Текст книги "Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912"

Летом они очень любили гулять по Летнему саду. Это действительно было изысканное удовольствие – прогуливаться вдоль тщательно убранных дорожек парка с его великолепной растительностью. На каждом повороте дорожек были установлены беломраморные статуи античных богов и богинь, а тетя Катюша просто и доходчиво объясняла Наташе, кого они изображают. Кроме античных мифов, она рассказывала девочке и о более близкой истории этих статуй – об их блокадной судьбе, тогда их всех закопали в землю, чтобы защитить от вражеских обстрелов, а после войны вновь установили на прежних местах. Особенно полюбилась Наташе скульптурная группа «четыре времени дня». Когда она сказала об этом своей тете, та начала читать ей одно из своих любимых стихотворений Анны Ахматовой – «Статуя «Ночь» в Летнем саду», но почему-то остановилась посередине. Возможно потому, что стихотворение было непонятным маленькой девочке. Наташа поняла только, что поэтесса называет статую «ноченькой» и «доченькой», это ей очень понравилось.

Конечно, летом в Летнем саду было особенно хорошо, на то он и был Летним! Ведь там было еще одно привлекательное место для Наташи – большой пруд, по которому горделиво плавали замечательные птицы, белые и черные лебеди. И о них тетя Катюша тоже знала много историй и щедро делилась ими со своей любознательной племянницей. И совсем скоро эти знания пригодились Наташе в новых обстоятельствах, но тогда она до них еще не доросла. Осенью изобретательная тетя тоже находила, чем заняться с девочкой в Летнем саду. Из желтых, красных и цветных листьев клена она сплетала венки и украшала ими Наташу. Наташа трепетала от счастья, шла, окутанная этой красотой, еле касаясь земли, и, благодаря тете Катюше, даже не вспоминала о тех обидах, которые ей приходилось пережить во дворе родного дома.

А потом тетя Катюша сочла, что Наташа уже готова к первому посещению театра. И ни мало, ни много, а к посещению Кировского Театра, или Мариинского, как всегда с любовью называли его ленинградцы, и как зовут его сейчас петербуржцы. Это было выдающееся событие в тогдашней жизни Наташи, ее долго готовили к тому, что ей предстоит увидеть на сцене театра – балет «Лебединое озеро». «Ты помнишь лебедей в пруду Летнего сада?» – спрашивала тетя. – «Вот таких же лебедей ты увидишь и в театре. Только одна будет лебедь белая, по имени Одетта, а другая лебедь черная, по имени Одиллия. Они будут бороться за любовь прекрасного Принца». Наташа великолепно помнила лебедей из парка. Но она помнила и то, что там они плавали. Как же они будут танцевать с Принцем в театре? Этот вопрос вызывал у нее живейшее любопытство. Ведь она помнила, что по маленькому экрану телевизора в квартире тети Розы Дойч порхали белые фигурки балерин. Но она свято верила своей тете и ожидала чуда.

И в самом деле, когда они вошли в огромный зал Кировского театра, Наташа была очарована – на высоких потолках, до которых было не добраться взглядом, взявшись за руки, танцевали причудливые фигуры взрослых и детей. Но это еще не был обещанный балет. Это был всего лишь зал – огромные хрустальные люстры, малиновые бархатные кресла, золоченые балконы, праздничная атмосфера. Все это ослепило Наташу. Когда послышались первые звуки музыки, и танцоры начали появляться на сцене, Наташа сидела на коленях у тети Катюши, затаив дыхание, и ждала появления белого лебедя. Но на сцене появлялись только люди в воздушной белой одежде. И правду сказать, она быстро утомилась и от неудобной позы, и от непривычно сильных эмоций. Наташа беззвучно сползла с колен тети в темный зал. Девочки-подростки, которые сидели впереди них, почувствовали ее присутствие рядом и угостили ее конфетами. Наташа вернулась к тете Катюше, посидела у нее на коленях некоторое время и снова сползла к девочкам. Получила желаемое и опять вернулась к тете. Такие пиратские вылазки повторялись до самого перерыва, поэтому, когда мама спросила ее дома, понравилось ли ей «Лебединое озеро», она с восторгом ответила ей: «Да, очень-очень понравилось». А тетя Катюша хитро улыбнулась Фирочке.

