Текст книги "Предлунные"

Насчет пальто, рубашки или штанов можно не беспокоиться, новые я всегда найду, но если развалятся ботинки, которые дала мне Саримель, начнутся проблемы.

Я до сих пор не встретил никого, с кем можно было бы поладить».

Встав, он спрятал листки и грифель в карман. Существовало множество вещей, о которых он не написал, попросту не зная, как облечь в слова то, что видел.

Например, пугающую башню в одном из миров, черную и наполовину сгоревшую, с глазницами пустых окон и провалом на высоте десятого этажа, выглядевшим словно щербатая улыбка. Или висящие над городом – другим, хотя и тем же самым – металлические шары, напоминавшие странные круглые перезрелые стручки. При порывах ветра они со скрежетом раскачивались на канатах, а потом через проеденные ржавчиной дыры из них вываливались смердящие трупики голубей и гнилые фрукты.

И наконец, останки тел, которые он видел в одном из сгоревших зданий. Точно он сказать не мог, но у него создалось впечатление, будто у некоторых умерших здесь людей определенно имелось слишком много конечностей.

Обо всем этом он писать не стал, но своими записками все равно был доволен. Интересно, пригодятся ли они кому-нибудь? Наверняка да. Когда он наконец вернется домой, ученые начнут всерьез их изучать, а сам он прославится. Может, его даже покажут в программе Мартина Меркадера.

Естественно, сперва им придется ему заплатить. Записки получит тот, кто предложит самую большую ставку.

Насвистывая, он перепрыгнул через труп, на этот раз благоразумно не глядя на его лицо, и вошел в здание, но внезапно остановился сразу за порогом. Он настолько привык к виду пустого зала, что сперва не поверил собственным глазам.

В округлой нише стояла девушка, та самая, что недавно, в другом мире, дала ему жареных каштанов. Она явно похудела, одежда висела на ней как на кочерге, немытые волосы торчали во все стороны, а в глазах горел лихорадочный блеск. И тем не менее Даниэль без труда ее узнал.

– Что ты тут делаешь? – спросил он, не заботясь о том, что она его не понимает. Главное – теперь ему было с кем заговорить. – И как тебе удалось?..

Он показал на нишу и вдруг сообразил, что раз эти ниши существовали, то кто-то должен был ими пользоваться – не построили же их специально для Даниэля Панталекиса? Вполне логичный вывод – и тем не менее, черт побери, раньше ему это в голову не приходило, наверняка потому, что в «музее» он ни разу не встретил ни одного местного жителя. А если они умели путешествовать во времени – то почему не перебирались массово в меньше всего пострадавший мир?

Он отступил назад, все еще ошеломленно глядя на девушку, которая протянула к нему руки.

– Пожалуйста, – сказала она. – Помоги.

Эти два слова он знал и часто сам ими пользовался, когда за ним еще ухаживала Саримель. Он понятия не имел, что нужно девушке, но на всякий случай отступил еще на два шага.

– Помоги, – настойчиво повторила она.

До него начало кое-что доходить. Девушка могла остаться в своем мире, где все еще было не столь плохо, но вместо этого оказалась здесь, среди трупов и мрачной тишины. И у Панталекиса имелось этому лишь одно объяснение.

– О нет, – он продолжал пятиться, глядя на приближающуюся к нему девушку. – Я тебя не убью. Даже не думай. Я этого не люблю и не собираюсь себя принуждать. Хочешь – просто оставайся, наверняка здесь ты быстро умрешь. Но на меня не рассчитывай.

Она растерянно остановилась. Даниэль не знал – то ли потому, что догадалась о смысле его слов, то ли просто ее удивил его чужой язык.

– Хочешь – прыгни с крыши, или сделай петлю из ремня и повесься, – посоветовал он. – Это совсем нетрудно. Но меня в это не втягивай. Нехорошо так поступать. Потом меня мучили бы угрызения совести…

Он не смотрел на девушку. Ее скривившиеся в плаксивой гримасе губы и полные слез глаза вызывали у него злость. Почему она прицепилась именно к нему? Если уж ей хотелось просить о смерти, то можно было пойти к отцу, брату или любовнику. В конце концов, Даниэля она видела лишь однажды, а то, что они наткнулись друг на друга в этом мире, было чистой случайностью.

