Текст книги "Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912"

Десятая глава. Дедушка и внук. защиты диссертации

Работа на новой кафедре оказалась вечерней. Учебные центры института находились в разных районах огромного города, а некоторые и в пригородах. Ездить туда приходилось на нескольких видах транспорта, включая электрички, и возвращаться домой ближе к полуночи. Все студенты работали в дневные часы, а вечерами, усталые и голодные, приходили на занятия. Некоторые из них работали в ночную смену, и после занятий сразу спешили на работу. Эти рабочие люди напоминали Наташе студентов-заочников из предыдущего института. Правда, в отличие от них, они не задавали ей вопросы типа того, с кем им общаться на английском языке, уж не с медведями ли. Они тоже не слишком хорошо усваивали английский язык, но на уроках сидели тихо и записывали за ней каждое слово. Обстановка в группах была дружелюбная и уважительная, и Наташа сразу полюбила своих новых учеников. Единственное, что портило ее существование на новом месте работы – это постоянное ощущение преследования со стороны начальницы.

Та посещала Наташины занятия по несколько раз в семестр или присылала к ней своих лучших подруг, и все вместе они всегда находили ужасающие изъяны и в уровне подготовленности к уроку почасовички, и в ее методическом подходе к преподаваемому материалу. Затем, на заседаниях секции английского языка, эти недостатки так подробно обсуждались, что Наташа каждый раз с ужасом ожидала, когда ее попросят уйти совсем. Но ее благосклонно «прощали», давая напутствие на будущее – готовиться к урокам так, чтобы никто и ничто не могли отвлечь ее от поставленной цели. Кстати, очень хорошее напутствие, и она не раз руководствовалась им в жизни, особенно в далеком будущем, когда уже немолодой женщиной она сражалась за свое место на кафедре университета уже в Израиле. Но вернемся в прошлое.

Тем временем, балансируя между преподавательской и научной работой, отдавая иногда большее предпочтение то одной, то другой, Наташа завершила свою диссертацию. Согласно принятому ритуалу, ее надо было подать нескольким оппонентам для получения предварительных отзывов. И вот тут в диссертации был обнаружен серьезный недостаток. Один из оппонентов написал: «В диссертации отсутствует марксистско-ленинская база». В те годы это была известная тактика для отсрочки защиты или полного «завала» диссертации, потому что она не требовала никаких объяснений.

Согласно требованиям к диссертациям по литературоведению, авторы были обязаны цитировать классиков марксизма-ленинизма в нескольких местах диссертации. Поскольку классики не занимались ни ирландской, ни английской литературой, а тем более драматургией, эта задача была невыполнима. Наташа и без того постаралась «напихать» цитаты, хоть как-то связанные с Ирландией, в разные места своего труда: во вступление, в заключение и даже в автореферат, и вот результат: «Диссертация страдает от отсутствия идеологического базиса». Что было делать – либо выбросить диссертацию на помойку, либо ждать лучших времен. Конечно, Наташа решила ждать лучших времен, как когда-то поступила ее мама Фирочка. Понятно, что ей хотелось бы добиться успеха поскорее, но действительность диктовала свое, она учила ее быть терпеливой. Наташа уже овладела искусством ожидания. А если ее терпение кончалось, ее любящие родители и муж приходили к ней на помощь.

Наташа очень страдала от унижений на обеих кафедрах – и на той, где лежала ее забракованная диссертация, и на второй, где она зарабатывала на жизнь. Ведь там она как была на старом месте работы, так и осталась на новом – преподавателем-почасовиком с оплатой рубль в час и без социальных прав: без права на оплачиваемый отпуск или на оплату больничного листа. И все же, в глазах своей новой начальницы, она была не простой почасовик, а хотя и временный работник, но, тем не менее, со скрытой угрозой – с готовой диссертацией. Правда, диссертация эта страдала от катастрофического недостатка – она была лишена марксистско-ленинской базы. К тому же Наташа Гутман с ее пресловутым «пятым пунктом», по всем признакам, должна была сидеть тихо, не поднимая головы. Ведь кто же допустит ее до защиты диссертации с подобными пороками? На это и уповала «женщина в цепях и со змеиной улыбкой».

