Текст книги "Боги богов"

Уже второй сезон Марат вынашивал планы разведывательной экспедиции.

Жилец, кстати, поддерживал эту идею. Как все криминальные умы, он мыслил только экстенсивными категориями. Ему всегда и всего было мало. Он хотел больше танцовщиц, больше плодов черной пальмы, больше удовольствий и развлечений. «Это моя планета, – хрипел он, – и я хочу иметь Фцо». Марат возражал. Говорил, что с одним пистолетом, тремя ручными носорогами и сотней ленивых воинов глупо идти в гости к существам, которые не боятся в одиночку проделывать путь в шестьсот километров. К тому же в горах, по рассказам Быстроумного, обитали племена всеядных дикарей, употреблявших в пищу даже друг друга.

Что касается Ахо – она, по обыкновению, улыбалась слабой улыбкой, кончиками пальцев осторожно касалась груди Хозяина Огня и тихо отвечала, что за горами всё по-другому. Как именно «по-другому» – не говорила. Но пальцы ее были так нежны и проворны, что Марат ни разу не настоял на более подробном ответе.

Он сунул находки в заплечный мешок, опять вскочил на шею носорога и ударами дубины заставил его развернуться.

Дождь пошел снова. Теперь он будет слабеть с каждым днем, пока совсем не прекратится. Потом будет праздник Начала охоты. К празднику Хозяин Огня приготовил своему народу подарок. Он изготовит лук и стрелы, и научит Быстроумного стрелять. А тот покажет другим мужчинам.

Принцип прост: раз в год Хозяин дарит своему народу чудо. Чудеса нельзя вручать в большом количестве, иначе они обесцениваются. Чудеса следует внедрять с огромной осторожностью. В прошлом году Хозяин подарил народу деревянную посуду. В этом году подарит лук. Много мужчин и мальчиков будет покалечено, зато технологии охоты кардинально изменятся, люди начнут жить сытнее.

Лучше.

– Прости меня, Кровь Космоса, – прошептал Марат. – Я убил многих из них, но я сделал их жизнь лучше.

Весь последний год он молился каждый день.

Жилец не молился. Он верил только в деньги и собственную силу. В старых обитаемых мирах можно было посетить имплантатора и увеличить физическую силу, пересадив себе мышечные ткани гиперборейского сайгака, или сексуальную силу, обзаведясь железами сиберианского шимпанзе. Или – вставить себе ушные перепонки обитающей на Агасфере сумчатой летучей мыши, чтобы слышать любой звук в радиусе пяти тысяч метров вокруг себя; в комплекте продавался фильтр-чип, его следовало вживить в мозг, и он спасал обладателя сверхчувствительных мембран от безумия… И даже душевное равновесие можно было купить: тотальный апгрейд нервной системы дарил человеку шанс быть невозмутимым и терпеливым. Иначе говоря, крутым. То есть, веруя в собственную крутизну, Жилец верил опять-таки в деньги. А Марат был пилотом и знал, что самый крутой герой бессилен перед ледяной черной пустыней пространства. Нельзя преодолевать великую Пустоту, веруя только в себя. Нельзя быть пилотом и не просить Кровь Космоса о равновесии и гармонии своей души и души Вселенной.

Четыре суровые старухи, матери родов, были не только лидерами, они хранили верования своих общин, и Марат, сам набожный человек, понимал, что не будет трогать хранителей веры. Во все времена и эпохи власть царей существовала отдельно от власти жрецов. Жилец полагал, что власть Хозяина Огня можно упрочить за счет власти матерей родов. Марат слушал, соглашался, кивал, потом шел к своим носорогам и повторял, как заклинание, что у высших сил нельзя одалживаться.

«Богу – богово, кесарю – кесарево» – так было написано в старой священной книге.

2

Поместить на складе шоколадной фабрики, в самом его центре, мощную кучу лошадиного навоза. Вокруг разлить и развеять два-три литра первоклассных духов. Потом – подождать. Ароматы должны расцвести и пропитать пространство.