– У меня своих проблем хватает, понимаешь? – пробормотал он, ловко огибая девушку и входя в нишу, из которой та недавно вышла. – Я не могу заниматься еще и тобой.

Девушка решительно двинулась в его сторону. Даниэль поспешно закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти образ знакомого безопасного мира.

Никаких трупов у входа. Надежные крепкие стены домов без следов огня. Оплетающие их трубы, лишь слегка заржавевшие.

Быстро, быстрее.

Образы в памяти рвались и размывались. Естественно, он не успел.

Оказавшись рядом с ним, девушка схватила его за рубашку и вцепилась в нее, бормоча свое «Помоги, помоги».

Охваченный коротким и внезапным, словно электрическая вспышка, приступом ярости, Даниэль оттолкнул девушку, даже не думая о том, что делает. Руки сами прыгнули к ее плечам, пальцы сжались. Она была легкой и хрупкой, а он ее оттолкнул. Со всей силой.

Она отлетела назад, но не упала на пол, а остановилась на полпути, широко раскрыв удивленные глаза. Из ее груди торчали концы металлических когтей, а за ней, поддерживая тело, стоял на двух лапах выпрямившийся во весь рост зверь.

– Мать твою, – пробормотал Панталекис, поскольку ничего другого ему в голову не пришло. – Это еще что такое, твою мать?

Механический зверь – похоже, лев, – повернул голову, и вокруг посыпались крошки ржавчины. Глаза вспыхнули зеленым и тут же погасли.

Девушка открыла рот, и на ее подбородок стекла красная струйка. Заморгав, она попыталась что-то сказать, и кровь полилась сильнее.

Попятившись, Панталекис вжался в стену и зажмурился, пытаясь вызвать в памяти хоть какой-то образ. Ему хотелось перенестись во времени, сейчас, немедленно. Любой мир казался ему лучшим, нежели этот.

Он слышал, как девушка издает хриплые булькающие влажные звуки, как будто пытаясь говорить с набитым жидкой грязью ртом. Вот только это была не грязь, а кровь – все ее платье наверняка уже насквозь пропиталось красным.

Даниэль не открывал глаз. Ему не хотелось этого видеть.

12

Они встретились вечером, в том же месте, что и до этого – на поднебесной дороге, ведшей от развилки над площадью Палачей к Куполу. Отсюда было видно любого, кто к ним приближался, и, более того, они успели бы убежать, прежде чем тот смог их узнать. Каира считала подобную предосторожность излишней, но Финнен настаивал, и девушка подозревала, что игра в заговорщика попросту доставляет ему удовольствие.

Она потерла замерзшие щеки – на этой высоте всегда дул холодный пронизывающий ветер – а потом рассмеялась.

– Тебе не пришло в голову, что к нам мог подойти кто-нибудь одетый в сетку невидимости?

– Пришло. На снегу, – он показал на поблескивавший в свете лун слой замерзшего пуха, – были бы видны следы.

– А если бы кто-то невидимый прилетел на Крыльях?

– Сомневаюсь, что ему удалось бы к нам подлететь. Слишком сильный ветер.

– Ты все предусмотрел, да? – она сунула замерзшие руки в карманы пальто, уже больше не улыбаясь. Вид у нее был рассеянный, словно мысленно она пребывала где-то в другом месте, а ответ на заданный вопрос вовсе ее не интересовал.

И тем не менее, Финнен ответил:

– Стараюсь.

Она кивнула, сосредоточенно глядя куда-то в пространство и слегка покачиваясь на пятках, все так же сунув руки в карманы.

– Как твоя работа в Архиве? – спросил он.

– Так себе. Меня отправили на восьмой этаж, а мне нужно ниже, там, где работают над изобретениями, которые помогают людям. Устройства, необходимые для Пробуждения, меня нисколько не волнуют.

– Ты могла бы попросить, чтобы тебя перевели.

– Уже попросила, но на это нужно время. Если они вообще согласятся.