Однако, она продолжала водить Наташу в театр, постепенно приучая ее к этому виду искусства. Она по-прежнему покупала один билет, потому что у нее не было денег на два. К тому же племянница пока что была мала, и ее сидение на коленях у тети, не мешало зрителям, сидящим сзади. И правда, со временем Наташа привыкла ходить в театр, у нее даже выработалась необходимость в театральных впечатлениях. Потихоньку она научилась следить за развитием действия, уже не путешествовала по залу, а тихо и внимательно слушала каждое слово, сидя на коленях у тети. Однажды они хотели, как обычно, войти в театр по одному билету, но билетерша сказала: «Она большая девочка, и ей запрещено сидеть у вас на коленях. Это мешает другим зрителям. Купите себе второй билет». В те годы билеты не были в таком уж дефиците, как сейчас. Ставилась опера «Князь Игорь». Можно было свободно купить билет в кассе театра прямо перед спектаклем. Но дело было в том, что у тети Катюши не было денег на второй билет. Ее реакция была мгновенной: «Возьми себе билет, Наташенька, и получи удовольствие от спектакля. Я слушала эту оперу не один раз и помню ее наизусть. Подожду тебя около театра». И помахала ей рукой.

И все же свое самое первое посещение театра, которое состоялось, когда Наташа находилась почти еще в бессознательном возрасте – ей было не более трех лет, она запомнила лучше всего. Тогда они пошли с тетей Катюшей в Малый зал Филармонии им. Глинки на Невском проспекте. Все в жизни их семьи тогда было замечательно, папа и мама каждый вечер проводили с детьми, и усиленно занималась их развитием. Тетя Катюша как педагог считала, что ребенка надо приобщать к искусству с момента рождения, поэтому она и попыталась окунуть племянницу в океан прекрасных звуков. Конечно, Наташа запомнила не столько посещение филармонии, сколько последующие рассказы о нем.

Взволнованный юный скрипач, Игорь Ойстрах, стоял на сцене. Тетя Катюша рассказала ей, что Игорь – сын известнейшего скрипача, Давида Ойстраха, и его ученик, но что он и сам очень талантлив. Он только что занял первое место в Международном конкурсе скрипачей в Будапеште, а ему всего 18 лет. Игорь начал играть. Очень жалостно. Наташа заплакала. Так в ее жизнь вошла скрипка, с этого момента ее самый любимый музыкальный инструмент. Ей уже рассказывали, что дедушка Илья играл на скрипке, и что его скрипку сестры хранили в блокаду как зеницу ока. Но до этого момента она никогда не слышала, как скрипка поет.

После того, самого первого похода в филармонию с Наташей, семейный совет постановил, особенно на этом настаивал папа, сделать перерыв в несколько лет и дать Наташе внутренне созреть для последующих попыток. Балет «Лебединое озеро» дал понять сестрам, уже в отсутствии отца, что девочка все еще не готова к серьезным эмоциональным впечатлениям, но ждать больше нельзя, надо приучать ее к ним сознательно. Жизнь показала, что они оказались правы. А участие тети Катюши в жизни Наташи именно в тот период оказалось спасительным. Возможно, для них обеих. И вот почему.

На самом деле, период отчаяния в жизни маленькой Наташи был коротким. Но ей, как и всякому ребенку, достаточно было заглянуть в эту бездну одиночества и отверженности, чтобы понять это чувство. Поскольку тетя Катюша существовала на «ее этаже», она пришла к Наташе от имени мамы и помогла ей разбавить горечь тех трудных минут и сохранить душевное здоровье. Благодаря ей, Наташа стала более спокойной и оптимистичной.

Возможно, и сама тетя Катюша, женщина молодая и одинокая, и к тому же и безработная учительница, нуждалась в помощи своей племянницы? Может быть, Наташа тоже хоть в чем-то помогала ей? Например, хотя бы отчасти утолять ее жажду материнства?

