Текст книги "Ведьмак (сборник)"

– По причинам, о которых легенда умалчивает. Либо поясняет с помощью туманного и наивного моралитета.

– Правда. Но факт остается фактом. Белый Хлад – это факт. Цивилизация Северного полушария обречена на гибель. Она погибнет под льдом разрастающегося ледника, под слоем вечной мерзлоты и льдом. Однако паниковать не следует, потому что впереди у нас еще есть немного времени.

Солнце полностью скрылось, с поверхности озера слетел слепящий отблеск, и на воду легла дорожка более мягкого, не режущего глаз света. Над башней Inis Vitre взошла луна, яркая, как перерубленный пополам золотой талер.

– И долго? – спросила Кондвирамурса. – И долго, по-твоему, это протянется? То есть сколько в нашем распоряжении времени?

– Много.

– Сколько, Нимуэ?

– Каких-нибудь три тысячи лет.

На озере Король-Рыбак шлепнул по воде веслом и выругался.

Кондвирамурса громко вздохнула.

– Ты малость успокоила меня, – сказала она, помолчав. – Но лишь самую малость.

Следующее место оказалось одним из противнейших, какие Цири посетила, и, бесспорно, вошло в первую десятку, причем в начало десятки.

Это был порт, портовый канал. Она видела лодки и галеры у причалов и свай, видела лес мачт, видела паруса, тяжело обвисшие в неподвижном воздухе. Кругом ползал и клубился дым. Дым вонючий.

Он вырывался из-за покосившихся развалюх, приткнувшихся у канала. Оттуда доносился громкий, захлебывающийся плач ребенка.

Кэльпи захрапела, сильно дернула мордой, попятилась, звеня копытами по мостовой. Цири глянула вниз и увидела дохлых крыс. Они валялись повсюду. Мертвые, скрученные в муках грызуны с бледными розовыми лапками.

«Что-то тут не так, – подумала Цири, чувствуя, как ее охватывает ужас. – Что-то тут не так. Бежать отсюда. Бежать как можно скорее!»

Под обвешанным сетями и веревками столбом сидел мужчина в разорванной рубахе и склоненной к плечу головой. В нескольких шагах от него лежал второй. Не похоже было, чтобы они спали. Даже не дрогнули, когда подковы Кэльпи зацокали по камням совсем рядом с ними. Цири наклонила голову, проезжая под свисающими с веревок лохмами, выделяющими терпкую вонь.

На дверях одной из лачуг красовался крест, начерченный мелом или белой краской. Из-под крыши вырывался черный дым. Ребенок продолжал плакать, вдали кто-то кричал, кто-то поблизости кашлял и хрипел. Выла собака.

Цири почувствовала, как по руке что-то ползает. Взглянула. Рука, словно тмином, была усеяна черными запятыми блох.

Цири взвизгнула во весь голос. Сотрясаясь от ужаса и отвращения, начала отряхиваться и резко размахивать руками. Испуганная Кэльпи рванулась с места в галоп. Цири чуть не свалилась. Сжимая бока кобылы бедрами, она обеими руками прочесывала и трепала волосы, отряхивала курточку и рубашку. Кэльпи галопом влетела в затянутою дымом улочку. Цири вскрикнула от ужаса.

Она ехала сквозь ад, сквозь преисподнюю, сквозь наикошмарнейший из кошмаров. Между домами, помеченными белыми крестами. Между тлеющими кучами тряпья. Между мертвыми, лежащими поодиночке, и теми, что лежали кучами, один на другом. И между живыми – оборванными полуголыми привидениями с запавшими от боли щеками, ползающими в дерьме, кричащими на языке, которого она не понимала, протягивающими к ней исхудавшие, покрытые ужасными кровавыми коростами руки.

Бежать! Бежать отсюда!

Даже в черном небытии архипелага мест и времен Цири еще долго чувствовала тот дым и смрад.

Следующее место тоже было портом. Здесь тоже были сваи, был укрепленный бревнами канал, на канале коги, баркасы, шхуны, лодки, а над ними лес мачт. Но здесь, в этом месте, над мачтами весело покрикивали чайки, а пахло знакомо и привычно: мокрым деревом, смолой, морем и рыбой во всех трех основных вариантах: свежей, несвежей и копченой.

На палубах ближайшей коги ругались двое мужчин, стараясь перекричать друг друга возбужденными голосами. Она понимала, что они говорят. Речь шла о цене на сельдь.

