Текст книги "Ведьмак (сборник)"

Бонарт слегка поклонился.

– Ну а это – та маленькая разбойница, которой сегодня предстоит нас развлекать, – отметила факт тощая маркиза, впиваясь в Цири блекло-голубыми глазами. Голос у нее был хриплый, сексапильно вибрирующий и донельзя пропитой. – Не очень красива, сказала б я. Но неплохо сложена… Вполне приятное… тельце.

Цири дернулась, оттолкнула назойливую руку, побледнев от ярости и шипя, как змея.

– Прошу руками не трогать, – холодно проговорил Бонарт. – Не подкармливать, не дразнить. За последствия не отвечаю.

– Тельце, – маркиза облизнула губы, не обращая внимания на его слова, – всегда можно привязать к кровати, тогда оно становится более доступно. Может, продадите, господин Бонарт? Мы с маркизом любим такие тельца, а господин Хувенагель журит нас, когда мы используем местных пастушек и кметских ребятишек. Впрочем, маркиз теперь уже не тот, что раньше! Детвора не для него. Бегать не может из-за всяческих шанкров и кондилом, которые у него в промежности пооткрывались…

– Довольно. Довольно, Матильда, – мягко, но быстро сказал Хувенагель, видя на лице Бонарта растущее отвращение. – Пора уже в цирк. Господину бургомистру только что сообщили, что в город въехал Виндсор Имбра с подразделением кнехтов барона Касадея. Значит – нам пора.

Бонарт достал флакончик, протер рукавом ониксовую крышку столика, высыпал на нее маленькую горку белого порошка. Притянул Цири за цепь от ошейника.

– Знаешь, как этим пользоваться?

Цири стиснула зубы.

– Втяни носом. Или возьми на послюнявленный палец и вотри в десну.

– Нет!

Бонарт даже не повернул головы.

– Сделаешь сама, – тихо сказал он, – или это сделаю я, но тогда уж потешатся все присутствующие. Слизистые оболочки у тебя ведь не только во рту и в носу, Крысица. В некоторых других забавных местах тоже. Я кликну слуг, велю тебя раздеть, придержать и использую для забавы эти места.

Маркиза де Нэменс-Уйвар гортанно засмеялась, глядя, как Цири дрожащей рукой тянется к наркотику.

– Забавные места, – проговорила она, облизнув губы. – Любопытная мысль. Надо будет как-нибудь попробовать! Эй, эй, девушка, осторожнее, не транжирь хороший порошок. Оставь немного мне!

Наркотик был гораздо сильнее, чем тот, которым пользовались Крысы. Уже через несколько минут Цири охватила слепящая эйфория, все вокруг стало резким, свет и краски резали глаза, запахи свербили в носу, звуки стали невыносимо громкими, все сделалось нереальным, воздушным, эфемерным. Были ступени, были угнетающие тяжелой пылью гобелены и драпри, был хриплый смех маркизы де Нэменс-Уйвар. Был двор, быстрые капли дождя на лице, рывки ошейника, который все еще не был с нее снят. Огромное здание с деревянным куполом и большой отвратительно безвкусной картиной на фасаде – не то дракон, не то грифон, не то выворотень. Перед входом в здание толпились люди. Один кричал и жестикулировал.

– Это мерзко! Мерзко и грешно, господин Хувенагель! Дом, бывший некогда храмом, использовать для столь нечестного, бесчеловечного и отвратительного зрелища! Животные тоже чувствуют, господин Хувенагель! У них тоже есть свое достоинство! Преступно ради выгоды натравливать одних на других к утехе черни!

– Успокойтесь, святой отец! И не мешайте моему частному предпринимательству! А вообще-то сегодня здесь не будут натравливать животных. Ни одного зверя! Исключительно люди!

– Ах так? Ну, тогда прошу прощения.

Здание было набито людьми, сидевшими на рядах скамей, расположенных амфитеатром. В центре разместилась яма, круговое углубление диаметром около тридцати футов, обнесенное толстыми бревнами и окруженное перилами. Смрад и шум дурманили. Цири снова почувствовала рывок ошейника, кто-то схватил ее под мышки, кто-то подтолкнул. Не ведая как, она оказалась на дне охваченного бревнами углубления, на плотно утрамбованном песке.

