заготовку. Они не знакомы даже с наддувом! А Дальняя Родня посылает нам презенты уже двести лет! И это не медные ножички! И не расчески! Они дали нам межзвездный Атлас! Они дали нам Кабель! Зачем нам такие роскошные подарки?

Эксперт деликатно кашлянул, пробормотал маловнятное бранное слово и промямлил, что не имеет полномочий отвечать на такие вопросы. Но Директор, выступавший модератором конференции, вдруг вступил в беседу и заявил, что вопрос, заданный агентом, свидетельствует о том, что агент желает быть максимально замотивирован, после чего обратился к агенту напрямую.

Агент тем временем сидел на берегу океана и смотрел, как линия горизонта окрашивается изумрудным цветом. Мелкие камешки набились меж пальцев ног агента, и голова, не мытая уже несколько месяцев, отчаянно чесалась, и кое-где уже ползали по макушке насекомые.

– Ты ошибся в знаке, – сухо сказал Директор, и его голос, звучавший прямо в мозгу, показался Марату особенно тяжелым, словно скрипела, поворачиваясь на кожаных петлях, дверь из дерева зух. – С чего ты взял, что Дальняя Родня посылает нам подарки? Современная наука исходит из того, что контакт – это самая большая беда, которая может произойти с разумной цивилизацией. Это хуже ядерной войны. Это абсолютное зло. Катастрофа. Если владелец ракеты видит владельца каменного топора – он должен немедленно развернуться и уйти, ничего не трогая и не меняя. Не вручая даров. Не оставляя следов. Всякий контакт сильного со слабым ведет к гибели слабого. Даже если сильный пришел с добрыми намерениями. В двадцатом веке на Старой Земле целые народы вымирали от контакта, хотя, заметь, всё происходило в пределах одной-единственной планеты… К дикарям приходили со знаниями, науками, ремеслами, а они не брали ничего, кроме алкоголя и винтовок, и вырождались за считанные десятилетия…

Директор сделал паузу.

– Мы не знаем, что такое Дальняя Родня. Мы знаем, что она есть, и всё. Мы думаем, что Дальняя Родня появляется в нашем мире так же, как ты и Соломон Грин появились на Золотой Планете. По воле случая. Но есть и лучшая версия: их цивилизация настолько усложнилась, что в какой-то момент перестала контролировать все аспекты своей деятельности… Мы думаем, что они гибнут, Марат. Мы думаем, что Кабель и Атлас – это не подарки.

– А что тогда? – спросил Марат.

– Сигнал о помощи.

Капсулу вывезли в первую же ночь после начала зачистки. С корабля выпустили макропогодную ракету, пролившую над Городом яростный ливень с молниями, и никем не замеченный грузовой катер, управляемый лично Директором, вытащил биом через крышу дворца. Машина, когда-то спасшая жизнь двум беглым уголовникам, иссохлась и потеряла половину веса, но еще жила. По некоторым намекам и обрывкам разговоров Марат понял, что в игру вступила корпорация «Биомех», пожелавшая выкупить свое изделие, дабы изучить степень износа узлов и материалов, а потом, возможно, даже использовать трофей в рекламных целях.

Сам дворец Марат планировал взорвать, обставив акцию как проявление гнева Матери Матерей, однако Центр санкционировал только поджог. Тростниковые циновки и одеяла из шкур новорожденных щенков земноводной собаки горели плохо, не говоря уже о дереве зух, и над вершиной Пирамиды долго висело желто-серое облако смрадного дыма, потом от него осталась только вонь обугленной органики.