Каира откинула волосы со лба, и Финнен заметил тоску в ее взгляде. Его это удивило – до сих пор он считал, что на самом деле девушка хочет просто освободиться от деспотичного отца и начать жить самостоятельно. Ее желание помочь людям из прошлого он воспринимал как некий каприз, нечто, о чем она быстро забудет.

Похоже, он ошибался.

– К тому же, – добавила она, – я ничего не могу сделать. Я всего лишь младший сотрудник. Не смотри на меня так. Я с самого начала понимала, что более высокую должность мне не получить – я же не идиотка. А чтобы повлиять на то, что происходит в Архиве, мне нужно стать самое меньшее ассистенткой одного из кураторов. Они сортируют идеи изобретателей.

– Сортируют?

– Ага. Сперва изобретателям дают наркотики, благодаря которым у них появляется множество идей. Ничего конкретного, никаких детальных планов – просто наплыв видений. Из этой невнятицы нужно выловить ценные идеи. Потом наркотики заменяют на другие, изобретатели успокаиваются, а кураторы убеждают их сосредоточиться на одном выбранном проекте и заняться его доработкой. Для этого требуется соответствующий подход к людям, знание психологии и деликатность. Знаю, подобных черт у меня нет, но если воспользоваться остатком моих суримов и пройти геномодификацию… Понимаешь?

– Погоди. Даже если бы тебе удалось убедить изобретателей доработать нужный тебе проект, ты все равно не могла бы быть уверена, что Предлунные его одобрят.

– Наверняка не могла бы, но по крайней мере имелся бы хоть какой-то шанс. Сейчас кураторы сразу отвергают проекты изобретений, которые могли бы помочь людям из прошлого, поскольку считают, что для них нет смысла что-либо делать.

Каира задумчиво закусила губу. Когда-то – по крайней мере, как она слышала – было иначе; кураторов волновала судьба людей из прошлого, и иногда они позволяли, чтобы какой-то из проектов, который мог бы оказаться для тех полезным, был доработан и представлен Предлунным – системы раннего предупреждения о пожарах, повышающие иммунитет лекарства, способы консервирования еды. Вот только Предлунные все это отвергали, а неиспользованные планы оказывались на одиннадцатом этаже.

Каира рассматривала любые возможности. Можно было попытаться добиться должности ассистентки, а потом попробовать протолкнуть изобретение, которое помогло бы людям из прошлого. Однако вероятность, что кто-то даст ей такую должность, была крайне мала, а даже если бы каким-то чудом ей это удалось, судьбы изобретений в любом случае зависели главным образом от решения Предлунных, которые не слишком охотно одобряли подобные проекты. Так что на самом деле единственным шансом было оказаться на одиннадцатом этаже, среди отвергнутых изобретений, которые могли бы спасти всех этих несчастных или по крайней мере облегчить их судьбу.

– И что тогда? Геномодификация? – спросил Финнен.

Девушка покачала головой. Геномодификация по многим причинам все же казалась ей не слишком удачной идеей.

– Я боюсь, – пробормотала она. – Знаю, я трусиха, и ничего не могу с собой поделать. Я могу пройтись по перилам на высоте нескольких десятков этажей, но мне не хватает смелости, чтобы добавить себе пару новых способностей. Глупо, да? Учитывая, что я не обладаю ни особой красотой, ни талантами, мне наверняка даже не пришлось бы ничего отдавать взамен. Самое большее меня лишили бы умения пользоваться дараккой, что мне в общем-то и так не особо нужно.

– Вроде бы геномодификация – это не больно.

– Дело не в боли, – она резко тряхнула головой, но, похоже, не со злости. Финнен же определенно предпочел бы видеть ее злость, чем рассеянный и одновременно полный тоски взгляд.

– Тогда в чем?

– Обещай, что не станешь смеяться.

– Обещаю.

– Когда я пережила последний Скачок, то подумала, что, возможно, во мне все-таки что-то есть, некая неизвестная черта характера, некая способность, которая по той или иной причине нравится Предлунным, и благодаря ей я доживу до Пробуждения. А поскольку я понятия не имею, что это может быть, во время геномодификации кто-нибудь совершенно случайно мог бы меня его лишить. Особенно если это какая-то мелочь, которая покажется душеинженерам слишком пустячной, чтобы обращать на нее внимание.

