Текст книги "Ведьмак (сборник)"
Автор книги: Анджей Сапковский
Жанр: Героическая фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 140 (всего у книги 151 страниц)
Путь был свободен, за речкой, за кривыми вербами, раскинулась пустая равнина, на которой не было видно и следа вражеских войск. Мчавшийся рядом с Коегоорном Удер де Вингальт тоже увидел это и торжествующе вскрикнул.
Рановато.
От ленивого и мутного течения речки их отделял заросший ядовито-зеленым горецом луг. Когда они на полном галопе влетели туда, кони неожиданно провалились в трясину по животы.
Маршал перелетел через голову лошади и шлепнулся в болото. Вокруг ржали и визжали лошади, кричали барахтающиеся в грязи и покрытые зеленым горецом люди. Среди этого хаоса он неожиданно услышал другой звук. Звук, означающий смерть.
Шипение перьев.
По бедра в вязкой трясине, Коегоорн пытался пробиться к руслу реки. Продирающийся рядом адъютант вдруг рухнул лицом вниз, маршал успел заметить болт, торчащий у него в спине по самые перья. В тот же миг почувствовал страшный удар в голову. Покачнулся, но не упал, завязнув в тине и трясине. Хотел крикнуть, но смог только захрипеть. «Жив, – подумал он, пытаясь выбраться из объятий липкого месива. Вырывающийся из топи конь ударил его по шлему, вдавленный глубоко металл разбил щеку, выбил зубы и покалечил язык. – Исхожу кровью… глотаю кровь… Но живу…»
Снова щелчок тетивы, шипение перьев, звон и скрежет пробивающих латы болтов, визг и ржание лошадей, хлюпанье, брызги крови. Маршал оглянулся и увидел на берегу стрелков: маленькие, плотные, коренастые фигурки в кольчугах, шлемах с бармицами и островерхих шоломах. «Краснолюды», – подумал он.
Щелчок тетивы, свист болта. Визг обезумевших лошадей, крики людей, заглушаемые водой и топью.
Обернувшийся к стрелкам Удер де Вингальт высоким писклявым голосом завопил, что сдается, умолял спасти, упрашивал оставить его в живых. Видя, что никто не понимает его слов, он поднял над головой меч, схватил за клинок. Международным, почти всекосмическим жестом подчинения протянул меч в сторону краснолюдов. Но не был ими понят или же был понят неверно, потому что два болта тут же угодили ему в грудь с такой силой, что удар просто вырвал его из трясины.
Коегоорн сорвал с головы вдавленный в нее шлем. Он достаточно хорошо знал всеобщий язык нордлингов.
– Я маршал Коегоорн… – забормотал он, отплевываясь кровью, – малал… Коогоо… Сдаюсь… Профу… Плофтите…
– Чего он там плетет, Золтан? – удивился один из краснолюдов.
– А хрен их поймет с их трепом! Видишь шитье на плаще, Мунро?
– Серебряный скорпион! Хо-хо! Ребяты, а ну давай в сукина сына! За Калеба Страттона!
– За Калеба Страттона!
Щелкнули тетивы. Один болт угодил Коегоорну в грудь, второй – в бедро, третий в ключицу. Фельдмаршал Нильфгаардской империи перевернулся на спину, повалился в жидкое месиво, горец и топь поддались под его тяжестью. «Кто, – успел он еще подумать, – такой этот Калеб Страттон? Никогда в жизни не слышал ни о каком Калебе…»
Мутная, густая, кроваво-грязная вода речки Хотли сомкнулась над его головой и ворвалась в легкие.
Она вышла из палатки, чтобы глотнуть свежего воздуха. И тут увидела его, сидевшего на земле возле скамейки кузнеца.
– Ярре!
Он поднял на нее глаза. В глазах была пустота.
– Иоля? – спросил он, с трудом шевеля пересохшими губами. – Откуда ты…
– Во вопросик! – тут же перебила она. – Лучше скажи, откуда ты здесь взялся?
– Мы принесли нашего командира… Воеводу Бронибора… Раненого…
– Ты тоже ранен. А ну покажи руку. О богиня! Ты же изойдешь кровью, парень!
Ярре глядел на нее, а Иоля вдруг усомнилась в том, что он ее видит.
