Текст книги "Во власти мракобесия"

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. 1–15 СЕНТЯБРЯ 1995

Трошин остался доволен поездкой в Тель-Авив. Из аэропорта он направился домой, чтобы принять душ и привести себя в порядок, а потом намеревался поехать на работу. После солнечного Израиля Москва казалась слишком угрюмой, несмотря на сочную желтизну осенних аллей.

Возле подъезда нагнал возвращавшуюся из магазина соседку по этажу. Анастасия Никитична закивала головой, здороваясь.

– Откуда ж так рано, Серёжа?

– Работа подняла. Как ваши дела, Анастасия Ники тична?

– Ой, плохо, Серёжа, плохо.

– Что случилось? Может, помочь чем-то?

– Никита мой совсем места не находит себе. – Лицо соседки в одно мгновение как-то скривилось и обвисло. – Пить начал! Ой как пьёт-то! Девушка у него погибла недавно… Лариса… Да вы, кажется, видели её у нас.

– Я знаю. Но тут уж ничего не поделаешь.

– Знаете?

– Да, видел её в тот день на улице. Уже мёртвую.

– Ой, Серёжа, не знаю, что и делать. – Анастасия Никитична громко застонала, как это умеют делать некоторые женщины, пробуждая своим голосом в окружающих животный ужас. – Может, зайдёте, поговорите с ним?

– Да что я могу сказать ему?

– Вы мужчина, – всхлипнула она, оборвав завывание. – Меня он просто гонит.

Трошину совсем не хотелось в ту минуту заниматься душеспасительными беседами, но он почему-то согласился.

– Спасибо, Серёжа, спасибо вам, – бормотала сосед ка, пропуская его в квартиру.

В кухне, где сидел голый по пояс Никита, плавал густой дым. На столе стояла бутылка водки, лежали обрезки колбасы и оторванные от буханки куски хлеба.

– Здорово, братишка. – Трошин сел напротив. – А ты не рано начинаешь? Ещё и полудня нет.

– Чего надо? – Никита смотрел исподлобья, в глазах плавало плохо скрываемое раздражение. – У меня поминки. Невесту мою убили…

– Невесту? – удивился Трошин. – Это ты её невестой считал? Или она тоже так думала?

Никита молча раздавил окурок в пепельнице и провёл рукой по своей коротко остриженной голове.

– Знаю, щас станете говорить, что Лариса сама нарвалась на это, мол, путана, мол, ничего другого и не заслужила… А пусть путана! Мы друг друга стоили! Отбросы!

– По-моему, я ничего такого не говорил.

– Зато вы так думаете. Разве я не понимаю? Да, она была проституткой! А я разве не проститутка? Я ещё хуже, я – червь бесхребетный. Попёрся туда, куда меня наши сраные правители погнали… кровью харкать под пулями! Ядрёна вошь, теперь локти кусаю. Нужна мне, что ли, эта Чечня? Чего ради я должен был подыхать там? – Никита повёл воспалёнными глазами. – Не ради же денег. И не ради идеи. Вот и получается, что я хуже проститутки – себя отдал, а получил шиш.

Он поднёс ко рту стакан, глотнул, но поперхнулся водкой и раскашлялся, низко склонившись к столу. Его плечи ходили ходуном.

– Ты бы не глушил так, – сказал Трошин. – У тебя вся жизнь впереди. И жена будет, и дети, и счастье. Сейчас трудное время; собственно, оно никогда не бывает лёгким. Тебе досталось круто, но всё-таки повезло, что не по полной программе. И если ты мужчина, то должен взять себя в руки. Твоя жизнь только начинается.

– Да что вы понимаете в моей жизни? – Никита приподнялся, но тут же сел обратно. – Вы же гэбэшник! Вы же мыслите не как все. Вы на людей плюёте, всех готовы в шпионы записать. А то я не слышу, что по телевизору говорят… Вам бы только вынюхивать да вынюхивать… Вон сколько в сталинские годы людей сгноили…

Трошин встал. Соседка со страхом следила за ним из двери, шепча себе под нос: «Господи, ох Боже ты мой…»

– Если ты не полный дурак, – спокойно сказал Трошин, – и если не сопьёшься, то когда-нибудь поймёшь, что ты сильно не прав в том, что ты сейчас сказал.

