Текст книги "Его Искушение"

Глава 27

Иван Кровавый

Накрываю обнаженное тело девушки своим пиджаком. Застываю на миг, рассматриваю. Хрупкая, невесомая, лежит на черной коже и золотые пряди рассыпаны, свисают до пола. Невольно взгляд цепляется за эти волосы, и рука сама убирает шелк с лица, открывая тонкие черты красавицы.

Тянет меня к ней, хочется прикасаться, ласкать и я веду подушечкой указательного пальца по бархатной щеке, влажной от слез.

Необыкновенная красота, настолько притягательная, что хочется рассматривать, изучать. Впервые секс вызывает экстаз и в паху ноет только от одного взгляда на белоснежную атласную кожу куколки.

Я ее хочу. Опять. Ее близость, ее робость и темперамент, доверчивость и вместе с тем постоянный бунт не приносят насыщения.

Ее длинные, слипшиеся от слез ресницы вздрагивают.

– Лучше бы я тогда с крыши твоего отеля упала…

И столько безнадежности в голосе, что пальцы сжимаются в кулаки. Отстраняюсь.  С Авророй все не так, как должно быть.

Секс был необузданным, быстрым, в этой комнате, на этом диване, я должен был окончательно указать девчонке ее место, дать понять кто она для меня. Всего лишь игрушка.

Но что-то все же пошло не так и переросло в нечто большее. Тянет меня к ней, стоит только взглянуть, как у меня срывает тормоза.

– Что же мне с тобой делать, маленькая?

У этого вопроса пока нет ответа. Шевелится куколка, собирается в комок, подтягивая длинные ноги, а я рассматриваю тонкую руку с просвечивающими венами, выглядывающую из-под материи моего пиджака. Порываюсь ее укутать, чтобы не мерзла, согреть, заставить кожу запылать от моих безудержных ласк.

Чертовы импульсы гонят возбуждение по венам, даже после разрядки я остался голодным.

Нужно уходить. Дела не терпят отлагательств, а я стою и смотрю на куклу, рассматриваю покатое плечо, скольжу взглядом по пухлым губам, сейчас алым, искусанным мной, и понимаю, что с ней привычная матрица поведения ломается.

Как вошел в дом, первое, что слетело с губ:

– Где она?

– Ваша гостья?! – растерянный лепет Василисы и мой взгляд, заставляющий кровь отхлынуть от лица женщины.

– Хозяин, я не знаю… Должна быть в комнате, вы не давали никаких указаний…

Далее не слушаю. Прокладываю путь вверх по лестницам, захожу и не нахожу. Внутри удар и огненный столб непонятного чувства. Нужда. Иду по коридорам, словно улавливаю запах девчонки, тонкий аромат спелой сочной брусники, спустя минуты нахожу любопытную куколку в кабинете, где обычно провожу сходки.

– Где же рыцари круглого стола короля Артура?

Пигалица еще и ерничает, злит неимоверно тем, что спокойно разгуливает под носом у моих пацанов в своем коротеньком облегающем платье, настолько светлом, что сквозь него просвечивают контуры ее трусиков на округлом аппетитном заде.

– На заданиях.

Да и им повезло, что ни одного здесь нет, иначе пришлось бы огребать из-за вывертов девчонки.

– А я смотрю, ты наглая.

Сужает в негодовании глаза и вытягивается вся, готовая воевать.

– Не нравится мое присутствие? Так отправь меня домой. Закончим с этим фарсом, я тебя стеснять не буду! Ну или накидай свод правил, куда мне нельзя соваться, или закрой в комнате на ключ.

Язык слишком длинный, но как это ни странно, не тянет подрезать. Горячая куколка, щечки наливаются румянцем и мне нравится ее реакции.

– Есть еще вариант с подвалом.

Бледнеет, отшатывается, но затем бросает очередную колкость.

Хватаю ее. Завела меня. То, что должно было стать наказанием, превратилось в обоюдное удовольствие и кайф, пробивающий импульсами. Дикая кошка, царапалась и билась в судорогах удовольствия

Даже не знаю, с чем сравнить. Нонсенс. Ее братию частенько на вечеринки мне поставляли. Когда еще совсем молодым был, когда только до бабла дорвался и от власти крышу снесло конкретно.

