Текст книги "Во власти мракобесия"

Коржаков с сожалением вздохнул.

* * *

Синяя «вольво», притормозившая на перекрёстке рядом с «жигулёнком» Геннадия Воронина, дважды подала звуковой сигнал. Воронин повернул голову. Из-за опущенного бокового стекла на него смотрела красивая молодая женщина. Подмигнув Геннадию, она указала рукой на себя и на него, затем знаками дала понять, чтобы они вдвоём припарковались. Он утвердительно кивнул.

– Давно не видел тебя, – сказал он, выйдя из машины. – И не слышал тоже. Как живёшь, Мариночка?

Марина поцеловала Геннадия в щёку и тряхнула головой.

– Живу прекрасно, если ты имеешь в виду материальную сторону. А в остальном… Пожалуй, с тобой было даже лучше.

– Присядем где-нибудь? – Воронин оглянулся и увидел кафе. – Вот какая-то забегаловка. Или это не подходит тебе?

– Почему не подходит?

– Не знаю, какие у тебя нынче вкусы. Ты уж не обижайся, ежели я что-то не так скажу.

– Я никогда не обижалась на тебя, дорогой, даже когда мне было больно. – Марина взяла его под руку. – Я тебя понимала. Ведь у нас было полное взаимопонимание, не так ли? Знаешь, Гена, я всегда гордилась тем, что рядом со мной был такой мудрый человек.

– Мне бы ещё туго набитый кошелёк, и ты бы могла считать себя самой счастливой. Но вот тугого кошелька-то у меня никогда не было.

– И всё равно я любила тебя.

– Теперь разве не любишь? – шутливо спросил он.

Марина игриво потрепала Воронина по щеке и сказала:

– Теперь совсем другое. Знаешь, чем хороша любовь? Она многообразна.

Они вошли в полупустое кафе. Геннадий шевельнул ноздрями, уловив запах кофе.

– Так ты до сих пор не женат? – Марина выбрала столик и потянула Воронина за собой.

– Мариша, ты же помнишь наши разговоры. Я не гожусь для семейной жизни. Кроме того, второй такой красавицы, как ты, я не найду… И не искал никогда.

– Но ведь женщины у тебя есть? Разные? – Она села спиной к окну и щёлкнула пальцами, подзывая официанта.

– Если у мужчины нет женщин, это означает, что у него психическое расстройство, – ответил Геннадий.

– И ты ни к кому не привязался? Впрочем, я и так знаю, что нет, – подняв голову к подошедшему молодому человеку в длинном белом фартуке, она заказала два кофе. – Я угадала? Ты ведь чёрный кофе пьёшь?

– Остаюсь верен своим привычкам. Ничто у меня не меняется. Расскажи-ка лучше о себе, Мариша.

– Веду размеренную жизнь. Честно говоря, скучаю. Была после тебя ещё раз замужем… За бизнесмена вышла, но развелась.

– Что так?

– Тупой был до невозможности. Зато при разводе он отвалил мне кучу деньжищ. Пытаюсь заниматься благотворительностью, организовала художественную школу.

– Стало быть, сейчас ты свободная женщина?

– Да, но собираюсь замуж.

– Опять? Тебе не надоело?

– Не могу без семьи, хочу, чтобы рядом постоянно был мужчина. Знаешь, в любовниках есть нечто такое, что пугает меня. Они словно напоминают мне о скоротечности жизни: только что был в кровати – и уже нет, исчез, и никто не знает, вернётся ли снова. А муж и семья – это своего рода символ постоянности.

– Поэтому ты постоянно меняешь мужей? Ну и кого теперь взяла на прицел?

– Одного американца. Он работает в группе Чубайса. У них там несколько американских консультантов.

Воронин почувствовал, как его сердце застучало учащённее, но не подал виду, что информация ему интересна.

– Познакомишь?

– Ген, неужели тебя интересует, с кем я сплю? – Она поморщилась.

– Мариша, ты меня обижаешь. Это не интересовало меня даже в дни нашего супружества.

– Тогда зачем тебе? Ах да – полезное знакомство. Я забыла. Ты никогда не упускал шанса завязать новые связи… Ты всё ещё сыщик? По-прежнему в МВД?

– Нет, недавно ушёл. Но сыщик остаётся сыщиком даже на пенсии.

– Где ты теперь? – спросила она с дружеским любопытством.