Фирочка, попросившая Катюшу посвятить ее поневоле свободное время Наташе и Илюше, могла спокойно работать. Ее дети были в хороших и любящих руках. Маленькая семья, без главы семьи, превратилась в группу соратников, которые любили, поддерживали и по возможности не огорчали друг друга.

Тетя Катюша осветила жизнь Наташи, но не смогла уберечь свою. При том, что она была человеком мужественным, здоровье ее было слабым, а сама она была ранимой. Она страдала от женского одиночества, потому что молодые солдаты, ее ровесники, в большинстве своем пали на фронтах войны. Однажды Наташа видела фотографию – на ней были двое, совсем юная тетя Катюша и серьезный смуглый темноглазый парень, они сидели, близко прижавшись головами, как влюбленные. Но кроме бремени одиночества, которое несли на своих плечах многие ее ровесницы, она страдала и от иного груза, которого они не знали – от обиды и боли антисемитизма, безработицы и нищеты. Блестящий специалист, она была вынуждена сидеть дома и молчать, потому что – кому она могла пожаловаться? Сталину?

Но она не позволяла себе жаловаться и старшим сестрам, ведь каждая из них везла свой тяжелый воз. Поэтому тетя Катюша, как человек, умеющий сострадать ближнему, не жаловалась никому. Она скрывала свое горе глубоко в себе, и оно разрушало ее здоровье, вело к быстро прогрессирующей гипертонии. Сказывалось и то, что она была младшим ребенком своих родителей, родилась в период голода в Петрограде и с самого детства была слабенькой. Предпоследний удар судьбы, который подкосил ее здоровье, было известие о смерти старшего брата.

Когда пришла телеграмма с Урала с извещением о смерти Соломона, тетя Катюша сама открыла дверь почтальону. Она прочитала телеграмму, и первая ее мысль была: «Скрыть это от Фирочки.» Она рассуждала так: прошло несколько дней с момента смерти брата до прибытия телеграммы в Ленинград, уже поздно ехать на похороны. Фирочка так измучена трагедией с Санечкой, что может свалиться и не встать. Поэтому младшая сестра боялась добавить к ее страданиям еще одно горькое горе – потерю брата. Она пошла на почту и послала телеграмму с соболезнованиями Розе, вдове Соломона, и Бусе, их дочери, от Фирочкиного и своего имени и вернулась домой. Вечером этого дня, когда Фирочка вернулась с работы, Катюша не рассказала ей ничего. Такое решение она приняла. Но ее организм принять его не смог. Ночью у нее поднялось очень высокое давление, и она тяжело заболела.

Несмотря на старания Катюши скрыть смерть Соломончика, Фирочка узнала об этом в ту же ночь. Когда Катюше стало плохо, и она потеряла сознание, Фирочка побежала на улицу, чтобы по телефону вызвать скорую помощь. Пришел врач, обследовал Катюшу и сказал Фирочке, что у ее сестры случился инсульт, и ее надо срочно госпитализировать. Но в семье боялись больниц из-за царившей там антисанитарии и вечного отсутствия лекарств. Поэтому Фирочка настояла на своем и оставила сестру дома. В течение всей той ночи она не отходила от Катюши и не сомкнула глаз. А когда она вышла на кухню, чтобы вскипятить воду для чая, то встретила там одного из жильцов тети Маруси, который любил подкрепиться посреди ночи, и рассказала ему о состоянии Катюши. Он ответил, что сочувствует ей в ее двойном горе. «Почему в двойном?» – спросила Фирочка со страхом. «Видимо, Катенька не выдержала горя, когда узнала о смерти старшего брата», – объяснил сосед. «Рука у нее тряслась, когда надо было поставить подпись в квитанции о получении телеграммы. Поставил я вместо нее, потому что ее саму всю колотило». Только тогда поняла Фирочка смысл слов соседа. У нее хватило сил не показать своих чувств перед посторонним, хотя и симпатичным человеком. Но и в комнате она не могла позволить себе «распускаться», потому что боялась повредить больной сестре. Она молча сидела около ее постели, сжав зубы, не проронив ни звука, все храня внутри себя, не делясь ни с кем. Скорбь, отчаяние, рыдания рвались у нее из груди, но она не смела дать им выхода. Ведь все вокруг были слабее ее и зависели от нее. А старший брат, их последняя надежда и защита на этой земле, ушел из жизни навсегда…

Так на родительской кровати появилась постоянная обитательница, тетя Катюша. Она лежала тихо. Никого ни о чем не просила. Только когда Наташа провозила по полу мимо кровати обувную коробку, которая служила ей коляской для раненой куклы, она лишь просила ее играть немного потише. Но Наташе было трудно играть потише, потому что картонная «коляска» терлась о дощатый пол и вызывала невыносимый шум.