Но было в Наташе еще кое-что, что сильно тревожило ее начальницу – цветущая молодость и привлекательность ее подчиненной. И в самом деле, симпатизирующие Наташе коллеги делали ей комплименты, называли ее «танагрской статуэткой», что приводило начальницу в дикую ярость. С ее точки зрения, это таило не меньшую, если не большую угрозу. По понятиям этой опытной интриганки, Наташа могла проникнуть в штат совсем иным способом… Однако, вскоре, ничего не подозревающая Наташа, совершенно успокоила свою ненавистницу на несколько лет вперед.

Наташин муж Миша успешно защитил диссертацию и остался работать в своем закрытом институте в должности младшего научного сотрудника, или, как их все называли, эмэнэса. По сравнению со стипендией аспиранта, его зарплата возросла, но все равно ее было недостаточно для достойной жизни семьи. И все же молодую здоровую пару интересовали и иные вопросы, абсолютно не связанные с внешним миром. Наташе исполнилось 29 лет, их дочка Катюша уже посещала дошкольную группу детского сада. От ее болезни не осталось и воспоминания, она росла крепкой, спортивной девочкой. Они хотели строить свою семью дальше и надеялись, что со временем их материальное положение улучшится. У них вызывала отвращение сама мысль, что подобные внешние силы вмешивались бы в их личные планы и мечтали родить еще одного ребенка. «Как-нибудь прокормим еще одного малыша», – говорили они, «а там, глядишь, и что-нибудь изменится». А уж беременная «соперница» не представляла для начальницы никакой опасности.

Однако на этот раз беременность проходила с осложнениями, и Наташа, завидуя сама себе, вспоминала свою первую, так легко и красиво протекавшую беременность. Но теперь головка развивающегося плода перекрыла верхние сосуды правой ноги Наташи. Кровоснабжение нарушилось, нога нестерпимо болела, распухла, стала сизо-красной, и никакие доступные лекарства не помогали. По словам врачей, ноге угрожала гангрена или даже ампутация, и единственный способ спасти ее было (об этом было даже страшно подумать) прервать беременность! Ситуация обострилась на пятом месяце, и хотя тогда не делали ультразвуковое обследование, и Наташа не видела снимок ребенка, она ощущала с ним удивительную связь с первого момента.

Если во время ожидания Катюши она была больше сосредоточена на новизне собственных ощущений, то теперь она полностью сосредоточилась на ребенке и была готова перенести любые испытания, чтобы увидеть его живым и здоровым. Она любила его, и мысли не допускала о том, чтобы оборвать его жизнь. Она старалась не думать об опасности, грозящей ее собственному здоровью, и надеялась, что произойдет чудо, которое спасет их обоих.

Как обычно, муж и родители пришли ей на помощь. Они нашли замечательного врача из больницы имени Отто, где когда-то родилась сама Наташа, когда врачи запретили после блокадной Фирочке рожать. Как и тогда, в послевоенном 1946 году, так и сейчас, 30 лет спустя, вся семья была уверена, что, несмотря на запреты врачей, можно сохранить жизнь и матери, и ребенка. И они оказались правы. Доктор Мясникова нашла Наташин случай тяжелым, но не безнадежным. Она внимательно осмотрела ее, ласково погладила Наташин живот и объяснила: «Вот здесь находится спинка, здесь попочка, а головка лежит поперек и перекрывает вены правой ноги. Но раз уж ты так хочешь родить, то придется твоей маме найти одно редкое лекарство. Только оно может спасти твою ногу. Беда в том, что его распределяют исключительно среди ветеранов партии, страдающих от болезней сосудов ног. Тебе его, конечно, не достать. Но твоя мама выглядит достаточно сильной, чтобы добиться чего угодно».