Гулял так, что стены ходуном ходили, лица смазывались. Но всегда. Всегда. Мать его. Бабы с радостью на меня запрыгивали, а куколка сама с собой борется.

Аврора.

Черт, ее имя становится фетишем. Мне приятно катать его на языке.

Кукла непокорна. Может, этим и цепляет. Привык, что со взгляда мужики пасуют, а тут девчонка. Свое талдычит. Сопротивляется. Задирает.

И все инстинкты кричат, чтобы наказал, чтобы неповадно было, а внутри что-то не дает до конца ее сломать.

Чертова модель. Неправильная кукла, которая почему-то въелась в мозг.

Наклоняюсь. Ее запах. Изгибы молодого девичьего тела с приятными округлостями. Женственная. Она все же отличается от привычных моделей. Не палка, худенькая, как тростинка, но грудь есть.

Ее имя как нельзя лучше ей подходит. Утренняя роса, молодость, чистота…

Для того, кто частенько спускается в ад и умеет плавать в гниющем болоте – она брусничная свежесть.

Влечение. Искушение. Сложно удержаться.

И я понимаю, почему Серебряков рискнул не услышать мое предостережение. Получил приглашение на стрелку и выхаркал собственные кишки. Живой он потому, что по понятиям кукла ничья и Сашка был в своем праве.

Девка заставила пойти против брата по оружию. Небывалое явление и за это ее нужно наказать. Но больше всего ее хочется попробовать. А попробовав раз, накрывает так, что ты всекаешь, что не насытился.  Только еще больше проголодался.

Стук в дверь напрягает так, что жилы вздуваются, и причина такой реакции тихо посапывает на черной коже, блестит червонным золотом волос.

– Хозяин, на полигон Монгол зовет.

Приглушенный голос из-за двери.

– Убрался!

Рявкаю зло своему бойцу. Прелести моей игрушки не для глаз других мужиков.

Аврора дергается пугливо, чуть приоткрывает затуманенные сном глаза, а я отхожу, чтобы совсем не испугать, набираю Палача и слушаю скупые фразы.

Внутри вспыхивает дикая злоба на все, что происходит, и рука сама тянется содрать девчонку с дивана, куклу спасает только моя занятость и ее необъяснимая удача.

Выхожу из комнаты. Перетереть с Монголом нужно.

Глава 28

Аврора

Я просыпаюсь резко, словно выныриваю из черного тумана, который вдруг выпустил меня из своего плена.

Распахиваю глаза и холодею. Не нужны секунды, чтобы окончательно понять, что я не у себя в постели.

Это не та комната, в которую меня поселили. Цепляю взглядом люстру, огромную, блестящую, с продолговатыми, каплевидными подвесками. Смутно знакомую. Однажды я ее уже видела, правда урывками, туманно. Пока Иван вжимал меня в кровать, давая мне привыкнуть к тому, что произошло, мой взгляд метался по потолку и ловил блики дорогого хрусталя.

Все, что произошло, не жуткий сон, который должен развеяться с первыми лучами солнца.

Чужая спальня, его спальня, массивная кровать, на которой я лежу обнаженная. Вспоминаю, как именно хозяин этого особняка встретил меня и…

Не понимаю себя. Накрываюсь одеялом и чувствую его запах повсюду, принюхиваюсь к подушкам.

Помню нашу близость в кабинете, как внезапно опрокинул меня, как вошел в мое тело и, несмотря на резкость, меня накрыло удовольствием. Странно все это. Кац довольно груб, но его руки и он сам заставляют мое тело откликаться.

– Чертовщина просто! Иван спал со мной в одной кровати?!

Присматриваюсь. Подушка примята и хранит его запах. А я просто ложусь на нее, обнимаю руками крепко-крепко и накрываюсь с головой одеялом.

Этот терпкий аромат вереска вызывает воспоминания, образ дикого и необузданного красавца вспыхивает, и я кусаю подушку, ощущая пустоту внутри.

Апатия накатывает со всего маха, прикладывает со всей силы. Ничего не хочу. Лежу, не понимая, сплю или бодрствую.

– Кукла сломалась. Пришла в негодность. Когда найдут новую?

Сбрасываю с себя покрывало, нахожу взглядом небрежно валяющуюся сорочку, кажется, вчера Кац был в ней, накидываю на себя, запахиваю на манер халата, в котором я просто утопаю, и выбегаю из его обители. Не могу быть в этой комнате. Тяжко. Больно. В последнее время я сама на себя не похожа, нервы сильно расшатались.