– Вроде умения дотягиваться языком до кончика носа? – Финнен наглядно это продемонстрировал.

– Вроде того, – наконец улыбнулась она. – Хотя на твоем месте я бы не рассчитывала, что это тебя спасет.

– Ну, надеяться всегда можно, верно?

13

Финнен смотрел вслед уходящей Каире. Дольше всего он видел ее белые волосы, резко выделявшиеся во мраке. Потом и они скрылись в темноте.

Стоя на ветру, он размышлял над словами девушки.

Ему вдруг пришло в голову, что Брин Исса мог обмануть дочь.

Возможно, Каира вовсе не была детищем Хаоса – может, на самом деле ее создали за большие деньги душеинженеры Принципиума или Эквилибриума, специально наделив некими редкими талантами, которые проявляются лишь по достижении зрелости. В таком случае становилось понятным, почему Каира пережила Скачок. Оставалось, однако, менее понятным, зачем Исса обманывал дочь всю ее жизнь.

Такая вот вольная гипотеза. Финнен слегка жалел, что не успел ею поделиться; ему даже на мгновение захотелось крикнуть вслед девушке и остановить ее.

Потом у него возникла еще одно предположение – что Каира является детищем арт-преступников. Именно таков мог быть тот самый талант, которого она пока в себе не обнаружила. При мысли об этом Финнена обдало холодом, и его пробрала дрожь, одновременно от страха и злости на Брина Иссу, как будто у него не имелось никаких сомнений, что тот поступил со своей дочерью именно так.

Он стиснул кулаки, убеждая себя, что Каира чересчур мягкая по своей натуре. Да, и крайне упрямая тоже, но в ее упрямстве не было ни тени агрессии. Другое дело – он вспомнил, как та ходила по перилам – что у нее явно был низкий порог страха, что вполне могло подходить арт-преступнику.

Финнен шепотом выругался.

14

Панталекису снилась светловолосая девушка, умирающая в когтях механического льва.

Он проснулся в поту, весь дрожа. В переносной печке в форме яблока все еще горело слабое пламя, Встав, Даниэль раздул огонь и подбросил несколько щепок от порубленного тесаком шкафа. Дерево было твердое, будто ледяная глыба, но горело неплохо. Панталекис понятия не имел, куда подевались хозяева печки, тесака и шкафа, да это его особо и не волновало. Скорее всего их не было в живых.

Пламя выстрелило вверх, осветив потемневшие от пыли обои и большую кровать с грязной смятой постелью. Сняв одеяло, оказавшееся самым чистым, Панталекис завернулся в него и присел возле печки.

Он мысленно выругался, чувствуя, как его трясет от холода. Если он сейчас расхворается, то… а собственно, что?

«Сможешь распрощаться с жизнью», – подсказал внутренний голос.

Снаружи завывал ветер, грохоча в стекло. Проникшее сквозь щель ледяное дуновение коснулось обнаженной шеи Даниэля, который, вздрогнув, подумал, что стоило бы как следует заделать окно. Вот только зачем? Все равно скоро этот дом превратится в руины или сгорит, а ему придется искать новый.

Темными ночами, когда у Панталекиса имелось много времени для размышлений, его охватывало уныние. Лишь тогда он по-настоящему осознавал, в какой ситуации оказался.

Его окружал чужой мир, где все умирало и гнило, стремясь к изначальному распаду и хаосу. И в этом мире он был один.

Полностью один. Ключевое слово.

Одиночество.

Опершись лбом о колени, он мерно раскачивался, словно осиротевшее дитя. Ему доводилось иногда плакать от злости или боли, но с тех пор, как он вырос из детского возраста, Даниэль никогда не плакал от тоски. Но сегодня был к этому весьма близок.

Он попытался вспомнить лица Катерины и Ивена, но с ужасом понял, что ему это не удается. Это было столь давно, в другом мире, что их черты, слова и жесты стерлись из его памяти. Порвалась последняя нить, связывавшая его с предыдущей жизнью. Даниэль ощутил страх и вместе с ним отчаяние. Оба этих чувства проникли в его душу намного глубже, чем любые другие, которые он испытывал в последние годы. Панталекис глухо застонал.