Фирочка, и в самом деле, и выглядела, и была человеком сильным. Но прежде всего она была человеком принципиальным. Для нее были приемлемы лишь прямые пути. Все, чего она достигла в своей жизни, она добилась собственными силами. Но в данном случае речь шла о здоровье дочери и жизни еще не родившегося внука. Сложившая ситуация требовала от нее почти немыслимые усилия. Надо было обратиться за помощью, или, как она сама формулировала, «поклониться» ее бывшим студентам, работавшим теперь в городском аптекоуправлении. Для нее было невыносимым унижением обратиться к ним с просьбой продать ей, в виде исключения, дефицитное лекарство. Надо сказать, что бывшие студенты обожали Фирочку, часто звонили ей, спрашивали, не нуждается ли она в чем-нибудь. И всегда она отвечала отрицательно. Но на этот раз, когда одна из бывших студенток позвонила ей по телефону, Фирочка смущенно сказала: «Это не для меня. Для себя я бы не попросила. Это, чтобы спасти ногу дочери и жизнь ее ребеночку». И она спасла их обоих – и Наташиного сына Сашу, Александра, который благополучно родился в августе 1976 года, и Наташину ногу.

Первые три недели после рождения сына Наташа и Миша были очень счастливы. Они находились в квартире втроем, привыкали к новому члену семьи, не могли на него наглядеться, искали сходство друг с другом и с другими родными. Потом вернулась из летнего лагеря подросшая Катюша. Надо было знакомить ее с маленьким братом и вплотную готовить ее к школе. Затем вернулись родители из пансионата «Буревестник», куда они уезжали до рождения внука, и что-то во внешности папы насторожило Наташу, но она не стала на этом концентрироваться – так хотелось ей радости и покоя. Сын был источником такого счастья! Так хорошо ходилось ей на полегчавшей после родов ноге! И никакая гангрена ей больше не угрожала. Страшная туча прошла мимо.

Весь август и начало сентября Наташа находилась в приподнятом настроении. Родители, муж и дочь любили ее, заботились о ней, помогали ей во всем. Все радовались, что и Наташа, и новорожденный здоровы. Миша взял отпуск и помогал жене ухаживать за маленьким сыном. Саша перепутал день и ночь, и никак не мог понять, когда надо спать, а когда бодрствовать. Он начинал верещать в половине четвертого утра, сначала очень тихо и жалобно, и была надежда, что он уснет снова, но через равные промежутки времени опять раздавалась слабая жалоба, потом чуть более громкая и, наконец, приходилось вставать, перепеленывать его, кормить или поить водичкой.

Дедушка Саня вызвался гулять с Сашей в утренние часы. Сам он сидел на скамейке в их садике около дома и читал газету, а внук, оказавшись на улице, на их любимом «свежем воздухе», крепко засыпал. Это было большое подспорье для Наташи, потому что это были самые перегруженные домашними делами часы в течение дня. Катюша тоже старалась помочь, как могла, и было трогательно видеть кудрявую, долговязую семилетнюю сестричку рядом с крошечным новорожденным братцем, пытающимся поймать ее взгляд. Наташа впитывала это счастье и эту отраду всей душой. И тогда произошла катастрофа – неожиданно заболел папа.

Уже в момент возвращения родителей из пансионата «Буревестник» Наташа заметила некоторые изменения во внешности папы. Но тогда она постаралась думать только о хорошем. А папа не жаловался и старался скрыть от семьи, что у него появились затруднения при глотании во время еды – он начинал поперхиваться и кашлять. Однако было достаточно подать ему стакан воды, и все проходило – питье помогало ему. Сам он всегда все сводил к шутке, говорил, что ничего особенного не произошло, переставал есть и сидел вместе со всеми за столом до окончания трапезы. И это выглядело и звучало вполне правдоподобно, потому что после инсульта, перенесенного им уже много лет назад, у него бывали внезапные приступы кашля. И всегда находилось убедительное объяснение для этих приступов – с тех пор у него остался парализован маленький язычок.