Пробегаюсь босиком по пустынному коридору, загнанная в угол бабочка, лечу непонятно куда в лабиринте, из которого выхода нет.

Залетаю в свою комнату, захлопываю дверь и падаю на кровать, которая пахнет свежестью лаванды, кондиционером для белья, но главное, здесь нет его запаха.

Прикрываю тяжелые веки.

– Просто мне нужно чуточку времени, я свыкнусь, я обязательно найду выход…

Проваливаюсь в темноту сна, тяжелого, неспокойного, и опять выныриваю из него из-за стука в дверь, который я игнорирую.

– Мисс, завтрак подан.

Не отвечаю. Кто-то стучит еще раз и входит, слышу, как топчется на месте и спустя паузу опять мягкий голос:

– Может, вам принести в спальню?

И что им всем от меня нужно?!

Не отвечаю, не реагирую и не двигаюсь. Просто прикрываю глаза, хочу раствориться, исчезнуть, чтобы меня оставили в покое хоть ненадолго.

Да и от одной мысли о еде желудок сводит спазмом, рвотный позыв застревает в горле, и я просто отворачиваюсь.

Не могу я сейчас есть!

Торопливые шаги и дверь с тихим стуком прикрывают, опять меня вырубает. И снова слышу голос Василисы, тихонечко зовущий меня уже на обед.

Не отвечаю. Улавливаю тяжелый вздох.

Женщина уходит, но спустя несколько минут появляется вновь. Без стука входит и со звоном ставит поднос на кофейный столик напротив.

От вида разнообразных блюд сглатываю горькую слюну. На маленьких тарелках разложено практически ресторанное меню.

Запах запеченного мяса доходит до обоняния и заставляет поморщиться от воспоминаний, как Иван заставлял есть жирные кусочки со своих рук.

– Здесь хоть что-то должно прийтись вам по вкусу!

Смотрит на меня прищурившись, недовольство так и прет.

Молчу. Жду, что прислуга уберется наконец, но женщина приближается твердым шагом и останавливается у кровати.

Внимательно смотрит на меня, рассматривает, замечает мою необычную пижаму. Я так и не сняла его сорочку.  Парадокс, но телу приятно чувствовать шелковый холод материи с его плеча.

– Аврора, вам нужно поесть.

– Просто уходи.

 Мой голос слабый и надломленный.

– Хозяин вернется в особняк к вечеру, узнает, что вы морите себя голодом и будет зол.

Поднимаю глаза и сталкиваюсь взглядом с женщиной. По возрасту она, может, чуть младше моей мамочки и стоит подумать об этом, как слезы на глазах выступают.

Не нужно было мне уезжать в поисках лучшей судьбы. Все наперекосяк пошло именно тогда, когда я попала в большой город к Жабе. Из-за нее встала за прилавок и будь проклят тот день, когда повстречала Ридли!

– Выйдите из спальни.

Говорю со всем высокомерием, напуская на себя привычную маску топовой модели.

– Я не нуждаюсь в советах прислуги.

Щеки вспыхивают и на кругловатом лице проскальзывает отвращение, но женщина и не думает отойти.

– Я не прислуга. Остаться и помогать в доме – мой выбор в благодарность господину Кацу за все, что он сделал для меня и моей семьи.

На миг распахиваю глаза в неверии.

– Благодарность?!

– Не всегда все так, как кажется. Я видела, как вас притащили в дом в ту ночь. Запомнила. Да и как не приметить такую красавицу, связанную и даже избитую…

Морщусь от этих слов.

– Бессмысленный разговор. Уходите.

– Я к тому это говорю, что хозяин обладает достаточной силой, чтобы выносить приговор и карать виновных, но невинных он не трогает.

Говорит твердо, а в моих глазах слезы стоят.  Смеюсь, выходит рвано.

– Невинных он рвет на части.

Качает головой, словно не согласна, отвечает резко:

– Ты здесь на правах его гостьи. Единственная женщина, которую он привел в свой дом. Не было здесь никого. Это многое значит. Молоденькая еще, не понимаешь, к какому именно мужчине попала.

– Вы переходите границы и…

Не дает договорить, следующий вопрос заставляет мою челюсть встретиться с полом:

– Ты до него девственницей была?