Неподалеку была таверна, из ее раскрытых дверей вырывалась затхлая вонь и запах пива, слышались голоса, звон, смех. Кто-то орал гнусную песенку, все время одну и ту же строфу.

 
Luned, v’ard t’elaine arse
Aen a meath a’il aen sparse!
 

Она поняла, где оказалась. Еще прежде, чем прочла на корме название одного их галеасов: «Evall Muire» и порт приписки: «Baccala». Да, она знала, куда попала.

В Нильфгаард.

Она сбежала раньше, чем кто-либо обратил на нее особое внимание.

Однако, прежде чем успела нырнуть в ничто, блоха – последняя из тех, что ползали по ней в предыдущем месте и которая пережила путешествие во времени и пространстве, притаившись в складках курточки, – длинным прыжком соскочила на портовую сваю.

В тот же вечер блоха поселилась в вылинявшей шерсти крысы, старого самца, ветерана множества крысиных битв, о чем свидетельствовало откушенное у самого черепа ухо. В тот же вечер блоха и крыса прошли на корабль. А уже на следующее утро отправились в рейс. На холке[91]91
  Холк (или – хулк) – большой, обычно трехмачтовый торговый парусник.


[Закрыть], старом, запущенном и донельзя грязном.

Холк назывался «Катриона». Этому названию суждено было войти в историю. Но тогда об этом никто еще не знал.

Следующее место – хоть действительно трудно было в это поверить – поразило Цири картиной воистину идиллической. Над спокойной ленивой рекой, несущей воды меж склонившимися над нею ивами, ольхами и дубами, совсем рядышком с мостом, стягивающим берега изящной каменной дугой, среди мальв стоял покрытый камышами трактир, увитый диким виноградом. Над крыльцом покачивалась вывеска с золочеными буквами. Буквами, совершенно незнакомыми Цири. Но на вывеске красовалось вполне удачное изображение кошки, поэтому она предположила, что трактир называется «У черной кошки».

Струившийся из трактира аромат еды притягивал как магнит. Цири не стала раздумывать. Поправила меч на спине и вошла.

Внутри было пусто, только за одним столом сидели трое мужчин. Деревенские на вид. На нее они даже не взглянули. Цири присела в углу, спиной к стене.

Трактирщица, полная женщина в чистейшем фартуке и рогатом чепце, подошла и спросила о чем-то. Ее голос звучал непривычно звонко, но мелодично. Цири указала пальцем на раскрытый рот, пошлепала себя по животу, затем срезала с курточки одну из серебряных пуговиц и положила на стол. Видя удивленный взгляд, она взялась было за вторую пуговицу, но женщина удержала ее движением руки и слегка шипящими, но приятно звучащими словами.

Эквивалентом пуговицы оказалась миска густой овсяной похлебки, глиняный горшочек фасоли с копченой грудинкой, хлеб и кувшин разбавленного вина. Проглотив первую ложку, Цири подумала, что, пожалуй, расплачется. Но сдержалась. Ела медленно. Наслаждаясь едой.

Трактирщица подошла, вопросительно зазвенела, приложив щеку к сложенным ладоням. Останется ли гостья на ночь?

– Не знаю, – сказала Цири. – Возможно. Во всяком случае, благодарю за предложение.

Женщина улыбнулась и ушла на кухню.

Цири расстегнула пояс, откинулась спиной к стене. Задумалась, что делать дальше. Место – особенно по сравнению с несколькими предыдущими – было приятным, вызывало желание остаться подольше. Однако она знала, что излишняя доверчивость может оказаться опасной, а неосторожность – губительной.

Черная кошка, точно такая, как на вывеске трактира, явилась неведомо откуда, потерлась о ее щиколотку, выгибая спинку. Цири погладила ее, кошка слегка ткнулась головкой в ее руку, села и принялась вылизывать шкурку на груди. Цири глядела.

Она видела Ярре, сидевшего у костра в кругу каких-то неприятных на вид оборванцев. Все грызли что-то, что напоминало куски древесного угля.

– Ярре?

– Так надо, – сказал юноша, глядя в пламя костра. – Я читал об этом в «Истории войн», произведении маршала Пеллигрима. Так надо, когда родина в опасности.

– Что надо? Уголь грызть?

– Да. Именно так. Родина-Мать зовет. А частично из личных побуждений.

– Цири, не спи в седле, – говорит Йеннифэр. – Мы подъезжаем.