Вместо Катерины перед его глазами стояло лицо девушки, давшей ему каштаны. Ему не внушал отвращения вид крови или трупов, но смотреть на смерть он не любил. В самом процессе расставания с жизнью было нечто, вызывавшее у него гнев, почти ненависть к умирающему – раздражающая неуверенность и страх, что его помощь может оказаться кому-то совершенно ненужной и даже вредной, или, напротив, что он не сможет помочь и тем самым еще больше повредит себе самому.

Он терпеть не мог этих коротких секунд, когда требовалось принять решение, и не мог вынести взгляда тех, кого оставлял за спиной – таких, как Ивен или светловолосая девушка с каштанами. А были и другие.

Панталекис всегда полагал, что больной или раненый должен быстро решить, собирается он выздоравливать или нет, и не морочить другим голову. Сам он, однако, считал себя человеком мягким по своей природе. Даже в монастырской школе, куда ходил в детстве, он никогда не участвовал в драках, хотя большая часть споров там обычно решалась с помощью кулаков. Он вовсе не боялся – возможная драка вызывала у него не больше страха, чем поездка на русских горках, которую он время от времени заставлял себя совершать, хотя не особо любил высоту. Ему просто казалось, что это глупо и бессмысленно.

За всю свою жизнь он убил лишь однажды. И помнил, что того человека звали Мигель, но не помнил его лица, впрочем, особого значения это не имело. Обычное дитя трущоб, мелкий, жадный и гнусный шантажист. Панталекис дождался его в переулке, куда не добирались бдительные взгляды камер, и воткнул ему нож между ребер.

Он помнил, как было страшно в ту ночь – настолько, что каждый шорох казался звуком шагов приближающегося патруля. Но при всем при этом он был полон решимости и нисколько не жалел о своем поступке.

Иногда Даниэль вспоминал мгновение убийства – тот момент, когда острие мягко вошло в тело, а потом уперлось в кость. Порой ему также снились странные, полные кошмаров сны, в которых его преследовали женщины со змеями вместо волос, а сам он убегал по темным закоулкам.

Когда ему особо нечем было заняться, он размышлял о том, свидетельствуют ли эти сны об угрызениях совести, или нет. Он предпочел бы, чтобы ответ был утвердительным. Если Бог все же существовал, лучше было на всякий случай заранее показать, что чувство вины Даниэлю не чуждо.

Что-то встревожило Панталекиса. Подняв голову, он прислушался. Одеяло свалилось с плеч, огонь в печи погас.

Ветер смолк. За окном царила полная, ничем не нарушаемая тишина.

Даниэль встал и подошел к окну. Город за ним выглядел будто нарисованный – никакого движения, никаких звуков, будто кто-то остановил время.

Панталекис ощутил вползающий в горло страх. Он попытался убедить себя, что в том нет ничего необычного – в конце концов, в городе всегда тихо, поскольку в нем живет самое большее несколько сотен больных и слабых людей.

Тихо, но все же не настолько.

Он затаил дыхание, поняв, что мир, с самого начала ему помогавший, теперь пытается его предостеречь. В воздухе висела опасность, будто тяжелый, наполненный водой баллон, готовый в любой момент взорваться.

Едва он успел это осознать, стекло разлетелось вдребезги, и Панталекис увидел в его осколках лицо молодого мужчины. Только в осколках, нигде больше. В комнате все так же было пусто.

Даниэль повернулся и, хромая, бросился бежать.

15

Финнен рисовал мягкими движениями кисти. Белый цвет, серый, много черного. И чуть-чуть красного. Он представлял себе эту картину еще до того, как поставил мольберт и взял в руку палитру – не столько видя, сколько ощущая ее суть, ее душу.