– Не отвечай. Уже и так все ясно. Только по взгляду растерянному можно сделать определенные выводы.

Внутри истерика поднимается и, несмотря на личину высокомерной заносчивости, которую я надела, мне нужен человек, чтобы просто поговорить, чтобы поделиться наболевшим. Привычка нести все в себе угнетает.

Матери с отцом я подобного не скажу – это смерть для них, а друзей у меня, как показывает время, нет, не нажила. Одна всегда. В этом чертовом бизнесе масок нет ни одного человека, к которому можно прийти, когда ты сломлен, когда пал. Рядом многие, пока ты наверху, а оступишься и вылетишь из обоймы, то кого ни попроси о помощи – везде будет отказ.

Модельный бизнес не имеет себе равных по закулисной жестокости, как, впрочем, и любая ниша, где царит конкуренция.

– Поговори со мной, Аврора, иногда нужно высказаться, рассказать и проблема начнет исчезать.

Женщина не уходит, напротив, садится на мою постель и смотрит на меня странно, взгляд теплый и всем своим видом она показывает готовность выслушать, сдуваюсь, осанка исчезает, и я подтаскиваю ноги к груди, опираюсь подбородком о колени и принимаюсь смотреть перед собой, а на самом деле мой взгляд направлен глубоко внутрь.

Мое откровение выходит тихим, едва слышным шепотом:

– Я хочу на свободу. Хочу вернуться в свою жизнь, если бы могла отмотать пленку и никогда не встречать его прозрачный взгляд под звездным небом на крыше отеля…

Василиса молчит, не прерывает поток моих слов, которые звучат откровением даже для меня.

– С первого вздоха рядом с ним словно кислород закончился и ощущение такое, что меня загоняют в клетку, захлопывают дверцу, давят, ломаю крылья. Иван сжимает меня в своих руках, а я вишу на волоске. Однажды его хватка разожмется и меня расплющит. Я это знаю. Он дал понять, что я всего лишь игрушка, назвал подстилкой!

Последнее слово вызывает поток слез, которые я не выпускаю наружу, давлю внутри себя.

– Я не вынесу его. Всего, что он делает со мной. Он прогибает и берет. Секс с ним невероятен, но я не могу так…

Качает головой, отвечает как-то тепло и в голосе проскальзывают знакомые интонации, словно ей не наплевать.

– Тебе просто нужно свыкнуться. Прими Ивана.  Его темперамент, нрав.

– Не могу! – вылетает наружу рыданием, дамбу прорывает, и я начинаю рыдать, сотрясаюсь всем телом.

Пока мягкие руки обнимают меня за плечи и тянут на объемную грудь.

– Поплачь, девочка, поплачь. Слезы лечат, они уносят боль. Я когда-то не понимала. Ненавидела. А потом правду узнала. Иван семью мою спас от страшной участи. Жестокий он, но справедливый.

– Я просто не должна была с ним встречаться, не должна…

Гладит меня по волосам опять.

– У судьбы свои причуды. Будешь с ним воевать – сломает он тебя. Против Ивана никто не выстоит. Характер у него дай боже. Но тебе не нужно воевать с мужчиной, достаточно вспомнить, что ты женщина…

Поднимаю голову и смотрю в пухлое лицо, пытаюсь найти ответы, почему она сейчас проявляет ко мне такую человечность. Посторонний и незнакомый человек.

– Не смотри так. Дочь у меня твоего возраста… может, сейчас чуть старше… могла быть. Тоже непростая судьба. Я к тебе сейчас, как к ней.  Говорю то, что ей бы сказала, ведь молодость слепа, пока прозреет, много шишек насобираешь. Я знаю.

Отводит взгляд и там отблеск какой-то ускользающий, больной.

– Что с ней случилось, она жива?

Мрачнеет. Губу закусывает и в глазах тоска и боль.

– Не все может быть озвучено.

А затем роняет глухо, но я слышу все:

– Муж мой встрял сильно. Так, что не выплыть. Подставили его и отсчет пошел. Отсчет моей жизни и детей. Я сама пришла к Царю. В ногах валялась ослепленная и уничтоженная, загнанная в угол вдова. Не был он виновен. Дорогу не тем людям перешел случайно, по незнанию. Скромно мы жили, но честно всегда.

Обращает на меня взгляд и вдруг улыбается так, что у меня по спине озноб.