* * *

Родительская кровать была большой и широкой. В далеком прошлом, когда папа был еще дома, по воскресеньям, Наташа любила вскарабкаться на эту высокую кровать и покувыркаться между папой и мамой. Они вскрикивали с деланным испугом и цитировали сказку о Маше и трех медведях: «Кто ложился в мою постель и смял ее? Кто эта девочка? А, это наша Наташенька!» А Наташа уже карабкалась наверх, хотя их кровать и была высоковата для нее. Но с их помощью она брала эту высоту и очень радовалась тому, что перед ними длинный выходной, который они проведут вместе. Родители разрешали ей полежать рядышком, играли с ней, шутили и смеялись. Илюша тоже присоединялся к всеобщей радости, и в приподнятом настроении вся семья – папа, мама, сын и дочь начинали проводить свой единственный в неделю выходной день.

Утром день казался Наташе бесконечным. Но ближе к вечеру она чувствовала, что он начинает быстро таять. Когда ее укладывали спать, она желала всем: «Спокойной ночи, мамочка», «Спокойной ночи, папочка», потом называла по имени всех присутствующих, потом отсутствующих родных. Наташа получала удовольствие от этой игры с именами, потому что эта игра немного оттягивала окончание великолепного дня. Она уже почти засыпала, но еще несколько раз отрывала голову от подушки и спрашивала: «Сегодня еще воскресенье?» Да, было еще воскресенье. Все были дома.

* * *

А сейчас, когда тетя Катюша так тяжело заболела, ее проживание с семьей сестры стало необходимостью. И Наташа уже не просила, чтобы ей разрешили забраться на родительскую кровать – она боялась потревожить больную. Однажды тетя Тамара, жена дяди Левы, которая в то время была домохозяйкой, сопровождала тетю Катюшу к врачу. Фирочка, как обычно, была на работе, а отпустить Катюшу одну было опасно. «Это ваша мама?» – спросил врач тетю Тамару. Они обе были молодыми женщинами и ровесницами. Так болезнь изменила Катеньку. И никакие лекарства ей не помогали. Трудно было поверить, что совсем недавно, когда она была еще здорова, она подходила к дому Фирочки своей легкой красивой походкой – сама маленькая, грациозная, как балерина и, несмотря на бедность одежды, всегда элегантная. И дворничиха, тоже Катя, говорила: «Посмотрите на нее, вышагивает, как принцесса!» А врач сказал, что она старая.

Болезнь тети Катюши внесла серьезные изменения в жизнь Наташи. Прекратились их совместные поездки в центр города и в театры. Зина тоже стала редко выходить из дома – страшно было оставить больную одну в комнате, особенно в отсутствии мамы. Когда состояние тети Катюши немного улучшалось, Зина с Наташей ходили гулять, как прежде, они шли на Большой проспект, доходили до Тучкова моста, а потом поворачивали обратно и так добирались до площади Льва Толстого. Такие прогулки теперь радовали Наташу. Они были лучше, чем ничего. И они были, несомненно, лучше ее дворовых приключений. Однако чаще, состояние тети было из рук вон плохим, и тогда взрослые предоставляли Наташе возможность делать все, что она захочет – около дома, разумеется. А вот это было пыткой.