Так – сладко и гадко – пахнет Город Четырех племен.

В самый первый день, когда от четырех больших костров был зажжен великий общий костер, Голова Четырех племен, звавший себя Быстроумным, донес до народа равнины первое слово Хозяина Огня и его Отца, Убивающего Взглядом. Слово гласило: того, кто справит нужду на территории Города, ждет обездвиживание сроком на три дня и три ночи. Исключение будет сделано только для детей младше четырех лет.

Это был хороший закон, но он плохо выполнялся. За следующие пять дней Марат истратил полторы сотни парализующих зарядов. На главной площади круглосуточно лежали в самых живописных позах два-три десятка наказанных. В целях экономии боезапаса Хозяин Огня срочно сочинил новое слово: обездвиживание заменил побитием палками. Быстроумный, исполнявший обязанности шерифа и палача, трудился изо всех сил, но тщетно: Город утопал в фекалиях. Нельзя было пройти меж костров, не раздавив десяток жуков-говноедов. Жуки бегали по дворцу, приводили в ярость и Марата, и Жильца; однажды пришлось выйти в Город, белым днем, во всем блеске величия, в десантном комбинезоне с включенным активным камуфляжем, и заживо сжечь на месте преступления двух взрослых мужчин, а нескольких женщин оттаскать за волосы.

Один из казненных оказался племянником матери рода тна, в тот же день четыре старухи пришли выяснять отношения. Отправление естественных надобностей не считалось у аборигенов чем-то постыдным. Фекалии назывались тааууло, что в приблизительном переводе значило «след, который нельзя не оставить». После двухчасовых переговоров Марат исчерпал запас красноречия, выстрелил в воздух шумовой гранатой, едва не обрушив кровлю дворца, после чего объявил, что «следы» не нравятся лично ему, Хозяину Огня; следующим утром он снова явит себя людям Города, и если увидит хоть одну кучу дерьма, сожжет чувствилища.

Разумеется, назавтра он не вышел в Город. Пожалел свой народ. Но борьбу продолжал. Через год жуки-говноеды исчезли из дворца, и Марат был счастлив. Наблюдая, как дикари бегают к приспособленной в качестве клозета промоине меж двумя отдаленными холмами, он думал, что сочинить закон мало. Изобрести наказание за его неисполнение тоже мало. Гнев, публичные казни, внезапные инспекции – всего этого недостаточно. Закон должен быть живым, его следует пестовать, выращивать, как щенка, и, когда однажды щенок вырастет в грозного пса, он сбережет тех, ради кого создан.

Конечно, в Городе Четырех племен по-прежнему пахло скверно. Если исходящее от мужчин амбре Марат еще мог терпеть, то к молодым женщинам и девушкам просто не приближался: контраст между внешностью и запахом был слишком велик.

Однако среди пятисот женщин Города были восемь особенных. Их кожа и волосы пахли только дымом. Это были четыре матери родов и четыре их дочери.

Одну из них звали Ахо, и она приходилась Марату женой.

Первая брачная ночь не состоялась по уважительной причине. Молодая была юна и прекрасна, накануне свадьбы подруги по обычаю выкупали девушку в ручье и натерли местными благовониями, но по гибкому свежему телу младой царевны бегали разнообразные насекомые, вполне довольные жизнью. На голове жили существа двух видов, а в паху – не менее четырех. Может, видов было больше, Марат не стал выяснять: отвел Ахо в шлюз капсулы и там подверг мощнейшей дезинфекции. Невеста решила, что настал ее смертный час, пришла в экстатический ужас, громко визжала и билась о стены, а жених тем временем приказал машине проверить кровь дикарки, ну и слизистую, разумеется; вопли перешли в рыдания, зато результаты анализов успокоили жениха. В укромных местах его юной подруги жили целые армии бактерий, но ни один вид не представлял для человека серьезной опасности. Чтобы успокоить шокированную и покрытую гусиной кожей девушку, сразу после процедуры муж подарил ей расческу – и все мгновенно изменилось.