Он вышел из кухни, но тут же вернулся и проговорил очень жёстко:

– А что касается пьянства, то зачем же убивать себя таким медленным и трусливым способом? Водка не избавит тебя от трудностей, солдат. Мать пожалей! Неужто ей теперь до конца дней смотреть на твою безвольную пьяную рожу? Не хочешь жить – прыгни из окна, всё кончится сразу. Извините, Анастасия Никитична, – взглянул он на соседку, – но вы просили, чтоб я с ним по-мужски…

Соседка испуганно прижала руки к груди.

Трошин ушёл, а Никита долго смотрел перед собой. Минуло минут пять, а он всё не двигался, затем достал сигарету, чиркнул спичкой, сощурившись так, будто вспыхнувшее пламя ослепило его, и закурил. Мать всё стояла перед ним неподвижно, не решаясь ни уйти, ни обратиться к нему. Никита мрачно уставился на дымящуюся сигарету, желваки бешено играли под кожей. И вдруг он с ненавистью ткнул сигаретой себе в ладонь. Вскрикнув, зажмурился, но продолжал с яростью жечь себе руку, надеясь физической болью отогнать душевную. Наконец он отбросил смятый окурок и порывисто припал ртом к дымящейся ране, как если бы хотел выгрызть из себя кусок. Анастасия Никитична кинулась к сыну и прижала его голову к себе.

– Успокойся, сыночек, успокойся…

В ответ на её дрожащий голос Никита громко зарыдал.

* * *

Эммануил Боровой приехал из Нью-Йорка в Вену, чтобы обсудить с Моржом неотложный вопрос, о сути которого наотрез отказался хоть словом обмолвиться по телефону. Морж принял его в просторной гостиной, где из мебели стоял только стол со стеклянной столешницей, стулья, а у стены красовался музыкальный центр с громадными колонками.

Морж переминался с ноги на ногу возле солнечного окна, задёрнутого белыми занавесками, и хмуро смотрел на своего гостя. Боровой не менее хмуро взирал на Моржа, сидя за столом и срезая с яблока кожуру перочинным ножиком.

– Алексей Семёнович, очень трудная ситуация, – в который раз повторил Боровой. – Сам не справлюсь. Нужна ваша помощь.

– У тебя разве туго идут дела? Моня, ты же был на волне. – Морж искренне недоумевал. – Какие проблемы? Мы с твоей фирмы гребём чуть ли не по двадцать лимонов «зелёных» в год, а ты говоришь о помощи.

– Речь не о деньгах. – Эммануил Боровой отрезал ломтик яблока и сунул его в рот. – На меня наехали.

– Что ты сказал? У тебя мозги размокли, что ли, от американской жрачки? Кто наехал? Кто мог даже подумать об этом?

– ФБР!

Морж долго молчал, пытаясь осмыслить услышанное.

– Фэ-бэ-эр? – непонимающе переспросил он наконец. – Когда же ты успел им дорогу перейти?

– Алексей Семёнович, вы же знаете, что американцы держат под контролем все фирмы, которые занимаются двойными технологиями. – Боровой вздохнул. – Следят, чтобы никто не угрожал их безопасности.

– А ты угрожаешь, что ли? Что за херня такая?!

– Получается, что угрожаю. – Боровой сунул в рот очередной кусочек яблока. – Не лично я, конечно, угрожаю. Вы же понимаете.

– Не понимаю. Ни хрена не понимаю, мать твою!

– Фирма наша настолько круто развернулась, что сейчас… Одним словом, американские менты вышли на меня.

– Ну и?.. – Морж медленно подошёл к столу, выставив вперёд голову, будто хотел броситься на какого-то невидимого врага.