– Присматриваюсь, куда устроиться. Есть кое-какие предложения, но я пока не решил. Хочется чего-нибудь поспокойнее.

– Что ж…

Сонный официант принёс кофе на подносе и лениво составил чашки на стол.

– Спасибо. – Марина подвинула к себе чашку и, элегантно взяв кусочек сахара тонкими пальцами, опустила его в кофе. – Если тебе это надо, я познакомлю вас. Послезавтра будет благотворительный вечер, концерт, фуршет. Приходи. – Она взяла салфетку и быстро написала адрес. – Там я вас представлю друг другу. На всякий случай вот моя визитка, тут все телефоны.

– Приятно иметь дело с такой женщиной. И вдвойне приятно осознавать, что я срывал с губ такой женщины поцелуи.

– Ещё неизвестно, кто с чьих губ что срывал, дорогой, – засмеялась она, запрокинув голову.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. МАЙ 1996

– Алло, братишка, это Клюшка, – услышал Никита голос в трубке мобильного телефона. – Старикан выезжает. Не оплошай…

Никита уже третий день проводил в замаскированной «лёжке», устроенной в лесу напротив дороги, по которой Машковский выезжал из своего дома на Рублёвское шоссе. Ни вчера, ни позавчера Никита не рискнул стрелять, так как солнце, отражаясь от лобового стекла, слепило Никите глаза. Он не желал рисковать. Он не мог позволить себе роскошь пустить пулю мимо цели. Волчара предупредил, что Машковского надо бить наверняка, иначе старик залезет в нору, где его просто не достать.

Третий день подряд Никита слышал в телефоне один и тот же голос, сообщавший: «Старикан выезжает». Обладателя этого голоса Никита не знал и к знакомству не стремился, Волчара в разговоре назвал его Клюшкой и объяснил, что ему поручено наблюдать за воротами особняка Машковского.

Сегодня погода выдалась облачная, солнце ни разу не выглянуло из-за низких туч. Услышав голос Клюшки, Никита взял в руки винтовку и поднёс оптический прицел к глазу. От дома до поворота дорога занимала около минуты. Машина лишь на несколько секунд задерживалась на одном месте, предоставляя снайперу идеальную возможность для осуществления своей задачи, затем сворачивала, бликуя стёклами, и уносилась по шоссе.

– Не оплошай, – повторил Клюшка.

Никита не чувствовал за собой вины за то, что не выстрелил в предыдущие дни. Но в глазах Волчары он заметил нехороший огонёк.

– Я всё сделаю, – заверил Никита. – Не беспокойся.

В этот раз оплошать он не имел права…

Машина, плавно покачиваясь, выплыла из-за раскидистых кустов, щедро осыпанных клейкими молодыми листочками, и затормозила перед поворотом. Оптика прицела сделала лицо водителя огромным и плоским. В тени салона виднелся Машковский и его секретарь. Старик о чём-то сосредоточенно думал, прислонив морщинистую руку ко лбу. Машина остановилась окончательно, Григорий Модестович чуть качнулся, но позу не поменял.

Никита совместил перекрестье прицела с головой жертвы и надавил на спусковой крючок. Хлопнул выстрел, и лобовое стекло мгновенно покрылось густой паутиной белых трещин, почти полностью скрыв за собой Машков-ского. Но Никита всё-таки разглядел, как старик медленно откинулся на спину. На всякий случай он выстрелил ещё раз, теперь уже целясь в грудь Григория Модестовича. При втором выстреле от лобового стекла, ещё сильнее замутившегося от трещин, отвалился небольшой кусок.

Машина завизжала, бешено вращая колёсами, рванулась в обратную сторону и в доли секунды исчезла в густых тенях рощи.

– Я же обещал всё сделать, – холодно усмехнулся Никита и, вскочив на ноги, бегом бросился прочь от шоссе. Колючие еловые ветви хлестали его по лицу, и от этих липких ударов, оставлявших на губах вкус смолы и хвои, Никите было приятно. Не выпуская из рук винтовки, он выбежал на просёлочную дорогу, где стоял обшарпанный «жигулёнок» болотного цвета. Задняя дверь автомобиля с готовностью распахнулась. За рулём сидел Волчара и буквально пожирал Никиту глазами.

– Ну? – Волков постукивал ладонью по рулю. На обеих руках чернели перчатки.