Наутро, появившись среди прочих дам с тщательно прибранной гривкой, Ахо произвела фурор. Весь Город слышал, как матери родов синхронно заскрипели зубами от зависти. Расческу Ахо носила на шее, на тонком гайтане, и никому не позволяла даже прикасаться к подарку.

Жилец тоже скрипел зубами от зависти, но это слышал только Хозяин Огня.

Женщины любят пилотов, так всегда было. Марат с шестнадцатилетнего возраста полагал, что знает женщин. Потом познакомился с Юлой и решил, что знает о женщинах слишком многое. Но когда его подругой стала Ахо, дочь Чималу, матери рода шгоро-шгоро, бывший пилот и угонщик лодок сказал себе, что никогда ничего не знал о женщинах. И не узнает.

Он думал, они добрее. Оказалось – нет: везде одно и то же. И в старых обжитых мирах, и среди аборигенов Золотой Планеты.

В то утро Быстроумный прибежал раньше обычного и, кося глазом, шепнул, что в Городе не всё ладно. Матери родов выказывают молодой жене Хозяина Огня явное презрение. Одна взрослая семнадцатилетняя супруга второго топора племени тна при всех плюнула в спину молодой жене Хозяина Огня, а другая, изготовительница сандалий, выкрикнула популярное ругательство, в точном переводе звучащее как «чтоб тебе всю жизнь питаться тухлыми белыми червями». Встревоженный Марат решил внедрить расчески повсеместно. Для изготовления примитивного редкозубого гребня нужен был кусок дерева и нож поострее. Но потом, видя, что Ахо ничуть не переживает по поводу всеобщей ненависти и, более того, торжествует и наслаждается, Марат догадался, что для уроженок Золотой Планеты эксклюзив так же важен, как и для женщин всех прочих планет; Ахо стала подругой Хозяина Огня и обязана была выглядеть много красивее прочих самок.

Таким образом, для поддержания иерархии в городище следовало иметь только одну расческу и только одну идеально ухоженную женщину.

К тому же аборигены умели сопоставлять и анализировать – спустя год или пять лет они и сами научились бы изготавливать предметы для ухода за волосяным покровом.

Анатомически Ахо мало отличалась от женщин старых обитаемых миров. А если отличалась, то в лучшую сторону. Что касается четырехпалых конечностей – Марат быстро к ним привык.

Борьбу со вшами Ахо считала злом, ибо паразиты, живущие на теле, считались среди аборигенов признаком здоровья. Но Хозяин Огня настаивал, и его жена подчинилась: ходила в душевой отсек до тех пор, пока в волосах и микрофлоре не был наведен хотя бы приблизительный порядок. Марат хотел было проводить дезинфекцию регулярно – допустим, дважды в неделю, но Жилец устроил безобразный скандал и обвинил компаньона в разбазаривании энергии. Марат был в ярости, пообещал Жильцу разложить его на атомы – но с тех пор больше не водил жену в капсулу.

По большому счету парализованный старик был прав. Большой Черный Мешок считался священным обиталищем Великого Отца, Убивающего Взглядом. Людям четырех племен было запрещено приближаться к месту, где живет Великий Отец. Исключение делалось только для Быстроумного: перемещение носилок с Жильцом из капсулы во дворец требовало усилий двух взрослых мужчин. Всякий раз, когда толстый царь, мощно потея от почтения, входил в капсулу, Жильца трясло от брезгливости.

Борьба за объединение племен заняла полгода. В перерывах между боями, казнями, переговорами и приручением носорогов Марат отладил аппаратуру. Для сбережения драгоценной энергии ампутировал две трети контуров, перенастроил остальные. Переписал несколько десятков программ, перекоммутировал почти все артерии, пуповины и нервные окончания. Теперь аккумуляторы разряжались только в момент включения медицинской аппаратуры и систем безопасности. Когда старый вор, наглотавшись черных бананов, лежал в огромном, примитивно построенном доме на примитивном матрасе и при свете примитивных факелов любовался примитивными танцами своих фавориток, его тем не менее защищали самые совершенные охранные технологии. При подаче команды – голосом либо движением зрачков – сильнейший инфразвуковой импульс обращал в бегство всё живое в радиусе тридцати метров.

