Текст книги "Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912"

26.06.65. И снова кабинет декана. И снова вопрос: «Ваша фамилия?» – «Каплан». И снова: «Так, понятно». И снова его хождение по кабинету, только без пальто. И то же заключение: «Какая вы шустрая!» И вдруг: «Ну, вот что, Наташа» (он уже запомнил мое имя!) – «приходите в августе». В октябре он предлагал мне прийти в ноябре, в ноябре – в декабре… А сейчас – в августе. Я сдала экзамены на «отлично» на дневном и вечернем отделениях, у меня есть рекомендации о переводе на дневное отделение преподавателей и профессоров со всех кафедр. Чего еще он хочет от меня? Он подсказывает сам: «Эх, если бы у вас была лапа!» Ну вот – то взятка, то лапа. И ведь не расскажешь никому. Он знает, что не расскажу. И лапы нет, и промолчу. Зна-ает, гад!»

27.06.65. «Сегодня мама уезжает в санаторий в литовский город Друскининкай. Друскининкай – курортный городок, и с тех пор, как мама защитила диссертацию и ее зарплата выросла, мы стали ездить туда каждое лето, пить минеральную воду, принимать ванны и наслаждаться видами Немана. Но в этот раз мама получила строгие рекомендации врачей в связи с обострением ее заболеваний и уезжает одна, без нас с папой. Мы присоединимся к ней в августе. Я очень сочувствую маме. Она похудела и осунулась за прошедший год. Она не могла ничего есть, только домашний тонкий творожок, который готовила себе сама из кефира. Я сейчас свободна от занятий, и я с радостью остаюсь дома хозяйничать, проводить время с подругами из литературного кружка, писать, читать… Буду делать все, что захочу. Жалко мне папу! Придется ему, голубчику, есть плоды моих рук. Мы провожаем маму на вокзал и, само собой, что всю дорогу она меня воспитывает: «Ложись спать пораньше, не ходи в незнакомые компании, не возвращайся домой поздно, не заходи в лифт с чужими мужчинами, не открывай дверь, не спросив, кто там…»

«Счастливого пути, мамочка! Я буду хорошей девочкой».

30.06.65. «У папы случился инсульт. Сегодня утром зазвонил телефон. Я еще спала, и незнакомый голос сказал в трубку: «Вы дочь Исаака Семеновича?» – «Да». – «Только не волнуйтесь. Не произошло ничего страшного» – «Что?» – «У вашего папы инсульт. Приезжайте забрать его домой».

Я надела плащ поверх халата и помчалась на стоянку такси – почему-то я сразу догадалась, что на трамвае нам не доехать. Дождь лил как из ведра. Около получаса я ждала папу у входа на завод. Это по-прежнему секретный завод, и чужим запрещено заходить на территорию. Не к месту вспомнилась папина шутка из времен моего детства: «Я работаю в номере». Как он сейчас? Может быть, я ему нужна, а мне нельзя войти? В конце концов, его вывели. Его всего трясло, он шел с трудом, коллеги почти несли его и уложили в такси. Я хотела отвезти его в больницу, но он возражал. Было очень трудно разобрать, что он говорит, потому что он не мог шевелить языком. Однако по его жестам было ясно, что он не хотел даже слышать о больнице. В нашей семье всегда боялись больниц. И по делу. Это было место, где было сложно выжить, и было легче умереть. Врачи там были великолепные, но послеоперационные условия были просто катастрофическими.