– Идет бой, – сказал юноша, слегка постукивая зубами. – Надо стоять стеной… Сомкнув ряды. Легко раненные должны носить в лазарет… раненных тяжело. Приказ.
– Покажи, говорю, руку.
Ярре коротко взвыл, зубы принялись отбивать дикое стаккато. Иоля поморщилась.
– Ого-го. Скверно это выглядит… Ох, Ярре, Ярре… Вот увидишь, матушка Нэннеке будет недовольна… Пошли со мной.
Она заметила, как он побледнел, когда увидел, когда почувствовал висящую под полотном палатки вонь. Покачнулся. Она поддержала его. Видела, что он смотрит на залитый кровью стол. На лежащего там человека. На хирурга, маленького низушка, который вдруг подпрыгнул, затопал ногами, грубо выругался и бросил на землю скальпель.
– Черт! Курва! Почему? Зачем все так? Кому это нужно?
Никто ему не ответил.
– Кто это был?
– Воевода Бронибор, – еле слышно пояснил Ярре, глядя вперед пустыми глазами. – Наш командир… Мы стояли твердо в строю… Приказ. Как стена. А Мэльфи убили…
– Господин Русти, – попросила Иоля. – Этот парень – мой знакомый… Он ранен…
– На ногах держится, – холодно бросил хирург. – А тут один почти умирающий ждет трепанации. Здесь никакие знакомства не имеют значения…
В этот момент Ярре с большим чувством драматизма ситуации потерял сознание и повалился на глинобитный пол. Низушек фыркнул.
– Ну хорошо. На стол его, – скомандовал он. – Ого, неплохо разделали руку. На чем это, интересно, держится? Пожалуй, на рукаве? Жгут, Иоля! Тугой! И не вздумай плакать! Шани – пилу.
Пила с отвратительным скрежетом вгрызалась в кость выше локтевого сустава. Ярре очнулся и заревел. Ужасно, но коротко… Потому что, когда кость поддалась, он тут же снова потерял сознание.
Так вот и получилося, что могущество Нильфгаарда приказало долго жить в пыли и прахе на бренненских полях, а на движении Империи на север был положен окончательный крест. Убитыми и взятыми в плен Империя потеряла людей сорок и четыре тысячи. Полег цвет рыцарства, элитная кавалерия. Полегли, попали в плен и неволю либо без вести пропали воители таких величин, как Мэнно Коегоорн, Брайбан, де Меллис-Сток, ван Ло, Тырконнель, Эггебрахт и другие, имена коих не сохранились в наших архивах.
Так оборотилася Бренна началом конца. Но следует тут отметить, что битва та была лишь малым камушком в строении, и невелик был бы ее вес, коли б не то, что были мудро использованы плоды виктории. Надобно напомнить, что заместо того, чтобы почить на лаврах и разрываться от гордости, а такоже почестей и наград ждать, Ян Наталис, почитай без передыху, двинулся на юг. Отряды конников под командой Адама Пангратта и Джулии Абатемарко разбили две дивизии Третьей армии, кои шли с запоздалой помощью Мэнно Коегоорну. Наталис разгромил их так, что nuntius cladis[108]108
Здесь: дальше некуда (лат.).
[Закрыть]. При известии о сём оставшаяся часть группы армий «Центр» срамно тылы показала и за Яругу в поспешности ретировалася, а поелику Фольтест и Наталис на пятки им наступали, потеряли имперские все свои обозы и все свои штурмовые машины, коими намеревались в неизбывной гордыне своей Вызиму, Горс Велен и Новиград добыть.
И како лавина, с гор мчащая, все сильнее снегом обрастающая и через это возрастающая, тако и Бренна все более суровые приносила Нильфгаарду последствия. Трудные времена пришли для армии «Вердэн» под командованием де Ветта, коей моряки со Скеллиге и король Этайн из Цидариса великие в партизанской войне неудобства чинили. Когда же де Ветт о Бренне доведался, когда весть до него дошла, что форсированным маршем движется на него король Фольтест со Наталисом, то тоже приказал он поворот трубить и в панике за реку в Цинтру сбежал, трупами путь своего бегствия усеявши, ибо при вести о нильфгаардских поражениях восстание в Вердэне вновь возгорелося. Токмо в Настроге, Розроге и Будроге, не взятых нильфами крепостях, могучие остались гарнизоны, откуда оне лишь после цинтрийского мира с почестью и штандартами вышли.
