Текст книги "Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912"

Для этого ей приходилось расширить круг частных учеников и соглашаться ездить даже в отдаленные районы города, но она была молода и энергична, и ее не смущала мысль потратить несколько часов ради того, чтобы купить для дочки Катюши самые лучшие яблоки Джонатан или апельсины. Ведь ее почасовых денег и зарплаты младшего научного сотрудника Михаила катастрофически не хватало. Но ни сама Наташа, ни Михаил уезжать действительно не собирались – чем труднее были обстоятельства, тем сильнее они сопротивлялись им. Трудности для них были лишь новым вызовом судьбы, с которым надо было сразиться. Каждый новый бой становился следующим шагом к зрелости.

Конечно, Наташу увлекало преподавание английского языка, но одного преподавания ей было недостаточно. Ведь она вытерпела все муки поступления в ленинградский университет не только ради знания английского языка – более всего на свете она любила литературу и именно ее мечтала сделать своей профессией. Но она давно уже поняла, что ей никогда не удастся осуществить мечту своей жизни – преподавать английскую литературу в ленинградском университете, по примеру ее любимого педагога, профессора Нины Яковлевны Дьяконовой (светлая ей память!), или на кафедре зарубежной литературы в институте имени Герцена.

Поэтому литература могла присутствовать в ее жизни только в виде научного труда. Однако путь в очную аспирантуру был для нее заказан по понятным причинам, а заочная аспирантура предназначалась только для иногородних молодых ученых. Оставался лишь путь соискателя – тернистый и тенистый путь человека, скрытого от глаз начальства примерно так же, как и путь преподавателя – почасовика. Соискатель самостоятельно работал над своим научным трудом, хотя официально и имел научного руководителя, который записывал себе во вторую половину дня лишь 12 часов нагрузки на одного соискателя, т. е. фактически ничего.

Поэтому одновременно с работой преподавателя-почасовика Наташа занималась научной работой в роли соискателя. Тема ее диссертации была «Творчество ирландского драматурга Джона Миллингтона Синга и «новая» европейская драма». Надо сказать, что Наташа начала свою работу над диссертацией в первый же год после окончания университета. За плечами у нее, кроме двух школьных олимпиадных работ, было несколько университетских курсовых работ, несколько работ в студенческом научном обществе и большая дипломная работа о творчестве Томаса Харди. Работа над диссертацией, как жанром, значительно отличалась от всего, над чем Наташа работала раньше, и она остро нуждалась в первоначальных инструкциях научного руководителя. Но где была она и где была ее научная руководительница, профессор, известный литературовед, автор многочисленных монографий, Анна Сергеевна Ромм?

Наташа часами сидела в темном коридоре педагогического института имени Герцена, а чаще – стояла, потому что там не было стульев. К тому же она боялась присесть, чтобы не пропустить момент выхода Анны Сергеевны, которую знала чисто визуально. Часа через четыре с кафедры выходила безмерно усталая научная руководительница, проходила мимо нее, не останавливаясь, и уходила домой. А Наташа не решалась ее остановить. Так заканчивалась «научная консультация».

Подобная ситуация продолжалась год или два, и все это время Наташа блуждала в потемках. Иногда в этих потемках словно вспыхивал яркий фонарь. Тогда она вдруг ясно понимала, в каком направлении движется ее исследование, а потом снова в отчаянии теряла нить. Лишь однажды, во время сдачи кандидатского экзамена по литературе, на котором Анна Сергеевна оказалась членом экзаменационной комиссии, Наташин ответ всерьез заинтересовал ее. С этого момента научная руководительница начала узнавать свою подопечную в коридоре, отвечать на ее приветствия, и, в конце концов, они нашли общий язык, и между ними началось истинное научное сотрудничество, о котором так мечтала Наташа.