Перед тем, как дать отмашку строительной бригаде, Марат в последний раз прошелся по комнатам – думал, что переживет какие-то приятные ностальгические моменты. Слишком много сил было вложено, слишком много хриплых оскорблений вылетело изо рта парализованного старика, слишком много сладких запахов, сладкой плоти местных животных, сладких наркотических снадобий, масел и благовоний, сладких улыбок придворной челяди, сладкого вкуса секреции здешних женщин; он думал, что когда всё сгорит, а пепел смоет сладкой дождевой водой, текущей сквозь дырявую крышу, останется последнее: несгораемое, несмываемое, незабываемое Фцо. Самый дух его, призрак мертвой мечты. Но ничего не осталось в пустом дворце, никакого намека на то, что когда-то здесь пытались воплотить в реальность идею абсолютного наслаждения. Ничего – только пахнущий ванилью сквозняк, и комья бурого праха по углам, и плесень на стенах купальни, где мылись жены Великого Отца и его Сына, Владыки Города-на-Берегу.

На стене опочивальни Отца был нацарапан священный знак, его рисовали явно второпях, криво (или, может быть, рука дрожала от ненависти) – он смотрелся органично, как приговор, как символ возвращения на круги своя.

Медные пластины с изображением Священного Лика все давно были оторваны от стен, переплавлены, увезены далеко в океан и пущены на дно. Каменный трон расколот, прочные двери сняты с петель и разбиты в щепы. Та же участь постигла всю мебель, включая огромное ложе, где когда-то бывший беглый преступник Соломон Грин по прозвищу Жилец имел если не Фцо, то его подобие.

С тех пор минул год.

Город был стерт с лица Золотой Планеты.

Торговцы, воины, жрецы, кузнечные мастера, придворные девки, когда-то втиравшие в кожу Владыки масло чихли, хозяева харчевен и постоялых дворов отправились в родовые чувствилища и там спросили себя, кто они и для чего родились. Обратно они вышли самими собой: охотниками, рыболовами, дубильщиками тюленьих шкур, ловцами кальмаров и собирателями черепашьей икры.

Центр велел разобрать Пирамиду настолько быстро, насколько это вообще возможно. «Ты строил ее пять лет, – сказал Директор, – а разберешь за пять месяцев. Тогда все поймут, что ты действительно убоялся гнева Матери Матерей. Реквизируй у богатых все ценности и плати рабочим щедро. Город – ложный Тжи, он должен исчезнуть очень быстро, чтобы это выглядело как чудо».

Чистые кварталы стали грязнее, но грязные кварталы не стали чище. Потом разница между чистыми и грязными совсем пропала, а еще позже, когда Пирамида вдвое уменьшилась в размерах, бывшая знать понемногу стала переселяться ближе к береговой линии. Владыка отрекся от власти и поселился на берегу, в уединенной маленькой бухте, в полутора милях от окраины Города, где на мелкой воде обитали только стаи рыбок-щекотунов. Жить рядом с Пирамидой больше не было смысла, и аборигены переместились поближе к своему главному и вечному кормильцу – океану. К тому же строительной бригаде требовалось много места: на начальном цикле работ крупные камни просто сбрасывались вниз, повсюду был грохот и пыль, и нескольких неосторожных рабочих задавило насмерть.

Когда чистые кварталы окончательно обезлюдели – отпала необходимость и в канаве дураков. Теперь аборигены справляли свои надобности так, как это было принято издревле: на берегу.

В специальную бригаду Марат сам отбирал добровольцев, лучших, самых жестоких и сообразительных. Принуждение к свободе – слишком важное дело, чтобы доверять его местным прямоходящим. Проблему горцев кое-как решили, но оставались еще две тысячи мужчин и женщин, продавших себя в рабство добровольно. Это были самые опасные инфицированные, и даже после изгнания из загонов они каждое утро собирались у дверей домов своих бывших хозяев, ожидая кормежки и распоряжений. Дело осложнилось тем, что наступил сезон безветрия, когда черепашья икра нового помета уже не годилась в пищу. Бессемейный, бездомный, неимущий дикарь не мог просто пойти на отмель и отыскать себе пропитание. В Городе образовался плебс, орда голодных, грязных бездельников, кочующих от хижины к хижине и быстро научившихся клянчить кусок гнилой рыбьей кожи. В конце сезона вспыхнула холера, и тогда наиболее решительные матери увели свои племена прочь, на новые территории, как правило, далеко на юг.