Текст книги "Ведьмак (сборник)"

Цири не спускала с воронок глаз. Несколько раз видела, как из убийственных ловушек вырывались фонтаны песка – чудовища углубляли и обновляли свои жилища. Некоторые воронки были так близко одна от другой, что выбрасываемый монстром песок попадал в соседние ямы, тревожа укрытых на дне существ, и тогда начиналась ужаснейшая канонада, в течение нескольких минут песок свистел и градом сыпался кругом.

Цири заинтересовало, на кого же песчаные чудовища охотятся в безводной и, казалось бы, мертвой пустыне. Ответа долго ждать не пришлось – из ближайшей ямы по широкой дуге вылетел темный предмет и шлепнулся неподалеку от них. После недолгого колебания она сбежала с камней на песок. Оказывается, из воронки вылетел трупик грызуна, напоминающего кролика. Во всяком случае – шерсткой. Трупик был съежившийся, твердый и сухой, легкий и пустой, как пузырь. В нем не было ни капли крови. Цири вздрогнула – теперь она уже знала, на кого охотятся и как питаются уродины.

Единорог предостерегающе заржал. Цири подняла голову. Поблизости не было ни одной воронки, только ровный и гладкий песок. И у нее на глазах этот ровный и гладкий песок вдруг вздулся, а вздутие начало быстро передвигаться в ее сторону. Она кинула высосанную труху и умчалась на камни.

Решение обойти песчаную лавину стороной оказалось верным.

Они пошли дальше, обходя даже мельчайшие участки песка и ступая исключительно по твердому грунту.

Единорог шел медленно, прихрамывая. Из его раненого бедра сочилась кровь. Но он по-прежнему не позволял Цири подойти и осмотреть рану.

Песчаная лавина заметно сузилась и начала извиваться. Мелкий сыпучий песок уступил место крупному гравию, потом окатышам. Воронки больше не попадались, поэтому они решили идти по проделанному лавиной руслу. Цири, хоть ее снова мучили жажда и голод, пошла быстрее. Появилась надежда. Песчаная лавина была никакой не лавиной, а дном реки, текущей с гор. В реке не было воды, но высохшее русло вело к истокам – слишком слабым и маловодным, чтобы наполнить русло, однако скорее всего достаточным, чтобы из них можно было напиться.

Она могла бы идти еще быстрее, но приходилось сдерживаться, потому что единорог шел медленно, с явным трудом, хромал, тянул ногу, копыто ставил боком. Когда опустился вечер, он лег. И не встал, когда она подошла. Позволил ей осмотреть рану.

Раны было две, по обеим сторонам сильно вспухшего, горячего бедра. Обе все время кровоточили, и вместе с кровью из них струился липкий, дурно пахнущий гной.

Чудовище было ядовитым.

На следующий день стало еще хуже. Единорог едва шел. Вечером лег на камни и не захотел подниматься. Когда она опустилась рядом на колени, он дотянулся до раненого бедра ноздрями и рогом, заржал. В этом ржании была боль.

Гной выделялся все сильнее, запах был отвратительный. Цири достала кордик. Единорог тонко завизжал, попытался встать и упал задом на камни.

– Я не знаю, что делать… – всхлипнула девочка, глядя на клинок. – Я действительно не знаю… Наверно, рану надо разрезать, выдавить гной и яд… Но я не умею! Я могу навредить тебе еще больше!

Единорог попытался поднять голову, заржал. Цири села на камни, обхватила голову руками.

– Меня не научили лечить, – с горечью сказала она. – Меня научили убивать, втолковывая, что таким путем я могу спасать. Это была страшная ложь, Конек. Меня обманули.

Надвигалась ночь, быстро темнело. Единорог лежал. Цири лихорадочно размышляла. Она набрала колосья и стебли, обильно растущие на берегу высохшей реки, но Конек не захотел их есть. Бессильно положил голову на камни и уже не пытался подняться. Только моргал. На морде проступила пена.

– Я не могу тебе помочь, Конек, – глухо сказала она. – У меня нет ничего…

Кроме магии.

Я – чародейка.

Она встала. Вытянула руки. Ничего. Магической энергии требовалось много, а ее не было вообще. Этого она не ожидала. Как же так? Ведь водные жилы есть повсюду. Она сделала несколько шагов в одну, потом в другую сторону. Пошла по кругу. Отступила.

Ничего.