В 1973 учебном году на кафедре иностранных языков, на которой добросовестно трудилась Наташа, неожиданно создалась благоприятная ситуация, которая в корне могла изменить ее почасовое состояние. Дело в том, что «шеф» был истинным поклонником новых методов в преподавании. Метод болгарского психолога Георгия Лозанова – метод полного уважения к человеческой личности, снятия психологического барьера в процессе общения, был перенесен на преподавание иностранных языков. Заведующий кафедрой мгновенно наладил творческую связь с московским центром суггестопедии – так назывался новый метод, и направил туда на курс повышения квалификации первую группу своих преподавателей английского, немецкого и французского языков. В эту первую группу преподавателей попала и близкая Наташина подруга, Галя.

Через полгода первые хозрасчетные группы слушателей суггестопедических групп начали работать на кафедре. Они пользовались неслыханным успехом и приносили невиданную прибыль. Это были первые хозрасчетные группы в ленинградских вузах. Все преподаватели, участвующие в Московском эксперименте, были зачислены в штат, и среди них Маринина и Наташина подруга, теперь уже бывшая лаборантка, Галочка. Казалось бы, начало осуществляться доброе предсказание Ирины Робертовны: «Ничего, девочки, о вас вспомнят!»

И в самом деле – вскоре вторая группа преподавателей была отправлена на курс повышения квалификации, на факультет психологии. Однако эту группу направили уже не в Москву, а в Ленинградский государственный университет, по специальной договоренности с ним. В эту группу попала и Наташа. Она превосходно справилась со всеми испытаниями и по психологии общения, и по психо– и социолингвистике, написала обстоятельную курсовую работу. В конце курса, в помещении Дома Ученых на Неве, она провела свою первую суггестопедическую группу, результаты обучения которой были оценены блестяще – казалось, что все идет к зачислению Наташи в штат.

Однако, словно в греческой трагедии, человек не властен над силами, которые плетут свою нить независимо от его дел. В далеком Израиле произошла еще одна война – война Судного Дня. Ни подробностей этой войны, ни ее влияния на кадровую политику институтского начальства Наташа, конечно, не знала. Напротив, она была так воодушевлена своей работой в роскошном зале Дома Ученых, что не замечала ни явных, ни тайных изменений по отношению к евреям. Ее слушатели буквально носили ее на руках и писали великолепные отзывы о ее работе. Поэтому, когда верный человек из высоких эшелонов власти института передал Наташиному мужу, что в ближайшие лет 15 надежды на получение ставки у нее нет, она пришла в полное отчаяние. Да и ей самой один из наиболее порядочных приближенных «шефа» сообщил, что на очередном заседании ученого совета ее кандидатуру «прокатили».

И осталась Наташа на своей кафедре в должности преподавателя-почасовика – никто, ничто и звать никак. Однако, владея новой квалификацией, она стала давать своему институту крупную по тем временам прибыль и создавать ему хорошую репутацию, не получая ничего взамен, кроме рубля в час. А среди слушателей ускоренных курсов попадались люди влиятельные – начальники производств, заведующие кафедрами, крупные руководители, которым необходимо было общаться с иностранцами-коллегами на их языке, хотя бы время от времени. Они готовы были платить любые деньги за то, чтобы попасть на ускоренные курсы иностранных языков, которые существовали лишь в одном институте в Ленинграде, и потому были особенно дефицитны.

Фирочка видела, как страдает дочь от своего униженного положения, и она решила хоть как-то поддержать ее. В конце каждого курса ускоренного обучения было принято организовывать выпускной концерт или даже разыгрывать целый спектакль по сценарию, который писали сами слушатели на изучаемом языке. Такой концерт давался вместо экзамена для проверки овладения слушателями их новых умений на деле. Ученики писали сценарий с помощью Наташи, проводили репетиции, а заведующий кафедрой приглашал на концерт гостей, важных для его репутации. Понятно, что все шефские «прислужницы» сидели тут же и преданно гудели, одобряя каждое его слово.