Он скрывал свою тайну в себе, потому что понимал, что от этой болезни излечиться нельзя. Он знал, что с каждым новым днем она распространяется по его телу все больше и больше и овладевает им. Поэтому он изо всех сил старался отодвинуть день, когда вся семья поймет, что с ним происходит. А они так жаждали покоя, что тоже повелись за ним и старались усыпить свою вечную бдительность. И так отрадно было предаваться рутинным повседневным делам – вот Катюша пошла в первый класс и начала делиться своими первыми школьными впечатлениями. Вот Саша вдруг впервые неосознанно улыбнулся и стал еще больше похож на дедушку Саню. И, конечно, малыш требовал всего внимания всей семьи. Но Фирочка и Миша вышли на работу, их отпуск закончился. Наступали будни. Чтобы поддерживать семейный культ свежего воздуха, Саня продолжал гулять с маленьким внуком в коляске во дворе около дома. При этом сам он сидел на скамеечке и читал газету.

Саня даже поехал вместе со всей семьей на торжественную регистрацию Саши во Дворец Малютки на ул. Петра Лаврова, где ребенку в официальной обстановке было дано имя, гражданство СССР и голубая медаль жителя, рожденного в Ленинграде. У Катюши тоже была такая медаль, только розовая. Наташа и Миша боялись, что новорожденный расплачется во Дворце, потому что помнили регистрацию Катюши семь с лишним лет назад. Тогда Катюша плакала во время всей церемонии, но неожиданно умолкла при звуках гимна Советского Союза. Они очень любили рассказывать родным и друзьям об этом эпизоде. Но Саша вел себя замечательно – молчал и только всех разглядывал. А после регистрации они прошли в специальный зал, где все выпили по бокалу шампанского, за исключением, конечно, Катюши, Саши и Наташи, и сделали большое семейное фото: Саня и Фирочка, Илюша и его жена, родители Миши, Павел, сестра Миши с мужем, Наташа и Миша и двое их детей – Катюша и Саша в белом кружевном конверте.

Но поездка на регистрацию Саши была последним героическим поступком Сани. На следующее утро Наташа нашла его на кухне, одиноко сидящим за круглым столом и пытающимся проглотить кусок хлеба. Перед ним стоял стакан с водой, но питье ему не помогало. Сердце у нее сжалось, и она рассказала маме о том, что увидела. В тот же день Фирочка с Саней пошли к врачу. Врач дал ему направление на рентген желудка с барием, и на снимке у него обнаружили опухоль нижней трети пищевода. Она и препятствовала прохождению пищи при глотании. Операцию ему делать не решились из-за общего состояния его здоровья – инсульта в прошлом, высокого давления, частых сердечных приступов. Операция могла убить его прямо на операционном столе. Ему сделали химиотерапию, но безуспешно.

Во время болезни, когда Саня уже очень страдал от болей, он начал писать письмо своей старшей сестре Фане в Москву: «Фирочка преданно ухаживает за мной и дошла до полного изнеможения… И характер у меня стал невыносимым. Очень часто я обижаю, обижаю (написано дважды) ее безо всякой причины. Она – зеница ока моего. Она все терпеливо переносит. Я все понимаю, но не могу ничего с собой поделать». Письмо не было отправлено, потому что у Сани не было сил дописать его, и он стеснялся попросить у Фирочки послать его в том виде, в каком он его оставил. Так этот листок и остался среди важных бумаг в доме. На оборотной стороне листка рукой Фирочки написано: «Дорогое письмо Санечки».

В последние месяцы жизни вес его начал резко падать. При этом каждое утро Саня вставал на весы и отмечал это падение с каким-то горьким удовлетворением – словно подтверждались все его догадки. Он знал свой диагноз, хотя ни врачи, ни родные ни разу не произнесли его вслух. Опали его круглые щеки, лицо приобрело овальную форму как в юности, выразительнее стали его большие голубые глаза.