Обеспечив Жильцу относительный комфорт и оградив его от посягательств враждебного внешнего мира, Марат и себе развязал руки. Теперь он мог оставлять напарника в одиночестве и свободно заниматься своими делами.

Полгода назад, на исходе сезона туманов, Марат включил заново собранный секьюрити-блок и впервые привел к Жильцу женщину. Сам же оседлал носорога и до захода солнца катался по равнине, наслаждаясь свободой.

Старый преступник очень надоел Марату.

Надоел его хриплый грубый голос, надоели презрительные взгляды. Надоело темное, чудовищной силы биополе. Надоели бесконечные советы. Еще больше надоело то, что советы обычно оказывались точными, прогнозы – правильными, а презрительные интонации – справедливыми.

Жилец оказывался прав слишком часто.

Четыре племени нужно было подчинить. Четырьмя племенами нужно было управлять. Жилец требовал крайней жестокости – Марат тяготел к дипломатии. Жилец требовал уничтожения чувствилищ и казни старух – Марат не касался традиционных верований и хотел сосредоточиться только на обустройстве повседневной жизни, или, выражаясь казенно, на административной деятельности.

Он предлагал и учил – дикари боялись и не понимали. Он пугал – дикари не верили. Тогда он шел к Жильцу за советом, и совет был один и тот же: накажи одного, остальные сразу всё поймут.

Чтобы заполучить всех, убей нескольких.

Конечно, сама формула «административная деятельность» невыносимо глупо звучала применительно к жителям городища. Аборигены испражнялись на ходу, после Большой охоты страдали от обжорства и беспробудно спали по нескольку дней кряду. В драках – а дрались тут почти ежедневно – откусывали друг другу пальцы и носы, выбивали глаза.

Их женщины рожали каждые три месяца, но до половозрелого возраста доживал только каждый второй ребенок. Их старики уходили умирать в лес, а если отправлялись в иной мир возле семейных костров – тела, после краткого погребального обряда, относили в ближайший овраг, на радость земноводным собакам.

Их верования были мутны и бессвязны. Их искусства сводились к пению заунывных песен и простейшим наскальным рисункам, ремесла – к плетению сыромятных ремней. Их музыкальным инструментом был бубен, их развлечением были разговоры и праздность.

Но они – зловонные, темные, грязные и громогласные – часто казались Марату в тысячу раз более чистыми существами, чем Жилец, легендарный и неуловимый уголовник.

Когда Марат прижимал к себе жену и вдыхал въевшийся в ее кожу запах дыма, и слизывал с ее плечей и груди пот, вкусом напоминающий черничное варенье, он думал о том, что цивилизация двуногих прямоходящих Золотой Планеты находится в детском периоде своего развития, а дети всегда чисты, потому что наивны. А он, Марат, – суперсапиенс, защищенный технологиями чудовищной сложности и мощности, сын другой, гораздо более взрослой цивилизации, понемногу начинающей утомляться от жизни, иными словами – стареть. И он, как всякий человек в начале старости, снаружи очень чист, внутри же – наоборот; душа его понемногу погружается в смрад разочарования.

Но чаще, обнимая подругу, он вообще ни о чем не думал. Ахо слишком хорошо умела сделать так, чтобы ее муж не думал, а просто был с нею.

В сезон туманов холмы покрывались бледно-розовыми цветами, обильно расточающими пыльцу, она поднималась от земли вместе с нагретым воздухом и тонко, навязчиво пахла. Низины и овраги сплошь зарастали перечными водорослями, которые были меньше всего похожи на перец или водоросли, – Марат называл бледно-серые, мясистые, сложно изогнутые стебли водорослями никак не по своей инициативе, а вслед за Жильцом, а тот – вслед за первопроходцем, Жидким Джо. Судя по всему, первопроходец был незаурядным натуралистом: за считаные месяцы успел составить подробное мнение о свойствах всех основных животных и растений экваториальной зоны.