И вдруг на выпускном концерте одной из своих групп Наташа увидела собственную мать. Фирочке было к этому моменту года 62-63. Она пришла в Наташин институт аккуратно причесанная, одетая просто, но с большим вкусом. Уже лет с 50 она не обвивала косами голову, а скручивала свои темные густые волосы в большой пучок сзади и накидывала на него черную капроновую сеточку, как было модно в те годы. Несмотря на возраст, она выделялась среди собравшихся гостей и преподавателей. И все – и начальник Наташи, и его подчиненные, почувствовали это. Но они не были с ней знакомы и побаивались ее реакции, потому что не хотели перед ней осрамиться. Во время всего концерта Фирочка сидела пряменькая, спокойная, и сдержанно улыбалась. А они смотрели на нее с тревогой. Если бы они знали, что эта женщина – мама Наташи! И если бы они знали самое главное – что она не знает английского языка! Ведь в этом и была причина ее сдержанных улыбок – а вдруг она улыбнется невпопад! Как только представление закончилось, Фирочка встала и своей твердой прямой походкой вышла из зала, никому ничего не сказав и ни с кем не поделившись своим мнением.

В сущности, в этом и состоял ее план: величественная пожилая дама инкогнито посещает выпускной вечер ускоренной группы, сидит среди гостей с ободряющей улыбкой и исчезает, не обронив ни слова, сохранив до конца элемент загадочности. А «шеф» перепугался, в самом деле, и потому не знал, что сказать Наташе – как оценить ее работу. Поэтому он решил выждать время и похвалить концерт, который и в самом деле был очень удачным, и, по отзывам самих слушателей, и, по отзывам приглашенных гостей.

А возможность наказать Наташу представилась ему очень скоро. Выяснилось, что в группах Наташи и в других группах английского языка обучалось довольно много евреев, относительно общего числа слушателей. В другое время, возможно, на это никто не обратил бы внимания – главное, чтобы платили. Но не после войны Судного Дня 1973 года. После той войны гнев некоторых коллег обратился на саму Наташу (!), они даже перестали с ней здороваться. А в кулуарах кафедры она слышала, как одна из дам, руководившая ее стажировкой в университете, вполне квалифицированная дама, кандидат филологических наук, говорила другой громким шёпотом: «Они (евреи) такие агрессивные, даже страшно мимо проходить». Чтобы приструнить Наташу, ее пригласили на открытое партийное собрание, на котором обсуждался вопрос об исключении из Партии одного из бывших слушателей ее группы. Как будто за 24 дня ускоренного курса она обучила его не разговорному английскому языку, а сионизму.

Это было грязное и отталкивающее мероприятие, но Наташа должна была присутствовать на нем до конца, а члены партии были обязаны еще и высказывать свое отношение к предателю родины. «Предатель» переносил все испытания, стоя, и Наташа чувствовала его унижение, как будто переживала его сама. Все выступающие начинали свои выступления одинаково: «Лев Юделевич – предатель нашей советской родины. Из личной корысти он готов продать достижения нашей родины сионистскому агрессору, воюющему с нашими братьями-арабами. Нет места предателю!» Послышались крики: «Позор!» «Предатель!» «Исключить его из Партии!» «Грязный сионист!»

Слова «сионизм» и «сионист» были ругательствами. «Обвиняемый» побледнел, ему не хватало воздуха. Наташа не могла больше терпеть все это и выскользнула из зала. И снова не сумела повторить слова своего отца в новое время и про другого вождя: «Брежнев – диктатор». А ведь была уже не подростком – вполне взрослая молодая женщина 27 лет. Слабая, слабая Наташа…

Так прошли еще два года: Наташа продолжала успешно работать над своей диссертацией на кафедре зарубежной литературы в институте имени Герцена. За это время профессор Анна Сергеевна Ромм стала для нее настоящим старшим другом и наставником. Ее научные консультации превратились в долгие содержательные беседы. Теперь Наташа чувствовала себя приблизительно так же комфортно, как когда-то в школе, когда она писала свое олимпиадное сочинение под руководством Лии Евсеевны. Она работала самостоятельно, сама делала выводы, но ее исследование бережно направлялось умным и тактичным руководителем. Хотя объем ее нынешней работы был, конечно, несоизмерим со школьным сочинением. Но и она уже не была школьницей…