На домах города, к которому они подъезжают, на всех дверях и воротах видны большие кресты, нарисованные мелом или белой краской. Клубится плотный и вонючий дым, дым от костров, на которых жгут трупы. Йеннифэр, кажется, этого не замечает.

– Мне надо сделать себя красивее.

Перед ее лицом, над ушами лошади, висит зеркальце. Гребень танцует в воздухе, расчесывает черные локоны. Йеннифер действует только чарами, совсем не пользуясь руками, потому что…

Потому что ее руки – месиво застывшей крови.

– Мамочка! Что они с тобой сделали?

– Поднимись, девочка, – говорит Койон. – Пересиль боль и поднимись на гребень! Иначе ты станешь трусить. Ты хочешь до конца жизни умирать от страха?

Его желтые глаза нехорошо горят. Он зевает. Его острые зубки блещут белизной. Это вовсе не Койон. Это кошка. Черная кошка…

Шагает многомильная колонна солдат, над ними колышется лес пик, развевается море хоругвей. Ярре тоже идет, на голове у него круглый шлем, на плече пика, такая длинная, что ему приходится крепко держать ее обеими руками, иначе она его перевернет. Грохочут бубны, вопят дудки, гудит солдатское пение. Над колонной носятся и каркают вороны. Множество ворон…

Берег озера, на пляже шапки взбитой пены, выброшенные и сгнившие камыши. На озере остров. Башня. Зубчатый, топорщащийся наростами навесных бойниц донжон. Над башней темно-синее вечернее небо, светит луна – блестящий, перерубленный пополам золотой талер. На террасе в креслах две женщины, закутанные в шубы. Мужчина в лодке…

Зеркала и гобелен.

Цири поднимает голову. Напротив нее за столом сидит Эредин Бреакк Глас.

– Ты не можешь не знать, – говорит он, показывая в улыбке ровные зубы, – что только оттягиваешь неизбежное. Ты – наша, и мы достанем тебя.

– Аккурат!

– Ты вернешься к нам. Немного поболтаешься по местам и временам, потом натолкнешься на Спираль, а на Спирали мы тебя достанем. В свой мир и свое время ты уже не возвратишься никогда. Впрочем, и поздно уже. Тебе просто не к кому возвращаться. Люди, которых ты знала, давно умерли, их могилы поросли бурьяном и провалились. Их имена забыты. Твое, впрочем, тоже.

– Лжешь! Не верю!

– Веришь – не веришь, дело твое. Повторяю: вскоре ты наткнешься на Спираль, а я уже буду там ждать. Ведь ты втайне этого желаешь, me elaine luned.

– Ты не иначе как бредишь!

– Мы, Aen Elle, чувствуем такие вещи. Ты была мною увлечена, ты хотела меня и боялась своего желания. Ты хотела меня и продолжаешь хотеть, Зиреаэль! Меня. Моих рук. Моего прикосновения…

Когда он прикоснулся, она резко вскочила, перевернула кубок – к счастью, пустой. Хотела схватиться за меч, но тут же успокоилась. Она сидела в трактире «У черной кошки» и, видимо, уснула, задремала за столом. Рука, коснувшаяся ее волос, была рукой полной хозяйки. Цири терпеть не могла таких фамильярностей, но женщина прямо-таки излучала расположение и доброту, за которые нельзя было отплатить грубостью. Цири позволила гладить себя по голове, улыбаясь, слушала мелодичную, позванивающую речь. Она была утомлена.

– Мне надо ехать, – сказала она наконец.

Женщина улыбнулась, певуче зазвенела. «Как получается, – подумала Цири, – что во всех мирах, местах и временах, на всех языках и наречиях единственно это слово всегда звучит понятно? И всегда похоже?»

– Да, к маме. Моя мама ждет меня.

Трактирщица проводила ее во двор. Прежде чем Цири оказалась в седле, женщина вдруг крепко обняла ее, прижала к пышному бюсту.

– До свидания. Благодарю за прием. Вперед, Кэльпи!

Она направилась прямо на дугообразный мост над спокойной рекой. Когда подковы кобылы зазвенели по камням, она оглянулась. Женщина все еще стояла перед трактиром.

Концентрация. Кулаки к вискам. В ушах шум, как изнутри морской раковины. И неожиданно мягкое и черное ничто.

– Bonne Chanse, ma fille![92]92
  Удачи, девочка! (фр.).