– Проклятая пустыня! – крикнула она, потрясая кулаками. – В тебе нет ничего! Ни воды, ни магии! А говорили, что магия должна быть всюду! И это тоже было ложью! Все меня обманывали, все!

Единорог заржал.

Магия есть всюду. Она есть в воде, в земле, в воздухе и…

И в огне.

Цири зло стукнула себя кулаком по лбу. Раньше это не приходило ей в голову, возможно, потому, что там, меж голых камней, вообще не было ничего способного гореть. А теперь под рукой были сухие ковыли и стебли, а чтобы создать малюсенькую искорку, ей должно хватить тех крох энергии, которые она еще чувствовала в себе.

Она набрала побольше сухих стеблей, сложила в кучку, обложила сухим ковылем. Осторожно сунула туда руку.

– Aenye!

Костерок посветлел, замерцал язычок пламени, разгорелся, охватил стебли, сожрал их, взвился вверх. Цири подбросила стеблей.

«И что дальше, – подумала она, глядя на оживающее пламя. – Вбирать? Как? Йеннифэр запрещала касаться энергии огня… Но у меня нет ни выбора, ни времени! Я обязана действовать! Стебельки и ковылины сгорят мгновенно… Огонь погаснет… Огонь… Какой он прекрасный, какой теплый…»

Она не заметила, как и когда это случилось. Засмотрелась в пламя и вдруг почувствовала ломоту в висках. Схватилась за грудь, ей почудилось, что лопаются ребра. Внизу живота, в промежности и в сосках забилась боль, которую мгновенно сменило блаженство. Она встала. Нет, не встала. Взлетела.

Сила заполняла ее расплавленным свинцом. Звезды на небосклоне заплясали, как отраженные в поверхности пруда. Горящее на западе Око ослепительно вспыхнуло. Цири поглотила этот свет, а вместе с ним и Силу.

– Hael, Aenye!

Единорог дико заржал и попытался вскочить, опираясь на передние ноги. Рука Цири поднялась сама, пальцы сложились в знак, губы сами выкрикнули заклинание. Из пальцев выплыла светящаяся, колеблющаяся ясность. Огонь загудел языками пламени.

Рвущиеся из ее руки волны света коснулись раненого бедра единорога, сосредоточились, проникли в него.

– Хочу, чтобы ты выздоровел! Я хочу этого! Yass’hael, Aenye!

Сила вспыхнула в ней, переполнила безграничной радостью. Огонь взвился к небу, вокруг посветлело. Единорог поднял голову, заржал, потом вдруг быстро вскочил с земли, сделал несколько неверных шагов. Выгнул шею, дотянулся мордой до бедра, пошевелил ноздрями, зафыркал – как бы с недоверием. Заржал громко и протяжно, подпрыгнул, махнул хвостом и галопом обежал костер.

– Я вылечила тебя! – гордо воскликнула Цири. – Вылечила! Я – чародейка! Мне удалось извлечь Силу из огня! И она во мне, эта Сила! Я все могу! Я могу все!

Она обернулась. Разгоревшийся костер гудел, рассыпая искры.

– Нам больше не надо искать источники! Мы больше не будем пить воду пополам с грязью! Теперь у меня есть Сила! Я чувствую Силу, которая таится в этом огне! Я сделаю так, чтобы на проклятую пустыню хлынул дождь! Чтобы вода брызнула из камней! Чтобы здесь выросли цветы! Трава! Кольраби! Теперь я могу все! Все!!!

Она резко подняла обе руки, выкрикивая заклинания и скандируя апострофы. Она не понимала их, не помнила, когда научилась им и вообще обучалась ли когда-нибудь. Это не имело значения. Она чувствовала Силу, горела огнем. Она сама была огнем. Она дрожала от переполняющего ее могущества.

Неожиданно ночное небо пропахала стрела молнии, меж скал и ковылей завыл ветер. Единорог пронзительно заржал и поднялся на дыбы. Огонь, бушуя, устремился вверх. Веточки и стебли уже давно обуглились, теперь горели сами камни. Но Цири этого не видела. Она чувствовала Силу. Видела только огонь. Слышала только огонь.

Ты можешь все, – шептало пламя, – ты овладела нашей Силой, ты велика! Ты могуча!

В пламени возникает фигура. Высокая молодая женщина с длинными, прямыми, цвета воронова крыла волосами. Женщина дико хохочет, вокруг нее бесится огонь.