К несчастью, Саня был в полном сознании до самого конца. Сильный мужчина, он не позволял болезни сломить его дух. За восемь дней до конца, когда он почувствовал, что физические силы покидают его и боль затуманивает сознание, он сказал Фирочке: «Жаль, что нам не разрешают носить оружие. Я пустил бы себе пулю в лоб, если бы у меня был пистолет». Он хотел встретить смерть, полностью владея собой.

Каждые несколько часов Наташа приносила ребенка в комнату родителей. Маленький Саша смеялся и ликовал, когда видел своего дедушку. И Саня на несколько мгновений забывал о своих болях и смеялся вместе с внуком. Ребенок был словно эмоциональная подпитка для больного отца. Поэтому для Наташи это был ежедневный обычай, который продолжался до тех пор, пока однажды состояние Сани резко ухудшилось. Наташа, как обычно, внесла уже полугодовалого сына в комнату родителей, но ребенок не засмеялся, как обычно. Он расплакался и не узнал исхудавшего деда. А мудрый Саня все понял и попросил Наташу больше не приносить Сашеньку и не пугать малыша. Даже тогда он не думал о себе.

В последние часы жизни, когда наркотики перестали заглушать его боли, Фирочка и Саня удалили Наташу из своей комнаты. Ведь она была кормящая мама, и родители тревожились, что приближающаяся трагедия может повредить дочери и внуку, потому что считали, что «горе матери может передаться младенцу через молоко». Понятно, что само слово «смерть» не произносилось вслух никем, его заменяли словом «это». Но больше всего Фирочка думала тогда о Сане. Поэтому в тот вечер в комнате родителей остались только «сильные»: разумеется, сама Фирочка, Илюша и Миша. Врач скорой помощи сделала Сане укол и сказала Фирочке: «Похоже, что к Восьмому Марта он сделает вам «подарок». Саня был в полном сознании, и, выходя, она попрощалась с ним: «До свидания, Исаак Семенович». «Я не уверен, что вы увидите меня снова», – ответил ей Саня.

Боли его усилились и, спустя некоторое время, к нему снова вызвали скорую помощь. На этот раз пришел молодой парень и тут же отправил Илюшу в аптеку за кислородной подушкой. Водитель машины скорой помощи отвез Илюшу в ближайшую аптеку, но было уже 10 часов вечера, и ее закрыли. Тогда они помчались в дежурную аптеку около Поклонной горы, которая работала круглосуточно. Они ехали так быстро, что камень, лежащий на мостовой, повредил переднее стекло машины и разбил его. Когда Илюша появился на пороге с окровавленным лицом и кислородной подушкой в руках, у них не было времени ухаживать за Илюшей, который еле стоял на ногах – речь шла уже на минуты, если не на секунды.

Кислород не помог, и врач сделал Сане еще один укол, но Саня, который был уже скорее там, чем здесь, еще почувствовал его. Возможно, потому что Наташа заглянула в комнату как раз в этот момент, и ее папа успел сделать рукой слабый последний жест, значение которого было: «Уйди отсюда». А, возможно, это был и его последний привет, как знать? В дверную щёлочку она видела, что врач с Мишей быстро положили папу на пол, чтобы было удобнее делать ему искусственное дыхание, но это был уже не папа, а его безвольное тело, которое безуспешно пытались вернуть к жизни. Ему было всего 67 лет.

Наташа вошла в Катюшину комнату. Несмотря на поздний час, девочка не спала, она тихо лежала в кровати, никого ни о чем не спрашивая. Вероятно, непривычные беготня и шум в квартире объясняли ей значение происходящего. Наташа села на край ее кровати и сказала: «Дедушка Саня умер». На длинных ресницах Катюши мгновенно появились крупные слезы. Она не всхлипывала, она плакала, как взрослая, молча, и Наташа дала ей выплакаться, пережить этот первый удар. Рядом с мамой и вместе с мамой. Так они помогали друг дружке справиться со смертью, пришедшей в их дом.