Одновременно она изо всех сил держалась за место почасовика на кафедре иностранных языков в другом институте. За эти годы произошли большие изменения в статусе Наташиных подруг на кафедре. Марина недолго довольствовалась положением почасовика с полной годовой нагрузкой, хотя и продержалась в нем несколько лет. Если конкретизировать это «завидное» положение, то оно составляло 790 часов в год, то есть 790 рублей в год. Если поделить эту сумму на количество учебных месяцев в году и вычесть налоги, то получалась сумма дохода меньше заработка уборщицы или дворника. Но – это положение не сулило штатной ставки, а отсутствие всяких социальных прав – больничного листа по уходу за детьми, больничного листа по собственной болезни, права на оплачиваемый отпуск и других – было унизительным. Марина от души сочувствовала Наташе, но иногда говорила ей в шутку: «У меня такое ощущение, как будто и у меня что-то не в порядке с «пятым пунктом».

Подобных им почасовиков на кафедре было несколько, и они составляли некую общность, раздираемую изнутри ревностью к судьбе друг друга: кого из них первым возьмут в штат? Однажды один из них, Геннадий Михайлович, вечный почасовик, скомпрометировавший себя пьянством и потому в расчет не берущийся, увидел Марину с бутербродом в руке.

Дело в том, что перерывы между окончанием одного занятия и началом другого были короткими, и частенько надо было перебегать из одного здания в другое, чтобы успеть к следующей «паре». К тому же у двери аудитории частенько стоял начальник учебного отдела Табаков с огромными часами и проверял пунктуальность молодых преподавателей. Поэтому в перерыве бедная Мариночка только и успела отстоять в буфетной очереди за бутербродом с любительской сосиской и заплатить за нее. Буфетчица разрезала сосиску вдоль пополам – на целую сосиску денег у Марины не было, и уложила ее на хлеб, и Мариночка примчалась на кафедру со своей добычей, чтобы успеть съесть ее до начала занятий. Вечно голодный и не совсем трезвый Геннадий Михайлович при виде Марины спросил: «Марина Анатольевна, это у вас «штатная» сосиска?»

Нет, это была «почасовая» сосиска. До «штатной» сосиски Мариночка так и не дотерпела. Видя бесперспективность своих ожиданий, подсиживание и склоки на кафедре, однажды она проявила стальной характер и сказала: «Да гори оно все ясным пламенем!» – и перешла в другой институт. Опыт работы на разных кафедрах иностранных языков ленинградских вузов убедил ее в том, что «повсюду жизнь одна и та же», и, в конце концов, она ушла из вузов. Впоследствии ее профессиональная жизнь сложилась очень удачно, и она сделала большой вклад в преподавание. Она начала обучать этнических немцев немецкому языку, и это приносило обеим сторонам огромное удовлетворение.

Удалось ей сделать и большой вклад в литературоведческую науку. Здесь хотелось бы упомянуть имя еще одного человека – профессора Антонину Васильевну Русакову – светлая ей память! Эта удивительная женщина стала научным руководителем Марининой диссертации. Однако, как выяснилось потом, она сыграла огромную роль и в жизни самой Наташи. Оказалось, что много лет назад именно к Антонине Васильевне, как специалисту по немецкой литературе, попало олимпиадное сочинение школьницы Наташи Каплан. Это сочинение произвело на нее такое глубокое впечатление, что она и настояла, чтобы неизвестная ей Наташа стала победителем победителей городской олимпиады. Не удивительно, что пройдя научную школу Антонины Васильевны, Марина стала серьезным литературоведом. Довелось ей преподавать и немецкую литературу, и опубликовать глубокие и умные книги по литературоведению. А их близкая душевная и духовная дружба с Наташей осталась на всю жизнь. Ей не помешали ни годы, ни отъезд Наташи в Израиль, спустя несколько десятилетий.