На арене.

Первый удар прошел, теперь наркотик лишь подбадривал и обострял органы чувств. Цири прижала руки к ушам – заполняющая амфитеатр толпа гудела, гикала, свистела. Шум стоял невероятный. Она увидела, что ее правое запястье и предплечье тесно охватывают кожаные наручи. Когда ей их надели, она не помнила.

Услышала знакомый пропитой голос, увидела тощую фисташковую маркизу, нильфгаардского ротмистра, пастелевого бургомистра, Хувенагеля и Бонарта, занимающих возвышающуюся над ареной ложу. Она снова схватилась за уши, потому что кто-то вдруг крепко ударил в медный гонг.

– Глядите, люди! Сегодня на арене не волк, не гоблин, не эндриага! Сегодня на арене убийца Фалька из банды Крыс! Заклады принимает касса у входа! Не жалейте денег, люди! Удовольствие не съешь, не выпьешь, но если поскупишься на него – не приобретешь, а потеряешь!

Толпа рычала и аплодировала. Наркотик действовал. Цири дрожала от эйфории, ее зрение и слух отмечали каждую деталь. Она слышала хохот Хувенагеля, пьяный смех маркизы, серьезный голос бургомистра, холодный бас Бонарта, повизгивание жреца – защитника животных, писки женщин, плач ребенка. Она видела темные потеки крови на ограждавших арену бревнах, зияющую в них обрешеченную вонючую дыру. Блестящие от пота, скотски искривленные морды над ограждением.

Неожиданное движение, поднимающиеся голоса, ругань. Вооруженные люди, расталкивающие толпу, но увязающие, упирающиеся в стену охранников, вооруженных алебардами. Одного из этих людей она уже встречала, помнила смуглое лицо и черные усики, похожие на черточку, нанесенную угольком на дрожащую в тике верхнюю губу.

– Господин Виндсор Имбра? – Голос Хувенагеля. – Из Гесо? Сенешаль высокородного барона Касадея? Приветствуем вас, приветствуем зарубежных гостей. Прошу вас. Плата при входе!

– Я сюда не в игрушки играть пришел, господин Хувенагель! Я здесь по делам службы. Бонарт знает, о чем я говорю!

– Серьезно, Лео? Ты знаешь, о чем говорит господин сенешаль?

– Без дурацких шуточек. Нас здесь пятнадцать! Мы приехали за Фалькой! Давайте ее, иначе худо будет!

– Не понимаю, чего ты кипятишься, Имбра, – насупил брови Хувенагель. – Но заметь – здесь не Гесо и не земли вашего самоуправного барона. Будете шуметь и людей беспокоить, велю вас отсюда плетьми выставить!

– Не в обиду тебе будь сказано, господин Хувенагель, – остановил его Виндсор Имбра, – но закон на нашей стороне! Господин Бонарт пообещал Фальку господину барону Касадею. Дал слово. Так пусть свое слово сдержит!

– Лео? – затряс щеками Хувенагель. – О чем это он? Ты знаешь?

– Знаю. И признаю его правоту. – Бонарт встал, небрежно махнул рукой. – Не стану возражать или причинять кому-либо беспокойство. Вон она, девчонка, все видят. Кому надо, пусть берет.

Виндсор Имбра замер, губа задрожала сильнее.

– Даже так?

– Девчонка, – повторил Бонарт, подмигнув Хувенагелю, – достанется тому, кто не поленится ее с арены вытащить. Живой или мертвой – в зависимости от вкусов и склонностей.

– Даже так?

– Черт побери, я начинаю терять спокойствие! – Бонарт удачно изобразил гнев. – Ничего другого, только «даже так» да «даже так». Шарманка испорченная. Как? А вот так, как пожелаешь! Твоя воля. Хочешь, напичкай мясо ядом, кинь ей, как волчице. Только не думаю, что она станет жрать. На дуру не похожа, а? Нет, Имбра. Кто хочет ее заполучить, должен сам к ней спуститься. Туда, на арену. Тебе нужна Фалька? Ну так бери ее!

– Ты мне свою Фальку под нос суешь, будто сому лягушку на удочке, – проворчал Виндсор Имбра. – Не верю я тебе, Бонарт. Носом чую, что в той лягушке железный крючок укрыт.