– Иван отомстил. Всех в крови утопил за все, что сделали с моей семьей. Тебе скажу следующее.  Кровавого можно ненавидеть до глубины души. Можно презирать. Но в один момент, когда приходит понимание его порядков, его стоит принять.

Машу головой, отрицаю не пойми что.

– Я не смогу. Я…

Прикладывает палец к моим губам, проводит нежными руками по щекам, стирает слезы.

– Если не сможешь, тебя ждет незавидная участь.

– Мне нужно время. Чтобы понять себя, суметь…

– У тебя нет его. Ты уже попала в дом босса русской братвы, к нему в постель. Иван Кровавый сделал для тебя исключение.

– Он зверь. Я не знаю, что чувствую к нему, он ломает даже намек на сопротивление, подчиняет.

– А ты не ломайся, – улыбается краем губ, – будь податлива, как ручеек, как море. Пока кувалдой ремесленники камню форму придают, волна скалу обтачивает лаская.

Встает резко. В лице меняется. Опять выражение отстраненного равнодушия, словно не она только что мне волосы пальцами гладила и успокаивала.

– У вас будут распоряжения?

Бросаю взгляд на увесистый поднос, тошнит меня от нервов и несогласия внутреннего.

– Да. Унеси. Я не голодна.

Качает головой, не соглашается, но исполняет приказ. Молча уносит поднос, а я отворачиваюсь к окну, смотрю, как пролетают облака, меняют форму и как день сменяет сумрак.

Больше никто в мою комнату не приходит и на ужин не зовет, а я все слова Василисы прокручиваю в голове.

Иван хищник, привыкший только ломать и вгрызаться, с ним все на нерве, на обрыве, смертельные танцы на осколках, что режут, вбиваются в кожу кровящих стоп.

От мыслей голова начинает болеть, и тошнота к горлу подкатывает, не та голодная, когда горькая слюна во рту скапливается и позыв вызывает, а другая, от которой все в животе узлом сворачивается и неприятно тянет.

Так обычно при месячных бывает, которые у меня нерегулярные.

Никто не расскажет про то, что за глянцем красивых журналов и улыбок до ушей скрывается. Некоторые модели себя так истязают, что месячные перестают приходить вовсе, про анорексию с булимией вообще молчу.

Я никогда подобной заразой не страдала, от природы худая, но жесткий контроль пищи мне еще Марго привила, а с месячными беда всегда.

Одна врач-гинеколог вообще огорошила, сказав, что потеря девственности и полноценная половая жизнь могут помочь с решением проблемы, так как гормональный фон и показания УЗИ у меня в норме.

Опять внизу живота стреляет больно, и я собираюсь в комочек, прикрываю глаза, переживая спазм.

Я все же засыпаю, как в ледяную мрачную прорубь ныряю, и просыпаюсь от грохота.

Подпрыгиваю и жмурюсь, когда в темной спальне включается свет.

Глава 29

Иван Кровавый

Полигон кипит. Бойцы работают, а я наблюдаю. Изучаю. Привык держать все на контроле.

Серебряков подогнал инфу. Ситуация напрягает. Новые люди в городе гнут свои порядки.

Сплевываю на песок арены, слежу за рукопашным. Бойцы схлестнулись не на жизнь, а на смерть. Наблюдаю за работой, откровенное гасилово.

В моем мире вечная борьба. Если хочешь удержать власть и влияние, нужно все время отражать удары шакалов. Как в бизнесе, так и в настоящих схватках, кровавых разборках.

– Живее работаем! Иначе по десятому кругу повторять заставлю!

Ухмыляюсь. Кореш мой старый зверствует как всегда. Но на то и Монгол у меня правит движухой. Лично смотрю за работой пацанов. Частенько и сам могу размяться.

Здесь не спаррингуют. Это по правилам можно рубиться на ринге пятнадцать раундов. На улице укладывают сразу. Обычно, чтобы достать противника, достаточно двух-трех контрольных выпадов.

Один боец валит второго на песок, падает свержу, заставляя поверженного харкать кровью. Жалости нет. Вырублена давно. Атрофирована.

– Левой отрабатывай, гаси сразу. Вы еще покувыркайтесь. А ты че развалился под ним?! Отбивайся, в глаза песком, если не можешь скинуть.