Ты могуча! Те, кто тебя обидел, не знали, с кем имеют дело! Отомсти! Отплати им! Отплати им всем! Пусть они трепещут от страха у твоих ног, пусть лязгают зубами, не смея взглянуть вверх, на твое лицо! Пусть канючат и стенают, добиваясь твоей милости. Но ты будь выше этого! Отплати им! Отплати всем и за все! Мсти!

За спиной черноволосой женщины – огонь и дым, в дыму – виселицы, колья, эшафоты и помосты, горы трупов. Это трупы нильфгаардцев, тех, кто захватил и разрушил Цинтру, убил короля Эйста и ее бабушку Калантэ, тех, кто убивал людей на улицах города. На виселице болтается рыцарь в черных латах, веревка скрипит, вокруг вьются вороны, пытающиеся выклевать ему глаза сквозь щели в крылатом шлеме. Другие виселицы уходят за горизонт, на них висят скоя’таэли, убившие Паулье Дальберга в Каэдвене и преследовавшие ее на острове Танедд. На высоком коле дергается чародей Вильгефорц, его красивое, обманчиво благородное лицо сморщено и сине-черно от муки, острый окровавленный конец кола торчит из ключицы… Другие чародеи из Танедда ползают на коленях по земле, руки у них связаны за спинами, а острые колья уже ждут их…

Столбы, обложенные связками хвороста, тянутся до полыхающего, помеченного столбами дыма горизонта. У ближайшего столба, притянутая цепями, стоит Трисс Меригольд… Дальше – Маргарита Ло-Антиль… мать Нэннеке… Ярре… Фабио Сахс…

– Нет! Нет! Нет!

Да! – кричит черноволосая. – Смерть всем, отплати им всем! Презрение им всем! Они это заслужили! Все они обидели либо собираются обидеть тебя! Могут когда-нибудь снова обидеть! Презирай их, ибо пришел наконец Час Презрения! Презрение, месть и смерть! Смерть всему миру! Смерть, погибель и кровь!

 
Вся в крови твоя одежда.
Так гори, прими же муки…
 

Они предали тебя! Обманули! Обидели!!! Теперь у тебя Сила, мсти!

Йеннифэр. Ее губы разбиты, кровоточат, на руках и ногах оковы, тяжкие цепи прикреплены к мокрым и грязным стенам узилища. Вопят толпящиеся вокруг эшафота люди, поэт Лютик кладет голову на плаху, над ним сверкает острие палаческого топора. Собравшиеся под эшафотом оборванцы разворачивают тряпки, чтобы собрать кровь… Гул толпы заглушает удар, от которого сотрясается помост…

Тебя предали! Обманули. Все! Ты была для них марионеткой, куклой на веревочках! Тебя использовали! Обрекли на голод, на палящее солнце, на жажду, на скитания, на одиночество! Пришел Час Презрения и мести! Ты владеешь Силой. Ты могуча! Пусть же весь мир трепещет перед тобой! Пусть весь мир трепещет перед Старшей Кровью!

На эшафот заводят ведьмаков – Весемира, Эскеля, Койона, Ламберта. И Геральта… Геральт еле держится на ногах, он весь в крови…

Нет!!!

Вокруг нее огонь, за стеной пламени дикое ржание, единороги вздымаются на дыбы, трясут головами, бьют копытами. Их гривы – как рваные боевые штандарты, их рога длинные и острые, как мечи. Единороги огромны, огромны, как кони рыцарей, гораздо крупнее ее Конька. Откуда они взялись? Откуда их столько? Пламя с ревом взмывает в небо. Черноволосая женщина вздымает руки, на ее руках кровь, ее волосы развевает жар.

 
Гори… Ты в крови…
 

– Прочь! Отойди! Я не хочу тебя! Мне не нужна твоя Сила!

 
Так гори, прими же муки…
…Брось надежду…
 

– Не хочу!

Хочешь! Жаждешь! Жажда и месть. Жажда и жадность кипят в тебе как пламя, наслаждение охватывает тебя! Это могущество, это Сила, это власть! Это блаженнейшее из блаженств мира!

Молния. Гром. Ветер. Топот копыт и ржание безумствующих вокруг огня единорогов.

– Я не хочу этой Силы! Не хочу! Я отрекаюсь от нее!

Она не знала, то ли погас огонь, то ли у нее потемнело в глазах. Она упала, чувствуя на лице первые капли дождя.