– Всё сделано. – Никита бросил винтовку в машину и плюхнулся на заднее сиденье.

– Уверен?

– Наверняка. Два выстрела. Голова и сердце.

– Отлично. Дверь-то закрой.

Машина быстро покатила по неровной дороге, попрыгивая на ухабах.

– Винтарь бросить? – спросил Никита.

– Естественно, – процедил Волчара.

– Сейчас стекло сниму.

– Снимай… Игрушку в окно вышвырни… Давай, давай, старичок…

Никита отсоединил оптический прицел и аккуратно положил его рядом с собой. Затем стал сосредоточенно крутить ручку, опуская заедающее стекло бокового окна. Как только он взял в руки винтовку, чтобы высунуть её в окно, Волчара затормозил и, стремительно повернувшись к Никите, выстрелил в него из пистолета. Никита вскрикнул и недоумённо уставился на Дмитрия. Тот ещё дважды нажал на спусковой крючок. При каждом выстреле рубаха Никиты трепетала, словно живое существо.

– Прости, братишка, но такие уж в нашем деле порядки, – сказал Дмитрий, вылезая из машины.

Он отворил заднюю дверь и, приставив пистолет к голове Никиты, опять надавил на спусковой крючок.

– Морж будет доволен.

Волков швырнул пистолет под колёса «жигулёнка» и побежал куда-то в сторону от заросшей дороги, где его дожидался замаскированный мотоцикл.

* * *

На ровно остриженных газонах стояли длинные столы, покрытые белоснежными скатертями. Бутылки и бокалы сияли отражённым светом разноцветных фонарей, которые гирляндами тянулись от дерева к дереву. На небольшой сценической площадке танцовщицы исполняли классические вариации из различных балетов.

– Как тебе тут? – спросила Марина, беря Воронина под руку.

– Обычная тусовка. Люди показывают друг другу себя и пытаются решать свои проблемы.

– Что хочешь выпить?

Воронин пожал плечами.

– Ты так же не уверен в выборе удовольствий, как и прежде, – засмеялась его бывшая супруга.

– Почему не уверен? – не согласился Геннадий. – Когда-то я без колебаний выбрал тебя. Это было самое большое удовольствие в моей жизни.

– С годами ты становишься поэтичен… Пойдём, познакомлю тебя с Диком.

– Дик? Это которого ты в женихи записала?

Она живо кивнула.

– Вон стоит, видишь? Виски пьёт. В последнее время он что-то стал сдавать, пьянеет быстро. Так что не особенно налегайте на спиртное. – Она подвела Воронина к долговязому американцу с роскошной шевелюрой, чуть тронутой сединой на висках. – Дик, познакомься, это Геннадий, мой бывший муж.

– О-очень рад! Очень рад! Меня зовут Дик Моррис.

Мужчины обменялись рукопожатием.

– Гена до недавнего времени работал сыщиком, – сказала Марина.

– Я сильно уважаю полицейских, – ответил американец. – Марина много говорила о вас.

– А мне о вас успела сообщить только то, что вы собираетесь стать её мужем. – Воронин взял со стола бокал с шампанским.

– Да, – кивнул Дик Моррис, широко улыбаясь. – Всё больше и больше американцев, которые делают семью с русскими женщинами. Это символично. Наши страны теперь как одна семья. Время «холодной войны» далеко позади.

– Вы думаете? – с недоверием спросил Геннадий.

– Это так, – заверил собеседник, стараясь говорить без акцента. – Я знаю. Америка имеет большое удовольствие сотрудничать с Россией. Мы помогаем вам, как можем. Мы во всём помогаем.

– Дик, вы лукавите. Вы – прирождённый дипломат. К сожалению, наши страны ещё бодаются, как два тяжёлых быка. До отсутствия разногласий нам ещё далеко.

– Какие могут быть между нами разногласия, если мы помогаем даже на выборах вашему президенту?

– Что-то я не понимаю, о чём вы говорите? Что же это за помощь? – Воронин поднёс бокал ко рту. – Дешёвые куриные окорочка?

– Зачем окорочка? Деньги! На выборах всегда нужны деньги. Наши страны договорились обо всём, – с удовольствием сообщил американец.

– Никогда не слышал о такой межгосударственной помощи.

– Об этом, конечно, не пишут в газетах. Но это – официальная договорённость. Я знаю.

