Текст книги "Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912"

Наташа вернулась на свою кафедру и рассказала «женщине – змее» о реакции профессора слово в слово. Та, не стесняясь лаборантов и преподавателей, заорала, говоря о Наташе в третьем лице: «Эта нахалка Гутман требует от меня официальную характеристику. Так она ее получит через мой труп!» И выскочила из лаборантской. Тут возмущенная Наташа, забыв, что она на работе и что «мы же интеллигентные люди», в отчаянии сказала: «Работаешь-работаешь, стараешься-стараешься, а тебя все мордой об стол». Лаборантка сочувственно захихикала, но через полчаса уже вся кафедра знала, что Наташа произнесла такую непривычно простонародную для нее фразу. Знали бы они, что это была одна из любимых фраз Фирочки, интеллигентки в энном поколении.

Спас ситуацию «шеф». Во время бури он отсиживался в своем кабинете и, вероятно, размышлял о том, как выйти из положения. Он был известной личностью в городе, и защита диссертации одной из преподавательниц его кафедры была важна для его престижа. А эта история с характеристикой позорила и его, и его кафедру, и все учреждение. Он всегда старался задобрить Людмилу и во всем шел ей навстречу, поэтому все называли его тряпкой. Но как он мог вести себя иначе? Ведь она была любовницей самого ректора, и приходилось с этим считаться. Но эта ее последняя выходка могла повредить и самому ректору, а глупая, зажравшаяся баба этого не понимала. Все их мелкие секреты могли выйти наружу. И он сам написал для Наташи подробную характеристику со всеми необходимыми пунктами на бланке института. А у начальницы хватило ума не перечить ему и промолчать. «Малый треугольник», а за ним и «большой треугольник» поставили свои подписи, а в канцелярии их заверили большой круглой печатью.

Защита диссертации прошла блестяще. Наташа была хотя и молодым ученым, но уже с опытом – она занималась наукой десять лет, и у нее были публикации и в Российских, и в Американских научных журналах. Очевидно, члены ученого совета были знакомы с ее трудами, потому что все они голосовали единогласно и поздравляли ее. Наташа была очень счастлива и праздновала это событие вместе со своей любящей семьей. И больше всех радовалась Фирочка. Это был прежде всего ее праздник, ее победа – оба ее ребенка защитили диссертации! Илюша, как старший сын, сделал это на несколько лет раньше. Миша «остепенился» вскоре после женитьбы. Теперь Фирочка могла быть спокойна за будущее своих детей. Все друзья и родные праздновали вместе с ними, пили за диссертантку, читали доморощенные стихи в ее честь, пели и танцевали как студенты. «Как жаль, что Санечка мой дорогой не участвует в нашей радости», – сказала Фирочка. И никому из них не пришло в голову, что единогласное голосование членов Ученого Совета – еще не конец этой истории.

Согласно принятым правилам, после защиты диссертации отдел аспирантуры должен был послать ее со всеми сопроводительными документами в Москву для утверждения в Высшей Аттестационной Комиссии. Обычно процесс утверждения в этой комиссии занимал год. Поэтому Наташа полностью углубилась в работу, потому что «женщина-змея» с удвоенной силой задавливала ее многочисленными заданиями. Ожидание утверждения из ВАКа было для нее последней возможностью излить на Наташу свой гнев – и ее последней надеждой: а вдруг не утвердят?! Хотя надежды было мало, все-таки единогласное голосование. Но она-то знала, что в Москву поехал один маленький документик, который мог испортить этой Гутман весь праздник. Правда, стопроцентной уверенности не было, но какая-то доля надежды была…