Существо следует лишить существования. Нельзя допустить, чтобы оно существовало. Существо опасно. Подтверждение.

Отрицание. Существо призвало Силу не для себя. Оно поступило так, чтобы спасти Иуарраквакса. Существо сопереживает. Благодаря Существу Иуарраквакс опять с нами.

Но у Существа – Сила. Если оно захочет ею воспользоваться…

Оно не сумеет ею воспользоваться. Никогда. Оно отказалось от нее. Отреклось от Силы. Совсем. Сила – ушла. Это очень странно…

Нам никогда не понять Существ.

И не надо понимать! Отберем у Существа существование. Пока не поздно. Подтверждение.

Отрицание. Уйдем отсюда. Оставим Существо. Отдадим Существо его Предназначению.

Цири не знала, сколько времени она лежала в камнях, сотрясаемая дрожью, уставившись в изменяющее свой цвет небо. Оно было то темным, то светлым, то холодным, то жарким, а она лежала, бессильная, иссушенная и пустая, как шкурка, как трупик грызуна, которого чудовище высосало и выкинуло из воронки.

Она не думала ни о чем. Она была одинока, опустошена. У нее уже не было ничего, и она не ощущала в себе ничего. Не было жажды, голода, утомления, страха. Исчезло все, даже воля к жизни. Была только гигантская, холодная, мрачная, ужасающая пустота. Она воспринимала эту пустоту всем своим естеством, каждой клеткой своего тела.

Чувствовала кровь на внутренней стороне ляжки. Это было ей безразлично. Она была пуста. Она потеряла все.

Небо меняло расцветки. Она не шевелилась. Разве движение в пустоте имеет какой-то смысл?

Она не пошевелилась, когда вокруг нее зацокали копыта, звякнули подковы. Не прореагировала на громкие окрики, на возбужденные голоса, на фырканье лошадей. Она не пошевелилась, когда ее схватили жесткие, сильные руки. Когда ее подняли, она бессильно повисла. Не отреагировала на резкие, грубые вопросы, на то, что ее трясли и дергали. Она не понимала этих вопросов и не хотела понимать.

Она была пуста и безучастна. Равнодушно приняла воду, брызгающую ей на лицо. Когда ко рту приставили фляжку, она не поперхнулась. Пила. Безучастно. Равнодушно.

Позже она тоже была безразлична ко всему. Ее затащили на седло. В промежности болело. Она дрожала, ее обернули попоной. Она была бессильной и мягкой, вываливалась из рук, поэтому ее привязали ремнем к сидевшему сзади седоку. Седок вонял потом и мочой. Это было ей безразлично.

Кругом были лошади. Много лошадей. Цири глядела на них равнодушно. Она была пуста, она потеряла все. Уже ничто не имело никакого значения.

Ничто.

Даже то, что командовавший конниками рыцарь был в шлеме, украшенном крыльями хищной птицы.

Глава седьмая

Когда к костру преступницы поднесли огонь и ее охватило пламя, принялась она осыпать оскорблениями собравшихся на плацу рыцарей, баронов, чародеев и господ советников словами столь мерзостными, что всех объял ужас. И хоть костер тот мокрыми поленьями обложили, дабы дьяволица не сгорела быстро и крепче огнем терзания познала, теперь же чем быстрее велено было сухого древна подбросить и казнь докончить. Но воистину демон сидел в оной ведьме проклятущей, ибо хоть она уже и шипела зело, однакож крику боли не издала, а еще более ужаснейшие ругательства выкрикивать почала. «Возродится Мститель из крови моей! – возвестила она во весь глас. – Возродится из оскверненной Старшей Крови Истребитель народов и миров. Отмстит он за муки мои! Смерть, смерть и мщение всем вам и всем коленам вашим!» Одно токмо это успела она выкрикнуть, прежде чем спалилась. Так сгинула Фалька, такову кару понесла за пролитую кровь невинную.

Родерик да Новембр

История мира, том II

– Гляньте на нее. Солнцем опалена, покалечена, вся в пылишше. Пьет и пьет, ровно губка, а оголодала – аж страх. Говорю ж вам, она с востока пришла. Прошла через Корат. Через Сковородку.

– Э-э-э! На Сковородке-та никто не выживет. С заката шла, от гор, по руслу Сухака. Корат едва краем задела, а и того хватило. Кады мы ее отыскали-та, пала уж, без духу лежала.