Гале повезло на этой кафедре намного больше. Сначала она попала в первую группу преподавателей французского языка, которых отправили в Москву обучаться суггестопедическому методу преподавания иностранных языков. После этого она прошла по конкурсу и получила ставку штатного преподавателя, и бывшие лаборантки от души праздновали это событие. Затем ее послали на стажировку в Алжир, так что профессиональная судьба Гали, казалось бы, была очень успешной. Однако, немногочисленные «француженки» на кафедре травили ее, и ей потребовалось много мужества, чтобы вытерпеть все унижения и остаться победителем. Уже в солидном возрасте она много лет заведовала кафедрой иностранных языков все в том же вузе, в котором три подруги: «француженка», «немка» и «англичанка» когда-то начинали свой путь в должности лаборантов. Дружба Гали с Наташей тоже оказалась намного крепче всех жизненных обстоятельств, и на всех этапах своего пути Наташа чувствовала Галину искреннюю любовь и поддержку. Марина, Галя и Наташа и сейчас дружат втроем и трогательно называют друг друга «девочками».

Что же касается судьбы Наташи, то она, и в самом деле, прошла через серьезные испытания на той кафедре. И речь здесь идет не о травле тараканов, или подношении кофе начальнику, а о злобной и незаслуженной критике, которой подвергали ее и шефские прислужницы, и сам «шеф», чтобы хоть как-то оправдаться, почему именно ее они не рекомендуют на штатную должность. Тем не менее, она многому научилась, и через пять лет подобной «многостаночной» работы могла с легкостью и дать показательный урок, и написать научную статью, и выступить на конференции, и многое другое. Однако она все еще сидела на почасовой оплате и вынуждена была разъезжать по городу, давая частные уроки.

До сих пор Наташа с Мишей, теперь уже со смехом, вспоминают свой летний «отдых» в Зеленогорске. После первых двух попыток отдать их маленькую дочку Катюшу в ясли, девочка болела ангиной. Ангина дала осложнение на почки, и врачи поставили суровый для двухлетнего ребенка диагноз – пиелонефрит. До четырех лет ее нельзя было отдавать в детский сад, ни тем более отправлять с детским садом загород летом, потому что ее «посадили» на бессолевую диету. Поэтому было необходимо вывезти ее на свежий воздух, на Финский залив и по возможности закалить за лето. Денег, несмотря на все усилия молодых родителей, катастрофически не хватало. После долгих поисков, им удалось снять у хозяйки дешевый сарайчик, но стенки там были тонкими, и ночами бывало прохладно. Тогда Наташа сложила вдвое старое ватное одеяло, продела сверху резинку и сделала горловину. То же самое она проделала с простыней и выстелила ею внутреннюю сторону одеяла. Получился отличный импровизированный спальный мешок.

В первые дни перед сном Наташа с Мишей вдвоем размещали в мешке свою 4-х летнюю дочь, помогали ей улечься и расправить ножки. Дня через два сообразительная Катюша, надев фланелевую пижамку, научилась забираться в мешок самостоятельно и даже затягивать горловину. Родители смотрели на свое гениальное сокровище и умирали от хохота. Надо сказать, что в то лето девочка ни разу не простудилась, а их цель – закалить ее, была достигнута. Весь световой день они проводили у залива. Там они купались, загорали, ели, читали, там же, на надувном матрасе, укладывали дочку спать днем. Там, на заливе, их неоднократно находили приехавшие навестить детей и внучку родители Наташи и Миши. Только на ночь семейство возвращалось в свой сарайчик. Но были ли это человеческие условия? О такой ли жизни мечтали Наташа с Мишей?

И однажды терпение Наташи кончилось, и она решилась на отважный и безнадежный поступок – ей пришло в голову обойти весь «большой треугольник» своего института и познакомить его с собой. «Малый треугольник» – самого «шефа», профсоюзного организатора кафедры (профорга) и парторга она уже до смерти замучила. В конце каждого семестра она беседовала с ними официально – на кафедре, и лично – в кафетерии, иногда и в коридоре, все равно терять было нечего, а сдвинуть дело с мертвой точки надежда все-таки не пропадала. И все же было понятно, что все эти разговоры – не более чем чесание языком: «наковальня» никогда не порекомендует ее «молоту».