Через четыре месяца Наташа получила из Москвы открытку. На ней было написано несколько неразборчивых строк. Он поехала с этой открыткой в научный отдел института. Оказалось, что в открытке Высшая Аттестационная Комиссия Москвы подтверждала получение папки с Наташиной диссертацией и сопроводительными документами. Это удивило Наташу, ведь расстояние от Ленинграда до Москвы можно было преодолеть в 1980 году ночным поездом за восемь часов, а дневным за пять-шесть. Где же находилась ее диссертация четыре месяца? Секретарша неохотно объяснила, что когда посылали диссертацию в Москву, кто-то «забыл» поставить на папке государственную Гербовую печать. В связи с этой «оплошностью» папка путешествовала между городами, как неофициальный документ, несколько месяцев и, вообще, хорошо, что не затерялась. «Не волнуйтесь, на этот раз мы сделали все, как нужно», – заверила Наташу секретарша.

Однако, еще через четыре месяца папка со всеми печатями, включая Гербовую, вернулась без утверждения. В заключении Высшей Аттестационной Комиссии было написано: «В соответствии с пунктом 61, абзац 8, невозможно утвердить диссертацию Гутман Н.И. в связи с тем, что оба оппонента работают в одном учреждении. Рекомендуем провести еще одну защиту с новыми оппонентами, работающими в разных учреждениях». Это был тяжелый удар для Наташи и для Ученого Совета, в котором происходила защита Наташиной диссертации. Для Совета это было проявлением недоверия к его компетентности и к умению подбирать оппонентов. Это было тем более неприятно и несправедливо, что члены ВАКа не заглянули в следующий абзац, 9-ый, в котором было специально оговорено, что оппоненты, работающие на разных кафедрах Государственного университета, приравниваются к работникам разных учреждений. Но спорить было поздно – срок работы Ученого Совета ограничивался пятью годами, а они истекали в июне. На создание нового Ученого Совета, его утверждение, протоколирование и тому подобное ушел бы как минимум год. Стоял уже май 1981 года, поэтому члены уже существующего Совета решили не терять время на споры с ВАКом и отстаивание своей позиции, а найти новых оппонентов и быстро организовать для Наташи повторную защиту.

Однако не надо думать, что найти новых оппонентов в те годы в такой короткий срок было просто. Научная руководительница Наташи, ставшая за десять лет совместной научной работы ее настоящим старшим другом, должна была найти достойных литературоведов, не антисемитов, специалистов в английской и европейской драматургии конца XIX-начала XX вв., которых следовало убедить подготовиться к оппонированию за несколько дней. Тем не менее, она сумела это сделать – даже в тот нелегкий период в Ленинграде нашлись порядочные ученые высочайшей квалификации, сведущие в Наташиной области. И Наташа снова разослала свой автореферат по библиотекам огромной страны с именами новых оппонентов.

Весь процесс подготовки к повторной защите занял недели три. Процедура защиты была успешной и закончилась единогласным голосованием. На этой защите члены Ученого Совета так открыто переживали за Наташу, что даже «женщина в цепях», не преминувшая явиться на это мероприятие и во второй раз, перестала тешить себя надеждой на новый провал «этой Гутман».

После защиты Наташа быстро подготовила документы для ВАКа – ей надо было действовать крайне оперативно, потому что в Москве могло начаться время летних отпусков. Сотрудники научного отдела во всем помогали Наташе, и новая папка с ее документами, заверенная на этот раз Гербовой печатью, была послана в Москву. Наташа могла быть довольна собой – все было сделано вовремя, старый Ученый Совет успел провести ее повторную защиту, новые оппоненты отнеслись к ее диссертации крайне одобрительно, московский совет еще продолжал действовать и не ушел в летний отпуск – все было хорошо. Но на душе было неспокойно: «И на этот раз они найдут в моей диссертации какой-нибудь недостаток». На следующий день после отправки документов в Москву, по всей вероятности, от перенапряжения, Наташа свалилась с тяжелым воспалением легких.