В сущности, никаких особых изменений во дворе не происходило. Дети, как обычно, продолжали над ней издеваться, не принимали ее в свои обычные игры, дразнили ее, били, называли «жидовкой» и «дочкой арестанта». Наташа принимала это с каким-то горьким смирением. Не из-за страха перед ними, а потому что верила, что она хуже всех. Но когда она возвращалась домой, мама, если она была дома, улыбалась ей и спрашивала: «Ну, как, Наташенька, ты вела себя хорошо?» И Наташа всегда искренне отвечала: «Да, мамочка, я вела себя хорошо».

Но однажды Наташа не смирилась. Во время одного из обычных дворовых избиений, она, в ответ, вдруг ударила Валерку, своего основного обидчика, того самого, который гвоздем нацарапал слово «евреи» на одном из их окон. А потом, из какой-то внутренней потребности, она ударила его снова. Неожиданно для себя Наташа забыла о всякой вежливости и воспитанности. Валерка отступил. Отступили и другие обидчики и смотрели на нее без привычной враждебности. Но ее кулаки уже были готовы к драке, и она колотила всех подряд, не разбирая. Впервые в жизни Наташа вкусила сладость применения необузданной физической силы. Она и в самом деле была сильнее некоторых своих ровесников, да и ее «весовая категория» была внушительной. Боль и стыд толкали ее дальше в бой, не давали ей остановиться. Она дралась как дикий зверек, становилась одной из них, членом их дикой стаи. Самым постыдным открытием для Наташи было то, что ей понравилось бить своих обидчиков! Только когда Наташа еще немного подросла, она поняла, что не силой, а умом одолеет их. Уже учась школе, в первом классе, когда она стала, по словам одноклассниц, «ходячей энциклопедией», она так увлеклась учебой, что забыла о драках, и победах – ведь у нее появились хорошие умные подруги из культурных семей, а беды первых лет жизни начали забываться.

Но тогда, в возрасте шести лет, Наташа до одури дралась со своими обидчиками, ругалась на понятном им языке, и даже кусалась – пыталась отстоять честь и достоинство своей семьи. Когда она возвращалась с прогулки домой, Фирочка, как обычно, с улыбкой спрашивала ее: «Ну как, Наташенька, ты вела себя хорошо?» По одежде и лицу дочери легко было догадаться, чем именно она занималась на улице. Но Наташа улыбалась в ответ и безмятежно отвечала: «Да, мамочка, я вела себя хорошо». Они понимали друг дружку без слов. В сущности, обе они были хорошими девочками. Возможно, Фирочка немножко завидовала Наташе, ведь ее дочь нашла такой простой путь уладить свои отношения с обидчиками – путь, которому не было места в мире взрослых. Во всяком случае, в мире самой Фирочки не было принято разнуздывать инстинкты, она держала их в узде глубоко-глубоко внутри себя, потому что, согласно семейному воспитанию, самодисциплина была важнейшим принципом, который обжалованию не подлежал. И лишь один раз в своей жизни Наташа видела свою маму, полностью потерявшей контроль над собой. Но об этом пока рано рассказывать.

Время шло. Наташа росла. Ее начали преследовать ночные страхи. Ей стало трудно засыпать. У нее началась бессонница в ее короткой кроватке. Ноги уже полностью лежали на клавиатуре рояля. Она чутко прислушивалась к шуму машин, проезжающих мимо их окон. Она верила, что одна из этих машин привезет папу. Его арестовали глубокой ночью, и, по ее «подсчетам», должны были вернуть под покровом темноты. Ей казалось, что и мама, и тетя Катюша думали так же. Во всяком случае, однажды, в состоянии полудремы, она услышала голос тети Катюши: «Фирочка, Саню привезли!» Все бросились к окну. На улице, перед их низенькими окнами стояла легковая машина. В ней кто-то сидел. Темнота скрывала его лицо. Семья замерла. Через несколько минут из дома вышли четверо. Трое из них сели на заднее сиденье, а четвертый сел рядом с водителем. Свет фар резко осветил лица пассажиров. Папы среди них, конечно, не было. Прямо перед их глазами произошла еще одна трагедия, похожая на их собственную. Шел 1953 год, страшная зима для евреев Советского Союза – «дело врачей». Им надо было прожить еще несколько месяцев до смерти Сталина.