Поэтому мы поехали домой. Не знаю, как я дотащила папу до нашего четвертого этажа, как уложила его в постель. Что делать теперь? Прежде всего, вызвать врача. И чай, приготовить ему горячий чай. Папа весь дрожит. Наверное, это ему поможет. И не с кем посоветоваться. Мама в Литве, и не стоит беспокоить и пугать ее. Мы получили путевку в санаторий для нее с таким трудом, и она только-только начала лечение. Нет, маме я сегодня ничего не скажу. И не напишу. Я позвонила Илюше – он исполняет обязанности своего начальника, пока тот находится в отпуске, и вернется домой только около полуночи. Позвонила подруге. Попросила ее купить что-нибудь съедобное в магазине. Тем временем я начала готовить обед из тех продуктов, которые мама оставила в холодильнике. Открыла «Книгу о вкусной и здоровой пище» и стала изучать ее, сидя рядом с папой – страшно было оставлять его одного без присмотра. Так мы и провели день. А вечером позвонила мамина коллега – добрая, но очень болтливая женщина. Она хотела узнать, как мы с папой справляемся без мамы. Когда она узнала, что произошло, она хотела сразу же прийти к нам: «Детка, это же очень серьезно. Наш заведующий кафедрой сегодня умер от инсульта. Хорошо, что Фирочка ничего не знает. Не отходи от папы ни на минуту».

Спасибо, успокоила. Теперь я, вообще не усну. И вот, я сижу возле папы. Он спит. Дыхание у него тяжелое. Уже два часа ночи. Недавно Илюша ушел домой. Завтра рано утром он должен встать и снова идти на работу. А я боюсь отойти от папы и пишу в свою записную книжку все, что придет мне в голову. Так я помогаю себе не заснуть. Я вспоминаю слова из сонета Шекспира: «Веду я счет потерянному мной/ И ужасаюсь вновь потере каждой,/ И вновь плачу я дорогой ценой / За то, за что платил уже однажды». Применительно к ситуации, эти слова кажутся мне излишне высокими, даже вычурными. Намного проще выражается свекровь Лии Евсеевны, Ольга Михайловна, бабушка моей подруги Наташи: «Если все в жизни плохо и кажется, что хуже быть уже не может, значит все должно измениться к лучшему». А я думаю – а вдруг может быть хуже? А вдруг еще что-нибудь на нас свалится?».

У первой ночи, проведенной Наташей около папиной постели, было продолжение. Наташе все время хотелось спать, и днем, и ночью. И она боялась уснуть и пропустить ухудшение в его состоянии. Ей было страшно за папу. Она боялась быть ответственной за его жизнь, ведь она знала, что инсульт, или, как все тогда говорили, кровоизлияние в мозг, был смертельной болезнью, от которой человек мог умереть сразу или в любой другой момент после. И, тем не менее, все родные и знакомые убеждали ее оставить папу дома и стыдили за страх перед ответственностью. Как же ей было не бояться, если участковый врач, вообще, не был уверен в диагнозе и давал ему нелепые, с ее точки зрения, советы. Например, он предлагал папе выйти на улицу, дойти до перекрестка Светлановской площади и проспекта Энгельса и посмотреть на движущиеся трамваи, чтобы убедиться, что у него нет головокружения? И только вызванный на дом по ее настоянию невропатолог путем нескольких тестов определил у папы точный диагноз – инсульт и предостерег его от выхода на улицу.

Так прошел месяц. Папино состояние медленно улучшалось. Ему было трудно разговаривать и глотать пищу, потому что у него была парализована гортань. Он не мог читать книги или смотреть телевизор, который родители купили, наконец, после многолетних просьб детей – это быстро утомляло его. Честно говоря, Саня не так уж много терял от того, что лишился на время способности смотреть телевизор. Ведь что предлагалось тогда с голубого экрана нашим соотечественникам? Бесконечные новости, оптимистичные фильмы, стремящиеся поднять дух советского человека. Все, что выходило за рамки дозволенного, запрещалось или складывалось на полку до неизвестных времен.