Когда о болезни Наташи узнала ее начальница, она бушевала и выходила из берегов от гнева: «Как смеет эта Гутман болеть в самое трудное время семестра, когда экзамены на носу и впереди летние каникулы?» На этот раз Наташа понимала ее гнев, потому что июнь был действительно самым трудным месяцем для всех преподавателей кафедры. Штатные сотрудники разъезжались по разным городам, где у их института были учебные филиалы – принимать экзамены у иногородних студентов, а внештатных сотрудников в это время нагружали больше обычного, они принимали долги у «хвостистых» студентов, а потом участвовали в работе экзаменационной комиссии. Конечно, они не имели права решающего голоса, но работали наряду со всеми – опрашивали студентов, только не могли ставить оценки самостоятельно. Но температура у нее была такой высокой, что она не могла подняться с постели. К тому же ее одолевали мрачные мысли: «Снова комиссия найдет что-нибудь, чтобы придраться к моей диссертации». Фирочка тоже не верила в хорошее окончание этой истории, но забыв о собственных переживаниях и о боли в сердце, она преданно ухаживала за больной дочерью днем и ночью.

Когда Наташа выздоровела, наступил июль, время отпусков, и Миша с Наташей решили поехать отдохнуть со своими детьми – 12-летней Катюшей и 5-летним Сашей, на Черное море, в город Адлер. А Фирочка, которая весь этот трудный период была для них верной подругой и «скорой помощью», вдруг отказалась ехать вместе с ними на юг: «Я не выдержу жару в Адлере», – сказала она. «На этот раз я хочу остаться дома одна и прийти в себя после этого сумасшедшего года». И в самом деле, для нее это был один из самых трудных периодов в жизни – ведь она не только помогала дочери физически: готовила еду, ухаживала за детьми, она поддерживала ее духовно и берегла мир в доме. Каждый вечер Наташа заходила к маме в комнату, и они подолгу беседовали перед сном, и не раз Наташа плакала из-за несправедливости к ней начальства, а мама успокаивала ее и говорила: «Все будет хорошо. Вот увидишь – все будет хорошо. Я тебе обещаю, все еще будет замечательно».

Она выглядела тогда такой сильной, спокойной, от нее исходила такая сила духа, что Наташа оставила ее дома без малейшего сомнения в том, что мама продержится без них в течение месяца, который они планировали провести на юге. Но когда Фирочка осталась дома одна, ее всегдашняя самодисциплина предала ее, и черные мысли о случившемся овладели ею. Она и сама уже перестала верить в способность «умного и образованного еврея» достичь всего с помощью глубоких знаний и преданной работы. Ее сватья, мама невестки, словно ощущая какую-то подпольную, враждебную работу организма Фирочки, пригласила ее к себе на дачу, чтобы она могла отдохнуть недалеко от города.

Но неслучайно говорят, что у инфаркта существует длительный подготовительный период – несмотря на хорошие условия, добрые родственные отношения и культовый в семье «свежий воздух», Фирочка вскоре вернулась в город – и хорошо сделала. Наутро у нее разразился инфаркт такой силы, что на даче с ним бы не справился ни один врач, а в городе захватили вовремя. И дети сразу вернулись домой из Адлера, чтобы ухаживать за своей мамой и бабушкой, оплотом их жизни. Хорошо, что Наташа звонила ей по телефону из Адлера каждый день, чтобы удостовериться в том, что мама справляется хорошо и сказать ей, что у них самих все в порядке. К тому же совесть ее была неспокойна, что она оставила маму дома одну, а сама с семьей впервые уехала на юг. Обычно они снимали дачу под Ленинградом и выезжали туда все вместе. Но голос Фирочки по телефону всегда звучал так уверенно, что Наташа каждый раз успокаивалась. Только однажды – по сильной одышке в телефонной трубке – она догадалась, что с мамой происходит что-то необычное.