– Интересно, – без малейшего интереса произнёс Воронин. – Только я думаю, что вы что-то путаете, Дик. Или это всего лишь сплетня.

– Поверьте мне… – Моррис приблизил лицо к Воронину, дыша перегаром. – Я в курсе…

Геннадий равнодушно отмахнулся.

– Наши страны договорились, – настаивал Дик и самодовольно похлопал себя по груди. – Мы даём вам деньги на предвыборную кампанию Ельцина. Разве это не жест истинной дружбы?

– И что, большие деньги даёте?

– Огромные! – Американец взмахнул руками и на рисовал перед собой нечто бесформенное. – Огромные!

* * *

Когда на следующий день Воронин передал Смелякову состоявшийся с Диком Моррисом разговор, начальник отдела отнёсся к поступившей информации очень серьёзно.

– Деньгами помогают? – задумчиво переспросил он. – Привозят их сюда, что ли?

– Деталей он не раскрыл, – ответил Воронин. – Сказал только, что это официальная договорённость, я так понял, что на высшем уровне… Виктор Андреевич, если это правда, если они и впрямь деньги сюда шлют, то чей же это будет президент у нас? Американский?

– Ну эту информацию надо ещё проверить, – осторожно заметил Смеляков. – А если и так… Мы же помогали Кучме. Сто миллионов вложили в его предвыборную… Американцы имеют такое же право вбухивать деньги в нашу независимость… Только наша независимость имеет чуть-чуть побольше пасть, и она куда более прожорлива… Да-а… А как этого американца зовут?

– Дик Моррис… Я подготовил небольшую справку… Вот…

Имя господина Морриса было довольно известно зарубежным журналистам и политологам. Он не занимал никаких официальных мест в американской администрации, никогда не считался фигурой, приближенной к президенту США, однако, как отмечали некоторые западные издания, Билл Клинтон, ещё только собираясь бороться за президентское кресло, обратил внимание на Дика Морриса и в одном из интервью назвал его политическим гением и даже своим политическим гуру, но так и не объяснил, чем Дик Моррис заслужил такую высокую оценку. Когда Билл Клинтон получал мандат от своих сторонников на борьбу и готовился стать первым после Рузвельта президентом-демократом, переизбранным на второй срок, Дик Моррис вляпался в скандал с одной проституткой, которую он больше года посвящал во все склоки и сплетни, связанные с президентской администрацией. Скандал быстро забылся, Дик ушёл в тень и, казалось, удалился от Белого дома. Однако вскоре вновь возник на политической арене, стравливая политиков и устраивая из этого целые спектакли. Американская пресса окрестила Морриса мастером технологий подсознательных манипуляций, составляющих основу пикантных мыльных опер.

– Неудивительно, что Чубайс пригласил этого манипулятора в свою аналитическую группу, – произнёс Сме-ляков, читая предоставленную ему справку. – Чем-нибудь ещё примечателен этот политический гений, помимо того что любит почесать языком?

– Обожает женщин, не пропускает ни одной юбки. В «Президент-отеле» через его руки прошёл чуть ли не весь женский персонал – от уборщицы до старшего администратора. И всем обещает жениться.

* * *

Ельцин с недоумением посмотрел на стоявшего перед ним Коржакова и перевёл взгляд на лежавшую на столе пачку документов.

– Александр Васильевич, что вы мне всё время дерьмо приносите? – сквозь зубы, почти не раскрывая рта, проговорил президент. – Сколько можно читать это?

– Других материалов у меня нет, Борис Николаевич. Вы меня на «дерьмо» поставили, вот я вам его и ношу, – без улыбки ответил Коржаков. – Куда же мне деться, если работа такая?

– Ну хоть не всё сразу носите… Сил же нет читать это… Устал я…

– Я тоже устал от этого. – Начальник СБП позволил себе сказать эти слова жёстким тоном.

– Может, зря я решил идти на новый срок? – Ельцин поднял глаза на Коржакова. – Знаете, раньше Наина Иосифовна всё время повторяла: «Боря, бросай политику…» Вот тогда бы и уйти… Но теперь дома слышу: «Только ты! Только ты! Другие не справятся!..» А я устал, устал… Разве я не имею права устать? Я тоже человек и не всё могу вынести. Иногда я просто готов умереть, когда читаю ваши справки, отчёты эти… Устал я… Может, выпьем немного?

– Вам нельзя.