– Покопались они в моём прошлом. Даже о напёрстках, которые я крутил, знают. Не говоря уже о трёх уголовных делах, которые висят на мне в России.

– Не тяни. Мне насрать, что они пронюхали про тебя. Чего хотят-то?

– Грозят закрыть нас, – коротко ответил Боровой.

– Чего? Ты в своём уме-то? Что ты пургу гонишь?

– Алексей Семёнович, я пытался втолковать им, что вывез из России новейшие технологии ВПК вместе со специалистами, их разработавшими. Меня же за это к награде правительство США должно представить, а они наезжают.

– Вот суки! Просто суки! Всюду суки! Мы, значит, бабки вбухиваем в дело, в рынок, кстати, их же, американский рынок, а они, падлы вонючие… – Пузыревич в бессильной злобе замахал руками. Он весь надулся от распиравших его эмоций и действительно стал похож на моржа. – А чего требуют? Условия какие выдвинули? Чего-то ж они хотят? – Он одной рукой подвинул к себе стул, развернул его и сел на него, как на лошадь, навалившись на спинку грудью. – Все они, менты поганые, хотят чего-то!

– Они требуют, чтобы мы – через наши завязки в Москве – одного человека продвинули наверх. Похоже, им ваши связи в Москве хорошо известны.

– И всё? – удивился Морж. – Из-за этого весь базар? Непонятка какая-то… А что за человек-то? За кого просить?

Боровой пожал плечами.

– Какой-то подполковник Кротенко из Министерства обороны или из Генштаба. Он то ли прикомандирован к правительству, то ли что-то в этом роде, – ответил Боровой и потянулся к вазе с фруктами. – У них какой-то план.

– План! – фыркнул Пузыревич. – Да клал я на их план!.. Но вот наступить нам на горло они, конечно, могут… Стало быть, они хотят, чтобы мы этого подполковника пропихнули с помощью наших связей наверх? И ежели мы всё сделаем, то ФБР от нас отлипнет? А если мы откажемся или у нас не получится? Ну ведь может что-то не состыковаться? Мы же не боги, мать их в задницу!

– Тогда они обещают закрыть и центральную фирму, и филиалы… Мы потеряем всё в нашем бизнесе. Вдобавок они упекут нас на двадцать лет за решётку!

– Это ещё с какой такой усрачки?! – опешил Морж. – Мы что, законы их нарушаем?

Боровой потупился. Он не мог признаться Пузыреви-чу, что вот уже несколько лет, как он дал подписку ФБР о сотрудничестве. Собственно, ему было наплевать на эту вербовку, потому что всю свою жизнь он посвятил деньгам, ради которых готов был пойти по трупам. Если кто-то угрожал его капиталу, он старался избавиться от этой угрозы любым способом. Если требовалось дать подписку о сотрудничестве со спецслужбами, он без колебания готов был подписать любую бумагу. Однако в этот раз американцы пригрозили ему тюремным заключением, представив всё дело так, что он, будучи их агентом, был по-свящён в государственные секреты и должен был отвечать за провал операции по всей строгости.

Боровой покачал головой и развёл руками.

– Они просто сказали мне, что мы теперь посвящены в государственную тайну, – проворчал он. – Если что-то не получится, то они нас упекут, чтобы мы ничего не сболтнули.

– Как же они похожи друг на друга! – воскликнул Пу-зыревич. – Менты поганые!

– Зуб даю, что этот подполковник шпионит на них. Стало быть, и нас подсаживают на шпионаж. – Боровой многозначительно цокнул языком.

– Да какое мне, в задницу, дело, как оно называется: шпионаж или онанизм! Мне по фигу! Базар идёт о миллионах, о десятках, о сотнях миллионов! Я должен их терять, что ли? Или ты, может, хочешь потерять эти бабки?

– Не хочу.

– Вот и я не хочу! Да ещё двадцать лет припаять могут из-за этого подполковника! Нет, ты чуешь, Моня? Это же беспредел!