В Аэдирне же весть о Бренне к тому привела, что враждебные дружка дружке короли Демавенд и Хенсельт один другому правые руки подали и совместно супротив Нильфгаарда выступили. Группа армий «Восток», что под командой герцога Ардаля аэп Даги к Долине Понтара направлялася, не сумела воспротивиться партизанам королевы Мэвы, кои тылы нильфгаардские жестоко рвали. Демавенд и Хенсельт загнали Ардаля аэп Даги под самый под Альдерсберг. Герцог Ардаль хотел было бой принять, но дивной судьбы случайностию неожиданно вдруг животом захворал, откушавши чего-то. Колики его прихватили и понос дизентерийный, так что в два дня скрутило оного в болях великих, и отдал он богам душу. А Демавенд с Хенсельтом, не мешкая, по нильфгаардцам ударили, в хороброй битве наголову оных разбили, хотя ж по-прежнему у Нильфгаарда значительный перевес числом был. Так вот дух и искусство над силою тупой и грубой торжествовать обвыкли.
Надобно и еще об одном написать: что под Бренной с самим Мэнно Коегоорном сталось, того никто не ведает. Одни говорят, полег он, а тело не распознали и в общей погребли могиле. Другие толкуют: мол, живым ушел, но, императорского убоявшися гневу, в Нильфгаард не вернулся, но сокрылся в Брокилоне, посреди дриад, и там пустынником стал, бороду до самой земли отпустил. И посередь дриад же от огорчений и забот преставился.
Кружит промеж люду простого предание, будто возвращался маршал ночами на бренненское поле и ходил меж курганов, стеная: «Верните мне мои легионы!», но в конце концов повесился на осине на том холме, который с той поры так и именуется – Шибеницкий. И ночью можно призрак старого маршала средь иных встретить призраков, разгромное поле сообща навещающих.
– Дедушка Ярре! Дедушка Ярре!
Ярре поднял голову, поправил сползающие с вспотевшего носа очки.
– Дедушка Ярре! Бабушка Люсьена велела сказать, что хватит на сегодня штаны просиживать да напрасные каракули разводить и что ужин на столе!
Ярре тщательно сложил исписанные листки и заткнул пробкой чернильницу. В культе руки билась боль. «К перемене погоды, – подумал он. – Будет дождь».
– Дедушка Ярре!!!
– Иду! Да иду же, Цири. Иду.
Когда они занялись последним раненым, была глубокая ночь. Операцию проводили уже при свете, вначале обычном, от лампы, а позже и магическом. Марти Содергрен пришла в себя после кризиса и, все еще бледная как смерть, замедленная, неестественная в движениях как голем, чаровала исправно и эффективно.
Наконец все четверо вышли из палатки и присели, прислонившись к полотнищу.
Равнину заполняли огни. Различные. Неподвижные – бивуачных костров, движущиеся – лучин и факелов. Ночь гремела далеким пением, восклицаниями, разговорами, победными криками.
Вокруг них ночь тоже жила отрывистыми криками и стонами раненых. Мольбами и вздохами умирающих. Привыкшие к звукам страдания и смерти, они уже не слышали этого. Эти звуки были для них обычными, естественными, так же вплавленными в ночь, как пение цикад в акациях у Золотого пруда.
Марти Содергрен лирично молчала, прислонившись к плечу низушка. Иоля и Шани, обнявшись и прижавшись друг к дружке, то и дело прыскали тихим, совершенно бессмысленным смехом.
Прежде чем выйти из палатки, они выпили по мензурке водки, а Марти угостила всех своим последним заклинанием: веселящими чарами, которые обычно применяла при экстрагировании зубов. Русти чувствовал себя обманутым: усиленный магией напиток вместо того, чтобы расслабить, лишь одурманил, вместо того, чтобы снять утомление, еще больше усилил. Вместо того, чтобы дать забыться, напоминал.
«Похоже, – подумал хирург, – только на Иолю и Шани алкоголь и магия подействовали, как было задумано».
Он отвернулся и при лунном свете увидел на лицах обеих девушек блестящие, серебристые следы слез.
– Интересно, – сказал он, облизывая онемевшие, бесчувственные губы, – кто победил в этой битве? Кто-нибудь это знает?