Монгол отдает приказы. Никаких правил. Побеждает тот, кто сильнее или хитрее.

В жизни так. Кто умеет вывернуться, тот и сверху, а тот, кто по правилам, его нагибают. С моими псами никто не справится. Муштра адовая.

Рассматриваю мужика с бритым виском и специфической татухой. Особый знак. Высшая лига. Нет равных носителю подобного клейма. И я до сих пор не понимаю, почему имея все шансы уйти, он остался, встал рядом, не свалил. Мы с ним кривой и проклятый путь бок о бок прошли.

– Бьешь, как девка. Сюда смотри.

Показывает удар на бойце. Вмазывает так, что мужик складывается и сжимает челюсти, чтобы не завыть. Между ног вдаривает. Там на недельку все заглохло.

Валит за два грязных удара. А кто сказал, что все должно быть по чесноку?! Тебя пером в бок на улицах из-за спины ударят и разговоры вести не будут.

Перевожу взгляд. Подмечаю слабого бойца, выдохся. Выжидаю, смотрю, как работает Палач. Иногда ощущение, что у Монгола глаза на затылке. Разворот в нужную сторону.

– Хмарь, ты какого тут творишь?!

Удар. Резко тащит солдата за волосы, болевым пригибает и вглядывается в красные глаза с потрескавшимися капиллярами.

Зверье подо мной ходит. Слабаков нет. Не каждый выдерживает.

– Унести гниду!

Двое бравых солдат подлетают и оттаскивают неудачника.

Мне нужно проверять, работают ли мои рекруты от смотрящего до шестерки. Здесь отлаженно все. Иначе механизм фурычить не будет.

– Разойтись!

Рявкает и злыми глазами сверкает.  Нюха не теряет. Ушлый. Все просекает. Подходит ко мне. Смотрит в глаза.

– Кровавый.

Киваю. Замкнут, не допускает никого в свои мысли, и прав. Сам такой же.

Когда-то жизнь была иной, пок в тюрьму не сел.

Лихие времена были, дикие. В законе – беззаконие. И людей косило, как на войне…

Судьба у нашего брата такая. Каждый путь свой проходит. И у нас с Монголом игра в русскую рулетку до сих пор.

– Что за кипиш?

– Терпимый. Брат. Пока.

– Порой меня твоя немногословность напрягает. Пошли пройдемся до вольеров.

Кивает и молча ступает рядом.

– Чего звал?

– Война будет, – отвечает спокойно и получает такой же ответ.

– Уже понял.

– Все выходы в порт ты контролируешь, Ваня. Все сделки через тебя и в город новая братва подтянулась. Для нас новая, а так у себя народ известный.

Киваю, вдыхаю холодный ночной воздух.

– Тот, кто контролирует дорогу, за тем и власть.

– Братва Смольного твою власть оспорить пытается. Резвые ребята там.

– А когда нам легко было, напомни, брат?

Бросаю косой взгляд на шагающего рядом мужика.

– Никто не рисковал такую предъяву кидать, Царь. И ни у кого рычагов и такой поддержки не было. Смола армию нагоняет, может, и объединяет войска.

Разминаю шею, иду к своим питомцам, надежно запертым в вольерах. Мои псы. Лично тренировал. Знают хозяина. Принимают только меня. Моя команда “фас”, сдобренная кодовым посылом, и они могут разорвать на ошметки того, на кого укажу.

– Ну так и мы не пальчиком деланы. Монгол.

Цокает языком.

– Потери будут капитальные, я тебе отвечаю. Народу положим с армию.

Пожимаю плечами. Каждый, кто приходит на тропку, знает, что путь короток в основном.  Привязанностей у меня нет. Непозволительная роскошь для того, у кого купола жгут кожу спины.

Никаких слабостей. Приближенных пара-тройка человек, и то это не помешает мне спустить курок, если они станут врагами.

– И так бывает.

Под ногами шуршит гравий, фонари освещают стриженый газон. Прищуриваюсь, останавливаюсь.

Ротвейлеры чуют хозяина, начинают лаять и биться о прутья. Со стороны может и выглядит кровожадно, дико, похоже на то, что псы желают разорвать, но на самом деле я знаю, что они проявляют радость.

Вот такая вот вывернутая наизнанку реакция. Открываю клетки. Выпускаю тех, кто предан безоговорочно.