– На закате пустоши верстами тягнутси. Дык откедова шла-та?

– Не шла – ехала. Кто знат, откедова, издалека ль? Следы копыт подле нее были. Видать, конь-та ейный в Сухаке пал, потому как побита, в синьцах вся.

– Пошто ж она така для Нильфгаарда важна, хотца знать. Кады нас префект на поиски слал, я думал, кака важна дворянка сгинула. А эта? Обнаковенная девка, помело драное, к тому ж немовля какая-та. Не-а, не знаю, Скомлик, тоё ли, что надыть, искали-та…

– Она. И не как всяка. Как всяку-то мы б ее помершей нашли.

– Ишшо б малость. Никак дожж ее спас. Он, зараза. Самые што ни на есть стары деды дожжу на Сковородке-та не припомнют. Тучи завсегда обходют Корат-та… Дажить кады в долинах дожжит, тама ни единой капли не падет!

– Гляньте-ка на ее, как жрет. Быдто б неделю ничо на зуб не имела… Эй, девка! Вкусна ль солонина-то? Хлеб-та сухой? Э?

– Пытай по-эльфьему. Аль по-нильфскому. Она по-людски не разумет. Эльфий помет какой-то…

– Придурок, недоделок. Как я ее утром на коня-та сажал, то быдто куклу тряпичну сажал-та.

– Глазов нету, – сверкнул зубами тот, кого назвали Скомликом, крупный и лысоватый. – Каки с вас ловчие, ежели ишшо ее не признали! И не придурок она и не без разума. Прикидыватся. Дивна и хитра пташка.

– И чего ж така Нильфгаарду важна? Награду обешшали, во все стороны патрули-та разогнали… Чего б это?

– Того не ведаю. А вот кабы ее как след запытать… Плетью по хребту… Ха! Видали, как она на меня зыркнула? Все понимат, внимательно слухат. Эй, девка! Скомлик я, искатель, ловчий. А энто, глянь-кось, нагайка, кнутом именуемая. Мила тебе на спине шкура?

– Довольно! Молчать!!!

Громкий, резкий, не терпящий возражений приказ прозвучал от другого костра, у которого сидел рыцарь.

– А ну за работу! Лошадей привести в порядок. Мои доспехи и оружие вычистить. В лес по дрова! А девушку не трогать! Ясно, хамы?

– Воистину, благородный господин Сверс, – буркнул Скомлик. Его дружки опустили головы.

– За работу! Выполняй!

Ловчие зашептались.

– Судьба нас покарала энтим засранцем, – пробормотал один. – И надыть же было префекту-та аккурат его над нами поставить, лыцаря затрахатого…

– Ишь важный какой, – тихо промямлил другой, оглядываясь украдкой. – А ведь девку-та мы, ловчие, отыскали… Наш нюх тому виной, што мы в русло Сухака-та завернули.

– Угу. Заслуга, вишь, наша, а энтот благородный награду-та хапанет, нам едва чево достанется… Флорен под копыты кинет, хватай, ловчий, поблагодарствуй за господску-та ласку…

– Заткнись, – прошипел Скомлик. – Ишшо услышит неровен час…

Цири осталась у огня одна. Рыцарь и оруженосец внимательно глядели на нее, но молчали.

Рыцарь был уже в летах, но еще крепкий мужчина с суровым, меченным шрамом лицом. Во время езды он не снимал шлема с птичьими крыльями, но это были не те крылья, которые являлись Цири в ночных кошмарах и на острове Танедд. Это был не Черный Рыцарь из Цинтры. Но он был рыцарь нильфгаардский. Приказы отдавал и говорил на всеобщем, но с заметным акцентом, напоминающим акцент эльфов. Со своим оруженосцем, пареньком немногим старше Цири, разговаривал языком, близким Старшей Речи, но не таким напевным, более твердым. Это, вероятно, был нильфгаардский диалект. Цири, хорошо владеющая Старшей Речью, понимала большинство слов, но не выдавала себя. На первой стоянке, на краю пустыни, которую называли Сковородкой или Коратом, нильфгаардский рыцарь и его оруженосец засыпали ее вопросами. Тогда она не отвечала, потому что была в полной прострации, ошарашена случившимся. Через несколько дней пути, когда выбрались из каменных ущелий и спустились вниз, в зеленые долины, Цири пришла в себя, начала наконец замечать окружающий мир и хоть замедленно, но реагировать. Однако по-прежнему не отвечала на вопросы, поэтому рыцарь вообще перестал к ней обращаться. Казалось, она его больше не интересует. Ею занимались только мужчины, велевшие называть себя ловчими. Эти тоже пытались ее выспрашивать. И были грубы.