Марат вдыхал сырые запахи, вызывающие головокружение и сонливость, и думал: может быть, Жидкий Джо просидел здесь не полгода, а десять лет? Или это Дальняя Родня вставила в его мозг сведения, необходимые для выживания? Или другой вариант: Жидкого Джо никогда не существовало, а сам Жилец – никакой не вор, а разведчик Дальней Родни, резидент, агент влияния, живой механизм, действующий бессознательно, подчиняющийся тайной программе?

Или, допустим, всё еще проще: нет ни Жильца, ни его жидкого предшественника, ни умысла Дальней Родни. Побег двух преступников и угон тюремного транспорта – самая обыкновенная симуляция. Инкорпорированное воспоминание. И сейчас, сидя на мощной шее носорога, Марат занимается тем, чем должен заниматься, то есть отбывает срок. В соответствии с действующим законодательством… Золотая Планета – его личная каторга.

Однажды из воздуха соткутся фигуры чиновников, один зевнет, а второй, сверившись с документом, скажет: «Парень, ты отбыл наказание, собирайся домой».

– А как же мой народ? – спросит Марат. – А как же четыре племени? А как же толстый косоглазый Голова? Ведь он только месяц как научился правильно орудовать кожаной палкой?! А как же носороги, чьи детеныши так любят перечные водоросли?! А как же моя жена, Ахо, дочь матери рода великой пыли?

– А никак, – ответят ему, – тебя использовали, провели эксперимент, твой приятель со сломанным хребтом – наш сотрудник, профессор и автор монографий по теории контакта. Ты хорошо поработал во славу науки, теперь мы извлечем из твоей головы лишние воспоминания и отпустим восвояси…

– Оставьте жену, – попросит Марат. – Всё сотрите, оставьте мне Ахо.

– Извини, – скажут ему, – такие сведения мы удаляем в первую очередь…

Так думал бывший угонщик, вглядываясь в молочную мглу, потом чихал, энергично выбивая из ноздрей розовую пыльцу, вызывающую нелепые, извилистые фантазии, бил носорога малой дубиной по ноздрям и возвращался назад. В свой дом. К своей жене.

Ее имя значило «неостановимое движение природы». Ахо – это был термин, имя идеи, главного представления дикарей равнины о развитии мира. Ахо – это было прорастание живого из мертвого, гниение и цветение, высыхание старого и рождение нового. Ахо – это была смена дня и ночи, и чередование сезонов, и бег четырех лун по небу. Когда усопшего относили в дальний овраг и спустя сутки обнаруживали на месте мертвого тела только беспорядочно разбросанные кости – это тоже было Ахо. Вечная спираль жизни. Но не сама жизнь – для этого понятия в языке дикарей имелся другой аналог, сложное слово, звучавшее как хриплое «ыыцз», причем первое сдвоенное «ы» произносилось с обязательной довольной улыбкой. «Ыыцз» означало – охотиться, есть, пить, спать, дышать, плодить детей, смеяться, петь, стучать в бубен, мечтать – иначе говоря, радоваться. Наслаждаться.

«Ыыцз» считалось мужской идеей, «ахо» – женской. «Ыыцз» было дионисийским, игровым пониманием бытия, оно оставлялось самцам, самки же мыслили строже, аполлонически, понимали существование не как ыыцз (наслаждение), а как ахо (следование за природой). Когда самец, наевшись свежего мяса и запив его перебродившим соком тыквы, отползал от семейного костра чуть в сторону, где трава помягче, ложился на спину и устремлял взгляд в небо, он восклицал «ыыцз!», и все понимали, что жить ему хорошо, парень счастлив, и от соседнего костра кто-нибудь из приятелей мог подхватить возглас, и от третьего костра, и от пятого. Хорошо, брат! Очень хорошо. Лучше не бывает.