– Расслабиться надо, нервы натянуты. А то ведь сейчас придёт Илюшин со своими бумагами, и начнётся!..

Ельцин бессильно опустил голову. Глядя на эту беспомощно повисшую голову, Коржаков ощутил физическую боль от пронзившей его жалости к Борису Николаевичу. «Несчастный человек! Даже отказаться не может. А ведь какой мощью обладал, каким потенциалом… И вот не способен отказать ни жене, ни дочери. Зачем ему власть? Зачем ему переизбираться? И стране такой полумёртвый вампир не нужен…»

– Не хотите помочь мне, Александр Васильевич?

– Чем, Борис Николаевич?

– Принесите мне рюмку водки.

– Вам категорически нельзя.

– Но я не выдержу присутствия Илюшина.

– Почему? Он вас утомляет? Ельцин промолчал, не ответил, но задышал тяжело, как от омерзительного воспоминания.

– Такой он весь… – Президент сморщил лицо и шевельнул рукой, будто пытался нащупать что-то в воздухе перед собой. – Смотрю на него, понимаешь, и не слушаю. Трудно слушать его. Мусор какой-то. Липкий, понимаешь, гадкий… Такое впечатление, что у него мухи во рту сношаются. Я ему намекаю: «Это ваши вопросы, сами должны решать их», – а он не понимает… Нельзя же всё на меня сваливать. Я один со всеми делами не в силах… Не в силах…

В следующую минуту дверь отворилась, и на пороге появился помощник президента.

– А вот и Виктор Васильевич… – с неудовольствием сказал Ельцин.

– Борис Николаевич, извините, задержался. – Илюшин суетливо прошмыгнул к столу и положил на стол пачку бумаг. – Документы подбирал.

– Нет… – Ельцин отрицательно помотал головой. – Половину бумаг отложите в сторону.

– Какую половину? – с готовностью спросил Виктор Васильевич.

– Да любую!

– Хорошо.

– Ноґсите сюда, приноґсите всякое! – Ельцин громко закряхтел, почти застонал. – Откуда вы всё это берёте? Ну откуда столько мусора?!

– Борис Николаевич, – начальник СБП кашлянул в кулак, – я свободен?

– Свободны! – натужно отозвался президент. – Все свободны! Только я занят! Только я должен, понимаешь, решать и решать…

Коржаков быстро вышел.

У себя в приёмной он увидел Смелякова и буркнул:

– Заходи, Виктор Андреевич.

Плотно закрыв за собой дверь, полковник Смеляков начал докладывать с порога:

– Александр Васильевич, у нас прошла информация, что американцы, возможно, выделяют деньги на предвыборную кампанию Ельцина.

– Знаю.

– Знаете? – удивился Виктор.

– Да, – угрюмо кивнул шеф. – Черномырдин недавно сказал об этом. Ему Гор предложил оказать финансовую помощь Ельцину. Американская администрация, видишь ли, обеспокоена тем, что позиции коммунистов в нашей стране укрепились.

– Значит, это правда.

– Насчёт денег они официально договорились.

– И сколько же они выделяют нам? – спросил Сме-ляков после долгой паузы.

– Пятьсот миллионов долларов… Отгружают целыми контейнерами. Я узнал об этом недавно на заседании предвыборного штаба. Сначала не поверил. Потом встал и говорю: «Надеюсь, теперь вы поживитесь вдоволь». Там, конечно, крик поднялся такой, что страшно вспоминать… Чубайс кипятился больше всех. «Вы нас чёрной краской вымазать хотите!» – и всякое такое… Да их и мазать не надо – так всё видно.

– А чем группа Чубайса занимается конкретно? Что делают?

– Да ничего они не делают, – устало махнул рукой Коржаков. – Кофе пьют с коньяком, ведут стёбные разговоры, изображают из себя яйцеголовых… Зато секретности напустили вокруг себя… Обычные подростковые игры умных мальчиков во взрослых людей… Вот только беда в том, что от их игр зависит судьба страны. Надо их серьёзно прижать, не то они всё до копейки растащат. Я шефу доложил обстановку, попросил его дать возможность мне ознакомиться с финансовой отчётностью активистов. Надо выяснить, какие аппетиты у этих парней.

– И что президент?

– Сначала ворчал, но в конце концов велел Черномырдину передать мне всю отчётность. Мне сказал: «Проверяйте, потом доложите».