Марти повернулась к нему, но продолжала лирично молчать. Цикады пиликали в акациях, вербах и ольхах над Золотым прудом. Квакали лягушки, стонали раненые, умоляли, вздыхали. И умирали. Шани и Иоля хохотали сквозь слезы.
Марти Содергрен скончалась через две недели после боя. Она сошлась с офицером из вольной кондотьерской компании. Отнеслась к приключению легко и даже легкомысленно. В противоположность офицеру. Когда Марти, любительница перемен, связалась потом с темерским ротмистром, спятивший от ревности кондотьер пырнул ее ножом. Кондотьера повесили, целительницу спасти не удалось.
Русти и Иоля скончались через год после битвы, в Мариборе, во время жуткой вспышки кровавой лихорадки, заразы, которую называли также Красной Смертью, или – по названию корабля, на которой ее завезли, – «Бичом Катрионы». Тогда из Марибора бежали все медики и большинство жрецов. Русти и Иоля, конечно, остались. Они лечили, ибо были лекарями. То, что от Красной Смерти не было лекарств, значения для них не имело. Оба заразились. Он умер у нее на руках, в крепких надежных объятиях ее деревенских, больших, некрасивых, прекрасных рук. Она умерла четыре дня спустя. В одиночестве.
Шани прожила после битвы семьдесят два года. Ушла из жизни знаменитой, всеми уважаемой – деканом кафедры медицины Оксенфуртского университета. Многие поколения будущих хирургов повторяли ее знаменитую шутку: «Сшей красное с красным, желтое с желтым, белое с белым. Наверняка будет хорошо».
Мало кто замечал, как, произнося эту истину, госпожа декан украдкой утирала слезы.
Мало кто.
Лягушки квакали, цикады пиликали среди верб над Золотым прудом. Шани и Иоля хохотали сквозь слезы.
– Интересно, – повторил Мило Вандербек, низушек, полевой хирург, больше известный под именем Русти. – Интересно, кто победил?
– Русти, – лирично сказала Марти Содергрен. – Поверь, это самое последнее, о чем я стала бы беспокоиться на твоем месте.
Глава девятая
Одни язычки пламени были высокими и сильными, светили ярко и живо, другие – маленькими и зыбкими, а свет их то и дело тускнел и замирал. На самом же конце был один огонек, совсем маленький и такой слабый, что он едва тлел, едва теплился, то с величайшим трудом разгорался, то почти совсем угасал.
– Чей это угасающий огонек? – спросил ведьмак.
– Твой, – ответила Смерть.
Флоуренс ДеланнойСказки и предания
Плоскогорье почти до самых дальних, синеющих в тумане горных вершин было совсем как каменное море, тут и там вздымающееся горбами, ребрами, ощетинившееся острыми зубьями рифов. Впечатление усиливали остовы кораблей. Десятки остовов: галер, галеасов, ког, каравелл, бригов, буксирчиков, драккаров. Некоторые выглядели так, словно появились здесь недавно, другие – кучи с трудом распознаваемых досок и шпангоутов, явно находившихся здесь десятки, если не сотни лет.
Некоторые лежали килями кверху, иные, повалившиеся набок, выглядели так, словно их выбросили сатанинские шквалы и штормы. Третьи, казалось, плыли, маневрируя среди опасностей, поджидающих в каменном океане. Они стояли ровно и прямо, гордо выпятив борта, направив в зенит мачты, на которых развевались остатки парусов, болтались ванты и штаги. У них даже были свои призрачные экипажи – заклиненные в прогнивших досках и запутавшиеся в линях скелеты мертвых моряков, навеки ушедших в бесконечное плавание.
Напуганные появлением всадника, всполошенные стуком копыт, с мачт, рей, линей, скелетов с криком сорвались тучи черных птиц. На мгновение они закрыли небо, закружились стаей над краем пропасти, на дне которой, серое и гладкое как ртуть, лежало озеро. На обрыве, частично возвышаясь над кладбищем кораблей, частично нависая над озером вплавленными в отвесную скалу бастионами, виднелась сторожевая башня, темная и угрюмая. Кэльпи заплясала, зафыркала, застригла ушами, косясь на остовы, на скелеты, на весь пейзаж смерти. На каркающих черных птиц, которые уже возвращались, снова рассаживались на потрескавшихся мачтах и салингах, на вантах и черепах. Птицы поняли, что одинокого всадника бояться нечего. А если здесь кто-то и должен чего-то бояться, так только сам всадник.