[Закрыть] – крикнула ей вслед Тереза Ляпен, трактирщица из постоялого двора «Au chat noir»[93]93
  «У черной кошки» (фр.).


[Закрыть] в Пон-сюр-Жонн у тракта, ведущего из Мелуна в Оксерр. – Удачи в пути!

Концентрация, кулаки у висков. В ушах шум, словно изнутри морской раковины. Вспышка. И неожиданно мягкое и черное ничто.

Место. Озеро. Остров. Башня. Луна, словно талер, перерубленный пополам, его блеск отражается в воде светлой дорожкой. На дорожке лодка, в лодке мужчина с удочкой…

На террасе… Две женщины?

Кондвирамурса не выдержала, взволнованно крикнула и тут же прикрыла рот рукой. Король-Рыбак с плеском упустил якорь, ворчливо выругался, потом раскрыл рот, да так и замер. Нимуэ даже не дрогнула.

Прочерченная лунной дорожкой гладь озера задрожала и покрылась рябью, как под ударом ветра. Ночной воздух над зеркалом вод лопнул – так лопается разбитый витраж. Из трещины появилась вороная лошадь. На ней – всадница.

Нимуэ спокойно протянула руку, произнесла заклинание. Висящий на стояке гобелен неожиданно разгорелся, расцвел феерией разноцветных огоньков. Огоньки отразились в овале зеркала, заплясали, заклубились в стекле, как цветные пчелы, и неожиданно выплыли радужным призраком, расширяющейся лентой, от которой стало светло как днем.

Вороная кобыла поднялась на дыбы, дико заржала. Нимуэ резко развела руки, выкрикнула формулу. Кондвирамурса, видя возникающее в воздухе и увеличивающееся изображение, сконцентрировалась сильнее. Изображение тут же набрало резкость. Вырисовался портал. Ворота, за которыми возникло…

…плоскогорье, усеянное остатками кораблей. Замок, приникший к острым скалам обрыва и возвышающийся над черным зеркалом горного озера…

– Сюда! – пронзительно крикнула Нимуэ. – Вот дорога, по которой ты должна идти! Цири, дочь Паветты! Войди в портал, ступай путем, ведущим на встречу с Предназначением! Да замкнется кольцо времен! Да погрузит змей Уроборос зубы свои в хвост свой!

– Прекрати блуждания! Спеши, спеши на помощь близким! Это верный путь, ведьмачка!

Кобыла заржала снова, снова принялась месить копытами воздух. Девушка в седле крутила головой, глядя то на Нимуэ, то на изображение, порожденное гобеленом и зеркалом. Откинула волосы, и Кондвирамурса увидела у нее на щеке безобразный шрам.

– Доверься мне, Цири! – крикнула Нимуэ. – Ведь ты меня знаешь! Ты уже однажды видела меня!

– Я помню, – услышала она. – Верю. Благодарю.

Они видели, как подстегнутая поводьями кобыла легким танцующим шагом вбежала в свет портала. Прежде чем изображение затуманилось и расплылось, они увидели, как пепельноволосая девушка машет им рукой, обернувшись в седле.

Потом все исчезло. Поверхность озера успокоилась, разгладилась лунная дорожка.

Было так тихо, что казалось, будто они слышат хриплое дыхание Короля-Рыбака.

Сдерживая навертывающиеся слезы, Кондвирамурса крепко обняла Нимуэ. Она чувствовала, как дрожит миниатюрная чародейка. Так, обнявшись, они сидели какое-то время. Молчали. Потом обе повернулись туда, где исчезли Врата Миров.

– Удачи тебе, ведьмачка! – воскликнули они в унисон. – Удачи тебе на пути!

Глава восьмая

Неподалеку от того луга, места той жестокой сечи, в коей, почитай, вся сила Севера сошлась со всей мощью нильфгаардской, стояли ранее два рыбацких поселения: Старые Жопки и Бренна. Однако ж поелику к тому часу Бренна была уже пожжена дотла, то говорили поначалу о Битве под Старыми Жопками. Теперь же говорят не иначе как «Битва под Бренной», и тому есть две причины. Primo, отстроенная Бренна стала ноне большим и цветущим поселением, а Старые Жопки многие лета не заселялись и след по ним простыл, зарос крапивой, пыреем и лопухами. Secundo, как-то не личило такое название великим достопамятным и трагическим боям. Да и верно, как же так: баталия, в которой тридесять с лишком тысяч бойцов полегло, – и вдруг мало что Жопки, так еще и Старые?