* * *

На следующий день на похороны брата и дяди приехали «наши москвичи» и «наши рижане», и началась суета, помогавшая им немного отвлечься от истинного значения произошедшего. На похороны Исаака Семеновича пришло много народа. И не только родные и друзья, но и почти все сотрудники из его «номера»: весь его отдел, начальники других отделов, молодые рабочие и старые пенсионеры. Хотя последние семь лет жизни Наташин папа был пенсионером и не работал, они продолжали поддерживать с ним теплые дружеские отношения. Иногда приходил посоветоваться по поводу работы новый начальник конструкторского бюро Юра, который сменил его, когда Саня ушел на пенсию. Но в большинстве случаев приходили его товарищи – поговорить с ним о том, о сем, показать ему фотографии детей, поделиться новостями.

Даже когда его болезнь прогрессировала, они продолжали приходить к нему с выражениями на лицах, словно ничего не произошло, плакали с Фирочкой на кухне, предлагали ей помощь. Однажды, когда Наташа возвращалась с работы, на лестничной площадке между третьим и четвертым этажами она встретила группу папиных сотрудников с букетами цветов и сеточками фруктов в руках. Они стояли там и не решались войти в квартиру, потому что боялись потревожить Саню, страдающего от болей. Вместе с ней они вошли в дом, посидели с Саней, немного развлекли его и быстро ушли.

А сейчас все эти люди пришли, чтобы проводить Исаака Семеновича в последний путь. Женщины и многие мужчины, не стесняясь, плакали. Наташа, чувствовала, что они любили ее отца по-настоящему, несмотря на то, что он всегда старался выглядеть более суровым, чем был на самом деле. Он боялся, чтобы нервы не подвели его и не выдали страшную, в его глазах, тайну – его редкую чувствительность и предрасположенность к слезам. Его нервная система была разрушена в лагерях, и он не оправился до самой смерти от этого наследия. Однако выяснилось, что эти добрые души давно поняли его уязвимость, каким-то чудом догадывались, откуда она происходит, считались с нею, и защищали ее папу от чужих. Они и были для него самыми настоящими своими. Хотя Наташа была убита горем, ей приятно было слышать слова, которые произносили эти люди над могилой ее отца. А она, его дочь, молчала и сдерживалась, потому что боялась разволновать маму.

На кладбище Фирочка безукоризненно владела собой. Но Наташа не верила этому самообладанию, потому что она хорошо знала свою маму, знала о глубине ее горя и боялась ее реакции дома. Она преодолела собственную боль и крепко держалась за Михаила. Сила воли Фирочки помогла ей пригласить раввина из маленькой полуразрушенной кладбищенской синагоги. Тот пришел и помог Илюше, который не знал слов, прочитать слова Поминальной молитвы по отцу. Звуки кадиша были знакомы Наташе, но их смысла она не понимала. Среди присутствующих было много русских людей, они слышали слова еврейской молитвы впервые и почтительно сняли шляпы или кепки и стояли с непокрытыми головами.

Когда молитва закончилась, и все слова памяти были произнесены, они долго еще стояли у могилы втроем: Фирочка в центре, а Илюша и Наташа поддерживали ее под руки с обеих сторон. Вдова и двое его сирот. Снова они остались без него, как когда-то. Но на этот раз навсегда.

После смерти Сани Фирочка тяжело заболела. Пока он был жив, она мобилизовала все свои силы и держалась, но после его смерти, сопротивляемость ее организма истощилась, и брат с сестрой боялись новой потери. Наташа была всегда занята: прежде всего, она ухаживала за ребенком, которому исполнилось семь месяцев в день смерти дедушки, и только одно это требовало огромной энергии. Ведь тогда не было памперсов, нельзя было купить в магазине еду для младенцев, поэтому все надо было делать собственноручно. Одновременно Наташа ухаживала за больной мамой, провожала Катюшу в школу и встречала ее из школы, проверяла ее уроки, готовила еду для всей семьи. Кроме всех этих домашних обязанностей, она дважды в неделю по вечерам преподавала на своей кафедре, потому что не имела права на декретный отпуск и боялась потерять даже те «птичьи права», которые имела.