Когда они приехали домой, силы окончательно покинули Фирочку. Так случалось в их жизни не один раз: нечеловеческое усилие, которое она делала, чтобы скрыть от семьи приближающийся сердечный приступ, требовало от нее такой огромной энергии, что с наступлением самого приступа она была уже слаба до бесконечности. К тому же она страдала от мысли, что ей не удалось предотвратить инфаркт (!). Словно можно было остановить прогрессирование уже начавшейся катастрофы в организме. Она очень старалась – принимала много лекарств, но когда дети преждевременно вернулись из отпуска, чтобы ухаживать за ней, ее моральные муки возросли. И еще неизвестно, по какой причине она страдала больше. Ведь помогая своим детям, она была готова отдать себя всю, но когда речь заходила о помощи ей самой, она была удивительно скромным и застенчивым человеком.

Уход за больной Фирочкой в тот раз оказался несложным для Наташи и Миши – оба были еще в отпуске (Наташа, как обычно, в своем, неоплачиваемом) и без труда распределили домашние обязанности. Катюша проводила время с подружками во дворе, который за эти годы стал больше похож на зеленый парк, но регулярно забегала домой и спрашивала, как чувствует себя бабуля и не надо ли помочь. Саше в начале августа исполнилось 6 лет. Он крепко усвоил совет врача, что его бабушке для выздоровления нужны «положительные эмоции», поэтому он врывался в комнату больной с победными криками, радостно набрасывался на нее, обнимал и целовал лежащую побежденную так, что родители опасались, как бы он не повредил ей что-нибудь. Но она всегда смеялась при виде любимого внука в приподнятом настроении.

Ближе к началу учебного года Фирочкино здоровье значительно улучшилось, и она постепенно снова стала деятельной и начала помогать по дому в «щадящем режиме», как она это называла. Например, многие вещи она стала делать сидя, чтобы излишне не напрягать сердце. Хождение по лестнице было все еще проблематичным, но она спускалась с помощью дочери или зятя на лестничную площадку между их четвертым и третьим этажами, там они открывали окно, и она дышала свежим воздухом и проверяла, нет ли головокружения. Так потихоньку, за месяц или два, была «освоена» вся лестница.

Наташа чувствовала, что ее начальница по-прежнему тешит себя надеждой на отрицательный ответ из Москвы – а вдруг случится еще что-нибудь непредвиденное, и диссертацию «этой Гутман» вновь отвергнут? И, тем не менее, как раз под новый год, 31 декабря 1981 года, из Высшей Аттестационной Комиссии Москвы пришло утверждение в получении Наташей ученой степени кандидата филологических наук. Радость была отравлена заплаченной за нее ценой – болезнью мамы и двойной защитой. Но они были счастливы, что «женщина-змея» больше не посмеет затравливать Наташу.

Получение Наташей ученой степени навело ректора института на мысль, что неприлично держать в почасовиках кандидата наук, а в руководителях – «не остепененных» людей. Подобное несоответствие штатному расписанию могло обнаружиться при первой же проверке. Но еще больше он страшился потенциального отъезда Наташи заграницу – уж он-то знал, что тот тайный приказ об отъезде троих евреев из вверенного ему института был до сих пор в действии, а это могло стоить ему карьеры.

Но Наташа даже не помышляла об отъезде, ведь Миша по-прежнему работал в закрытом институте. Ей самой приходилось посылать свои научные обзоры в американские журналы обходными путями, через государственный университет, чтобы фамилия Миши не «засветилась» на международной почте. Лишь однажды она забылась, когда профессор, руководивший этой деятельностью, был в командировке, и послала статью со своего домашнего адреса. Мишу немедленно вызвали в «первый отдел» и сурово отчитали. Единственным его оправданием был факт, что жена не подписывала никаких обязательств не общаться с иностранцами.

Тем не менее, уже через месяц на домашний адрес Наташи пришло письмо с предложением научных контактов из Бохумского университета. Предложение было перспективным и очень заманчивым для молодого ученого, но тогда, в начале 80-х гг., она перепугалась огласки, и ей пришлось просто промолчать и проигнорировать письмо. Наташа не ответила на него в надежде на понимание противоположной стороны. Теперь, глядя в прошлое, она понимает, насколько диким и нецивилизованным было ее молчание в ответ на то предложение.