– Спокойно, Кэльпи, – проговорила изменившимся голосом Цири. – Это конец пути. Это – нужное место и нужное время.
Она появилась перед воротами неведомо откуда, вынырнула, будто мираж, среди остовов. Стражи у ворот, встревоженные карканьем воронов, заметили ее первыми. Теперь они кричали, жестикулировали и указывали на нее пальцами, созывая других.
Когда она подъехала к надвратной башне, здесь уже была давка. И возбужденный гомон. На нее глазели все: те немногие, которые, как и Бореас Мун и Дакре Силифант, ее уже видели и знали, и те, кто только слышал о ней, – новозавербованные люди Скеллена, наемники и просто разбойники и грабители из Эббинга. Теперь они изумленно пялились на пепельноволосую девушку со шрамом на лице, с мечом за спиной. На изумительной красоты вороную кобылу, высоко держащую голову, похрапывающую и звенящую подковами о плиты двора.
Гомон и галдеж улеглись. Стало очень тихо. Кобыла ступала, поднимая ноги, как балерина, подковы звенели, как молоты о наковальню. Прошло немало времени, пока наконец ей преградили путь, скрестив гизармы и рунки. Кто-то неуверенно и испуганно протянул руку к узде. Кобыла храпнула.
– Проводите меня, – звучно сказала девушка, – к хозяину замка.
Бореас Мун, сам не зная почему, поддержал ей стремя и подал руку. Другие придержали перебирающую ногами и фыркающую кобылу.
– Ты не узнаешь меня, милостивая государыня? – тихо спросил Бореас Мун. – Ведь мы уже встречались.
– Где?
– На льду.
– Я не глядела тогда на ваши лица, – равнодушно бросила она.
– Ты была Владычицей Озера. – Он серьезно покачал головой. – Зачем ты приехала сюда, девушка? Зачем?
– За Йеннифэр. И за своим Предназначением.
– Вернее – за смертью, – прошептал Мун. – Это замок Стигга. На твоем месте я бежал бы отсюда как можно скорее и дальше.
Она взглянула снова. Бореас тут же понял, что она хотела сказать этим взглядом.
Появился Стефан Скеллен. Долго рассматривал ее, скрестив руки на груди. Наконец энергичным жестом велел следовать за ним. Они пошли молча, со всех сторон сопровождаемые вооруженными людьми.
– Странная девка, – буркнул Бореас. И вздрогнул.
– К счастью, это уже не наша забота, – язвительно проговорил Дакре Силифант. – Меня удивляет, что ты с ней так запросто болтал. Она же ведьма, убила Варгаса и Фриппа, а потом Оля Харшейма…
– Харшейма убил Филин, – отрезал Бореас, – не она. Она подарила нам жизнь, там, на ледяном крошеве, хотя могла зарезать и потопить, как щенков. Всех. Филина тоже.
– Само собой. – Дакре сплюнул на плиты двора. – Нонче он зараз с чародеем и Бонартом наградит ее за ейную милость. Поглядишь, Мун, уж они-то ее обработают за милую душу. Они с нее шкуру тонкими полосками сдерут.
– Что сдерут, в это, пожалуй, поверю, – буркнул Бореас. – Потому как живодеры они. Да и мы тоже не лучше, коль у них служим.
– А выход-то у нас есть? Нету!
Кто-то из наемников Скеллена неожиданно тихо вскрикнул, кто-то подхватил. Кто-то выругался. Кто-то вздохнул. Кто-то молча указал рукой.
На зубцах, консолях и треугольных фронтонах над окнами, на сточных трубах, горгульях и машкаронах сидели, куда ни глянь, черные птицы. Тихо, не каркнув, они слетелись сюда с кладбища кораблей и теперь сидели в тишине и ожидании.
– Смерть чуют, – бухнул кто-то из наемников.
– И трупы, – добавил другой.
– Нет у нас выхода, – машинально повторил Силифант, глядя на Бореаса.
Бореас Мун глядел на птиц.