А Фирочке не помогали никакие лекарства, и она совсем утратила волю к жизни. Очевидно, она не столько нуждалась в лекарствах, сколько в теплом человеческом отношении. И случилось так, что маленький Саша спас бабушку. Однажды, от усталости и безвыходности положения, Наташа посадила Сашу к маме на кровать – а вдруг он пробудит в ней стремление к жизни? Он был очень хорошенький, большеглазый, бровастый, с круглыми румяными щечками. Он радовался жизни просто так, без причины, хохотал во весь голос, бросался обнимать больную – как будто хотел сказать ей: «Возьми меня, бабушка, поиграй со мной». И сердце Фирочки дрогнуло. После трех месяцев постельного режима, равнодушное ко всему тело словно очнулось от долгого сна, она начала есть, и постепенно к ним стала возвращаться их прежняя мама и бабушка, любящая и заботливая.

В год смерти Сани, в 1977 году, Фирочка была совсем не старой женщиной, особенно по теперешним понятиям – ей исполнилось 66 лет. Однако тяжелый жизненный опыт состарил ее, и после болезни она выглядела старше своего календарного возраста. Кроме болезни сердца, преследующей ее после блокады, у нее было много других тяжелых заболеваний. Ей было трудно подниматься по лестнице на их высокий четвертый этаж, она считала ступеньки, дышала по какой-то особой системе и останавливалась между этажами – отдыхала. Врачи запретили ей поднимать больше трех килограммов. Она начинала свой день с приема лекарств и говорила Наташе: «Ты за меня не волнуйся – мое сердце мощный насос.

Надо только подзарядить его, и оно снова будет функционировать». После этого она вставала с постели, делала легкую зарядку и снова была готова к новому дню.

Если ей было трудно сходить в магазин или погулять с ребенком, то в доме она была очень деятельной и помогала Наташе во всем. Но у Фирочки появились страхи. Например, она стала бояться оставаться в комнате одна, в особенности ближе к вечеру. Поэтому по вечерам Наташа стала заходить к маме в комнату и беседовать с ней о жизни. Поначалу она делала это ради мамы, потому что тревожилась, как она уснет одна в комнате, где все напоминает о папе? Но скоро эти посещения превратились в привычку и стали важны для самой Наташи. Каждый вечер перед сном она начала советоваться со своей мамой о том, как ей поступить в той или иной ситуации. Благодаря Фирочке, она сумела удовлетворить ненасытные требования своей «шефини». Кстати, та же Фирочка была первой читательницей Наташиной диссертации еще до того, как злобная критикесса обнаружила в ней отсутствие марксистско-ленинской базы. Тогда мама не нашла в исследовании дочери никаких идеологических просчетов, но выявила в ней немало языковых ляпсусов (чувство языка у нее было великолепное!), которые Наташа с готовностью выправила.

Благодаря Фирочке, дети Наташи и Миши росли в атмосфере любви и счастья. Она была замечательной бабушкой и многому научила своих внуков. При этом она была и великолепной тещей. Приятно было видеть их отношения с Михаилом. Два совершенно разных человека, разного возраста, с разным прошлым и жизненным опытом, они были вынуждены жить вместе в коммунальной квартире из-за недостатка жилья. И оба они поражали Наташу своей готовностью и способностью к сосуществованию. Иногда это было непросто, временами даже между ними возникали разногласия. И тогда они вели себя как партнеры по сложному танцу, требующему искусства и терпения. Фирочка всегда первой шла на мировую, проявляя уважение и любовь к зятю. Она считала, что старший и более опытный должен первым протянуть пальмовую ветвь. Для Наташи она была всем – и мамой, и верным другом.