Он знал, что стихи у него получаются в лучшем случае неплохими – так же, как он прекрасно понимал, что вовсе не является мастером танца или игры на флейте. Но живопись – совсем другое дело. Некоторые его картины приближались к некоей едва уловимой истине, которую он замечал так, как замечают движение краем глаза. Одним из самых ранних его воспоминаний стала одна девочка, стоявшая в воротах Зимнего сада. Косые лучи солнца окутывали ее фигуру мягким красноватым сиянием.

Девочка казалась лишь наполовину реальной – отчасти будто сон, отчасти будто сказочное существо вроде тех, что он видел на иллюстрациях в книгах. Он помнил ту жгучую, превозмогающее все остальные желания потребность ее нарисовать, ухватить этот образ, остановив его во времени, а заодно проникнуть глубже, за пределы видимого, в самую суть чужой жизни.

Естественно, тогда он не рассуждал подобными категориями – осознание того, что он, собственно, ищет, пришло лишь со временем, хотя даже теперь он с трудом воплощал неясные ощущения в слова.

Набрав на кисть немного розовой краски, он коснулся ею очертаний щеки. Ему нравилось рисовать портреты, ибо каждое лицо означало новую историю, новую тайну.

Наконец, отойдя назад, он взглянул на почти завершенное творение, довольный собой. Впервые за долгое время ему удалось создать нечто хорошее.

Вытирая испачканные краской руки, он услышал на лестнице шаги – легкие и быстрые, явно принадлежавшие женщине. Она остановилась у двери – до ушей Финнена доносилось лишь ее беспокойное дыхание.

Он ждал. Незнакомка потянула за шнурок, и раздался звонок. Открыв, Финнен увидел перед собой Нуру. Девушка отступила на полшага. Щеки ее раскраснелись, словно она всю дорогу бежала, воротник пальто расстегнулся, на темных волосах лежали хлопья снега. Выглядела она очень даже симпатично.

– Привет, – неуверенно проговорила она. – Ты не против, если я войду? Мне нужно сказать тебе нечто очень важное.

16

В первое мгновение Финнен подумал – Нура хочет сказать ему, что Брину Иссе все известно про Каиру. То был самый простой и самый возможный вариант. Он перепугался не на шутку, лихорадочно размышляя, что ему в этой ситуации предпринять.

Нора бродила по его квартире, разглядывая картины, дотрагиваясь до рам и улыбаясь при виде царившего вокруг беспорядка.

– Знаешь, а я ведь никогда раньше не бывала в доме художника, – тихо рассмеялась она. – То есть у моего отца тоже когда-то был художественный талант, но давно, и я мало что с тех времен помню. Ну и в папиной мастерской всегда был порядок.

– Ты хотела сказать мне нечто важное, – Финнен решил, что речь все же не о Каире.

– Ну да. – Наконец остановившись, она откинула со лба непослушную прядь волос. Кокетливая улыбка на ее лице боролась с замешательством, какое испытывают люди, когда им приходится сообщать кому-то дурные новости. Улыбка победила. – В разговоре с моим отцом ты упоминал про какого-то человека, который прилетел к нам со звезд и остался жив, даже научился пользоваться временными лифтами.

Финнен кивнул.

– Он… – Нура замялась. – Он тебе знаком? Это твой друг?

– Нет, я видел его только один раз и совсем недолго.

– Это хорошо.

Она облегченно вздохнула, и на лице ее отразилось легкое, едва заметное разочарование. Финнен прекрасно ее понимал – чуточка трагедии добавила бы пикантности их встрече. Он уже знал, зачем на самом деле пришла Нура.

– Почему хорошо?

– Потому что мой отец хочет убить этого человека. Я подслушала под дверью, как он разговаривал со своими друзьями.

– Марути, Анкисом и Джанадрой?

– Да, и были еще Таркеш и Дарика.

Двоих последних Финнен не знал. Неважно. Он потер лоб.

– Что они точно говорили?

– Что тот человек опасен, и потому он должен умереть. Папа еще сказал, что на самом деле маловероятно, что кто-то его там встретит, но рисковать нельзя.

– Погоди, – Финнен продолжал тереть лоб с такой силой, будто хотел продрать в коже дыру. Проклятье. Все осложнялось. Жизнь была намного проще, пока он воспринимал Брина Иссу лишь как возможную угрозу для Каиры. – Кто мог бы встретить того человека?