– Может, пора, – ответил он тихо. – Заиметь…
Они поднялись наверх по большой лестнице с тремя площадками, прошли мимо статуй, стоящих в нишах вдоль длинного коридора, затем – по галерее, окружающей вестибюль. Цири шагала смело, не чувствуя тревоги. В ней не вызывали страха ни оружие, ни разбойничьи физиономии сопровождающих. Она лгала, сказав, что не помнит лиц людей с замерзшего озера. Она помнила. Помнила, как Стефан Скеллен, тот самый, что сейчас с угрюмой миной вел ее в глубь этого страшного замка, дрожал и стучал зубами на льду.
Теперь, когда он то и дело оглядывался и испепелял ее взглядом, она чувствовала, что он по-прежнему немного побаивается ее. Она глубоко вздохнула.
Они вошли в холл, под высокий, поддерживаемый колоннами звездчато-ребристый купол, под огромные паукообразные жирандоли. Цири увидела, кто ждет ее там. Страх вонзил в нее когтистые лапы, стиснул грудь, рванул и закрутил.
Бонарт тремя шагами оказался рядом. Обеими руками схватил за куртку на груди, поднял, притянул к себе, приблизил ее лицо к своим выцветшим рыбьим глазам.
– Ад, – прохрипел он, – должен быть действительно ужасным, если ты все же предпочла меня.
Она не ответила. В его дыхании ощущался алкоголь.
– А может, не пожелал тебя ад принять, маленькая зверюга? Может, та дьявольская башня с отвращением изрыгнула тебя, отведав твоего яда?
Он притянул ее еще ближе. Она отвернулась, отводя лицо.
– Правильно, – тихо сказал он. – Ты не напрасно опасаешься, это конец твоего пути. Отсюда ты уже не сбежишь. Здесь, в этом замке, я выпущу тебе кровь из жил.
– Вы закончили, господин Бонарт?
Она сразу узнала того, кто это сказал. Чародей Вильгефорц, тот, что на Танедде сначала был закованным в кандалы узником, а потом преследовал ее в Башне Чайки. Тогда, на острове, он выглядел пристойнее. Сейчас в его лице что-то изменилось, что-то сделало его некрасивым и страшным.
– Разрешите, господин Бонарт. – Чародей даже не пошевелился в похожем на трон кресле. – Я возьму на себя приятную обязанность приветствовать в замке Стигга нашу гостью, мадемуазель Цириллу из Цинтры, дочь Паветты, внучку Калантэ, потомка знаменитой Лары Доррен аэп Шиадаль. Приветствую. И прошу подойти ближе.
В последних словах чародея уже не чувствовалось скрываемой под маской вежливости насмешки. Были в них только угроза и приказ. Цири сразу поняла, что не сможет противостоять этому приказу. Ощутила страх. Чудовищный, парализующий страх.
– Ближе, – прошипел Вильгефорц.
Теперь она увидела, что не так в его лице. Левый глаз, который был значительно меньше правого, моргал, яблоко дергалось и вертелось, как дикое, в сморщенной и синей глазной впадине. Картина была кошмарная.
– Поведение бравое, на лице ни следа страха, – сказал чародей, наклонив голову. – Одобряю. Если только отвага не есть следствие глупости. Я сразу же рассею возможные иллюзии. Отсюда, как справедливо заметил господин Бонарт, ты не убежишь. Ни телепортом, ни при помощи твоих собственных особых способностей.
Она знала, что он прав. Раньше она убеждала себя, что в случае чего всегда, пусть даже в последний момент, сумеет убежать и скрыться среди времен и мест. Теперь же знала, что эта надежда – обманчивая. Неосуществимая. Замок прямо-таки дрожал от зловещей, враждебной, чуждой магии. Чуждая и враждебная магия пронизывала ее, исследовала, паразитом ползала по внутренностям, по извилинам мозга. Она ничего не могла с этим поделать. Она была во власти вражьей силы. Она была бессильна.
«Что делать? – думала она. – Я знала, на что иду, что делаю. Знала, зачем сюда пришла. Все остальное действительно было фантазией. А, пусть будет что будет».
– Браво, – сказал Вильгефорц. – Точная оценка ситуации. Будет, что и должно быть. Точнее, будет так, как решу я. Интересно, догадываешься ли ты, изумительная моя, как и что я решу?
Она хотела ответить, но не успела преодолеть сопротивление перехваченного спазмой и сухого горла. Он опять опередил ее, проконтролировав мысль.