Однако нильфгаардец в крылатом шлеме быстро призвал их к порядку. Было ясно, кто здесь хозяин, а кто слуга.

Цири прикидывалась глуповатой немой, но внимательно прислушивалась к разговорам и понемногу начала осознавать свое положение. Она попала в лапы к нильфгаардцам. Нильфгаард ее разыскивал и нашел, несомненно, выследив трассу, по которой ее послал из Тор Лара хаотично работающий телепорт. То, что не удалось Йеннифэр и Геральту, удалось крылатому рыцарю и ловчим.

Что произошло на Танедде с Йеннифэр и Геральтом? Куда попала она? У нее были самые скверные предчувствия. Ловчие и их главарь Скомлик говорили на простонародном, исковерканном жаргоне всеобщего языка, но без нильфгаардского акцента. Ловчие, несомненно, были обычными людьми. Но служили нильфгаардскому рыцарю. Их подогревала мысль о награде, которую за Цири выплатит префект. Флоренами.

Но единственные страны, где в ходу флорен, а люди служат нильфгаардцам, – это управляемые префектами имперские провинции на дальнем юге.

На следующий день, когда они остановились на берегу ручья, Цири начала подумывать о возможности побега. Магия могла бы помочь. Она осторожно попробовала применить самое простое заклинание, самый простой телекинез. Опасения подтвердились. В ней не осталось ни крохи чародейской энергии. После неразумной игры с огнем магические способности полностью покинули ее.

Цири словно овладела апатия ко всему. Она надолго замкнулась в себе.

Это продолжалось до того дня, когда на дороге через вересковые заросли им встретился Голубой Рыцарь.

– Ай-ай! – буркнул Скомлик, глядя на загородивших им путь всадников. – Быть беде. Энто Варнхагены из Сарды…

Наездники приближались. Впереди на могучей сивой лошади ехал гигант в вороненых с голубым отливом латах. Сразу за ним держался другой латник, сзади следовали два наездника в простых грязно-коричневых одеждах, несомненно – слуги.

Нильфгаардец в крылатом шлеме выехал им навстречу, сдерживая пляшущего гнедого. Его оруженосец нащупал рукоять меча, повернулся в седле.

– Стоять сзади и следить за девушкой, – бросил он Скомлику и его ловчим. – Не вмешиваться!

– Дурни, што ль, – тихо проговорил Скомлик, как только оруженосец отъехал. – Не дураки в разборки промеж господ из Нильфгаарда мешаться.

– Будет драчка, Скомлик, да?

– Как пить дать. Промеж Сверсами и Варнхагенами родовая вражда, кровная месть. Слезайте с конев. Девку стерегите, в ей наш спор и выгода. Ежели счастье привалит, вся награда наша.

– Варнхагены небось тоже девку ишшут. Ежели победят, отымут… Нас токмо четверо…

– Пятеро… – сверкнул зубами Скомлик. – Один малый из Сарды, сдается, мой свояк. Увидите, в энтой драчке наш будет верьх, а не господ лыцарев…

Рыцарь в голубых доспехах натянул поводья сивки. Крылатый встал напротив. Спутник Голубого остановился позади. Его странный шишак был украшен двумя лентами кожи, свисающими с забрала и напоминающими огромные усы или моржовые клыки. Поперек седла Два Клыка держал грозно выглядевшее оружие, немного напоминавшее шпонтон гвардейцев из Цинтры, но с более коротким древком и длинным железным острием.

Голубой и Крылатый обменялись несколькими словами. Цири не расслышала какими, но тон рыцарей не оставлял сомнений. Это не были дружественные слова. Голубой вдруг выпрямился в седле, резко указал на Цири, проговорил что-то громко и зло. Крылатый в ответ крикнул так же зло, махнул рукой в железной перчатке, явно приказывая Голубому идти прочь. И тут началось.

Голубой пришпорил сивку и рванулся вперед, выхватывая из держателя при седле топор. Крылатый осадил гнедого, одновременно вытащив из ножен меч. Однако прежде чем латники начали бой, напал Два Клыка, древком шпонтона послав коня в галоп. Оруженосец Крылатого прыгнул на него, выхватывая меч, но Два Клыка приподнялся в седле и ткнул его шпонтоном в грудь. Длинный наконечник с хрустом пробил нагрудник и кольчугу, оруженосец раздирающе крикнул и рухнул с коня, обеими руками ухватившись за шпонтон, вбитый по самую крестовину.