После той ночи, Наташа снова стала проситься в большую кровать, потому что ее изголовье было обращено к окну, и из нее было удобно наблюдать за происходящим на улице. Время от времени, когда на улице слышалось трение колес об асфальт, все трое: мама, Наташа и тетя Катюша поднимались в постели. Илюша приподнимался на своем диванчике. Только Зина продолжала мирно спать на своей раскладушке. Они осторожно отодвигали занавеску и наблюдали за происходящим на улице. Резкий свет фар падал на их лица, и они вновь исчезали в темноте. Словно в сюрреалистических фильмах. Машина проезжала мимо, и они молча ложились. Боялись разбудить Зину. Чего они ждали? Наташа ждала папу. А взрослые? Позже ей стало ясно, чего они опасались: нового ареста.

* * *

Понятно, что Наташе было строго-настрого запрещено рассказывать посторонним людям, не только на Гатчинской улице, а совсем незнакомым, где-нибудь на другой улице, в парке, или в бане, что ее папы нет дома. Однажды Наташа с мамой зашли в овощной магазин на Большом проспекте. Мама стояла в очереди в кассу, а Наташу поставила у окна, чтобы она была у нее на виду и никуда не убежала. Очередь была, как обычно, длинной, и Наташе стало скучно стоять у окна и таращиться на происходящее на улице. Рядом стоял молодой солдатик, вероятно, он тоже скучал и потому с любопытством расспрашивал ее о житье-бытье. Наташа обожала поговорить с мужчинами, тем более что ей редко выпадало подобное счастье. А солдатик был такой славный, что она рассказала ему и сколько ей лет, и что у нее есть старший брат, и что папа у нее уже почти три года в командировке. Вернулась сердитая мама с сеткой картошки и всю дорогу домой ругала ее за болтливость. Ведь, и в самом деле, опасно было распускать язык перед чужими людьми.

* * *

Почему Фирочка так опасалась чужих людей? Дело было в том, что коренных ленинградцев, т. е. коренных питерских рабочих – таких, как их соседка по квартире тетя Маруся, Мария Александровна, или представителей коренной питерской интеллигенции, таких, как Агния Алексеевна, в их окружении осталось совсем мало. Большинство жителей Ленинграда составляли люди, либо приехавшие в город с окраин страны, либо бежавшие из деревень после войны. Эти люди остро нуждались в жилье и работе. Строительство шло довольно быстрыми темпами, но не поспевало за быстро растущим населением. Рождаемость была на пике и среди молодежи, и среди женщин среднего возраста вне зависимости от того, были ли они замужем или нет.

Вдовы тоже хотели домашнего тепла, любви, несмотря на то, что рожденные ими дети считались незаконнорожденными, и в графе «отец» у них стоял прочерк. Эти несчастные дети подвергались унижениям и насмешкам общества, очень многие ровесники Наташи росли в семьях матерей-одиночек в ужасающей бедности. У их мам не было денег для уплаты за детский садик, а понятие продленный школьный день тогда вообще не существовало. Ради улучшения жилищных условий, ради получения приличной работы, люди могли донести на других людей, а семья «врага народа» с разговорчивой маленькой дочкой была весьма удобной мишенью для доноса.

В задней части дома, во «дворе колодце», в подвальном помещении жила молодая цыганка Дина. У нее было двое детей от разных отцов – сын, чуть постарше Наташи – Валерка, Валерий, и маленькая дочка Аллочка. Мать зарабатывала на пропитание детей проституцией. Оба ребенка были брошены на произвол судьбы практически постоянно. Пока мамаша подыскивала «клиентов», дети сидели дома взаперти. Частенько и без еды. Добросердечные соседки просовывали им что-нибудь съестное в форточку. Даже Наташа крала дома какую-нибудь еду и тем же способом передавала ее Валерке. Во дворе Валерка ненавидел ее, ругался плохими словами, пинал ее, унижал, как мог. Но Наташа не могла вынести, когда Валерка с Аллочкой сидели дома одни и плакали от голода. И он брал у нее еду, ел сам и кормил сестру. Сквозь грязное, мутное стекло Наташа видела, как он наливал сестренке холодный «чай» в битую чашку прямо из заварного чайника.