– Ну конечно, догадываешься, Владычица Миров, Владычица Времен и Мест. Да-да, изумительная моя, ты не застала меня врасплох своим визитом. Я просто-напросто знаю, куда и каким образом ты сбежала с озера. Я знаю, с кем и с чем ты там столкнулась. Знаю, как попала сюда. Единственное, чего я не знаю, так это – долгим ли был путь? И достаточно ли много было впечатлений?
Ах, – зловеще усмехнулся он, снова опережая ее. – Тебе нет нужды отвечать. Я знаю, что было интересно и увлекательно. Видишь ли, я не могу дождаться испробовать это лично. Страшно завидую твоему дару. Придется тебе со мной поделиться, изумительная моя. Да, «придется» – нужное слово. Пока ты не поделишься со мной своим даром, я просто не выпущу тебя из рук. Ни днем, ни ночью не выпущу из рук.
Цири наконец поняла, что горло перехватил ей не только страх. Чародей давил и душил ее магически. Издевался. Унижал. На глазах у всех.
– Выпусти… Йеннифэр, – прохрипела она, корчась от усилий. – Выпусти ее… А со мной можешь сделать что захочешь.
Бонарт зашелся смехом, сухо рассмеялся и Стефан Скеллен. Вильгефорц почесал мизинцем уголок своего чудовищного глаза.
– Ты не можешь быть настолько глупа, чтобы не понимать, что я и без того могу сделать с тобой все, что захочу. Предложение твое патетично, а стало быть, жалостно и смешно.
– Тебе нужна я… – Цири подняла голову, хоть это потребовало от нее значительных усилий. – Чтобы иметь от меня ребенка. Все этого хотят, ты тоже. Да, я в твоей власти, я сама пришла сюда… Ты меня не поймал, хотя гонялся по всему миру. Я пришла сюда сама и сама себя отдаю тебе. Взамен на Йеннифэр. За ее жизнь. Тебе смешно? Ну так попытайся сделать со мной ребенка… насильно… Увидишь, что у тебя тут же пропадет желание смеяться.
Бонарт подскочил к ней, замахнулся нагайкой. Вильгефорц сделал внешне небрежное, всего лишь слабое движение рукой, но и этого было достаточно, чтобы нагайка вырвалась из бонартовых рук, а сам он завертелся, словно получил удар тележкой с углем.
– Господин Бонарт, – сказал Вильгефорц, массируя пальцы. – У вас, похоже, все еще сложности с пониманием обязанностей гостя. Соблаговолите запомнить: находясь в гостях, не ломают мебель и произведения искусства, не крадут мелкие предметы, не пачкают ковры и труднодоступные места. Не насилуют и не избивают других гостей. Последнее действует по крайней мере до тех пор, пока не закончит насиловать и избивать гостей сам хозяин, пока он не даст знак, что теперь бить и насиловать уже можно. Из только что сказанного должна сделать соответствующие выводы и ты, Цири. Не сумеешь? Я помогу. Ты отдаешься мне сама и покорно соглашаешься на все, ты позволяешь мне делать с тобой все, что мне заблагорассудится. И думаешь, что с твоей стороны это невероятная жертва. Ты глубоко заблуждаешься. Суть в том, что делать с тобой я буду не то, что мне хочется, а то, что сделать вынужден. Пример: я желал бы в порядке реванша за Танедд вырвать у тебя хотя б один глаз, а не могу, ибо опасаюсь, что ты этого не переживешь.
Цири поняла, что либо сейчас, либо никогда. Она вывернулась в полуобороте, выхватила Ласточку из ножен. Весь замок вдруг завибрировал, она почувствовала, что падает, болезненно стукнулась коленями. Согнулась, чуть ли не касаясь лбом пола, борясь с позывами. Меч выскользнул из одеревеневших пальцев. Кто-то его поднял.
– Та-а-ак, – протянул Вильгефорц, положив подбородок на сложенные будто для молитвы ладони. – Так на чем мы остановились? Ах да, на твоем предложении. Жизнь и свобода Йеннифэр взамен… За что? За то, что ты отдашься добровольно, с желанием, без насилия и принуждения? Печально, Цирилла. Для того, что я с тобою сделаю, насилие и принуждение просто необходимы.