А «женщина-змея» продолжала безнаказанно затравливать Наташу на кафедре – теперь она выдумала новую отговорку, якобы Наташу поздно рекомендовать на должность ассистента, ведь ей уже 34 года. И два профессора – заведующий кафедрой и ректор огромного института, не смели пойти против прихоти злобной бабы.

И тогда Фирочка, которая всегда принимала близко к сердцу все, что случалось с Илюшей и Наташей, решилась пойти на крайность.

Одиннадцатая глава. Фирочкин замысел

Чтобы всерьез помочь дочери, Фирочка приняла решение воспользоваться влиянием Валентина, одного из близнецов тети Риты. Валентин и в детстве был всегда бойчее Наума и называл себя «старшим братом», ведь он родился на пятнадцать минут раньше «младшего брата»… Наум всегда миролюбиво и добродушно соглашался с неоспоримым превосходством более высокого и широкоплечего «старшенького». В карьере Валентин тоже значительно перерос Наума и работал коммерческим директором одного из крупных ленинградских объединений.

Валентин любил похвастаться своими почти неограниченными возможностями перед всеми родственниками, включая и любимую тетушку. Его высокий статус поистине поражал всю семью и многочисленных друзей, потому что он никогда и ни перед кем не скрывал своего еврейского происхождения, хотя, конечно, и не кичился им, и не был членом Партии. Но он был человеком одаренным, очень добрым, как и все члены семьи, хотя и иногда излишне разговорчивым. Находясь в гостях у тети Фирочки, он чувствовал себя особенно раскованно, и обожал расхаживать по комнате с рюмочкой вина в одной руке и сигаретой в другой и повторять: «Я могу все. На работе у меня все только и делают, что выполняют мои указания».

И однажды хитроумная тетя поймала его на слове. Идеализм Фирочки поистрепался с возрастом – она приближалась к 70. Уже четыре года она была вдовой, и все ее интересы сконцентрировались на детях. Она видела бесконечную борьбу Наташи за то, чтобы работать все лучше и лучше, а Наташа, и в самом деле, доходила до перфекционизма – только бы «женщина в цепях» не могла ее ни в чем упрекнуть, но ничто ей не помогало. И Фирочка поняла то, что Наташа ещё не понимала: «С волками жить – по-волчьи выть», иначе тебя сожрут. И когда в следующий свой визит Валентин начал свое обычное представление, она спросила его провокативным тоном: «Ты, в самом деле, можешь все?»

– «Для вас, тетя Фирочка, я сделаю все».

– «Не для меня. Я уже алте захен (старая вещь, старье – идиш). Сделай для Наташи. Она уже десять лет пытается получить штатную работу, а ей не разрешают даже подать документы для участия в конкурсе на свободную ставку. Надо сдвинуть это дело с мертвой точки. И в предыдущем институте было то же самое. Ее обходят те, кто пришел после нее. Она совсем утратила веру в себя. Как безумная, только и повторяет: «Я еще не достаточно хорошо работаю, поэтому меня и не берут. Еще немножко усовершенствуюсь, тогда они поймут, что я достойна быть штатным преподавателем».

Наташа хотела остановить маму и Валентина, но ничего не сделала и промолчала. «Мама права», – подумала она, – «в самом деле, сил моих больше нет терпеть. Ведь я ей просто так говорила, что я еще недостаточно хорошо работаю, потому что не хотелось ее огорчать. Пусть думает, что меня не берут, потому что я плохо работаю, а не из-за «пятого пункта». А она поняла настоящую причину лучше меня».

Наташа сознавала и то, как трудно было маме обратиться к Валентину за помощью, насколько это противоречило всем ее жизненным принципам. Ведь мама всегда утверждала, что только самостоятельно «умный и образованный еврей» может достичь в жизни всего.