Когда Дина приводила мужчин, она выгоняла детей на улицу и в дождь, и в снег. Там Валерка снова давал волю своим чувствам по отношению к Наташе, а Аллочка показывала остренькие зубки и тоже неразборчиво вякала что-то агрессивное… Такая вот была «безобидная» семья. Но самой опасной, конечно, была сама Дина. Когда у нее не было «работы», она неоднократно угрожала Агнии Алексеевне донести на нее за общение с семьей «врага народа». Так что Фирочке было чего опасаться самой и от чего предостерегать свою старую подругу. А подобных доброжелателей в их доме было немало.

Валерка с Аллочкой не были исключениями. Очень многие дети в те времена были брошены на волю судьбы и болтались по улицам без надзора. Поэтому и большие и маленькие дети искали развлечений, иногда очень жестоких. Их родители работали на тяжелых работах. Они жили в постоянном страхе перед арестом, ведь каждый мог стать жертвой режима. Они и сами были несчастны. Из-за низкого социального и эмоционального уровня они обращали свою ненависть на еврейскую семью, потому что она была несчастна и унижена больше всех. У униженных людей всегда есть склонность ненавидеть тех, кто унижен еще больше, чем они сами, и они счастливы, что не принадлежат к меньшинству чужаков.

Семья Фирочки, в самом деле, выглядела чужой рядом со многими жильцами этого дома. Если случайный прохожий заглядывал в их низкие окна поздно вечером, то, что открывалось его взгляду? Темноволосая женщина с высоким белым лбом, сидела у стола и читала толстые книги. Рядом с ней сидел мальчик в очках, тоже темноволосый, он читал и что-то писал. Обычная интеллигентная семья. К сожалению, в сокращенном варианте, без главы семейства. Их окружала глубокая тьма. Но при всех обстоятельствах они продолжали читать книги, слушать музыку, писать письма.

* * *

Однажды утром Наташу разбудили громкие рыдания и душераздирающие вопли, которые неслись из коридора и кухни. Крики и плач доносились и с улицы. Зина что-то гладила на круглом столе и тихо и сдержанно плакала, чтобы не разбудить девочку. «Зина, что случилось?» Та попыталась ответить, но не смогла и разрыдалась в голос. Вместо ответа она включила радио, и из него полились звуки «Траурного марша» Шопена. Наташа знала эту музыку, они слушали ее в Филармонии вместе с тетей Катюшей. «Сталин умер», – с трудом выговорила Зина и снова разрыдалась. Музыка умолкает, и они, затаив дыхание, слушают голос известного диктора Юрия Левитана, который сообщает, что вчера, пятого марта 1953 года, после тяжелой и продолжительной болезни, умер великий вождь мирового пролетариата, Генералиссимус, товарищ Иосиф Виссарионович Сталин, в возрасте 73 лет.

Наташа спрыгнула с дивана Илюши и побежала искать кого-нибудь, кто мог бы объяснить ей смысл происходящего. Но мама, конечно же, была на работе. Была пятница, обычный рабочий день, как раз тот единственный день недели, когда тете Катюше разрешили подработать в ее бывшей школе, откуда раньше уволили. Ведь состояние ее здоровья в последнее время стало намного лучше! Значит, и она была недоступна. Ну, а Илюша, как обычно, ушел в школу. Поэтому Наташа осталась под полным присмотром Зины, которая продолжала рыдать и не могла разборчиво вымолвить ни одного слова. Наташа тоже решила потереть глаза и сморщить лицо, чтобы присоединиться к Зине, но у нее ничего не вышло. Неудачная попытка поплакать вместе привела ее в смущение. Как получилось, что Сталин умер, а она, такая хорошая девочка, которая всего несколько лет назад, стоя на стуле, с упоением читала стихи в его честь, не плачет и даже не испытывает настоящей грусти?