– Не знаю, имени я не расслышала, кроме того, что оно было короткое.

Каира… не упоминал ли Исса Каиру? Мысль казалась безумной, но Финнен не мог от нее избавиться. К тому же этим бы объяснялось, почему от Нуры ускользнуло именно это слово. Девушка была убеждена, что ее сестры нет в живых, и, соответственно, отец говорить о ней не мог. Даже если она и услышала имя, то вполне могла решить, что неверно поняла.

При мысли о возможных последствиях чего-то подобного у Финнена закружилась голова.

– Марути говорил, что нужно нанять убийцу, такого, у которого есть сетка невидимости. Странно – ведь сетка вроде есть только в Архиве? И никто не может ею воспользоваться?

«Необязательно», – подумал Финнен. Каира начала работать в Архиве; он собрал для нее кое-какие сведения и знал, что есть несколько способов заполучить какое-нибудь изобретение.

– И что нам теперь делать? – спросила Нура.

– Нам? Ничего. Зачем мне что-то делать ради человека, которого я видел раз в жизни?

– Но… – девушка замолчала. Финнен решил, что замешательство ей к лицу.

– Кроме того, – терпеливо добавил он, – даже если бы я и хотел, то мало что могу. Я понятия не имею, где сейчас этот человек, так что мне никак его не предупредить. Остановить убийцу я тоже не могу – ибо как? Я даже не знаю, кто он.

Последнее было не совсем правдой. Сеток невидимости существовало не больше трех, и добраться до тех, кто мог бы ими воспользоваться, вряд ли было так уж сложно – во всяком случае, если бы Финнен прибег бы к своим связям с тех времен, когда бродяжничал с бандой сирот.

– То есть мне теперь что, уйти? – Нура заморгала, а Финнен, несмотря на охвативший его страх, едва не рассмеялся. – На улице снег и холодно, – пробормотала она, все еще взглядом прося его о помощи. Он молчал, не собираясь ей ничего облегчать. Так было намного забавнее. – Ладно, пойду.

Он позволил девушке дойти до двери, а потом остановил ее, схватив за плечо.

– Подожди.

– Хочешь, чтобы я осталась?

– Хочу.

– Зачем?

– Ты мне нравишься, а у меня давно не было женщины. Ну, и как ты сама сказала, на улице холодно, так что мне не хочется выходить, чтобы какую-нибудь себе найти.

Она резким движением стряхнула его руку, и в глазах ее вспыхнули боль и злость. Финнен схватил девушку за запястья и ловко завел руки ей за спину.

– Все хорошо, – он погладил ее свободной рукой по голове. – Не сердись. Все хорошо.

Она еще какое-то время сопротивлялась, а потом капитулировала. Тело ее обмякло, рот раскрылся, впуская язык Финнена.

– Наверняка ты думаешь, будто я совсем испорченная, – пробормотала она в перерывах между поцелуями.

– Так и есть, – заверил ее Финнен, всегда придерживавшийся мнения, что женщинам следует говорить то, что они хотят услышать.

Это был бунт девочки из приличного дома – никакого предварительного флирта, никаких писем и мелких подарков. И, как и все в Лунаполисе, данный протест против условностей имел свою обусловленную форму, которой Нура, как и полагалось охваченной страстью девице, следовала пункт за пунктом.

17

Финнен лежал, обнимая Нуру и уставившись во мрак. Волосы девушки рассыпались по его груди, и он чувствовал в темноте их мягкий жасминовый запах.

– Финнен, ты спишь? – она слегка пошевелилась.

– Нет.

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем особенном, – ответил он, хотя только что размышлял, не удастся ли ее использовать как-нибудь еще. Он охотно сделал бы ее своим информатором в доме Брина Иссы, но понимал, что это опасная идея. Нуре не следовало доверять. Будучи легкомысленной искательницей приключений, она привыкла пользоваться своим девичьим обаянием, а в случае каких-либо проблем наверняка делала большие глаза и апеллировала к помощи ближайшего мужчины. Одно это уже дисквалифицировало ее как потенциальную шпионку, к тому же Финнен был уверен, что первым и самым главным мужчиной в жизни Нуры остается ее отец – даже если время от времени она любила ради забавы ему противиться, занимаясь чем-то за спиной Иссы и без его согласия.