После удачной охоты, когда даже семьи третьих топоров ели не собачью требуху, а мясо носорога, когда умельцы натягивали на бубны новую кожу взамен старой, сгнившей, и бубны стучали так звонко, словно становились живыми, от каждого семейного очага то и дело слышалось громкое, хриплое, благодушное «ыыцз!»; Марат слышал эти счастливые вопли, даже находясь в капсуле.

А главы семейств, женщины, никогда не кричали от счастья. Только вздыхали тихо и мудро.

Ахо. Природа берет свое.

Ахо. За смертью будет рождение, за рождением – смерть.

Ахо. Даже самый большой носорог однажды будет съеден, и к середине сезона туманов придется опять пробавляться собаками, а когда туманы перейдут в дожди, собаку будут есть только первые топоры и дети, остальным придется голодать.

Жена Хозяина Огня была одной из самых тихих и мудрых девушек городища. Дочь матери рода, она провела всю свою сознательную жизнь, глядя в огонь костра. Таков издревле был удел девочек, рожденных лидерами общин. В пять лет на будущую мать рода возлагалась обязанность поддержания неугасимого пламени. Аборигены не умели добывать огонь; когда-то, много поколений назад, в сухой сезон в лесу случился пожар, дикари догадались вытащить из пекла пылающую ветку и разожгли самый первый костер; с тех пор рядом с ним всегда сидела дочь лидера общины.

Так, с самого юного возраста, будущую мать рода приучали к ответственности за судьбу племени.

Ахо, как и ее мать, и мать ее матери, умела спать урывками, несколько раз в течение суток, по тридцать-сорок минут.

В шесть лет она знала, что дерево фтеро горит лучше других деревьев, но и сохнет дольше, а трава ииба почти совсем не горит, зато выделяет дым, отпугивающий земноводных собак.

Авторитет дочери матери рода уступал только авторитету самой матери рода.

В шесть лет Ахо выбила ножом глаз одному из взрослых охотников, за глупость. Тот не возражал.

Ахо, как и ее мать, провела тысячи длинных ночей наедине с оранжевым пламенем и воспринимала мир особенным образом. Быт не интересовал ее. Межличностные отношения сводились к набору функций. Вот муж, он приносит еду и убивает врагов. Вот жена, она приказывает, жарит мясо, бережет припасы и рожает. Вот дети, они растут. Вот старики, они умирают. Не о чем думать, всё ясно. Зато Ахо умела идеально прокоптить хвост шестиглазой ящерицы, или выпотрошить летающую змею, или подсушить болотные ягоды, которые в сыром виде были ядовиты. Она кидала в огонь ветки кустарника фаюго и видела цвета, которых не бывает в природе. Она умела мечтать, фантазировать и слышать чудесные звуки.

Философия ее, внушенная матерью и усвоенная во времена одиноких полночных бдений, вся была привязана к идее огня как внешней силы, питающей человека. Само слово «человек» на языке равнинных дикарей значило «пребывающий возле огня». «Умный» в буквальном точном переводе звучало как «тот, кто пребывает возле огня, не слишком близко к огню и не слишком далеко от огня».

Солнечный диск тоже считался костром, и возле него там, на небе, разумеется, тоже сидела девочка, кидая в пламя сухие сучья и ветки кустарника фаюго. Марат сам догадался об этом. Но когда спросил жену, как зовут девочку, сидящую возле Небесного Костра, – Ахо испугалась и заплакала. А на следующий день матери родов, все четыре, пришли к Марату вместе с дочерьми, принесли дары – десяток отборных плодов черной пальмы – и попросили указать на предательницу, выдавшую тайну большого Небесного Костра.

– Вы глупы, – сказал им Марат тогда. – Я был совсем рядом с Небесным Огнем. Я видел тех, кто кидает в него ветки.