А ведь она уже большая. Ей шесть с половиной лет. Ближайшей осенью она пойдет в школу. Она хорошо знает, что и в какой ситуации положено делать. Она понимает, что в такой трагический момент всеобщего национального горя надо плакать горючими слезами. Даже без чьих-либо явных наставлений, благодаря одному лишь воспитанию, полученному дома и на улице, а в особенности благодаря идеологическим понятиям, которые по радио безостановочно внедрялись в голову каждого советского ребенка и взрослого, она хорошо подготовлена к школе жизни. И, тем не менее, в решающий миг слезы подвели ее – они не захотели течь из ее глаз. И пришлось ей притворяться перед Зиной, что она плачет вместе с ней.

Возможно, в последние годы она уловила что-то враждебное в молчании мамы и тети Катюши в те моменты, когда прославление Сталина по радио становилось слишком бесстыдным и бесконечным? Как бы то ни было, Сталин умер, а у Наташи нет слез.

Во время их обычной прогулки по Большому проспекту Наташа видит многочисленные траурные флаги – красные с черной каймой. Они висят на домах, на окнах квартир, на столбах. На столбах установлены громкоговорители, и из них непрерывно несутся звуки «Траурного марша» Шопена. Но вот музыка смолкает, и пешеходы бросаются к ближайшему столбу, чтобы прослушать сводку новостей. На столбе висит большой громкоговоритель, толпа застывает в молчании. Снова слышен голос диктора Юрия Левитана, после него с речью выступает товарищ Маленков, председатель Совета министров СССР. Наташа не помнит его слов, но ей запомнилось напряженное внимание, с которым окружающие ловили каждое его слово. Речь закончилась. Послышались рыдания, сморкания. Толпа разошлась. Наташа с Зиной продолжили свою прогулку.

Кинотеатр «Молния», как увеселительное заведение, закрыт по случаю общенародного траура. Закрыты и все киоски со сладостями, отмечает про себя Наташа. Она спохватывается, потому что застает себя на несоответствующих случаю мыслях и направляет их в нужное русло. Снова слышна музыка «Марша» Шопена, и настоящие мурашки пробегают по Наташиной спине при звуках прекрасной и печальной музыки.

В газетах, висящих на стенах домов, помещено много фотографий товарища Сталина. Наташа, по своему росту, хорошо видит лишь нижнюю фотографию. Сталин лежит в гробу и виден его профиль. Члены партии – Наташа, как и всякий советский ребенок, знает всех в лицо и по имени-отчеству – окружают его гроб со скорбными лицами. Люди, окружающие Зину и Наташу около газеты, с любовью смотрят на портрет, жадно читают текст, и плачут, плачут, не скрывая слез. Но даже сейчас, когда Наташа видит мертвого Сталина, она не испытывает настоящего горя. Она с любопытством смотрит на его профиль, на знаменитые усы. Они кажутся ей усталыми, и ей странно, что знаменитый вождь лежит. Вероятно, она все же не понимает истинный смысл смерти. Она привыкла видеть вождя на фотографиях в газетах, в энергичной позе, с гордым выражением лица, с трубкой в руке, улыбающимся или серьезным, и всегда создающим впечатление, что он вечен. А тут он лежит, как…

Она пытается подобрать подходящее слово из арсенала знакомых ей слов. За свою короткую в то время жизнь она успела повидать двоих усопших, ведь их присутствие с Зиной на уличных похоронах включало только частичное участие в процессиях. Они никогда не видели самих покойных, они всегда находились в закрытых гробах. Воочию она видела лишь их молодую соседку Надю, которая умерла от рака. Надя лежала на кровати и выглядела совсем не страшно, как будто спала. А второй покойник, которого видела Наташа, был пьяный. Его задавил троллейбус на Большом проспекте, когда он переходил через дорогу прямо около пивной там, где не было знака перехода. Эти мысли молниеносно проносятся в голове Наташи, и она уже не в первый раз за это утро одергивает себя за неуместные мысли. Сегодня народный траур. Как сказал диктор? «Мы скорбим по невозвратимой утрате. Перестало биться сердце нашего вождя и учителя». Наташа пытается пробудить в себе чувства сострадания и жалости, но больше всего ей жалко Зину – ну просто от всей души! Она выглядит такой несчастной. Ее доброе лицо распухло от беспрестанного плача, Наташа никогда не видела ее в таком состоянии.