Сколько зарубежных фильмов они пропустили, а увидели уже устаревшими, когда все человечество забыло о них! Ох, уж эти «открытия» старого! Много десятилетий спустя после опубликования отечественных и зарубежных романов, они прочитали их впервые. Точно также они впервые увидели уже устаревшие произведения живописи и киноискусства. Им приходилось самим перед собой делать вид, что они получают то, первоначальное, прежде запретное, а теперь разрешенное, и потому совсем не острое, наслаждение первооткрывателей с опозданием на несколько десятилетий. Весь мир наслаждался фильмами Федерико Феллини, Лукино Висконти, Ингмара Бергмана, а они могли увидеть их лишь украдкой на неделях фестивальных фильмов в Москве или Ленинграде по высокой цене. А в обычное время ни-ни. Зарубежные фильмы не соответствовали требованиям советской нравственности и стоили дорого. Власти трепетали при мысли о том, что «невинные» граждане страны советов увидят на экране сцены разврата или богатства. Поэтому даже студентам английского отделения университета, изучающим язык профессионально, были доступны лишь устаревшие английские фильмы в оригинале, типа «Леди Гамильтон». На этот фильм их водили всем курсом, как на урок, а потом требовали пересказать содержание фильма по-английски. Фильм был хороший, ничего не скажешь, но атмосфера показа и плохое качество пленки действовали удручающе.

Поэтому ни телевизор, ни газеты, ни тем более радио не могли помочь Сане. Однако, через недели две после инсульта, он начал вставать с кровати, и Наташа усаживала его в кресло у открытого окна, чтобы ему было удобно любоваться зеленым садом около дома и получать от этого удовольствие. Раньше это был пустырь, но за годы их жизни в новой квартире он превратился в маленький сад, там росли тополя, цвели сирень, жасмин, черемуха. Там играли дети из детского сада, и это его развлекало. Сирень уже отцвела, но жасмин только начал распускаться, и нежный запах его белых цветков проникал в папину комнату. Тополя, в посадках которых принимала участие Наташа, выросли за эти годы и стали высокими и стройными. Шел июль, поэтому тополиный пух уже не носился в воздухе, и папе было приятно сидеть в кресле у открытого окна и беседовать с дочерью на языке жестов. А Наташа развязывала язык перед великолепным слушателем и рассказывала ему обо всем, что придет ей в голову. Он отвечал ей движениями рук или миганием глаз. В конце июля врачи сказали, что папино состояние не вызывает у них серьезных опасений и разрешили отцу с дочерью ехать в Друскининкай, чтобы присоединиться к Фирочке.

Мама, регулярно получавшая письма от Наташи и Илюши, ни о чем не подозревала. Когда она увидела мужа и дочь, выходящими из вагона, она пришла в ужас.

В первые часы пребывания в Друскининкае Саня старался вести себя так, как будто он выздоровел всерьез. Но проницательная Фирочка сразу поняла, что с ним случилось, и в тот же день повела его в курортную поликлинику на срочный прием к врачу. Местные врачи внимательно осмотрели пациента и решили госпитализировать его до конца августа. Он и сам понимал, что нуждается в лечении. Жена и дочь навещали его в местной больнице ежедневно. Он лежал в хорошо проветриваемой палате с еще четырьмя больными и постепенно возвращался к жизни. Несколько раз в день ему делали уколы и давали таблетки – словно наверстывали упущенное в Ленинграде время для настоящего лечения. Никому и в голову не приходило посоветовать ему выйти на перекресток и проверить, нет ли у него головокружения при движении трамваев. Правда, в Друскининкае не было трамваев…

Когда семья вернулась в Ленинград, Саня уже начал говорить, однако, все еще с трудом. Он не мог писать, потому что ему было трудно двигать пальцами правой руки. Какие-то важные центры его нервной системы получили травму средней тяжести. Однако ему разрешили ходить по комнате и начинать смотреть телевизионные передачи без эмоциональных нагрузок. Тем временем, приближался сентябрь, Фирочка и Наташа должны были начать новый учебный год, мама – в своем институте, а Наташа – в университете. Однако было опасно оставлять папу одного дома в его состоянии, а о социальных службах в те годы еще не слыхали. Проблема казалась неразрешимой.