Он сидел в тронном кресле, огромный, презрительный, криво улыбающийся, пятипалый, и думал, насколько убедительно выглядит его натренированное презрение и достаточно ли крива перенятая у Жильца натренированная кривая улыбка.

– Но ты не Хозяин Небесного Огня! – крикнула злая Скуум, мать рода пчо.

Она не забыла, как Марат на ее глазах убил двоих сильнейших мужчин ее деревни, а прочих угнал в лес: вытаскивать капсулу.

– Да, – ответил Марат. – Ты сказала правду, старуха. Я не Хозяин Небесного Огня. Но я знаю, кто он, и знаю его язык.

– Ты говоришь ложь, – произнесла Скуум тоном ниже, но еще более яростно. – Если ты так велик, что знаешь Хозяина Небесного Огня, тогда зачем тебе мы, живущие на этих землях? Мы малы и слабы! И мы не хозяева ничему и никому, а только самим себе. И то не всегда.

Четыре гордые старухи и четыре серьезные девушки вперили в Марата ясные испытующие взгляды. Ахо стояла с краю, рядом с матерью. На фоне остальных жена Хозяина Огня была, как ангел. Холеная, чистенькая, благополучная. Но в ее глазах пылал тот же испуг и тот же фанатизм.

– Женщина, – сказал тогда Марат, повернувшись к Скуум. – Ты сама задала вопрос, и сама нашла ответ. Я Хозяин Огня, Земли и Воды. Я хозяин самому себе. Но не всегда.

Старухи переглянулись.

– Никто из людей равнины, – объявил Марат, – ни слова не говорил мне про Небесный Огонь. Я знаю про него много больше, чем вы. Я знаю вашу жизнь. Вы говорите о Небесном Огне только друг другу и только в чувствилищах. Но здесь – дом Хозяина Огня, и здесь, в своем доме, я говорю, о чем хочу. Если вы будете обвинять мою жену в том, что она рассказала мне про Небесный Огонь, – я убью вас всех. Теперь пусть моя жена останется со мной, а вы уходите, или я убью вас всех.

Они ушли, как всегда уходили: медленно, не глядя по сторонам, а Марат наблюдал, как Ахо, не двигаясь с места, понемногу оттаивает, превращаясь из напряженной, как струна, жрицы примитивного культа в обычную молодую женщину, подругу своего мужчины.

Подошел, погладил по щеке. Она посмотрела снизу вверх – маленькая, как бы фарфоровая, почти ненастоящая, – потом тяжело задышала и разрыдалась.

– Тебе страшно? – спросил Марат.

– Да.

– Не бойся. Матери ничего тебе не сделают.

– Я не боюсь матерей. Я боюсь тебя.

Марат улыбнулся.

– Я твой муж. Почему ты боишься меня?

Ахо вытерла слезы.

Смотрела в его лицо, как в костер. Вроде бы на мужа – но и сквозь него, как сквозь прозрачное пламя. Ведь, глядя в огонь, никто никогда не смотрит только на огонь – всегда есть нечто, сокрытое в оранжевом веселье. Тайна, не формулируемая словами. Так жена Хозяина Огня смотрела на мужа. Не как на мужчину, но как на стихию. Правда, огонь убивает, если подобраться к нему слишком близко, а муж – нет, оставляет жить. Любит.

Марат протянул руку, думая, как это важно: правильно коснуться жены, даже если жена не принадлежит к твоему биологическому виду. Особенно если не принадлежит. Как важно дотронуться до наиболее уместной части тела: положишь пальцы на предплечье – сигнал, на шею – совсем другой сигнал, ладонью к щеке – неправдоподобно маленькой и мягкой – третий род импульса, запустишь в волосы – еще один род, тоже особенный; вроде бы полтора здешних года вместе, а каждый раз – как первый.

Ей незачем знать, что муж тоже боится свою жену. И часто думает, что если жена захочет, она превратит в черные угли и душу его, и тело.

А имя девочки, сидящей у Небесного Костра, он так и не узнал.