А сейчас прямо у нее на глазах она убеждалась в том, что стареющая Фирочка готова обратиться к протекции Валентина. Вероятно, и она, ее сильная, гордая и самостоятельная мама отчаялась найти справедливость в этом продажном мире. Когда она так изменилась? И Наташа вспомнила, что и в прошлом мама не раз говорила ей, что в исключительных случаях надо помочь достойному человеку, который из-за сложившихся обстоятельств сам не в состоянии добиться того, что ему положено по праву. Иначе он сломается. Так же говорит и моя учительница литературы, Лия Евсеевна Ковалева. Те же слова повторяет и моя университетская преподавательница, профессор Нина Яковлевна Дьяконова. То же самое, возможно, в иносказательной форме, перед повторной защитой пыталась донести до меня и моя научная руководительница, профессор Анна Сергеевна Ромм.

«Но если все они правы, значит, мама считает, что я достойна помощи извне», – так думала Наташа, и она не могла больше лгать себе, ведь она видела людей, приходивших на кафедру. Это были вполне достойные люди, но не достойнее ее, просто у всех была протекция. «А теперь пусть будет и у меня». Но она не верила в хорошее окончание этого мероприятия – она не верила в то, что Валентин, будучи сам евреем, достаточно силен, чтобы преодолеть препятствие в виде ее «шефини».

Однако назавтра обязательный Валентин позвонил ректору по хозяйственной части Наташиного института и спросил его напрямую и сразу по-деловому, на «ты»:

– «Что тебе нужно? Моя двоюродная сестра преподает английский язык у тебя на кафедре иностранных языков, ее не берут в штат из-за «пятого пункта». Она хороший преподаватель, у нее стаж 10 лет, и она кандидат наук.

– Если «пятый пункт» у нее «хромает», это обойдется тебе дорого. Мне нужны станки для учебной мастерской. Я пытался обращаться в несколько организаций, но всюду большие очереди.

– Не вопрос. Получишь на следующей неделе, сколько нужно.

– Хорошо. На ближайшем конкурсе она пройдет в штат.

– Окей. Будем на связи. Пока».

Вот и весь деловой разговор, о котором Наташа впоследствии узнала от самого Валентина. И все же более всего ее интересовал не сам разговор, а разительные перемены, произошедшие с ее мамой. Ей вдруг припомнилась сцена из давнего прошлого.

* * *

Много лет назад, когда Наташе было лет 10, и они жили в своей полуподвальной «конуре» на Гатчинской улице, Фирочка вернулась с работы взволнованная и улыбающаяся. Наташа тут же пристала к ней с вопросами: «Что случилось? Почему ты смеешься? Ну, скажи, что ты от меня скрываешь?». Мама дождалась прихода папы, и как только он вошел в комнату, сказала: «Санечка, ты не поверишь, кого я сегодня встретила на улице. Я встретила Софочку, подругу детства. Мы вместе учились в гимназии! У нас не было времени на долгие разговоры, и она пригласила нас всех в гости в эту субботу».

Папа был очень рад за маму, хотя в жизни своей никогда не встречал Софочку. Когда они сели ужинать, мама рассказала им о своей старой подруге, о том, что у ее семьи тоже было имение под Витебском, что после революции и они вернулись в Петроград без имущества, но агент ее отца сумел утаить многое от большевиков. После окончания девочками гимназии, отношения между их семьями прервались, и с тех пор Фирочка и Софочка больше не видели друг друга. Во время сегодняшней встречи на улице Софочка успела сказать Фирочке, что она домохозяйка, у нее трое детей, две девочки и мальчик. Мальчика зовут Лайзик, и он прекрасный шахматист, и конечно, у него и нашего Илюши найдется, что делать вместе.