Голубой и Крылатый сошлись с гулом и грохотом. Топор был опаснее, но меч – быстрее. Голубой получил в плечо, кусок вороненого наручника отлетел в сторону, вращаясь и таща за собой ремешок, наездник покачнулся в седле, на голубом панцире блеснули карминовые струйки. Проскочившие в галопе кони разделили дерущихся. Крылатый нильфгаардец развернул гнедого, но тут на него налетел Два Клыка, обеими руками подняв для удара меч. Крылатый рванул поводья. Два Клыка, управлявший конем лишь ногами, пронесся мимо. Однако Крылатый успел рубануть его на ходу. Цири увидела, как наплечник вмялся, из-под металла хлынула кровь.

Голубой уже возвращался, крича и размахивая топором. Оба рыцаря на ходу обменялись гулкими ударами и разъехались. На Крылатого снова налетел Два Клыка, кони столкнулись, зазвенели мечи. Два Клыка ударил Крылатого, разрубив нарукавник и щиток. Крылатый выпрямился и мощно ударил справа по боковине нагрудника. Два Клыка покачнулся в седле. Крылатый поднялся в стременах и с размаху врезал ему еще раз между разрубленным, уже вогнутым наплечником и шишаком. Острие широкого меча с грохотом вонзилось в металл, увязло там. Два Клыка напрягся и задрожал. Кони столкнулись, топоча и грызя зубами удила. Крылатый оперся о луку, вырвал меч. Два Клыка свесился с седла и рухнул под копыта. Подковы коня зазвенели по раздавленному панцирю.

Голубой развернул сивку, напал, подняв топор. Он с трудом управлял конем раненой рукой. Крылатый заметил это, ловко зашел ему справа, поднялся в стременах для страшного удара. Голубой отразил удар топором и выбил меч из руки Крылатого. Кони снова сошлись. Голубой был настоящим силачом, тяжелая секира в его руке поднялась и упала, как камышинка. На латы Крылатого с грохотом обрушился удар, от которого гнедой даже присел. Крылатый покачнулся, но удержался в седле. Прежде чем топор успел грохнуть его второй раз, он отпустил поводья, закрутил левой рукой, схватив висящую на ременном темляке тяжелую граненую булаву, и с размаху саданул ею Голубого по шлему. Шлем загудел словно колокол, теперь Голубой покачнулся в седле. Кони визжали, пытались кусаться и не хотели расходиться.

Однако Голубой, явно одурманенный ударом булавы, все же сумел ударить топором, с гулом хватив противника по нагруднику. То, что оба все еще держались в седлах, было заслугой высоких лук. По бокам обеих лошадей текла кровь, особенно хорошо заметная на светлой шерсти сивки. Цири с ужасом смотрела на бой. В Каэр Морхене ее научили драться, но она не представляла себе, каким образом могла бы сопротивляться таким силачам. И парировать хотя бы один из их мощных ударов.

Голубой обеими руками ухватился за рукоять топора, глубоко врезавшегося в нагрудник Крылатого, сгорбился и уперся в стремена, пытаясь выбить противника из седла. Крылатый с размаху ударил его булавой раз, другой, третий. Кровь брызнула из-под козырька шлема на голубые латы и шею сивки. Крылатый ударил гнедого шпорами, прыжок коня вырвал острие секиры из его нагрудника, качающийся в седле Голубой выпустил из рук рукоять топора. Крылатый перехватил булаву правой рукой, налетел, страшенным ударом пригнул голову Голубого к конской шее. Схватив поводья сивки свободной рукой, нильфгаардец дубасил булавой, голубые латы звенели, как железный горшок, кровь текла из-под промятого шлема. Еще удар – и Голубой рухнул головой вперед под копыта сивки. Сивка отскочил, но гнедой Крылатого, явно натренированный, с грохотом лягнул упавшего. Голубой еще был жив, о чем свидетельствовал отчаянный рев боли. Гнедой продолжал топтать его с таким упорством, что раненый Крылатый не удержался в седле и свалился рядом.

– Позабивали дружка дружку, сукины дети, – охнул ловчий, державший Цири.