– Ну и нос! Какая чувствительность к железу! Поздравляю! – Бонарт встал, вынул из-под скамьи полученный в Фано меч, вытянул его из ножен и кинул на арену, да так ловко, что оружие вертикально воткнулось в песок в двух шагах от Цири. – Вот тебе и железо. Явное, вовсе не укрытое. Мне эта девка ни к чему. Кто хочет, путь берет. Если взять сумеет.

Маркиза де Нэменс-Уйвар нервически засмеялась.

– Если взять сумеет! – повторила она пропитым контральто. – Потому как теперь у тельца есть меч. Браво, милсдарь Бонарт. Мне казалось отвратительным отдавать в руки этим голодранцам безоружное тельце.

– Господин Хувенагель. – Виндсор Имбра уперся руками в бока, не удостаивая тощей аристократки даже взгляда. – Этот вертеп разыгрывается под вашим покровительством, потому как ведь театр-то ваш. Скажите-ка мне, по чьим правилам здесь играют? По вашим или бонартовским?

– По театральным, – расхохотался Хувенагель, тряся животом и бульдожьими брылами. – Потому как театр-то действительно мой, однако же наш клиент – наш хозяин, он платит, он и условия ставит! Именно клиент ставит условия. Мы же, купцы, должны поступать в соответствии с этими правилами: чего клиент желает, то и надобно ему дать.

– Клиент? Вот это быдло, что ли? – Виндсор Имбра широким жестом обвел заполненные народом скамьи. – Все они пришли сюда и заплатили за то, чтобы полюбоваться зрелищем?

– Доход есть доход, – ответил Хувенагель. – Если что-то пользуется спросом, почему б это что-то не продавать? Люди за бой волков платят? За борьбу эндриаг и аардварков? За науськивание собак на барсука или выворотня в бочке? Чему ты так удивляешься, Имбра? Людям зрелища и потехи нужны как хлеб, хо-хо, даже больше, чем хлеб. Многие из тех, что пришли, от себя оторвали. А глянь, как у них глаза горят. Дождаться не могут, чтобы потеха началась.

– Но у потехи, – язвительно усмехаясь, добавил Бонарт, – должна быть сохранена хотя бы видимость спорта. Барсук, прежде чем его, собачья его душа, псы из бочки вытащат, может кусать зубами, так спортивней получается. А у девчонки есть клинок. Пусть и здесь будет спортивно. Как, добрые люди, я прав или не прав?

Добрые люди вразнобой, но громко и ликующе подтвердили, что Бонарт прав во всех отношениях. Целиком и полностью.

– Барон Касадей, – медленно проговорил Виндсор Имбра, – недоволен будет, господин Хувенагель. Ручаюсь, рад он не будет. Не знаю, стоит ли вам с ним раздор учинять.

– Доход есть доход, – повторил Хувенагель и тряхнул щеками. – Барон Касадей прекрасно знает об этом. Он у меня под маленькие проценты большие деньги одолжил, а когда придет, чтобы еще одолжить, тогда уж мы как-нибудь наши раздоры отладим. Но я не допущу, чтобы какой-то заграничный деятель вмешивался в мое личное и частное предпринимательство. Здесь поставлены заклады. И люди за вход уплатили. В песок, что на арене, должна впитаться кровь.

– Должна? – заорал Виндсор Имбра. – Говно собачье. Ох, рука у меня чешется показать вам, что вовсе не должна! Вот уйду отсюда и поеду себе прочь, не оглядываясь. Вот тогда вы можете вдоволь тут свою собственную кровь пускать! Мне даже подумать мерзостно собравшемуся сброду потеху доставлять!

– Пусть идет. – Из толпы неожиданно вышел заросший до глаз тип в куртке из конской шкуры. – Хрен с им, пущай идет, ежели ему, вишь ты, мерзит! Мине не мерзит. Говорили, кто энту Крысицу упекет, получит награду. Я объявляюсь и на арену вхожу.

– Еще чего! – взвизгнул один из людей Имбры, невысокий, но жилистый и крепко срубленный мужчина с буйными, расчехранными и свалявшимися в колтуны волосами. – Мы-та первей были! Верно, парни?