«А что мы наденем?» – спросила Фирочка. Наташа знала, что папа после возвращения «из мест отдаленных» работал простым рабочим, и его зарплата была довольно низкой. Мама по-прежнему была ассистентом на кафедре физической и коллоидной химии, и доходы семьи были невысоки. Папа всегда страдал от того, что не может купить жене красивую одежду. У нее был один костюм из добротной ткани для выхода на работу и две белые блузки на смену. А с папиным возвращением домой в платяной шкаф добавились две новые блузки и пара туфель на каблуках. У Наташи была школьная форма – коричневое шерстяное платье и два фартука: черный и белый. Правда, была еще и пионерская форма – темно-синяя юбка и белая блузка. Одежда папы и Илюши тоже не отличалась щегольством и была самой простой, но они никогда не жаловались. А однажды «наши москвичи» прислали Илюше в подарок свитерок в «шашечку» – он надевался по исключительным случаям.

В конце концов, Фирочка нашла решение сложной задачи принарядить всех четверых, и они отправились по указанному Софочкой адресу в ту же субботу. Квартира Софочки была великолепна и просторна. «Как может одна семья жить в такой огромной квартире?» – подумала Наташа. У каждого ребенка была своя комната, а у родителей была отдельная спальня. Даже у семейства Дойч не было такого богатства.

Сама Софочка оказалась маленькой рыжеволосой женщиной, она беспрестанно двигалась и что-то делала. Вот она засмеялась неизвестно от чего, а через мгновение бросилась к Наташе с поцелуями, а потом – к Фирочке, и принялась пылко обнимать и целовать ее, и почти повисла на ее талии. Она хотела поцеловать и Илюшу, но он посмотрел на нее так, что она предпочла перебежать к Сане и пожать ему руку. Отец семейства был тоже маленького роста, с орлиным носом, в очках и с черной бородой. Он все время улыбался и как будто танцевал на месте. Помогая Фирочке снять зимнее пальто, он встал на цыпочки и сказал со сдержанной улыбкой: «Когда вы захотите сшить шубу, добро пожаловать в мое ателье, я там заведующий. Сошьем для вас нечто необыкновенное». Фирочка поняла намек, слегка покраснела и сказала, что не является поклонницей шуб.

Их сын, прославленный шахматист Лайзик, оказался симпатичным очкастым подростком. Лайзику было лет 15-16, как и Илюше. Две юные дочери семейства, обе красавицы, Рената, 17 лет, и Лия, 14 лет, смотрели на гостей с любопытством. Софочка представила своих детей, с особенным ударением она говорила о Ренате: «А это наша гордость – Рената. В этом году она оканчивает среднюю школу и хочет поступать в институт».

«Какую специальность вы собираетесь изучать?» – заинтересованно спросила Фирочка.

Вместо дочери быстро ответила Софочка: «Мы хотим, чтобы она изучала химию – так же, как и ты, Фирочка. Она тоже хочет быть химиком». «Нет, мама», – сердито прореагировала Рената. «Ты же прекрасно знаешь, что я хочу быть адвокатом». Она покраснела до слез и быстро ушла в свою комнату.

Фирочка хотела загладить неловкость и предложила Лайзику и Илюше сыграть в шахматы. Хозяева тоже были рады сменить тему разговора и показать своего вундеркинда во всей красе. Застенчивый Илюша сел около шахматной доски с видимой опаской, потому что знал, что Лайзик «шахматный гений». Они начали игру, и через несколько минут Илюша позвал Саню дрожащим голосом: «Папа! Я не верю: это шах его королю! А это – мат!» Саня посмотрел на доску и сказал: «Правильно, сынок, ты победил. Но что такое? Ты победил в три хода? Такого быть не может! Сыграйте снова».

На этот раз все следили за игрой, даже Наташа, которая знала только, как ходят фигуры, с любопытством наблюдала за игроками. Даже успокоившаяся Рената вышла из своей комнаты и примкнула ко всем присутствующим. Через несколько минут Илюша снова сделал Лайзику «детский мат». Хозяева дома смутились, а Фирочка шепнула сыну, что надо хотя бы раз сдаться противнику. Илюша «прозевал» пешку, Лайзик выиграл, и все заулыбались. Саня погладил сына по черной густой шевелюре – он был доволен сыном.