– Да…

– Ты вот что… Ты с этими американскими ментами свяжись и быстро-быстро выясни подробности: кого, куда, когда… А то ведь пока чухаться будем, у них что-нибудь в планах переменится, а нас всё равно на нары отправят… Ко мне в ближайшее время собирается Машков-ский подвалить, вот пусть он и подумает, как этого подполковника пропихнуть. Машковский в Белый дом запросто ходит, всё устроит нужным образом.

– Только я бы не стал выкладывать старику всю подноготную. Никакого ФБР, никакого шпионажа, просто нужный человек для развития нашего бизнеса. – Боровой оторвал несколько ягодок от виноградной грозди и бросил их в рот.

– О чём базар! Сыграем с Модестовичем втёмную.

* * *

В тот же день о Машковском говорили не только в Вене. В своей московской квартире Сергей Трошин спрашивал Женю:

– Помнишь, ты говорила, что Марго встречается с каким-то богатеем? Ведь это Машковский, так?

Он сидел на корточках перед холодильником и отщипывал кусочки от холодной курицы.

– Что?! – крикнула из комнаты Женя. Она разбирала на письменном столе бумаги.

– Не помнишь ли ты, – Сергей появился в дверном проёме с куриным крылышком в руке, – как фамилия того мужика, с которым встречается Марго? Машковский, так ведь?

– Да, кажется, но точно не помню. Григорий Модестович. А что ты вдруг?

– Просто так…

– Не юли, дорогой, признавайся… И почему это ты курицу трескаешь? Сейчас разве время обеда? Нечего ку-сочничать!.. Ну так почему ты заинтересовался Риткиным ухажёром?

– Видишь ли, в чём дело. Мы этим человеком весьма плотно занимаемся.

– Модестовичем? Этим дедулей? Разве он имеет отношение к криминалу? – удивилась Женя.

– Имеет.

– Подожди, а как ты узнал, что Марго именно с ним… Вы следите за ним и Маргоша попала в ваше поле зрения? – догадалась Женя.

– Я видел её на плёнке, когда просматривал оперативную съёмку.

– Какой кошмар! Так теперь за ней тоже будут наблюдать?

– Не будут. Но дело не в этом… Ты случайно не в курсе, она бывает у него дома?

– По-моему, ещё не была. Отказывается.

– Почему? – спросил Трошин с нажимом.

– Не знаю. – Женя пожала плечами. – Какие-то принципы свои. Или не хочет давать ему повод… Не знаю, Серёж.

– Как ты думаешь, она смогла бы согласиться поехать туда… Выполнить одну мою просьбу?

Женя пристально посмотрела на Сергея.

– Ты хочешь завербовать её? – с некоторой долей испуга спросила она.

– Мне нужна помощь. Это именно помощь. Пригласи как-нибудь на днях Маргариту к нам или давай навестим её, чтобы я мог поговорить с ней.

– А почему вы занимаетесь этим Машковским?

– Жень, ты уж слишком глубокий вопрос задаёшь. Я же не могу тебе всё рассказывать.

– Он бандит?

– Не в этом дело. Сейчас бандитом можно назвать почти любого бизнесмена. На сегодняшний день в бизнесе честных денег нет. Любой бизнесмен так или иначе связан с криминалом. Наша служба занимается не бандитами. Наша задача – оградить правительство от давления частного капитала. Правительство должно выполнять задачи, поставленные государственной властью, а не всякими там Машковскими, Березовскими, Гусинскими. Понимаешь меня?

Он повернулся и, обгладывая косточку, пошёл на кухню.

– Понимаю. – Женя осталась сидеть, растерянно глядя перед собой. – Маргошу жалко. Получается, что она вляпалась?

– Ничего она не вляпалась, – отозвался Сергей. – Она просто встречается с богатым человеком. А этот человек меня интересует по работе. Марго может мне помочь. Жень, надо, чтобы мы встретились. Пожалуйста. Я должен поговорить с ней в нормальной обстановке, чтобы она поняла меня.