– Господа лыцари, чума на них и зараза, – сплюнул другой.

Слуги Голубого поглядывали издали. Один завернул коня.

– Стой, Ремиз! – крикнул Скомлик. – Куда ты? В Сарду? На виселицу торописси?

Слуги остановились, один глянул, заслонив глаза рукой.

– Скомлик, ты, што ль?

– Я. Подъезжай, Ремиз, не боись! Лыцаревы разборки не наша забота!

Цири вдруг решила, что пора кончать с апатией. Она ловко вырвалась у державшего ее ловчего, подскочила к сивке Голубого, одним прыжком взлетела в седло с высокой лукой.

Возможно, ей и удалось бы сбежать, если б слуги из Сарды были не в седлах и не на отдохнувших конях. Они запросто догнали ее, вырвали поводья. Она соскочила и помчалась к лесу, но конные догнали ее снова. Один на скаку схватил ее за волосы, рванул, поволок. Цири крикнула, повисла на его руке. Конник кинул ее прямо под ноги Скомлику. Свистнула нагайка. Цири взвыла и свернулась клубком, заслоняя голову руками. Нагайка свистнула снова и хлестнула ее по рукам. Она отпрыгнула, но Скомлик подскочил, пнул ее, потом прижал ботинком крестец.

– Сбежать удумала, змейство?

Свистнула нагайка. Цири снова вскрикнула. Скомлик опять пнул ее и проехался нагайкой.

– Не бей меня! – крикнула она.

– Ага, заговорила, зараза! Расшнуровала хайло-то. Вот я те щас!

– Опомнись, Скомлик! – крикнул кто-то из ловчих. – Жизню хошь и из ей выколотить аль как? Она стоит сильно, штоб ее доконать-та!

– Ясны громы, – сказал Ремиз, слезая с коня. – Неужто та, котору Нильфгаард ишшет уже неделю как?

– Она.

– Ха! Все гарнизоны ее ишшут. Кака-то важна для Нильфгаарда персона! Вроде какой-то сильный маг наворожил, што она должна быть гдей-то тут. В тутошних местах! Болтали в Сарде. Где отыскали-та?

– На Сковородке.

– Не могет того быть!

– Могет, могет, – зло сказал Скомлик, скривившись. – Взяли мы ее, награда наша! Че стоите навроде кольев? А ну спутать пташку и на седло! Топаем отседова, парни. Живо!

– Благородный Сверс-та, – начал один из ловчих, – вроде бы ишшо дыши…

– Долго не подышит. Пес с им. Едем прямо в Амарильо, парни. К префекту. Предоставим ему девку-та и отхватим награду.

– В Амарильо? – Ремиз почесал затылок, глянул на поле недавней брани. – Там-то уж нам палач точно! Чево скажешь префекту-та? Лыцари побиты, а вы, стал быть, целы? Как все дело на явь выйдет, префект велит вас повесить, а нас этапным ходом отошлет в Сарду… А тады Варнхагены шкуру с нас живьем сдерут. Вам-та, может, и в Амарильо дорога, а по мне так лучшей в леса податься…

– Ты ж – мой свояк, Ремиз, – сказал Скомлик. – И хоша ты есть песий хвост, потому как сестру мою поколачивал, все ж как-никак родня. Потому шкуру твою сберегу. Едем в Амарильо, говорю. Префект знат, что промеж Сверсами и Варнхагенами вражда. Встренулись, побили один другого, обнаковенная меж ими штука. Чево мы-та могли? А девку, гляньте на мои слова, мы нашли позжее. Мы ловчие. Отноне ты тож ловчий, Ремиз. Префект того не знат, всколькиром мы со Сверсом поехали. Не сочтет…

– Ты ничего не запамятовал, Скомлик? – протяжно спросил Ремиз, глядя на второго слугу из Сарды.

Скомлик медленно обернулся, потом мгновенно выхватил нож и с размахом вбил его слуге в горло. Слуга взвизгнул и повалился на землю.

– Я ничего не забываю, – холодно сказал ловчий. – Ну, таперича мы уж тута токмо одни свои. Свидетелев нету, да и голов для дележки награды не больно много. По коням, парни, в Амарильо! Впереду еще добрый шмат пути, тянуть нечего!

Выехав из темной и влажной буковины, они обнаружили у подножия горы деревушку – несколько крыш внутри кольца из низкого частокола, огораживающего излучину небольшой речки.