Поэтому Наташа решила порекомендовать себя ему сама. В один день она обошла приемные парторга, профорга и ректора огромного института. Надо сказать, что она тщательно подготовилась к этому дерзкому мероприятию. За несколько лет до этого, когда утверждали тему ее диссертации на кафедре зарубежной литературы Педагогического института, от нее потребовали характеристику с места работы. «Малый треугольник» кафедры иностранных языков, не ведая греха, выдал ей отличную характеристику со всеми подписями и печатью и забыл об этом факте. Но Наташа не забыла. Зная, что хорошая характеристика в ее положении вещь дефицитная, она сделала бледную, но читаемую копию той характеристики, а это было в те годы нелегко, и сохранила ее.

Характеристика, и в самом деле, была великолепна, в ней отмечалось, что Наташа замечательный преподаватель, пользующийся любовью и уважением студентов и коллег, что она активно занимается научно-исследовательской работой, а «шеф», который сам был литературоведом, специально отметил ее литературоведческую одаренность. Эту-то характеристику Наташа и подала во всех перечисленных инстанциях со словами, что новых характеристик ей не давали по неясным причинам, а в штат брали других людей, которые пришли на кафедру после нее.

Реакцией высокого начальства было полное молчание. Было ясно лишь, что происходит нечто неслыханное. Начальник брал старенькую, бледненькую характеристику в руки, словно гадюку, и не открывал рта. Говорила Наташа. Она рассказывала ему свою печальную историю: она поступила на кафедру иностранных языков вверенного ему института молодым специалистом, выпускницей ленинградского государственного университета, преданно трудится на кафедре уже пять лет. А вот и характеристика «малого треугольника» кафедры, который ценит ее труд, но почему-то не берет в штат.

В конце ее монолога начальник обещал разобраться в ее деле. Получив подобное обещание, Наташа выходила из его кабинета и шла в следующую инстанцию. Настроение у нее было хорошее. Ей было очень страшно от того, чем она занимается, но дышалось ей легче. Так бывало не раз в ее жизни: она боялась, тревожилась, размышляла и все же совершала поступок. В конце концов, то, что она делала сейчас, не было опасно для жизни, как тогда, со стихами в защиту Бродского, когда она бродила по городу и не знала, на что решиться. Ведь тот эпизод был для нее мерилом жизненных опасностей.

На следующий день уже никто не поздоровался с ней на кафедре, не только антисемиты. Сам «шеф» сидел в своем кабинете, не высовывая носа, и боялся реакции с двух сторон: и ректорской, и кафедральной. Его свита сидела в преподавательской и проклинала Наташу, на чем свет стоит, в третьем лице: «Она вонзила Виталию нож в спину!», «Какое нахальство!», «Это очень тяжелый удар для кафедры, надо срочно уволить ее», «А еще прикидывалась тихоней». Неожиданно кто-то сказал: «А ты поосторожнее, может быть, у нее есть «лапа» наверху. Вдруг Гутман очень опасна?» И только Надежда Филипповна засмеялась в ответ на это: «Да бросьте вы болтать! Какая от нее опасность? Просто смелая девка! Я уже дожила до седых волос, и то ни разу не посмела приблизиться к приемной ректора. А она разговаривала с самим ректором! Какая молодец! Только бы, наконец, приняли ее на работу!»

Не приняли. «Малый треугольник» молчал и не реагировал на поступок Наташи ни положительно, ни отрицательно. Честно говоря, его положение было деликатным, потому что бывали случаи, когда районные отделы партии помогали некоторым евреям-специалистам в устройстве на работу. Поэтому начальство Наташи боялось избавиться от нее немедленно и, таким образом, совершить фатальную ошибку против человека, у которого, возможно, есть не просто «лапа» – в таком случае это называлось бы уже «мохнатая лапа», и поплатиться за это своим, насиженным местом.