Их старшие братья погибали, подставляя себя под пули и спасая мне жизнь. Всякое бывало. У меня псы как оружие. Верные.

– Ну, привет, Чернявый, – провожу пальцами между ушей псины. Прихватывает мои пальцы острыми, как скальпель, клыками, царапая и слюнявя.

Рядом прыгают его братья, ждут свою порцию ласки.

Тело напрягается, засекая угрозу, разворачиваюсь.

Ловлю бешеный взгляд истинного Палача и слышу голос, хриплый, низкий, насыщенный угрозой:

– Девка. Аврора. Ее убрать нужно.

– Не понял.

– Все ты понял, Иван.

– Монгол, я не терплю заходов со спины.

Улыбается, но глаза экранируют холодом.

– Так я по прямой. Убирай ее на хрен из дома. Пока не поздно.

Резко вскидываю глаза. Одно упоминание Авроры и что-то внутри щелкает предупредительным выстрелом.

– Я не пойму, Монгол, и давно тебя интересует, кого я пользую? Что происходит, мать твою?!

– Пока ничего. Но скоро завоняет сильно. Сместить хотят тебя с трона.

Ухмыляюсь.

– Тебе ли не знать, сколько попыток уже было, да и сколько еще будет. Не впервой.

Глаза сужает и смотрит исподлобья.

– Ты позволяешь шакалам поднять головы и скалиться. Из-за чего?

Чешу псину, короткая шерстка колет пальцы, а сам рассматриваю кореша. Короткостриженый широкоплечий мужик с бритым виском и опасной наколкой на виске. Не многие знают истинное значение татухи.

Раскосые глаза смотрят равнодушно, но с напором, прямые брови сошлись на переносице.

Монгол злится. Знаю, что прикрывает мне тыл. Единственный человек, которому можно рискнуть доверить спину. Он не ударит исподтишка. Напряжен.

– Всякий раз кто-то да скалится, а потом затихает. Вечные терки – по-другому бизнес наш не строится. Главное не сам процесс, а концовка. Будет прав тот, кто сорвет куш.

– По краю ходишь, Ваня. Кончай с ней.

Волчара волчару чует. Вижу в черных глазах осуждение.

– Ты берега не путай, да за буйки не заплывай, братик.

Говорю и голос у меня тихим становится. Угрозой напитывается.

Улыбается Монгол, зубья свои белые, что так контрастируют со смуглой кожей, демонстрирует.

– Красивая у тебя кукла, Кровавый, появилась. Но ты ведь знаешь, что, приближая девку, ты ее от одних псов защищаешь, а вот другие, враги твои, след чуют, прокусить захотят и если кукла только кукла – это одно, но если она ценна…

Замолкает. Взгляд тигриный из-под широких бровей пуляет в меня.

– Монгол, пока ты имеешь больше прав, чем другие, но и твой лимит не безграничен. Заканчивай базар, – мой рык псов скулить заставляет.

Есть тут два зверя похлеще, чем ротвейлеры.

– Не гневайся, брат, – пригибает голову, как перед броском.

Тут все на инстинктах. Боевое прошлое у нас с Монголом за нас говорит.

– Ты ведь коронован, Ваня. Купола на спине твоей не просто так красуются.

– Зарываешься.

Резкий злой смех и по мозгам рикошетом:

– Ты пожалел ее.

Рука на шерстке пса сжимается, и собака под рукой порыкивать начинает, напряжение улавливает.

– Из-за этой девки ты дал врагам почуять, что у Кровавого бывают послабления.

– Монгол! Остановись. Брат. Зарываешься.

– Слей ее!

Не замечаю, как псам сигнал даю:

– Завалить.

Лай бешеный. И ротвейлеры рвутся вперед. Исполнять. Пригибают головы, прыгают в желании прихватить мишень за горло.

Монгол отбивает атаку, отбрасывает одного пса, отшвыривает от себя второго. Но собак много, и каждая натренирована вгрызаться до кости, вырывать мясо.

Уворачивается Палач, но долго в рукопашном против стаи не продержится даже он. Мы это оба понимаем. Бросает на меня лютый взгляд и нож из-за голенища выхватывает.

– Стоять.

Даю команду псам. Ротвейлеры отскакивают, продолжают рычать и скалиться, уши пригибать, пока кореш мой единственный, тот, кто правду в глаза всегда говорить не боится, кровь сплевывает и с колен поднимается, вперив в меня бешенный взгляд.