Софочка с мужем начали суетиться и усаживать гостей около длинного стола. Угощение было отменным, и после первой рюмочки языки у взрослых развязались, и подруги принялись делиться своими детскими воспоминаниями. Атмосфера стала теплой и приятной.

Через несколько дней после этого визита Саня спросил Фирочку: «А с чего это вдруг они нас пригласили? Что они замышляют? Ведь неспроста они так суетились вокруг нас».

– «Всегда ты подозреваешь, что у людей есть скрытые намерения», – ответила Фирочка. – «Софочка просто хотела провести ностальгический вечер с подругой детства. Она так старалась порадовать нас. И нам надо пригласить их к себе, только я не представляю, как пригласить таких состоятельных людей в нашу «конуру». Наташа попыталась переключить родителей с неприятных мыслей на что-нибудь веселое и напомнила им шахматную игру Илюши и Лайзика. Илюша захохотал во весь голос: «А я, дурак, боялся его. Я-то думал, что он настоящий гений. А он играет не лучше нашего зайца» («заяц» или «кот» или уменьшительные от них были имена, которыми Илюша наделял Наташу в детстве). И родители отвлеклись от своих забот и тоже засмеялись. Но Саня предостерег Илюшу: «Только не слишком гордись, сынок. Хорошо, что ты проиграл ему один раз». История игры в шахматы с Лайзиком стала частой шуткой в их семье на долгие годы.

Постепенно визит к Софочке стирался из памяти семьи. Стояла зима и большую часть времени дети сидели дома, потому что школа была закрыта из-за сильных холодов. Наташа заболела гриппом, который осложнился воспалением легких.

Когда болезнь Наташи была в самом разгаре, нежданно-негаданно, безо всякого предупреждения, в их страшную «конуру» явились Софочка с мужем – для секретной беседы. Они ожидали получить ответное приглашение в гости со стороны Фирочки и Сани, но, поскольку приглашения не последовало, то их терпение истощилось, и они сами приехали к ним. Наташа лежала в постели с высокой температурой, поэтому «секретность» вынужденно оказалась условной – выдворить больную девочку из постели было некуда, и гости поставили ей смешное условие: не слушать, о чем говорят взрослые, а лежать и думать о чем-нибудь приятном. В награду за это они преподнесли ей большую плитку шоколада. Понятно, что Наташа слышала каждое слово – не из злого умысла, просто у нее был хороший слух.

Выяснилось, что за прошедшее время Софочка с мужем умудрились уговорить свою дочку Ренату изучать химию. Но ее школьные оценки по этому предмету оказались слишком низкими. Поэтому они просили у Фирочки протекции, чтобы она помогла Ренате поступить в ее институт. При этом они предложили ей какую-то баснословную сумму денег. Рояль мешал Наташе увидеть мамино лицо, но по ее учащенному дыханию она поняла, что ее благородная и всегда деликатная мама буквально задыхается от ярости и не может найти способа для сдержанной реакции. Ведь что тут скажешь? С одной стороны, Софочка – подруга ее детства, но с другой-то стороны, она унижает ее и требует от нее переступить через все нравственные принципы. Гости неверно истолковали молчание Фирочки, решили, что она просто размышляет над их предложением, и попытались убедить ее в его разумности: «Фирочка, посмотри, в какой жуткой обстановке ты живешь, в какой нищете! Твоя дочь болеет, а ты не можешь обеспечить ее приличными условиями, чтобы она выздоровела. Почему ты сомневаешься?»

Фирочка молчала. А они разнуздывались все больше и больше: «Посмотри, как ты одета! На деньги, что ты получишь от нас, ты сможешь купить что-нибудь и себе. Если добавишь немного денег, сможешь купить квартиру в хорошем районе».