– Верно, – поддержал его другой, худой, с бородкой клинышком. – При нас первенствование! А ты нос не задирай, Виндсор! Ну и чего, что чернь в зрителях? Фалька на арене, стоит руку потянуть и – хватай. А хамы пущай себе глаза вылупляют, нам плевать на это!

– Да еще и добыток достанется! – заржал третий, выряженный в яркий амарантовый дублет. – Ежели спорт, так спорт, разве ж не так, господин Хувенагель? А коли потеха, так потеха! Тут вроде бы о какой-то награде болтали?

Хувенагель широко улыбнулся и подтвердил кивком головы, гордо и достойно тряся обвисшими брылами.

– А как, – полюбопытствовал бородатенький, – заклады ставят?

– Пока, – рассмеялся купец, – на результаты боя еще не ставили! Сейчас идет три к одному, что ни один из вас не осмелится войти за ограждение.

– Фью-ю-ю-ю! – свистнул Конская Шкура. – Я осмелюсь! Я готов!

– Сдвинься, сказал! – возразил Колтун. – Мы первыми были, и, сталбыть, первенствование по нашей стороне. А ну, чего ждем?

– И всколькиром можно туда, к ей на площадку? – Амарантовый поправил пояс. – Али токмо поодиночке льзя?

– Ах вы, сукины дети! – совершенно неожиданно рявкнул пастельный бургомистр бычьим голосом, никак не соответствующим его телесам. – Может, вдесятером хотите на одиночку? Может, конно? Может, на колесницах? Может, вам катапульту с цехгауза одолжить, чтобы вы издалека камнями в девку метали? А! Ну!

– Ладно, ладно, – прервал Бонарт, что-то быстро обсудив с Хувенагелем. – Пусть будет спорт, но и потеха тоже быть должна. Можно по двое. Парой, значит.

– Но награда, – предупредил Хувенагель, – удвоена не будет! Если вдвоем, то придется поделить.

– Какая ишшо пара? Как ишшо вдвох? – Колтун резким движением стряхнул с плеч куртку. – И не встыд вам, парни? Это ж девка, не боле того! Тьфу! А ну, отсунься. Один пойду и положу ее! Тоже делов-то!

– Мне Фалька нужна живая, – запротестовал Виндсор Имбра. – Плевал я на ваши бои и поединки! Я на Бонартову потеху не пойду, мне девка нужна. Живая! Вдвоем пойдете, ты и Ставро. И вытащите ее оттуда.

– Для меня, – проговорил Ставро, тот, что с бородкой, – позорно идти вдвоем на эту ходобищу.

– Барон тебе твой позор флоренами осладит. Но только за живую.

– Стало быть, барон скупец, – захохотал Хувенагель, тряся брюхом и бульдожьими брылами. – И духа спортивного нет в нем ни на обол. Да и желания другим дух поднимать. Я же спорт поддерживаю. И размер награды увеличиваю. Кто в одиночку на арену выйдет и один, на собственных ногах с ней сойдется, тому я этой вот рукой из этого вот кошеля не двадцать, а тридцать флоренов выложу.

– Так чего ж мы ждем? – крикнул Ставро. – Я иду первым!

– Не спеши! – снова прорычал маленький бургомистр. – У девки всего лишь тонкий лён на хребте! Значит, и ты скинь свою разбойничью шкуру, солдат! Это ж спорт!

– Чума на вас! – Ставро сорвал с себя украшенный железяками кафтан, затем стащил через голову рубаху, явив миру худые, заросшие, как у павиана, руки и грудь. – Чума на вас, глубокоуважаемый, и на ваш спорт засратый! Так пойду, нагишом, в портках однех! Вот так! Иль портки тоже скинуть?

– Снимай и подштанники! – сексуально прохрипела маркиза де Нэменс-Уйвар. – Посмотрим, только ль на морду ты мужик!

Награжденный долгими аплодисментами, голый по пояс Ставро достал оружие, перебросил ногу через бревно барьера, внимательно наблюдая за Цири. Цири скрестила руки на груди. Не сделала даже шага в сторону торчащего из песка меча. Ставро замялся.

– Не делай этого, – сказала Цири очень тихо. – Не заставляй меня… Я не позволю прикоснуться к себе.

– Не злись, девка. – Ставро перебросил через барьер вторую ногу. – У меня ничего супротив тебя нет. Но доход есть доход.