– Я ценю твои прямоту, брат. Мы с тобой жизнь прошли. Но еще раз ты вякнешь про то, что и как я со своей девкой делать должен – базарить тебе будет уже нечем.

Выпрямляется.

– Вот это ты нам гемор обеспечил, Иван.

В дом иду. Смола копает. Сильно. Его группировка решила передавить наши входы в порт. Многим не нравится, что все выходы на контроле у моей бригады.

Кожей ощущаю, как ко мне подбираются со спины в желании завалить. Жизнь научила биться за свое и держать удар.

Не понимаю, как опять прихожу к кукле. Останавливаюсь.

Девчонка спит, свернулась на диване калачиком. Тоненькая. Волосы длинные волнистые рассыпались. Строптивая и невероятно притягательная.

Она вводит в искушение. Заставляет хотеть себя и бесит своим сопротивлением, норовом.

В ней есть характер, воля и мне нравится прощупывать ее, удивляет она.

Поворачивается во сне, личико заплаканное.  Я для нее зверь, прогибающий и лишающий свободы…

Отчасти так, но есть еще одна крохотная частичка картины, она незаметна, но важна…

Смотрю, как тонкие пальчики даже во сне обняли живот. То ли в желании защититься, то ли от холода.

Странное явление. Женщина в моем доме. Не на раз. Гостья, о которой предупреждены все. И если и близкий круг поразился решению, а кто, как Монгол, и воспротивился, то большинство не рискнет выказать даже удивление.

У меня война идет полным ходом, а меня беспокоит судьба подстилки.

Ерзает во сне, ноги длиннющие подбирает, мой пиджак скинула на пол. Мерзнет.

А я взгляда от нее оторвать не могу. В Авроре все красиво, редкая чистота и природная естественность.

Куколка смотрит на меня всегда настороженно. В зеленых глазах мелькает калейдоскоп чувств.

Я кое-что заметил в Монголе.

Давно почувствовал еще в моем кабинете, когда девка подарочком к ногам упала. Не придал значения, правда. А сейчас вспоминаю, как его глаза на кукле остановились, как смотрел на нее, явно контролируя дыхалку, но взгляд выдал.

Там ярость проснулась. Животная.

Приглядываюсь к золотоволосой девочке с природным даром выводить мужиков на чувства. В каждом миллиметре ее кожи искушение.

Можно подумать, что ведьма передо мной и чары у нее специфические, заставляющие хищников лбами сталкиваться.

Серебряков из-за нее против слова моего пошел. Монгол взбесился. Если Сашка на похоть прогнулся, то один из лучших убийц принял единственное решение – избавиться.

Прав Монгол. Во всем прав.

Сам бы так поступил на месте азиата. Слить девку и вопросов ноль.

Что же сейчас изменилось?!

Напрягает все и ответ всплывает неожиданно острый и правдивый.

Мне не по хрен, что с ней делать будут после меня.

Проняла меня эта девчонка. Заставила разглядеть в себе что-то больше, чем тело известной модели.

Проклятое адовое влечение.

Хочется прижать ее к себе, замучить сладко и в то же время чернота наполняет нутро, потому что у этой одержимости может быть один-единственный финал.

Я должен ее уничтожить. Слабость недопустима.

И мозг все понимает, а я от нее оторваться не могу, рассматриваю и сдерживаю желание опять дотронуться, заставить снова задыхаться и услышать слова ее ненависти…

Выть хочется от странности происходящего. С каждым мгновением, проведенным рядом, меня накрывает все больше. Что-то непонятное как вирус мутирует, прошивает и поражает все больше территории.

Подхожу и сажусь на корточки. Откидываю прядку со лба, и рука смыкается на тонкой шее, где под пальцами ровной ток ее крови и запах.

Ее аромат усиливается, я вдыхаю его, заполняю легкие брусничной отравой.

Немного сжимаю пальцы и в голове высвечивается блок, а кукла во сне открывает розовые губки, влажные, нежные, сладкие.

Девчонка манит. Природный дар или проклятие, сделавшие ее знаменитостью.

Я с ее братией много контачил, на раз обламывал закидоны дешевых королев красоты, но в Авроре этого нет, может, из-за такой необыкновенной чистоты ее нутра мне хочется извалять ее в еще большей грязи.