Девятая глава. Жених. «Свободное плавание»

В начале сентября Наташа снова пошла к декану, но этот визит не привел ни к каким изменениям. И, возможно, в новых семейных обстоятельствах ей было бы и лучше оставаться на вечернем отделении. Фирочка обязана была работать на кафедре каждое утро, а иногда и по вечерам, поэтому Наташино присутствие дома по утрам было так важно для ухода за все еще больным папой. Но для этого ей надо было получить особое разрешение декана – освобождение от работы в дневные часы, столь обязательной для студентов-вечерников. Ведь закон о тунеядстве никто не отменял.

В районной поликлинике Фирочке и Наташе дали справку о том, что Саня нуждается в домашнем постоянном уходе в течение суток. В те времена больной имел право пользоваться больничным листом, сохраняя все права на заработную оплату, до четырех месяцев. После этого, в случае необходимости, специальная комиссия переводила его на инвалидность. Сане было всего 54 года, и семья надеялась, что он успеет восстановить способность говорить и писать за оставшееся время и снова выйдет на любимую работу.

Начальство Фирочки с готовностью пошло ей навстречу. После защиты диссертации, ее статус на работе стал надежным. Степень кандидата наук была тем барьером, преодолев который, даже евреи, становились если не желательными, то приемлемыми сотрудниками и на кафедрах, и в научных лабораториях. Но в случае с Фирочкой было нечто дополнительное – и коллеги, и студенты любили и уважали ее. Однако в университете у Наташи произошел весьма неприятный инцидент. Со справкой от районного врача и заявлением о разрешении не работать в утренние часы ей пришлось пойти не к уже знакомому ей декану по студенческим делам, а к декану вечернего отделения.

Она знала о черствости и непреклонности этого человека, но, очевидно, не все. При виде ее справки и заявления, он начал гневно кричать, что все это выдумки, что она просто купила справку, чтобы пренебречь обязанностями советского студента – «как делают все ваши!» При этом он бегал по кабинету, опираясь на костыль, чем вызывал у Наташи одновременно и живейшее сострадание к его военному ранению, и брезгливость к его высказываниям. Наташа терпеливо слушала его, словно воды в рот набрала, и давала ему выговориться. Все же опыт у нее уже был. Наконец, запас его злобы иссяк, и он разрешил Наташе «тунеядствовать» до конца сентября. Как будто папа мог выздороветь за один месяц…

Родные и друзья старались помогать Фирочке и Наташе ухаживать за Саней. Но никто из них не мог приходить к ним регулярно, потому что все учились или работали. А у матери и у дочери частенько возникала необходимость отсутствовать дома одновременно – то продолжительные зачеты, то затяжные лабораторные занятия в студенческих группах у Фирочки, а Наташа обязана была регулярно посещать хотя бы свои вечерние лекции и семинары. При всей своей любви к учебе она понимала, что теперь и речи быть не может о посещении утренних занятий. И тогда, как светлый ангел, без просьб и предупреждений, к ним приехала московская тетя Фаня, чтобы ухаживать за младшим братом. Это было спасение!

Тете Фане было 57 лет, и она уже два года находилась на пенсии. После смерти своего первого мужа, она долго вдовела. Однако упорные и галантные ухаживания дяди Бориса сломили ее сопротивление, и она вышла замуж во второй раз. Дядя Борис, был значительно старше ее. Он оказался очень добрым, но весьма странным человеком. Когда они поженились, он потребовал, чтобы она звала его по имени-отчеству и на «вы», как это принято у чужих людей. Так они и звали друг друга Фаина Семеновна и Борис Моисеевич и на «вы». Это было забавно, но Наташу очень тронуло, что именно дядя Борис сказал тете Фане: «Фирочке надо работать. Наташеньке надо учиться, а ты, Фаина Семеновна (он и сам не заметил, как перешел на «ты»), как старшая сестра, поезжай в Ленинград и ухаживай за Санечкой, пока он не выздоровеет. А я – большой мальчик, как-нибудь проживу один».