Так и вышло, что во всей исторической и военной литературе принято стало писать о Битве под Бренной, как у нас, так и в нильфгаардских источниках, коих, к слову сказать, гораздо боле, чем нежели наших.

Достопочтенный Ярре-старший из Элландера

Annales seu Cronicae Incliti Regni Temeriae

– Кадет Фиц-Остерлен – оценка неудовлетворительная. Садитесь. Хочу обратить ваше внимание, господин кадет, на то, что отсутствие знаний о знаменитых и важных битвах в истории своей родины в принципе недостойно любого патриота и доброго гражданина, а для будущего офицера – попросту скандально! Позволю себе сделать еще одно небольшое замечание. За все двенадцать лет, кои я преподаю в этом училище, я не припомню ни одного экзамена на офицерское звание, на котором не был бы задан вопрос о Битве под Бренной. Посему невежество в этом вопросе практически перечеркивает шансы на карьеру в армии. Впрочем, коли вы барон, так вам вовсе не обязательно быть офицером: можно испробовать свои силы в политике. Либо дипломатии. Чего от всей души вам и желаю, кадет Фиц-Остерлен. А мы, господа, возвратимся под Бренну. Кадет Путткаммер!

– Я!

– Подойдите к карте. Продолжайте. С того места, на котором господина барона покинуло красноречие.

– Слушаюсь! Причиной, заставившей фельдмаршала Мэнно Коегоорна произвести маневр и совершить ускоренный бросок на запад, были доклады разведки, сообщившей, что армия нордлингов идет на выручку блокированной крепости Майена. Маршал решил перекрыть нордлингам путь и принудить их к решающему бою. Для этого он разделил силы группы армий «Центр». Часть оставил под Майеной, с остальными силами двинулся быстрым маршем.

– Кадет Путткаммер! Вы не писатель-беллетрист! Вы – будущий офицер! Что за определение «остальные силы»? Прошу дать точный ordre de bataille[94]94
  порядок прохождения битвы (фр.).


[Закрыть] ударной группой маршала Коегоорна. Используя военную терминологию.

– Слушаюсь, господин ротмистр! Под командой фельдмаршала Коегоорна стояли две армии: Четвертая конная армия под началом генерал-майора Маркуса Брайбана, патрона нашей школы…

– Прекрасно, кадет Путткаммер.

– Подлиза сраный, – прошипел со своей парты кадет Фиц-Остерлен.

– …а также Третья армия под командованием генерал-лейтенанта Реца де Меллис-Стока. В состав Четвертой конной армии, насчитывавшей более двадцати тысяч солдат, входили дивизия «Венендаль», дивизия «Магна», дивизия «Фрундеберг», Вторая виковарская бригада, Седьмая даэрлянская бригада, а также бригады «Наузикаа» и «Врихедд», а также… хмм… а также дивизия…

– Дивизия «Ард Феаинн», – бросила Джулия Абатемарко. – Если, разумеется, вы чего-нибудь не напутали. У них на прапоре точно было большое серебряное солнце?

– Так точно, полковник! – твердо ответил командир разведки. – Несомненно, было.

– «Ард Феаинн», – проворчала Сладкая Ветреница. – Хммм… любопытно. Получается, что в трех маршевых колоннах, которые вы якобы видели, на нас идет не только вся Конная, но и часть Третьей. Нет! На слово не поверю! Необходимо увидеть собственными глазами. Ротмистр, на время моего отсутствия бандерой[95]95
  Бандера, хоругвь – воинское подразделение всех типов кавалерии, насчитывающее 100–200 человек; оно же – рота.


[Закрыть] командуете вы. Приказываю послать связного к полковнику Пангратту…

– Но, полковник, умно ли, лично…

– Выполняйте!

– Слушаюсь!

– Это большой риск, полковник! – перекричал командир разведки гул копыт идущих галопом лошадей. – Можно налететь на разъезд…

– Не болтай. Веди!

Отряд промчался вниз по теснине, вихрем пронесся по долине речки, влетел в лес. Здесь пришлось притормозить. Движение затрудняли плотно растущие деревья, кроме того, они действительно могли случайно наткнуться на разведывательные разъезды либо передовое охранение, несомненно, высланные нильфгаардцами. Правда, разведка кондотьеров заходила неприятелю с фланга, не с фронта, но фланги наверняка тоже были защищены. Так что операция выглядела чертовски рискованной. Но Сладкая Ветреница любила такие спектакли. И во всей вольной компании не нашлось бы солдата, который не пошел бы за ней. Даже в ад.