Кроме того, они рассуждали так, что, возможно, Наташа, как женщина молодая и красивая, приглянулась кому-нибудь из стареющих представителей высших эшелонов власти, и он решил помочь своей протеже. В таких случаях и «малый треугольник», и «большой треугольник» относились снисходительно к прихоти одного из «наших» и пропускали в штат даже таких неугодных кандидатов, как Наташа Гутман. Но у Наташи не было никакого прикрытия в высоких инстанциях. Она брезговала подобными средствами достижения цели. С идеализмом молодого человека она продолжала верить, что только образование и эрудиция могут ей помочь. Очевидно, ни собственный опыт поступления в университет, ни опыт ее подруг, ни жизненный опыт ее родителей ничему не научили ее. Да и пять лет работы в должности лаборанта и почасовика не сильно поколебали ее идеализм…

Через несколько месяцев, видя, что никаких шагов «сверху» не последовало – ни со стороны институтского начальства, ни со стороны районного начальства, Наташу уволили из института без дальнейших объяснений. У заведующего кафедрой даже не хватило мужества сказать ей об этом. В сущности, это и не было официальным увольнением – ее договор о почасовой работе закончился, как обычно, в конце июня, а в сентябре новых часов для нее «не нашлось».

Так Наташа осталась без работы и без особых надежд. Снова началось «обивание порогов» кафедр разных институтов. При этом надо было торопиться – учебный год уже начался. Только случайное везение могло помочь ей – беременность какой-нибудь преподавательницы, неожиданно обнаружившаяся после летнего отпуска, и ее уход в декретный отпуск, или чей-то неожиданный уход в аспирантуру или на курс повышения квалификации. С трудом она нашла аналогичную прежней почасовую работу на кафедре иностранных языков в другом институте. И снова новый коллектив, новые правила, новая очередь на получение штатной работы. Теперь все это пугало ее – в ней уже не было прежнего оптимизма, потому что она предвидела, что ее путь и здесь не будет усеян розами и лилиями. А антисемитизм будет тем же, а может быть и еще покрепче.

Второй начальник оказался высоким мужчиной с представительной внешностью генерала в отставке. При первой встрече он отнесся к Наташе доброжелательно, правда, уже не называл ее «дитя мое», и не относился к ней как к ребенку, из которого можно вылепить подчиненную «чего изволите». Она уже была специалистом, и он почувствовал это сразу. Выразив свое одобрение профессиональным уровнем Наташи, заведующий кафедрой передал ее на «испытание» заведующей английской секцией. Наташа вышла из кабинета начальника и хотела войти в преподавательскую, к заведующей. Но та как раз принимала экзамен у студента-заочника, она остановила Наташу жестом в коридоре, но Наташа успела увидеть, с каким явным наслаждением, брызгая слюной, она заваливала его. Студент, проваливший экзамен, выскочил в коридор, как ошпаренный, и выпалил: «Вам что, к этой женщине в цепях со змеиной улыбкой? Не ходите к ней – сожрет!» Под «цепями» он подразумевал цепочку для очков.

Очевидно, он принял Наташу за студентку, потому что в этом институте учились студенты разных возрастных групп. Но сама она за пять лет работы внутренне не сильно повзрослела и оробела перед новой «змеей». И все же Наташа вошла в преподавательскую комнату, вдохновленная первым удачным этапом интервью с заведующим кафедрой, потому что работа была ей очень нужна. Начальница при виде новой почасовички заметно напряглась. В сущности, для внешней характеристики начальницы Наташе остается лишь добавить, что это была высокая дама лет за пятьдесят с крупными чертами лица и со следами несомненной былой красоты, которую она ярко выделяла всеми возможными косметическими средствами. Как выяснилось потом, в лучших подругах у нее ходили парторг и профорг, и вся троица с первого дня ополчилась на почасовичку Наташу.

Еще Наташа заметила, что и новый «шеф» почему-то боится своего «малого треугольника». Может быть, он тоже скрытый еврей? Но, по рассказам коллег, у их заведующего кафедрой все было благополучно с «пятым пунктом». Разгадать истинную причину его страха Наташе удалось лишь много лет спустя.