И в самом деле, Фирочка и Наташа начали выходить из дому со спокойной душой, потому что знали, что тетя Фаня сделает все для любимого брата. А какие груши она покупала на рынке! Какую фаршированную рыбу она готовила! Конечно, Фирочка не могла себе позволить покупку таких дорогих фруктов. Не было у нее и времени в будние дни готовить разносолы для семьи при ее вечной перегрузке на кафедре, ведь у нее не хватало даже времени на сон. Понятно, что визит тети Фани запечатлелся в памяти Наташи не только из-за гастрономических впечатлений. Дело в том, что старшая тетя участвовала в событии очень важном для Наташи – в знакомстве с ее будущим женихом. Сам рассказ был похож на сказку.

Как у многих юных девушек, у Наташи раз в месяц, во время месячных сильно болел живот. Конечно, Фирочка водила ее по врачам, но все врачи твердили в один голос, что Наташа абсолютно здорова, и что все пройдет после рождения первого ребенка. Наташа только смеялась в ответ на их слова, потому что она мечтала лишь об учебе и о прекрасном принце на белом коне. Когда-нибудь он явится за ней, но сейчас еще слишком рано – она только начала учиться.

Случилось так, что в одно прекрасное воскресенье Фирочка поехала навестить тетю Риту, а папа, тетя Фаня и Наташа остались дома. И тогда у Наташи начались привычные боли: боли сильные, до потери сознания. В самый разгар приступа к ним пришел дядя Лева – навестить больного Саню и пообщаться с сестрой и племянницей. Увидев Наташу, скорчившуюся от боли на постели, он немедленно вызвал Скорую помощь. «А вы чего ждали?» – спросил он. «По-вашему она еще недостаточно намучалась? Она не заслужила помощи?»

Довольно скоро пришел молодой врач, всего на несколько лет старше Наташи, и она застеснялась. Ей было неловко даже рассказать ему, что с ней произошло. Тетя Фаня помогла ей, доктор сделал ей укол и сел неподалеку, чтобы подождать, пока лекарство подействует. Наташа почувствовала, что и он немного стесняется ее. Он записывал что-то во врачебный журнал, а она украдкой рассматривала его. Он был высокий, худой, но сильный, с каштановыми волосами и серыми глазами. Выражение лица было несколько аскетическое, что делало его похожим на Христа, как на иконе, которую она видела в музее. Боль отступила, и она улыбнулась врачу в знак благодарности. И он улыбнулся ей. Так это началось. Впервые в жизни Наташа подумала: «За такого парня я бы вышла замуж».

Когда врач ушел, дядя Лева запер за ним входную дверь и сказал: «Приятный парень. И смотрел на тебя так, как будто влюбился с первого взгляда. Даже покраснел». Тетя Фаня добавила масла в огонь: «И такой серьезный. Сразу видно, что хороший врач». «Жалко, что я не видел его», – сказал Саня, который все это время не выходил из своей комнаты. «Не видел кого?» – спросила Фирочка, в этот момент вернувшаяся от тети Риты. Наташа не хотела слушать их объяснений, и сама пошла в родительскую комнату, чтобы все рассказать маме.

Ей было странно и удивительно, что семейный «совет старейшин» – папа, дядя Лева и тетя Фаня похвалили молодого человека, который так понравился ей самой. Но все у них было впереди. Когда они встретились в следующий раз – уже не в качестве врача и пациентки, а как парень с девушкой, выяснилось, что он больше не работает в Скорой помощи – за это время он успел поступить в аспирантуру. Получалось так, что между службой в армии и поступлением туда, он всего лишь два месяца и проработал врачом Скорой помощи, как будто только для того, чтобы познакомиться с Наташей.