– Здесь, – сказал командир разведки. – Вот эта башня.

Джулия Абатемарко покрутила головой. Башня была кривая, разрушенная, ощетинившаяся сломанными балками, ажурная от проломов и дыр, в которых западный ветер играл, как на свирели. Неизвестно, кто и зачем построил на безлюдье эту башню. Но что построил давно, было известно.

– Эта хреновина не обрушится под нами?

– Наверняка нет, полковник.

В вольной компании кондотьеры обращались к начальству не по-господски, а только по званию.

Джулия быстро взобралась, почти взбежала на вершину башни. Командир разведки присоединился лишь через минуту, а уж сопел словно бугай, покрывающий корову. Опершись о кривой парапет, Сладкая Ветреница с помощью монокуляра осматривала долину, высунув язык и выпятив изящный задок. Видя это, командир разведки почувствовал, как его пробирает дрожь. Однако быстро успокоился.

– «Ард Феаинн», несомненно, – облизнулась Джулия Абатемарко. – Вижу также даэрлянцев Элана Трахе, есть там и эльфы из бригады «Врихедд», наши старые знакомцы из-под Марибора и Майены… Ага! Вот и черепа. Знаменитая бригада «Наузикаа»… Вижу и языки пламени на пропорцах дивизии латников «Деитвен»… И белую хоругвь с черным алерионом[96]96
  Алерион – геральдический орел без клюва и когтей.


[Закрыть] – знаком дивизии «Альба»…

– Вы узнаете их, – буркнул в ответ командир разведки, – действительно, как старых знакомых…

– Я окончила военную академию, – отрезала Сладкая Ветреница. – Я – офицер и цензус[97]97
  выпускник, сдавший специальный экзамен на офицерское звание.


[Закрыть]. Ладно, все, что хотела увидеть, я увидела. Возвращаемся в бандеру.

– На нас идут Четвертая конная и Третья, – сказала Джулия Абатемарко. – Повторяю, вся Четвертая конная и, пожалуй, вся кавалерия Третьей. За хоругвями, которые я видела, вздымается туча пыли. Там тремя колоннами идут, на мой взгляд, тысяч сорок конников. А может, больше. Может…

– Может быть, Коегоорн разделил группу армий «Центр», – докончил Адам «Адью» Пангратт, командир вольной компании. – Взял только Четвертую конную и конников из Третьей без пехоты, чтобы идти быстрее. Эй, Джулия, будь я на месте коннетабля Наталиса или короля Фольтеста…

– Знаю. – Глаза Сладкой Ветреницы вспыхнули. – Знаю, что бы ты сделал. Ты послал бы к ним гонцов?

– Конечно.

– Наталис – тертый калач. Возможно, завтра…

– Возможно, – не дал ей докончить «Адью». – И даже думаю, что будет. Подгони коня, Джулия. Хочу тебе кое-что показать.

Они быстро отъехали, значительно обогнав остальную часть войска. Солнце уже почти коснулось холмов на западе, леса и кустарники поймы перечеркивали долину длинными тенями. Но видно еще было достаточно хорошо, чтобы Сладкая Ветреница с ходу поняла, что хочет ей показать «Адью» Пангратт.

– Здесь, – подтвердил он ее догадку, поднимаясь на стременах, – здесь я принял бы завтра бой. Если б командовал армией.

– Удачное место, – согласилась Джулия Абатемарко. – Ровно, твердо, гладко… Есть где построиться… Хммм… От тех вон холмов до тех вон прудов… Мили три будет… А лучшего места для командира, чем тот вон холм, и не придумаешь.

– Верно говоришь. А там, глянь, в середине, еще одно озерко или рыбный пруд, вон, который там блестит… Можно использовать… Речка тоже сгодится для рубежа, потому что и невелика, и болотиста… Как, Джулия, ее?.. Мы ведь там вчера проходили. Помнишь?