«Жаль», – подумал Финнен.

– Финнен? – пробормотала девушка, крепче его обнимая.

– Да?

– Один из набросков там у стены – это ведь Каира?

– Да, она. Но у меня не получилось.

– А мне нравится, – она повернула голову так, что ее губы теперь касались его плеча, и Финнен едва расслышал последнюю фразу. – Моя сестра на нем совсем как живая.

18

Каира работала в зале 9С на восьмом этаже. Задача ее была проста – каждый час ей приносили в металлических тубусах записанные проекты изобретений, а она разворачивала листы, вставляла их в специальные зажимы и переводила на понятный машинам язык.

Левой рукой она перелистывала страницы кодовой книги, а правой с помощью транслятора пробивала карты. Когда снова приходил старший сотрудник, карты и старые тубусы менялись на новые тубусы, с непереведенным текстом внутри.

Сперва ее удивляло, почему тексты выглядят как бессмысленный набор совершенно не связанных между собой фраз. Лишь позже Каира узнала, что младшим сотрудникам давали на перевод фрагменты многих разных проектов, которые, помеченные специальным шифром, старшие сотрудники затем собирали воедино. Затем, уже в виде перфокарт, их вводили в машины, которые, погудев несколько часов, выплевывали из себя детально разрисованные чертежи. С ними работали уже только самые высокопоставленные сотрудники, носившие на плече золотой значок Пробуждения.

Готовые проекты помещались в один из строго охраняемых залов.

Никто не знал, каким чудом Предлунные замечали, что находится в том зале, но самое большее через десять-пятнадцать часов русалка сообщала, одобрено изобретение или нет. Не одобренные проекты, снабженные соответствующими печатями, отправлялись на одиннадцатый этаж, а одобренные, с другими печатями – в производство.

Обо всем этом Каира узнала, осторожно задавая вопросы, чаще всего во время получасового перерыва, пока сотрудники пили в буфете чай или горячий шоколад. На разговоры во время работы ей не хватало смелости. Ее задача, хоть и простая, требовала немалого внимания и терпения, а Каира была слишком неопытна, чтобы позволить себе хоть немного расслабиться, Она трудилась с усердием новичка, готового любой ценой показать, что справляется с работой. Глаза болели от выискивания напечатанных мелким шрифтом кодов, правая рука от пробивания карт. Сперва работа с транслятором давалась с трудом, механизм заедало, а игла не всегда попадала туда, куда требовалось. Постепенно девушка привыкла, но ей все равно приходилось делать перерывы, чтобы помассировать запястье.

Поднимая голову, она видела ряды столов, заполнявших зал 9С. Рядов было пятнадцать; столы Каира тоже пыталась как-то раз посчитать, но в какой-то момент сбилась со счета и отказалась от своей затеи.

Ей повезло, что ее ряд номер один находился ближе всего к окнам. Работавшим на пятнадцатом приходилось значительно хуже, так как там стену заменяла решетка, за которой шевелились вонючие потроха одной из машин. Сотрудники из пятнадцатого ряда приходили на перерыв с приклеившимися ко лбу влажными волосами и с большими пятнами от пота на рубашках, а уходили с бутылками холодной воды. Каира с трудом представляла, насколько душно в пятнадцатом ряду – сама она страдала даже тогда, когда были приоткрыты окна. Висевшие под потолком большие вентиляторы помогали мало – работая на остатках неиспользованной энергии машин, они вращались крайне медленно. Каире вентиляторы не нравились, и она инстинктивно съеживалась каждый раз, когда над ее головой лениво проползала длинная, как ступень Соляной лестницы, лопасть; ей казалось, будто над ней собираются грозовые тучи. Длилось это недолго, всего пару секунд, но этих секунд, когда на ее стол падала глубокая тень, обычно хватало, чтобы потерять из виду код в книге или ошибиться в переводе. После она ругалась и пыталась работать быстрее, чтобы успеть, прежде чем приползет очередная лопасть.