Наташе было приятно, что он тоже любит науку. Он много рассказывал ей о своих лабораторных опытах над мелкими и крупными животными – белыми мышами, кошками и даже собаками. У нее было смешанное отношение к этим опытам – ей было жаль животных, она подозревала, что в ходе опытов, им причиняют боль. Для нее это означало, что Михаил мог быть с ними жесток. Но когда они бывали в гостях у его друзей или ее подруг, их домашние питомцы доверчиво шли к нему на руки, а он бывал с ними очень ласков. И она поняла, что и в своей лаборатории он относится к ним с любовью.

Постепенно они знакомились друг с другом. Скоро выяснилось, что он также увлекается и спортом – тройным прыжком, настольным теннисом, шахматами и еще много чем. Эта сторона личности Наташиного нового знакомца не так уж привлекала серьезную девушку, тем более что почти все спортивные выступления, особенно успешные, сопровождались празднованиями в компании друзей. Зато его виртуозное умение играть на скрипке было, безусловно, важно для нее, ведь она так истосковалась по безвозвратно ушедшим музыкальным вечерам своего детства, когда тетя Катюша, тетя Рита и мама пели, а дядя Модест играл на скрипке. Но как раз о своей игре на скрипке Михаил ничего ей не рассказывал.

Однажды он пригласил ее к себе домой в Парголово, и она поехала с ним в поезде, хотя родители предупреждали ее миллионы раз об опасностях, которые поджидают молодых девушек в квартирах с одинокими мужчинами. Но, во-первых, это была не обычная современная квартира. Миша привел ее в старый деревянный дом (потом выяснилось, что это был к тому же дом угрозы), они поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. Холод царил в кухне и в комнате. Он затопил большую круглую печь, совсем такую же, какая стояла у них на старой квартире. Сразу стало тепло и уютно. Во-вторых, Миша был уже ее знакомый мужчина, и никакой опасности от него не было: он усадил ее в кресло, а сам встал около большого старинного серванта, достал скрипку и начал играть вторую часть концерта Мендельсона. При этом он смотрел на нее так нежно, как пела скрипка свою дивную мелодию. «Вот оно – самое главное в нем, не наука, не спорт, а душа, и то, что сейчас происходит между нами», – думала Наташа. «Как хорошо, что он молчит и только играет на скрипке».

Он закончил игру, подошел, сел рядом с ней в кресло, обнял и заглянул в глаза. Их губы встретились. Они сидели тихие, счастливые, боясь спугнуть свою любовь.

Отношения между ними развивались медленно. Они не спешили, встречались только по выходным дням, потому что будни у обоих были загружены выше головы. Он был начинающим аспирантом, лишь приступившим к исследовательской работе. Она – второкурсницей – вечерницей, погруженной в свои любимые занятия. Когда более двух лет спустя они поженились, они знали, что это навсегда, как и у их родителей.

* * *

Когда Наташа училась в университете, отношение преподавателей к ней было настолько хорошим и справедливым, что она на время утратила способность реально оценивать обстановку. Преподаватели, в самом деле, любили ее. И старшая преподавательница курса английского языка, и преподаватели кафедры классической литературы, и зарубежной литературы средневековья, и кафедры филологии – все хвалили ее и предсказывали ей славное будущее. И у Наташи появилось чувство, словно все беды, связанные с поступлением в университет, канули в вечность. Но она заблуждалась.

Еще в конце первого курса, приятельницы Наташи по дневному отделению, которое она посещала, как вольнослушательница, начали подрабатывать на временных работах. Как бы хорошо ни содержали некоторых из них обеспеченные родители, они хотели заработать немного денег на дополнительные расходы. Стипендии были низкими, и студентам из бедных семей просто необходимо было работать, чтобы выжить. В сущности, все студентки одевались весьма скромно. Да и запросы у них тогда были невелики: питание было довольно простое, одежда соответствовала ширпотребу, продаваемому в магазинах, но в большом городе соблазнов было много.