– Значит, руки у нас развязаны? – воодушевился Сме-ляков. – Отлично, работа приобретает новое качество.

Коржаков улыбнулся в ответ.

– Ну что, полковник? Сможем мы взять их за жабры?

– Взять-то возьмём, Александр Васильевич. Главное, чтоб не вывернулись они. Слишком уж скользкие.

* * *

Посреди зала на помосте, задрапированном белой тканью, сидела, поджав под себя тонкие ноги, обнажённая девушка. Худенькая, бледная, с длинными чёрными волосами, брошенными через плечо на грудь, она казалась полупрозрачной русалкой. Стоявшие вокруг студенты, уверенными движениями делали наброски на холстах. В зале пахло краской, слышалось шуршание карандашей и усердное сопение молодых художников.

Марина с гордостью обвела зал рукой.

– Вот, – сказала она и посмотрела на Воронина, – это и есть моя школа… Но пойдём отсюда. Не надо им мешать.

Она легонько подтолкнула бывшего мужа к двери, и он послушно покинул помещение, с некоторым облегчением вздохнув в коридоре.

– И как им удаётся так… без движений? – спросил он сам себя.

– Ты про тех, которые моделями работают? Да, нелёгкая у них доля, – кивнула Марина. – На первый взгляд ничего особенного, но в действительности не каждый способен выдержать. Надо ведь долгие часы сидеть или стоять неподвижно.

Стены в коридоре были увешаны картинами.

– Куда работы деваешь? – полюбопытствовал Воронин, остановившись перед полотном, на котором была изображена чёрная птица, зависшая над золотым церковным куполом.

– Продаю. Часть денег идёт художникам, но в основном вкладываю в школу. Очень хорошо идут церковные мотивы.

– Спекулируешь на теме? Извини, я не хотел обидеть тебя.

– Ты и не обидел, – спокойно отозвалась она.

– Прости.

– И прощать-то нечего. Но только ты, Гена, помни, что я не суюсь в твои дела, а ты не суйся в мои. Я тут хозяйка и поступаю так, как считаю нужным.

– Прости, я, наверное, неудачно выразился, – снова извинился он.

– Уже простила.

– Я лишь подумал, что ты, может быть, невольно приучаешь своих студентов заниматься поделками, на которые есть спрос… А как же высокое искусство?

– С каких пор тебя беспокоит судьба искусства? Да разве ты разбираешься в живописи? Почему ты называешь это поделками?

– Может, я не разбираюсь в искусстве, зато разбираюсь в халтуре.

– Это хорошие полотна, качественные. И на них есть спрос… Будет спрос на голых женщин – я начну продавать голых женщин. Будет спрос на пейзажи… Я не понимаю, зачем ты приехал, зачем ты напросился на встречу? Тебе нравится злить меня? Или что? Чего ты хочешь от меня?

– От тебя? – Он положил горячую ладонь ей на шею и нежно погладил. – Что мне нужно? Только твоё тело… Увидел и захотел. Ещё тогда, в кафе, при первой встрече… Смотрел на тебя и думал: «Со мной что-то творится». И вот вчера понял, что хочу заняться с тобой любовью. И не нужны мне твои американцы, твои фуршеты, твоя художественная школа. Я хочу твоего тела… Не знаю, хочу ли я тебя всю, но по твоему телу я просто истосковался. Веришь?

– Верю, – ответила она после долгого раздумья и поцеловала Воронина в губы. – Хочешь, отправимся ко мне?

– Сейчас?

– Зачем откладывать?

– Ты такая щедрая?

– Я безмерно щедрая… – Она потащила его за собой к выходу.

Её квартира удивила Воронина огромными размерами. Спальня поразила обилием зеркал. Даже на потолке было закреплено зеркало.

– Зачем тебе это? – поинтересовался Воронин.

– Мне нравится увидеть иногда собственные глаза, когда я с мужчиной, – объяснила Марина, раздеваясь на ходу, и исчезла в ванной.

Он сбросил одежду и последовал за ней… Час пролетел незаметно…

– Ты коварный мужик, Генка, – проговорила Марина, прижимаясь к Воронину.

– Почему? Разве я не такой, каким ты меня знала?

– Ты стал опасным.

– Неужто?

– Не думала, что ты сможешь снова затащить меня в постель.

– Вообще-то я лишь выразил желание, а в кровать меня привела ты, – возразил Геннадий.