Да-да, – повторил он, с интересом присматриваясь к тому, как девушка хрипит, пускает слюни и пытается очистить желудок. – Без насилия и принуждения просто не получится. На то, что я сделаю, ты никогда не согласишься добровольно, уверяю тебя. Стало быть, как видишь, твое предложение по-прежнему остается жалким и смешным, а сверх того еще и бессмысленным. Поэтому я его отвергаю. Ну, возьмите ее. И сразу в лабораторию.
Лаборатория мало чем отличалась от той, которую Цири знала по храму Мелитэле в Элландере. Она тоже была ярко освещена, в ней тоже царила идеальная чистота. И в ней тоже стояли длинные столы, покрытые листовым металлом. На столах громоздились стекла, заполненные чем-то баночки, реторты, колбы, пробирки, трубки, линзы, шипящие и бурлящие перегонные кубы и другие удивительные приборы. Здесь, как и там, в Элландере, резко пахло эфиром, спиртом, формалином и чем-то еще, что нагоняло страх. Даже там, в дружественном храме, рядом с дружественными жрицами и дружественной Йеннифэр, Цири испытывала в лаборатории страх. А ведь там, в Элландере, никто не загонял ее в лабораторию насильно, никто не усаживал грубо на скамью, никто не держал за плечи и руки железной хваткой. Там, в Элландере, посредине лаборатории не было страшного стального кресла, садистская форма которого была совершенно очевидна. Не было там одетых в белое и наголо обритых типов, не было там Бонарта, не было Скеллена, возбужденного, раскрасневшегося и нервно облизывающего губы. И не было Вильгефорца с одним нормальным и другим маленьким и кошмарно подвижным глазом.
Вильгефорц повернулся к столу и долго раскладывал на нем вызывавшие страх инструменты.
– Видишь ли, изумительная моя, – начал он, подходя к Цири, – ты для меня ключ к могуществу и власти. Власти не только над здешним миром, представляющим собой мерзопакостную мерзость, обреченную, кстати сказать, на скорую гибель, но и над всеми мирами. Над полной гаммой мест и времен, возникших после Конъюнкции. Ты наверняка понимаешь меня. Некоторые из этих мест и времен ты уже посетила.
– Меня, – продолжил он через минуту, подворачивая рукава, – стыдно признаться, страшно привлекает власть. Это тривиально, знаю, но я хочу быть властелином. Владыкой, которому будут бить поклоны, которого люди станут боготворить и благословлять только за то, что он, то есть я, существует, и воздавать ему, то есть мне, божественные почести, если, скажем, я пожелаю избавить мир от катаклизма. Даже если я сделаю это только ради собственного каприза. Ох, Цири, сердце мое ликует, когда я думаю, сколь щедро я стану награждать верных и как жестоко карать непослушных и непокорных. Медом, сладкой патокой для моей души будут возносимые целыми поколениями молитвы ко мне и за меня, за мою милость и мою ласку. Целые поколения, Цири, целые миры. Послушай как следует! Слышишь? Они будут молиться за то, что Всевышний, то есть я, дал им воздух, избавил от голода, огня, войны и гнева Вильгефорца, то есть меня же!
Вильгефорц пошевелил пальцами у нее перед лицом – и резко схватил за щеки. Цири вскрикнула, рванулась, но ее держали крепко. У нее задрожали губы.
Вильгефорц нервно захохотал, в уголках рта забелели пятнышки пены.
– Дитя Предназначения, – не мог остановиться он, – священная эльфья Старшая Кровь… Qen Hen Ichaer… Теперь уже только моя, принадлежащая только мне…
Он резко выпрямился, отер губы.
– Всяческие глупцы и мистики, – проговорил уже своим обычным холодным тоном, – пытались подогнать, как-то приспособить тебя к небылицам, легендам и предсказаниям, выискивали ген, который ты носишь, наследие предков. Путая небо со звездами, отраженными в поверхности пруда, мистически положили, что ген, от которого зависит осуществление великих возможностей, будет эволюционировать дальше и полной мощи достигнет в твоем ребенке либо в ребенке твоего ребенка. Так и ширилась окружающая тебя магическая аура, извивался дымок кадил. А истина столь же банальна, сколь и прозаична. Я бы сказал: органически прозаична. Важна, прелесть моя, твоя кровь. Но в прозаически буквальном, отнюдь не поэтически-возвышенном значении этого слова.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.