Начать хотя бы с самого факультета: там был замечательный книжный киоск, переполненный академической литературой, и Наташа постоянно покупала там книги по английской филологии для своей домашней библиотеки. Дом Книги на Невском проспекте быстро стал для нее самым привлекательным местом центра города. И, конечно, ее любимые с раннего детства концертные залы – Малый зал Филармонии им. Глинки и Большой зал Филармонии им. Шостаковича. А какие исполнители гастролировали в те годы на Ленинградских сценах! Давид Ойстрах, Мстислав Ростропович, Исаак Стерн, Артур Рубинштейн! И каждый раз даже за входными билетами приходилось стоять огромные очереди. И хотя билеты в концертные залы и театры были относительно дешевыми, они требовали приличных денег.

Однако у Наташиных однокурсниц были не только духовные, но и вполне материальные потребности. Они хотели нарядно одеваться и пользоваться дорогой импортной косметикой. Невозможно было выйти из дома и не встретить на улицах десяток других женщин точно в таком же платье и точно такого же цвета – конечно, это приводило в уныние любую молодую девушку. А так хотелось быть неповторимой, особенной. Но изысканную импортную одежду можно было купить лишь «из-под прилавка», по знакомству и по безумной цене.

Однажды, Наташина однокурсница из вечерней группы принесла на занятия итальянский купальник на продажу. Ее дядя был матросом на судне, которое плавало заграницу, там он покупал красивые вещи, а потом распродавал их втридорога в России с помощью жены и племянницы. Купальник-бикини был в черную и ярко-оранжевую полоску, он красиво подчеркивал полное, но стройное Наташино тело. Однако цена купальника была такой высокой, что вся Наташина духовность возмутилась, когда она поняла, что если хочет быть красивой, то надо, поступиться какими-то принципами и тоже поучаствовать в деятельности студенток с дневного отделения.

Для них были две возможности сезонной подработки. Первая состояла в работе гидом в обществе «Дружба». Наташиных однокурсниц принимали туда с легкостью. Они успешно работали там и даже получали небольшие подарки от гостей города: помаду, тонкие колготки с красивым рисунком и даже французские духи… Наташе оставалось только мечтать об этой роскоши, потому что ее не принимали в общество «Дружба», хотя она и была отличницей и хорошо говорила по-английски. Очевидно, ее «профиль» не позволял ей представлять Ленинград, колыбель трех революций, как было принято говорить, перед иностранцами.

Однако на втором курсе многие девушки с дневного отделения проникли и на публичные международные торги пушниной. Россия всегда славилась ценными мехами, и на этих торгах выставлялись лучшие соболя, норки, чёрно-бурые и рыжие лисы, белки. В Ленинград на торги приезжали самые богатые люди мира, среди них встречались даже настоящие миллионеры. И это была вторая возможность для студенток филологического факультета университета блеснуть своим знанием английского языка и заработать немного денег.

Работа там была даже более легкой, чем в обществе «Дружба» в роли гида – надо было лишь элегантно вынести шкурки на продажу, перекинуться с покупателем несколькими словами по-английски и красиво улыбнуться. И Наташины однокурсницы, которые умудрялись работать на продаже пушнины даже зимой, прогуливая лекции и практические занятия, получали там дорогие подарки: платья, кожаные сумки, косметику и даже электроприборы, которые невозможно было купить в обычных магазинах.