* * *

Николай Овсеенко оказался незаменимым агентом. Находясь постоянно возле Алексея Пузыревича, он не всегда мог записать на плёнку разговоры, проходившие в апартаментах Моржа, но почти всегда знал, с кем его босс встречался, и нередко даже при отсутствии записи мог сказать, по какому вопросу к Пузыревичу приезжали гости.

К середине сентября отделу «П» стало известно, что Алексей Пузыревич наводит через Григория Машковского мосты для продвижения некоего Кротенко на самые верхи. Известно было, что Кротенко прикомандирован к правительству из Генштаба, поэтому Смеляков принял решение срочно взять Кротенко в разработку.

– И надо плотнее заняться Машковским, – сказал Смеляков Трошину. – Сергей, у тебя что-нибудь наклёвывается на его счёт через ту барышню?

– Я ещё не разговаривал с Маргаритой.

– Поторопись. Нам очень нужно к нему внутрь проникнуть…

Трошин не любил, когда ему повторяли дважды, и решил ускорить события. В тот же день он решил заехать к Жене в здание Академии наук на Ленинском проспекте и под каким-нибудь предлогом пригласить Риту к себе.

Он ждал их напротив центрального входа, и Женя, с которой он предварительно созвонился, умело изобразила удивление:

– Ой, Серёжа приехал.

– Привет, девочки! – Он вышел из автомобиля им навстречу. Они были удивительно хороши, двигались лёгкой походкой, позволяя свежему осеннему ветру вольно играть их юбками. Глядя на них, Сергей любовался, затрудняясь сказать, кто выглядит привлекательнее – его любимая Женечка, с чуть растрёпанной золотистой гривой, или же Марго, с её всегда аккуратно уложенными короткими чёрными волосами. Позади семенил Константин Синицын. Заметив Трошина, он смутился, замедлил шаг и, словно вспоминая что-то, стал рыться в карманах, затем полез в портфель.

– Ну, я с вами прощаюсь! – крикнул он вдогонку.

– Костя, – Рита обернулась и взмахнула рукой, – не забудь завтра принести ту статейку, ладно?

– Я никогда ничего не забываю. – И он продолжил копаться в торчавших из портфеля бумагах.

– Ты сегодня рано освободился. – Женя поцеловала Сергея и нырнула в салон автомобиля.

– Тебя это не радует? Специально бросил все дела, чтобы отметить нашу дату, – с улыбкой ответил он. – В конце концов я тоже имею право на личную жизнь.

– А что за дата? – спросила Маргарита.

– Полтора года нашего с Женькой знакомства, – поспешил объяснить Трошин. – Марго, давай к нам махнём?

Женя стрельнула в Сергея глазами, понимая, что повод он придумал только что. Полтора года давно минули, а два года пока не наступили.

– Конечно, это ещё не юбилей, – сказала она, – но всё равно приятно, когда мужчина помнит о таких датах и устраивает по этому поводу маленькие праздники. Поедем, Ритка?

– Хорошим вином и всякой закуской типа ветчины и сыра в нарезке я уже запасся, – сообщил Трошин.

Маргарита колебалась.

– Наверное, я вам буду мешать. Вам же хочется вдвоём побыть.

– Вдвоём мы останемся ночью, – нажимал Сергей. – А сейчас нам нужна уютная компания.

– Что ж, раз так, то поехали, – согласилась Рита.

Трошин повернул ключ в замке зажигания, и машина тронулась.

По дороге он незаметно вывел разговор на Машковс-кого, но к главному вопросу – к тому, что Марго должна была попасть в дом Григория Модестовича и установить там микрофон, – подступился только дома.

– Так ты хочешь сказать, что Григорий Модестович – бандит? – Маргарита никак не могла понять, почему Тро-шин в чём-то подозревал Машковского. – Этот интеллигентный человек высочайшей культуры и отменного вкуса? Он бандит?

– Нет. Он не бандит. Но с ним находятся в постоянном контакте разные люди. Пойми, Марго, речь идёт об очень серьёзных государственных делах. С ним общаются лица, подозреваемые в шпионаже, поэтому за ними установлено наблюдение.