Он не докончил, потому что Цири была уже рядом. Уже держала в руке Ласточку, как она мысленно называла гномов гвихир. Она использовала простой, прямо-таки детский выпад, финт, который называется «три шажка», но Ставро не дал себя на это поймать. Он отступил на шаг, инстинктивно поднял меч и тут оказался целиком в ее власти – после отскока уперся спиной в ограждение арены, а острие Ласточки застыло в дюйме от кончика его носа.

– Этот фокус, – пояснил Бонарт маркизе, перекрывая рев и крики восхищения, – называется «три шажка, обман и выпад терцией». Дешевый номер, я ждал от девчонки чего-нибудь поизящнее. Но надо признать, захоти она, этот остолоп был бы уже мертв.

– Убей его! Убей! – орали зрители. А Хувенагель и бургомистр Пенницвик опустили вниз большие пальцы. С лица Ставро отхлынула кровь, на щеках проступили прыщи и оспины – последствия перенесенной в детстве болезни.

– Я ведь сказала, не заставляй меня, – прошептала Цири. – Я не хочу тебя убивать! Но прикоснуться к себе не дам. Возвращайся туда, откуда пришел.

Она отступила, отвернулась, опустила меч и посмотрела наверх, в ложу.

– Забавляетесь мной! – крикнула она ломким голосом. – Хотите принудить биться? Убивать? Не заставите! Я не буду драться!

– Ты слышал, Имбра? – прогремел в тишине насмешливый голос Бонарта. – Прямая выгода! И никакого риска! Она не будет драться. Ее, понимаешь ли, можно забирать с арены и отвезти к барону Касадею, чтобы он наигрался с ней вдоволь. Можно взять без риска. Голыми руками!

Виндсор Имбра сплюнул. Все еще прижимающийся спиной к бревнам Ставро тяжело дышал, сжимая в руке меч. Бонарт засмеялся.

– Но я, Имбра, ставлю бриллианты против орехов – ничего у вас из этого не получится.

Ставро глубоко вздохнул. Ему показалось, что стоящая к нему спиной девушка выбита из колеи, расслабилась. Он кипел от ярости, стыда и ненависти. И не выдержал. Напал. Быстро и предательски.

Зрители не заметили вольта и обратного удара. Увидели только, как бросающийся на Фальку Ставро проделывает прямо-таки балетный прыжок, а потом, совсем уж не балетным па, валится лицом в песок, а песок моментально набухает кровью.

– Инстинкты берут верх! – перекричал толпу Бонарт. – Рефлексы действуют! Ну как, Хувенагель? Разве не говорил я? Вот увидишь, цепные псы не потребуются!

– Ах, что за прелестное и прибыльное зрелище! – Хувенагель аж прищурился от удовольствия.

Ставро приподнялся на дрожащих от усилия руках, замотал головой, закричал, захрипел, его вырвало кровью, и он снова упал на песок.

– Как, вы сказали, называется этот удар, милостивый государь Бонарт? – сексуально прохрипела маркиза де Нэменс-Уйвар, потирая коленом колено.

– Это была импровизация… – Охотник за наградами, который вообще не смотрел на маркизу, сверкнул зубами. – Прекрасная, творческая, я бы сказал, прямо-таки нутряная импровизация. Я слышал о том месте, где учат так импровизированно выпускать кишки. Готов поспорить, что наша мазелька знает это место. А я уже знаю, кто она такая.

– Не принуждайте меня! – крикнула Цири, и в ее голосе завибрировала угрожающая нотка. – Я не хочу! Понимаете? Не хочу!

– Эта девка из пекла родом! – Амарантовый ловко перепрыгнул через барьер, моментально обежал арену вокруг, чтобы отвлечь внимание Цири от запрыгивающего с противоположной стороны Колтуна. Вслед за Колтуном барьер преодолел Конская Шкура.

– Нечистая игра! – зарычал чувствительный ко всему, что касается игр, маленький, как низушек, бургомистр Пенницвик, и толпа его поддержала.

– Трое на одну! Нечистая игра!

Бонарт засмеялся. Маркиза облизнула губы и принялась еще сильнее перебирать ногами.

План тройки был прост – припирают отступающую девушку к бревнам, а потом двое блокируют, а третий убивает. Ничего у них не получилось. По той простой причине, что девушка не отступала, а нападала.