Но не только для своей семьи Фирочка была авторитетом. Когда она сидела на скамейке в их большом и зеленом дворе, многие подсаживались к ней, чтобы поговорить с ней о жизни, спросить ее мнение о чем-то важном. Она с готовностью разговаривала с ними и всегда могла найти общий язык и с дворничихой, которая с трудом окончила начальную школу, и с профессором, живущим в доме напротив. И очень часто то ее бывшие студенты, то ее бывшие сотрудники по работе приходили к ним в гости. Для всех у нее находилось доброе слово и хороший совет и, конечно, угощение. Но самое главное – от нее исходило тепло, за этим теплом они к ней и приходили.

* * *

Когда ее папа был еще жив, а сыну Саше исполнилось три недели, первого сентября Наташа была вынуждена выйти на работу, чтобы не потерять те мизерные преподавательские часы, которые у нее были. На взгляд самой Наташи, у начальницы не было никаких причин видеть в ней соперницу – femme fatale и прежде, а тем более теперь, когда у нее родился второй ребенок. Но антисемитизм «шефини» был таким разрушительным, что его хватало, чтобы отравить жизнь Наташи на любимой работе.

Начальница находила ужасающие недостатки не только в Наташином преподавании. Даже в ее выступлениях на семинарах и съездах, которые хвалил заведующий кафедрой, и в которых та мало понимала, женщина – «змея» умудрялась обнаружить пороки. После каждой похвалы «шефа», лицо начальницы багровело от гнева, она влетала к нему в кабинет пулей, и однажды Наташа явственно слышала, как она сказала ему с угрозой: «Только попробуй еще раз ее похвалить! Ты у меня увидишь!» И «шеф», вместо того, чтобы приструнить строптивую подчиненную, почему-то оправдывался перед нею, старался ее улестить. Почему заведующая секцией английского языка имела такую магическую власть над ним? Ведь заведующие немецкой и французской секций подчинялись ему беспрекословно. Причину этого Наташа узнала случайно, еще несколько лет спустя.

А уж когда в английской секции появлялась свободная ставка, то «шеф» и «шефиня» вели себя совсем странно: он заискивающе спрашивал у нее, не пора ли выдвинуть Наташину кандидатуру на штатную должность, а она гневно отвергала его попытки. Поэтому новые люди обходили ее по службе так же, как и на предыдущем месте работы. Так прошли еще четыре года.

Наташина диссертация тем временем пылилась и ждала своего часа, и вдруг, нежданно-негаданно пришло ее время. Старый заведующий кафедрой из института, в котором она проводила свою научную работу, ушел на пенсию. Новый заведующий, молодой и прогрессивный, сразу нашел в Наташиной диссертации все необходимое, даже идеологическую основу, и рекомендовал ее к защите. Когда Анна Сергеевна напомнила ему о мнении одного из предварительных оппонентов и о возможности неприятностей из-за «созвучия» фамилий диссертантки и ее руководительницы, бесстрашный новый «шеф» сказал: «Да бросьте вы, Анна Сергеевна! Нормальная диссертация. Все пройдет великолепно». Однако еще до защиты произошел эпизод, который сейчас, когда Наташа смотрит на него несколько десятилетий спустя, кажется ей забавным, но тогда, в 1980 году, еще в годы правления Брежнева, она перепугалась не на шутку.

Согласно существующему канону, Наташа должна была представить в организацию, в которой происходила защита, ряд документов с места работы. Среди них одним из самых важных документов была подробная характеристика диссертантки. И писать ее, конечно же, по долгу службы, выпадало на долю «женщины в цепях и со змеиной улыбкой». В характеристику следовало включить определенные пункты, в частности, преданность работе, верность идеалам партии, моральную устойчивость, политическую грамотность и так далее, и тому подобное. Так что сделала начальница? Как обычно при общении с Наташей, она кипела от гнева, и написала несколько строк, заполненных совершенно безликими словами. Она даже не удосужилась использовать для этой цели официальный бланк учреждения. Когда заведующий кафедрой института, в котором должна была состояться защита диссертации, увидел эту «характеристику», он расхохотался прямо Наташе в лицо и сказал, что эта «филькина грамота» подойдет разве что для подачи в домовой комитет, но не в Высшую Аттестационную Комиссию в Москве.