– Это ужасно. Как подумаю, что вы снимали меня на камеру… А если бы я… Ну вот если бы я… занималась, допустим, с ним любовью? Этого, конечно, не могло быть, но если допустить такое, то что? Неужели вы бы и это засняли? И ты потом смотрел бы на это?

– Марго, во-первых, снимается вовсе не всё. Нет такой службы, которая проникает в каждую замочную скважину. Во-вторых, наши сотрудники занимаются этим не в своё удовольствие. Такова специфика нашей работы – мы добываем информацию. Отсутствие информации делает государство беспомощным. Но ты даже представить не можешь, как много грязи приходится пропускать через себя, когда разрабатываешь какого-то человека.

Рита негодующе тряхнула головой и поднялась с дивана.

– Это ужасно! Это отвратительно! Я теперь даже не знаю, что и подумать. А ты ещё требуешь, чтобы я поехала к нему домой и поставила там эти чёртовы прослушивающие устройства…

– Я ничего не требую, не могу требовать от тебя. Я прошу о помощи. Речь идёт не о личной жизни Машковс-кого и уж тем более не о твоих с ним отношениях.

– У меня нет с ним никаких отношений, Серёжа! – воскликнула она. – Он просто ухаживает за мной.

– Речь идёт о государственной безопасности, – продолжал Трошин. – В домах таких людей, как Машковский, зачастую решаются очень важные вопросы. Мир бизнеса сегодня – это фактически мир криминала. Если даже бизнесмен лично не преступает закон, это не значит, что его окружение не связано с криминалом, его фирма, его партнёры. Машковский – фигура крупная, имеет выходы на правительство, на министров, на депутатов, а там коррупция приняла такие масштабы, что её уже нельзя назвать просто взяточничеством, это уже подрыв государственной экономики.

– И Машковский в этом участвует? Неужели…

– Марго, я не тороплю тебя с ответом. Понимаю, как трудно тебе решиться. Но ты подумай…

– Как же я буду в глаза ему глядеть? Ведь он такой… такой порядочный.

– У таких людей нет порядочности. У них и совести-то нет. Впрочем, тебе решать.

– Он мне предложение сделал. Говорит, что искал именно такую женщину… А я, значит, ему эти «жучки» ваши?..

У неё на глазах навернулись слёзы. Впрочем, горько и обидно ей было не за Машковского, а за себя. Она никак не могла понять, что за роль ей отводилась. Помочь государству – это одно. Но воспользоваться доверием человека и обмануть его – совсем другое.

– Как же так? Почему я? – Она вытерла глаза. – Пойду умоюсь.

– Сергей, – заговорила Женя, когда Рита закрыла за собой дверь ванной, – а ведь сегодня я могу навсегда потерять подругу.

– Я не стал превращать Машковского в монстра, хотя мог бы размалевать его под чёрта, чтобы у Марго исчезли малейшие колебания. – сурово ответил он. – Что бы Марго ни решила, спасибо тебе за помощь.

Женя подсела поближе и положила голову ему на плечо.

– А ты на самом-то деле помнишь, когда мы познакомились?

– Нет. Но дату нашей свадьбы я запомню.

Она поднялась и включила телевизор.

– Жень, пойди к ней, успокой, – попросил Сергей.

– Скажи, что ничего страшного нет.

Она кивнула и вышла. Трошин прибавил звук телевизора. Новости сообщали, что президент Ельцин официально объявил имя нового генерального прокурора – Юрия Скуратова.

* * *

Вода в бассейне, где плескались голые девицы, подсвечивалась несколькими лампами, и голубые блики колыхались по стенам и потолку, как тени чьих-то распутных душ. Машковский сидел на мраморной скамейке, обернувшись простынёй, и напоминал древнеримского сенатора. Два его молодых, но уже не по годам растолстевших собеседника устроились рядом, ничем не прикрывая нагих тел, растопырив ноги и жадно отхлёбывая пиво из высоких стаканов.