– Даже не понимаю, как это случилось. Не знаю, что со мной произошло.

– Может быть, это любовь? – засмеялся он.

– Брось, – Марина вздохнула, – я давно не верю в такие вещи.

– Стала прагматиком? Поэтому за американца собралась? Не боишься, что он обманет?

– Дик обманет? Зачем ему это?

– А зачем ему ты?

– Я красивая, – объяснила Марина. – Он любит меня.

– Ты же только что заявила, что не веришь в эти штуки. Как же так?

– Ну, нравлюсь я ему. – Она легла на бок и подложила руку под голову.

– Мариша, ты и мне нравишься. Но ведь я развёлся с тобой и не собираюсь брать тебя снова в жёны. Сейчас мне с тобой было хорошо, как никогда не было в годы нашей совместной жизни.

– Зачем ты завёл этот разговор? Ты всё время злишь меня. В тебе проснулась ревность?

– Во мне проснулась жалость к тебе, – с отеческой нежностью он погладил её по голове. – Неужели ты такая дурочка? Твой Дик – хитрющая тварь. Он тебя прожуёт и выплюнет. Поверь мне.

– Ты не знаешь Дика.

– Я навёл справки. Он порядочное дерьмо. Впрочем, может, тебе это по вкусу. Тогда прошу прощения…

– Что ты узнал о нём? – нахмурилась она.

– У него много женщин, и почти всем он обещает жениться.

– Это правда? – Марина навалилась на Воронина грудью и заглянула ему в глаза. – Ты не из ревности? Не для того, чтобы сделать мне больно?

– Я не хочу причинять тебе боль. И не хочу, чтобы тебе причинял её кто-то другой. Мы с тобой хоть не муж и жена, но всё-таки ты мне не чужая. Забудь про этого американца. То есть, конечно, пользуйся им и его кошельком, но не рассчитывай на хорошую семью. Этот зверь не для семейного очага…

* * *

На президентской даче в Барвихе царила тишина. Казалось, сюда не могли пробиться никакие посторонние звуки, здесь можно было погрузиться в состояние настоящего покоя, забыть о бедах тревожного мира, затерявшегося где-то далеко за высоким забором. Однако то была лишь иллюзия. Здесь никто не знал блаженной умиротворённости. Гонцы приезжали сюда с беспокойными вестями о нараставшей напряжённости в обществе, каждая очередная новость сковывала семью президента ужасом предстоящего поражения на грядущих выборах. Страна давно стала видеть в Ельцине только врага. Образ «справедливого вождя» распался быстро и окончательно. Никаких оснований верить в победу Ельцина на выборах не было…

Коржаков шагал с Татьяной Дьяченко по дорожке и задумчиво смотрел себе под ноги.

– Саша, у меня голова идёт кругом от этого предвыборного шума, – жаловалась дочь президента.

– Зря ты в политику полезла. Это страшный мир. Здесь надо уметь наступать на горло собственной совести.

– Я хочу помочь папе!

– А то у него мало помощников! – Коржаков укоризненно покачал головой. – Вон, по головам друг друга лезут. И у каждого своя правда. И у каждого свой камень за пазухой.

– Саша, помогите мне, я в этом дурдоме ничего не понимаю. Я верю только вам.

– Разве? – Начальник СБП усмехнулся, не скрывая своей горечи. – А у меня сложилось впечатление, что ты не слишком прислушиваешься к моему мнению. У тебя есть более близкие советчики.

– Вы о ком говорите?

– Таня, не забывай, что ты – дочь президента. Ты обязана вести себя в тысячу раз осторожнее, чем кто-либо ещё. Каждый, кто приближается к тебе, может держать в голове замыслы, о которых ты даже не догадываешься. Тобою стараются воспользоваться все, кто имеет отношение к политике и бизнесу!

– Я не понимаю вас, Саша. Вы куда клоните? Вы кого-то конкретного имеете в виду?

– Вот ты часто общаешься с Лисовским. Неужели он нравится тебе?

– Нравится. Сергей – очень видный парень, умный. И он искренне хочет помочь папе.

– Лисовский? Хочет помочь?.. – Коржаков остановился и, прищурившись, посмотрел на собеседницу. – Таня, неужели ты не знаешь, что это за человек? Он по нескольким уголовным делам проходит то как подозреваемый, то как свидетель. Мы от французских спецслужб получили информацию, что он связан с итальянской мафией, что он вывез из России во Францию колоссальные деньги для «отмывки» там.