Она проскользнула между ними балетным пируэтом так ловко, что почти не оставила на песке следов. Колтуна ударила на лету, точно туда, куда и следовало ударить. В шейную артерию. Удар был такой тонкий, что она не сбила ритма, а танцуя вывернулась в обратный финт. При этом на нее не попала ни капля крови, хлещущей из шеи Колтуна чуть ли не на сажень. Амарантовый, оказавшийся позади нее, хотел рубануть Цири по шее, но удар предательского меча пришелся на молниеносный ответный выпад выброшенного за спину клинка. Цири развернулась как пружина, ударила обеими руками, увеличив силу удара резким разворотом бедер. Темный, острый как бритва гномий клинок, шипя и чмокая, распорол Амарантовому живот, тот взвыл и рухнул на песок, тут же свернувшись в клубок. Конская Шкура, подскочив, ткнул было девушку острием в горло, но она мгновенно вывернулась в вольте, мягко обернулась и коротко резанула его серединой клинка по лицу, вспоров глаз, нос, рот и подбородок.

Зрители орали, свистели, топали и выли. Маркиза де Нэменс-Уйвар засунула обе руки между стиснутыми ляжками, облизывала губы и смеялась пропитым нервным контральто. Нильфгаардский ротмистр тыла был бледен, как веленевая бумага. Какая-то женщина пыталась прикрыть глаза вырывающемуся ребенку. Седой старичок в первом ряду бурно и громко извергал содержимое желудка, покрывая блевотиной песок между ногами.

Конская Шкура рыдал, ухватившись за лицо, из-под пальцев струилась смешанная со слюной и слизью кровь. Амарантовый дергался на песке и визжал свиньей. Колтун перестал царапать бревно, скользкое от крови, брызгавшей из него в такт биениям сердца.

– Спааасиитее! – выл Амарантовый, судорожно пытаясь удержать вываливающиеся из живота внутренности. – Ребееебееебееятаа! Спааасите!

– Пиии… тхи… бхиии, – блевался и сморкался кровью Конская Шкура.

– У-бей е-го! У-бей е-го! – скандировала жаждущая хлеба и зрелищ публика, ритмично топая. Блюющего старичка спихнули со скамьи и пинками угнали на галерку.

– Ставлю бриллианты против орехов, – прогремел среди крика и ора насмешливый бас Бонарта, – что больше никто не отважится выйти на арену. Бриллианты против орехов, Имбра! Да что там – даже против ореховой скорлупы!

– У-бей! – Рев, топанье, аплодисменты. – У-бей!

– Милостивая дева! – выкрикнул Виндсор Имбра, жестами призывая подчиненных. – Дозволь раненых забрать! Дозволь выйти на арену и забрать, прежде чем они кровью истекут и помрут! Прояви человечность, милостивая дева!

– Человечность?! – с трудом повторила Цири, чувствуя, что только теперь она по-настоящему начинает закипать. Она быстро привела себя в норму серией выученных вдохов-выдохов. – Войдите и заберите. Но войдите без оружия. Будьте и вы человечны. Хотя бы раз!

– Не-е-е-ет! – рычала и скандировала толпа. – У-бить! У-бить!

– Вы – подлые скоты! – Цири, танцуя, развернулась, ведя глазами по трибунам и скамьям. – Вы – подлые свиньи! Мерзавцы! Паршивые сукины дети! Идите сюда, спуститесь, попробуйте и понюхайте! Вылижите кровь, пока не застыла! Скоты! Вампиры!

Маркиза охнула, задрожала, закатила глаза и мягко привалилась к Бонарту, не вынимая зажатых между ляжками рук. Бонарт поморщился и отодвинул ее от себя, вовсе и не помышляя о деликатности. Толпа выла. Кто-то бросил на арену огрызок колбасы, другой – ботинок, третий – огурец, целясь при этом в Цири. Она на лету рассекла огурец ударом меча, вызвав тем самым еще более громкий взрыв рева.

Виндсор Имбра и его люди подняли Амарантового и Конскую Шкуру. Амарантовый зарычал. Конская Шкура потерял сознание. Колтун и Ставро вообще не подавали признаков жизни. Цири отступила так, чтобы быть как можно дальше. Насколько позволяла арена. Люди Имбры тоже старались держаться от нее в стороне.