– Григорий Модестович, – весело фыркая, говорил один из них, – у меня давно уже сложилось впечатление, что вас что-то раздражает во мне. Вы человек сдержанный, но в мой адрес позволяете себе высказываться… как бы это… весьма ядовито.

– Алексей, мы люди свободные… пока свободные. Поэтому я считаю, что разговаривать друг с другом можем открыто. И мы поймём друг друга. Да, вы раздражаете меня, и не только вы, многие раздражают. Чего уж тут скрывать? Меня и сын мой родной раздражает.

– Чем же, если не секрет?

– Какой уж тут секрет! Наглость ваша и самоуверенность выводят меня из себя.

– А почему я не могу быть самоуверенным? Я добился кое-чего в жизни, могу бывать вот в таких местах… – Алексей повёл рукой вокруг. – Имею право наслаждаться жизнью.

– Вот за то, что вы такого о себе высокого мнения, вы мне и не нравитесь. Вы ещё ничего не заработали. Вы вообще ещё никто, не имеете ни опыта, ни вкуса, а потому в том, как люди «добиваются», вы вообще ничего не смыслите.

– Это я-то ничего не смыслю? – Алексей расхохотался. – У меня есть деньги, Григорий Модестович. Я ворочаю миллионами.

– Не смешите меня, Лёша. Ворочать можно сено и говно, – лениво отмахнулся Машковский, – а с деньгами надо уметь обращаться. Деньги надо зарабатывать.

– Так мы и зарабатываем, – подключился к беседе приятель Алексея.

– Вы их не зарабатываете, а воруете, – отрезал Маш-ковский.

– Однако словечко вы нашли. Впрочем, вы разве не тем же самым занимаетесь?

– Я получаю комиссионные с тех сделок, которые помогаю организовать. Я не взял ни одного чужого рубля, я никогда не воровал, я получаю плату за мои услуги.

– Но не платите с них налогов, – заметил Алексей. – А во-вторых, комиссионные-то с ворованных денег.

– И всё же я не ворую, терпеть не могу воровства. Я долго не мог понять, почему вы все проявляете такую несдержанность, такую наглость…

– И к какому выводу вы пришли?

– Всё очень просто. Вы чувствуете свою неполноценность – хоть и не признаётесь себе в этом – и знаете, что ваш век там, наверху, в общем-то недолог. Поэтому стараетесь набрать побольше и побыстрее. И настолько спешите, что теряете над собой контроль. Вспомните, как в 1993 году в Верховном Совете обсуждали господина Шумейко. Ведь до смешного дошло тогда. Шумейко топором изрубил итальянскую мебель, которую ему подарил Якубовский, помните? Разбил и сжёг её, чтобы не было улик, а стоила эта мебель почти 80 тысяч долларов. Лично я не позволяю себе разбрасываться такими деньгами. Зачем брать то, что боишься показать?

– Я понимаю, о чём вы говорите. – Алексей почесал в паху. – Люди просто стремятся жить красиво.

– Один мудрец сказал: «Голод не тщеславен, ему довольно, если его утолят, а чем – ему нет дела. Остальное – муки злосчастной жажды роскоши».

– Если вы намекаете на всё это, – Алексей указал волосатой рукой на бассейн с нагими девицами, – то разве сами вы отказываетесь от такого образа жизни?

– Если я нахожусь в обществе красивых женщин, это не означает, что я жаден до них. Они для меня как картины. Ими можно любоваться. А вот Кугушев, например, не умеет любоваться… – Машковский кивнул на раскрасневшегося мужичка, тискавшего одну из разомлевших девушек. – И не умеет заниматься любовью. Он готов всё пожрать, не разбирая вкуса. Это не что иное, как жадность, нездоровая жадность. Похоть… Похоть по отношению к женщинам, деньгам, власти. Похоть во всём… Этого я не понимаю и не принимаю.

– Зачем столько критики, Григорий Модестович? Вы же не сторонник аскетизма.

– Я сторонник меры.