Наташа тоже попыталась примкнуть к этой авантюре. Чтобы быть принятыми в роли помощниц на публичные торги пушниной, студентки филфака должны были пройти короткое интервью, и Наташа, на первый взгляд, прошла его удачно. Ее разговорный английский был отличным, а улыбка, по отзывам молодых людей, обворожительной. И ее даже пригласили прийти на работу на следующий день и объяснили, в чем будут состоять ее обязанности. Наутро Наташа пришла пораньше, села среди таких же, как она, студенток и стала ждать, когда распорядительница пошлет ее к какому-нибудь покупателю. Но та приглашала других девушек и как будто не видела Наташу. Наташа еще не поняла значения этого пренебрежения, подошла к распорядительнице и спросила ее: «Когда подойдет моя очередь? Я пришла раньше всех». «Подожди еще чуть-чуть», – ответила та. «Наберись терпения». И снова Наташа сидела и ждала. И снова выбирали студенток второго курса и даже первого. Распорядительница выбирала их и как будто не видела Наташу.

Тогда Наташа поняла, что легких денег ей не заработать. Даже в таких местах, где было принято нанимать студентов филфака на одноразовую работу, на несколько часов, ее национальность была препятствием, а на ее владение английским языком никто и внимания не обратил. И еще она поняла, что окружающий мир не изменился, а ее университетские профессора составляют тот драгоценный островок знаний и интеллигентности, который надо охранять, и за который надо держаться изо всех сил. Они словно наш литературный кружок с Лией Евсеевной или клуб «Дерзание». Только университет, благодаря своему академизму, находится на более высоком научном уровне. Вокруг бушует враждебный мир, а он поднялся над этим миром, делает ему вызов и защищает свой островок. А мы, их студенты, должны учиться у них, как сказал Алексей Михайлович, а не гоняться за импортными тряпками.

Учеба доставляла ей настоящее удовольствие. Она поистине нашла себя в изучении гуманитарных дисциплин. Одновременно она продолжала давать частные уроки школьникам и делала это с той же серьезностью и самоотдачей, с какой и училась. Выяснилось, что у Наташи, как и у Фирочки, и у покойной тети Катюши, была способность спокойно и понятно объяснять новый материал, и ученики любили ее. Поэтому ее педагогический опыт в области наемного труда вполне удовлетворял ее морально. Однако свои материальные запросы она еще долго училась ограничивать, а рассказы своих однокурсниц о публичных торгах – слушать равнодушно, ведь ранка, оставшаяся от пережитого унижения, продолжала болеть.

Постепенно папа оправился от инсульта и вышел на свою привычную работу. Подчиненные встретили его с восторгом. На протяжении всей его болезни они навещали его, приносили фрукты, звонили по телефону, узнавали о состоянии его здоровья. Сама Наташа, как девушка законопослушная и студентка-вечерница, поступила на работу на завод «Вибратор» в отдел технического контроля. Ее переговоры с деканом по студенческим делам продолжались все с тем же неуспехом до тех пор, пока его не сменил в этой должности новый декан. В это время Наташа уже оканчивала четвертый курс, была замужем и ожидала дочку Катюшу. Новый декан, увидев Наташины документы и рекомендации, без лишних разговоров, перевел ее на дневное отделение – снова на четвертый курс. Оба они понимали, что сдать необходимое количество экзаменов на дневном и на вечернем отделениях на этой стадии уже будет невозможно. Слишком велика была разница в программах, ведь на дневном отделении учились пять лет, а на вечернем – шесть. Преодолеть подобный разрыв самостоятельно было не под силу даже трудолюбивой Наташе. Да и зачем?

Возможно, в ее новом состоянии было и лучше снова оказаться на четвертом курсе, потому что, и при потере года, весь первый семестр на долгожданном дневном отделении Наташа только и делала, что сдавала экзамены и зачеты. Она стремилась успеть закончить все испытания до рождения ребенка, чтобы во втором семестре получить повышенную стипендию, как студентка-отличница – наконец-то! Все это ей удалось проделать, и в конце января у них с Мишей родилась очаровательная девочка, которую они, не договариваясь, во встречных письмах друг другу предложили назвать Катюшей. Так что эту часть своего замысла Наташе осуществить удалось. Однако своего имени в списке студентов на получение стипендии Наташа не нашла.