Виндсор Имбра не двигался. Он ждал, пока вытащат раненых и убитых. Он смотрел на Цири из-под полуприкрытых век, держа руку на рукояти меча, который, несмотря на обещание, не отвязал, выходя на арену.

– Не надо, – предостерегла она, едва заметно шевеля губами. – Не вынуждай меня. Прошу.

Имбра был бледен. Толпа топала, орала и выла.

– Не слушай ее, – снова перекрыл рев и гам Бонарт. – Достань меч. Иначе весь мир узнает, что ты трус и засранец! От Альбы до Яруги будет известно, что доблестный Виндсор Имбра удрал от малолетней девчонки, поджав хвост, словно дворняга!

Клинок Имбры на один дюйм выдвинулся из ножен.

– Не надо, – сказала Цири.

Клинок спрятался.

– Трус! – заорал кто-то из толпы. – Дерьмоед! Заячья жопа!

Имбра с каменным выражением лица подошел к краю арены. Прежде чем ухватиться за протянутые сверху руки, оглянулся еще раз.

– Ты наверняка знаешь, что тебя ждет, девка, – сказал он тихо. – Наверняка уже знаешь, что такое Лео Бонарт. Наверняка уже знаешь, на что Лео Бонарт способен. Что его возбуждает. Тебя будут выталкивать на арену! Ты будешь убивать на потеху таким свиньям и сволочам, как все эти сидящие вокруг хари. И на потеху тем, кто еще хуже них. А когда уже то, что ты убиваешь, перестанет их тешить, когда Бонарту надоест мучить тебя, тогда он тебя убьет. Они выпустят на арену столько бойцов, что ты не сумеешь прикрыть спину. Или выпустят собак. И собаки тебя растерзают, а чернь в зале будет вдыхать сладостный аромат крови, и колотить в ладони, и орать «фора!». А ты подохнешь на испоганенном песке. Подохнешь точно так, как сегодня умирали те, которых посекла ты. Ты вспомнишь мои слова.

Странно, но только теперь она обратила внимание на небольшой гербовый щит на его эмалированном ринграфе.

Серебряный, поднявшийся на дыбы единорог на черном поле.

Единорог.

Цири опустила голову. Она глядела на украшенный орнаментом клинок меча.

И вдруг сделалось очень тихо.

– Ради Великого Солнца, – неожиданно проговорил молчавший до того Деклан Рос аэп Маэльглыд, нильфгаардский ротмистр тыла. – Не делай этого, девушка. Ne tuv’en que’ss, luned!

Цири медленно перевернула Ласточку в руке, уперла головку в песок. Согнула колено. Придерживая оружие правой рукой, левой точно нацелила острие себе под грудину. Острие мгновенно пробило одежду, кольнуло.

«Только б не разреветься, – подумала Цири, сильнее напирая на меч. – Только не плакать. Плакать не по кому и не над чем. Одно сильное движение – и всему конец… Всему…»

– Не сумеешь, – раздался в полной тишине голос Бонарта. – Не сумеешь, ведьмачка! В Каэр Морхене тебя научили убивать, поэтому ты убиваешь как машина. Рефлекторно. А для того чтобы убить себя, требуются характер, сила, решимость и отвага. А этому они не могли тебя научить.

– Как видишь, я не смогла, он оказался прав, – с трудом сказала Цири. – Не смогла.

Высогота молчал, держа в руке шкурку нутрии. Неподвижно. Уже давно. Он почти забыл о ней.

– Я струсила. Струсила. И заплатила за это. Как платит трус. Болью, позором, паскудным унижением. И жутким отвращением к себе самой.

Высогота молчал.

Если б в ту ночь кто-нибудь подкрался к хате с провалившейся стрехой и заглянул сквозь щели в ставнях, то увидел бы в скупо освещенной комнатушке седобородого старика и пепельноволосую девушку, сидящих у камина. Заметил бы, что они молчат, уставившись в светящиеся рубином угли.

Но этого увидеть не мог никто. Хата с провалившейся, заросшей мхом стрехой была хорошо укрыта туманом и испарениями на бескрайних болотах и трясинах Переплюта, куда никто не отваживался заходить.