– Забыла. Вроде бы Хохля. Или как-то так…

Кто тамошнюю округу знает, тот свободно сможет представить себе все, что происходило, тем же, кои не столь хорошо со всем сим знакомы, поясню, что левое крыло королевского войска до того места доходило, где ноне поселение Бренна расположение имеет. Во времена же битвы никакого поселения там не было, потому как в позатом году эльфами-«белками» спалена она была до земли. Так вот там, именно что на левом крыле, стоял реданский королевский корпус, коим граф Руйтер руководил. А было в оном корпусе народу восемь тысяч в пехоте и коннице преотменной.

Середина королевской силы стояла как раз насупротив холма, коий после Шибеничным – Висельным, стало быть, – поименовали. Там, на холму на том, стояли король Фольтест со свитою и коннетабль Ян Наталис, на всю битву с высокости холма обозрение имевшие. Здесь главные силы войска нашего сгруппированы были – двенадцать тысяч доблестных темерских и реданских инфантеристов, в четыре огромадных четверобока уформованных, десятью хоругвями конницы охраняемых, стоявших аж до северного краю пруда, местными жителями Золотым именуемого. Серединная группировка имела во второй линии резервную рать – три тысячи вызимской и мариборской пехоты, коими воевода Бранибор верховодил.

От южного же края Золотого пруда по сам ряд садков рыбных и заворот речки Хотли на позиции в милю широтой стояло войска нашего крыло правое, состоящее из добровольческой рати махакамских краснолюдов, восьми хоругвей легкой кавалерии и бандеры знаменитой вольной кондотьерской компании. Команду над правым крылом держали кондотьер Адам Пангратт и краснолюд Барклай Эльс.

Насупротив, в миле почитай али двух, на поле голом, за лесом, построил нильфгаардское войско фельдмаршал Мэнно Коегоорн. Стоял там народ железный, аки стена черная, полк при полку, рота при роте, эскадрон при эскадроне, покуда хватал глаз конца им не было. А по лесу хоругев[98]98
  Хоругвь (здесь), пропор – флаг, флажок и т. д.


[Закрыть] и пик вообразить себе можно было, что не токмо широкий, но и зело глубокий строй там устроен. Потому как было того войска сорок и шесть тысячей, о чем в то время мало кто ведал, и хорошо, потому как иначе у многих наших при видимости той нильфгаардской мощи сердце и защемило.

А даже и у наихрабрейших воинов сердца забились под латами, аки молоты кузнечные, ибо явно стало, что сечь, да к тому ж кровавая теперь тут почнется, и мало кому из тех, что в строях стоят, заход солнца дадено узреть будет.

Ярре, поддерживая сползающие с носа очки, еще раз прочитал написанное, вздохнул, потер лысину, затем взял губку, немного сжал ее и стер последнюю фразу.

Ветер шумел в листьях липы, звенели пчелы. Дети, как все дети мира, пытались перекричать друг дружку.

По ноге старика ударил летящий по траве мяч. Прежде чем он, неуклюжий и неловкий, успел наклониться, кто-то из его внучат пронесся, словно маленький волчонок, и, не останавливаясь, схватил мяч. Стол покачнулся. Ярре правой рукой удержал чернильницу, культей левой придержал листки бумаги.

Звенели тяжелые от золотых шариков акациевой пыльцы пчелы.

Ярре продолжил свой труд.

Утро было хмурым, но солнце пробивалось сквозь облака и со своей высоты явно о проходящих часах напоминало. Задул ветер, залопотали и зашумели пропорцы, словно многих птиц стая, что к полету вспархивает. А Нильфгаард как встал, так и стоял, аж все удивляться почали, почему бы это маршал Мэнно Коегоорн не дает своим войскам приказа выступать?

– Когда? – Мэнно Коегоорн оторвался от карт, окинул военачальников взглядом. – Когда, спрашиваете, я прикажу начинать?

Никто не отозвался. Мэнно поочередно взглянул на своих командиров. Самыми напряженными и встревоженными выглядели те, кому предстояло оставаться в резерве: Элан Трахе, командир Седьмой даэрлянской, и Кеес ван Ло из бригады «Наузикаа». Явно нервничал также Удер де Вынгальт, адъютант маршала, у которого было меньше всех шансов принять активное участие в бою.

Те, кому предстояло ударить первыми, казались спокойными, более того – явно скучающими. Маркус Брайбан зевал. Генерал-лейтенант Рец де Меллис-Сток ковырял мизинцем в ухе, то и дело осматривая палец, словно и верно ожидал увидеть на нем что-то заслуживающее внимания. Оберштер[99]99
  Оберштер (оберстер) – в прежних полках немецкой и польской пехоты – полковник (в настоящее время – оберст).