– Простой народ вдоволь посмеялся бы над этими словами.

– Мне нет дела до простого народа, нет дела до толпы, – равнодушно ответил Машковский.

– Предельно ясная позиция.

Машковский кивнул на резвившихся в воде купальщиц.

– Вот эти девочки – тоже народ. Но меня интересует только их красота и молодость, а их взгляды на жизнь меня не касаются. Вся их ценность – это их стройные тела. Когда-нибудь они, возможно, поумнеют и найдут себе иное применение. Каждый из нас создан, чтобы сыграть отведённую ему матушкой-природой роль. Кто-то должен писать картины, кто-то – ценить их.

– В таком случае, – Алексей дотянулся до маленького столика и взял сигарету, – я не понимаю вашего раздражения, Григорий Модестович.

– Раздражения?

– По поводу, как вы изволили выразиться, воровства. Каждый делает то, что считает нужным для себя, но никто из нас не хочет думать о себе плохо. Поэтому каждый подыскивает наиболее удобное для себя слово. Скажем так: наиболее выигрышное для себя дело.

На противоположной стороне бассейна появился Пет-лин. Обёрнутое вокруг бёдер полотенце полностью скрывало его ноги.

– Вечер добрый. Я немного припозднился, – приветственно помахал он рукой.

– Геннадий Васильевич, здравствуйте. Жду вас с нетерпением.

Петлин неторопливо обошёл бассейн, оценивающе поглядывая вниз на голые тела.

– Славные здесь русалки, – сказал он, подойдя к Машковскому. – Какое-нибудь дело, Григорий Модестович?

– Я всегда в делах и заботах.

– Григорий Модестович отчаянно старается пристыдить нас. – Алексей бросил недокуренную сигарету в пустой стакан и пощёлкал пальцами, подзывая внимательно следившую за гостями официантку, прикрытую едва различимой полоской бикини. – Нехорошо мы себя ведём, оказывается. Лишнее прибираем к рукам, Геннадий Васильевич. А как не взять? Нынче если чуть зазеваешься, так кто-нибудь другой уворует. Так и жизнь проморгать можно.

– Эх, молодёжь, – хитро улыбнулся Петлин, – всё только о себе думаете. А кто о государстве думать будет? Прислушайтесь к старикам. Кто, как не Григорий Модестович, научит вас уму-разуму?

– Геннадий Васильевич, – Машковский встал и легонько коснулся локтя Петлина, – не возражаете посидеть со мной в кабинете?

– Да, а то здесь глаза всё норовят к чьей-нибудь заднице прилепиться. В кабинете спокойнее, – согласился руководитель секретариата правительства.

– Спокойнее и надёжнее, – кивнул Машковский.

Петлин остановил официантку, составлявшую на поднос опустевшие пивные стаканы, и попросил её принести в кабинет две порции коньяка.

Закрыв за собой дверь, оба сели в обтянутые бархатом кресла.

– Шумно мне стало в таких местах, – пожаловался Машковский. – А девки эти раздражают своим визгом.

Пищат, как чёрт знает что.

– Мужчине нужен семейный очаг, – сказал Петлин.

– Да вот я и подумываю…

– Неужто нашлась такая женщина, которая смогла угодить вашим высоким требованиям? – не поверил Геннадий Васильевич.

– Похоже, что нашлась…

В дверь вошла официантка и поставила на стол два пузатеньких бокала с коньяком.

– Что-нибудь ещё?

– Не сейчас. – Петлин отпустил её движением пальцев. – Да, все эти кошечки хороши на пару часов, но для настоящей жизни нужна другая женщина… Так что за дело, Григорий Модестович?

– Геннадий Васильевич, есть у меня один человек. Прикомандирован к вам в ведомство, рядом с вашим шефом работает. Хочу просить за него.

– Хороший человек?

– Разумеется. И он наверняка будет полезен всем нам. Много нужных связей, в том числе и за рубежом имеет серьёзные выходы на высоких людей.

– Кто такой?

– Подполковник Кротенко…