– Ну, Саша, вы же сами говорили, что нам часто забрасывают дезинформацию.

– Лисовский не того уровня птица, чтобы кто-то хотел вымазать его грязью и очернить в глазах нашего президента. К тому же ведь не сегодня информация поступила. Прокуратура давно занимается Лисовским…

– Но так ничего и не доказано! Саша, это просто злые языки!

– Я же не говорю, что он лично кого-то убил или что он завербован иностранной разведкой. Таня, ты пойми, что сейчас, когда Лисовский тесно общается с тобой, дочерью президента, любая спецслужба может использовать его втёмную. У него много слабостей, на которые легко можно подцепить его.

– Нет, я верю Сергею, я знаю этого человека.

– Ты ему веришь, а он был основным подозреваемым в деле об убийстве Влада Листьева, – продолжал гнуть свою линию Коржаков, надеясь пробудить здравый смысл в дочери президента.

– Но ведь только подозреваемым…

– Он разрабатывался как возможный заказчик убийства Шишинина, продюсера группы «Комбинация». За неделю до смерти Шишинин сказал своему другу: «Если меня убьют – знай, это дело рук Лисовского».

– Саша, вы же не хуже меня понимаете, что это лишь слова. Нет никаких доказательств вины Сергея Лисовского.

– Сегодня нет, завтра будут…

– Ну вот тогда я вам поверю, – резко ответила Татьяна.

– Александр Васильевич, можно вас? – Из дома к ним быстрым шагом двигался адъютант президента.

– Что случилось?

– Александр Васильевич, там Борис Николаевич ругается. Вы распорядились всё спиртное спрятать, а он требует, – сказал адъютант.

– Саша, не будьте таким строгим, – просительно улыбнулась Татьяна. – Ну немножко-то можно.

– Немножко он уже принял, – сказал адъютант. – Но ведь он… Ему же плохо становится…

– Он может себе позволить расслабиться! – бросилась на защиту отца Татьяна. – У него большие перегрузки. Сейчас ведь постоянные поездки идут.

– Не нужно ему пить, Таня. Совсем не нужно… – твёрдо ответил Коржаков. – Вспомни Шеннон.

– При чём тут Шеннон?! – воскликнула она.

Она приходила в бешенство при малейшем упоминании о позорных событиях в ирландском аэропорту, где Ельцину предстояло провести сорокаминутную встречу с премьер-министром Ирландии, пока дозаправлялся самолёт. Но Борис Николаевич не вышел из салона. После чрезмерных возлияний во время полёта ему стало настолько плохо, что он не мог самостоятельно даже пуговицу рубашки застегнуть…

– При чём тут Шеннон? – с досадой повторила Татьяна. – Это же совсем другое. У папы сердце не выдержало!

– Не выдержало, потому что пил много! И продолжает пить!

– Ему надо расслабиться, Саша!

– Ему нельзя пить. Совсем нельзя!

До конца дня они больше не разговаривали. Однако на следующее утро, едва Коржаков приехал в Барвиху, Татьяна первая вышла к начальнику СБП.

– Саша, надо что-то делать! – растерянно выпалила она.

– Что случилось?

– Папа опять…

– Опять «расслабился», что ли? – Коржаков невесело ухмыльнулся.

– Да.

– Я же вам говорил, что ему пить нельзя. Ему категорически противопоказан алкоголь. Борис Николаевич сразу теряет над собой контроль. А вы меня в тираны записываете за мою строгость.

– Это становится невыносимо. Помогите мне. С каждым днём всё хуже и хуже. Я уже не справляюсь. Только вы можете повлиять на него.

– Почему я? – возмутился Коржаков. – Он совсем перестал меня слушать. Нет уж… Собирайте семейный совет и скажите ему прямо, чтобы завязывал со спиртным. По моим сведениям, ты на него влияешь очень сильно. В конце концов пусть Чубайс повлияет. Ведь он теперь особо приближённый, не так ли? Борис Николаевич соглашается с любыми предложениями Чубайса, ни в чём ему не отказывает. Вот пусть Анатолий Борисович и попросит его не пить. Или, быть может, Чубайсу выгоднее, чтобы наш президент пребывал постоянно в состоянии полупьяного бреда?