[Закрыть] Рамон Тырконнель, молодой командир дивизии «Ард Феаинн», тихо посвистывал, уставившись в одному ему известную точку на горизонте. Оберштер Лиам аэп Муир Мосс из дивизии «Деитвен» листал свой неразлучный томик поэзии. Тибор Эггебрахт из дивизии тяжелых копейщиков «Альба» почесывал затылок концом хлыста.

– Атаку начнем, – сказал Коегоорн, – как только вернутся патрули. Меня беспокоят холмы на севере, господа офицеры. Прежде чем ударить, я должен знать, что там творится, за теми холмами.

Ламарр Флаут трусил. Трусил чудовищно, страх ползал у него по кишкам, ему казалось, что в утробе у него по меньшей мере дюжина скользких, покрытых вонючей слизью угрей яростно пытается отыскать лазейку, через которую можно было бы выбраться на волю. Час назад, когда патруль получил приказы и отправился на разведку, Флаут в глубине души надеялся, что утренний холод разгонит тревогу, что страх задушит рутина, отшлифованный ритуал, жесткий и суровый церемониал службы. Он ошибся. Теперь же, по прошествии часа и, пожалуй, пяти миль – далеко, опасно далеко от своих, глубоко, опасно глубоко на территории врага, близко, смертельно близко от неведомой опасности, – только теперь страх показал, на что он способен.

Они остановились на опушке пихтового леса, предусмотрительно не высовываясь из-за растущих здесь больших можжевеловых кустов. Перед ними, за полосой невысоких елочек, раскинулась широкая котловина. Туман стлался по верхушкам трав.

– Никого, – отметил Флаут. – Ни живой души. Возвращаемся. Мы уже, пожалуй, далековато зашли.

Вахмистр покосился на него. Далеко? Отъехали едва на милю. К тому же ползли, словно хромые черепахи.

– Стоило бы еще, – сказал он, – заглянуть за те холмы, господин лейтенант. Оттуда, думается мне, обзор будет получше. Далеко, на обе долины. Если кто туда тащится, мы не сможем его не заметить. Так как? Шмыгнем, господа? Тут всего парочка стае.

«Парочка стае, – подумал Флаут. – На открытой местности, будто на сковороде!» Угри извивались в животе, настойчиво искали выход из его внутренностей. Во всяком случае, один-то уж наверняка. Флаут определенно чувствовал, что угорь – на верном пути.

«Я слышал звон стремян. Фырканье лошади. Там, в сочной зелени, меж молодых пихточек на песчаном склоне. Что-то там пошевелилось. Чья-то фигура?

Нас окружают?»

По обозу ходил слух, что несколько дней назад кондотьеры из вольной компании напали из засады на разъезд бригады «Врихедд», взяли живым одного эльфа. Говорят, кастрировали его, вырвали язык, обрубили пальцы рук… А под конец выдавили глаза. Теперь-то, насмехались они, никаким манером ты не поиграешь со своей эльфьей подружкой. И даже не сможешь глянуть, как она забавляется с другими.

– Ну, господин лейтенант, – кашлянул вахмистр. – Сбегаем за холмы-то?

Ламарр Флаут сглотнул слюну.

– Нет, – сказал он. – Нельзя терять время. Мы убедились: здесь врага нет. Необходимо доложить командованию. Возвращаемся!

Мэнно Коегоорн выслушал рапорт, оторвал глаза от карты.

– По подразделениям! – приказал кратко. – Господин Брайбан, господин де Меллис-Сток. Наступать!

– Да здравствует император! – рявкнули Тырконнель и Эггебрахт.

Мэнно как-то странно посмотрел на них.

– По подразделениям, – повторил он. – Да осияет Великое Солнце вашу славу.

Мило Вандербек, низушек, полевой хирург, известный под прозвищем Русти-Рыжик, жадно втянул изумительную смесь запахов йода, нашатыря, спирта, эфира и магических эликсиров, заполнявших палатку. Он хотел насытиться этим ароматом – здоровым, чистым, невинным, незамутненным, незараженным и клинически стерильным – сейчас. Русти знал, что долго он таким не продержится.

Взглянул на операционный стол, девственно белый, и хирургические аксессуары – десятки инструментов, вызывающих уважение и доверие бесстрастным, грозным величием холодной стали, сияющей чистотой металла, порядком и эстетикой расположения.