Текст книги "Предлунные"

Она послала ему широкую, сладостную и пугающую улыбку, а потом пошла – не колеблясь, ровным спокойным шагом, с высоко поднятой головой.

Финнен смотрел ей вслед, не в силах пошевелиться. Воздух вокруг словно стал гуще, ноги вдруг потяжелели, как порой бывает во сне. Ему хотелось побежать за ней, схватить ее, остановить и вернуть, или по крайней мере дать ей нож, чтобы она могла защититься. Он даже видел самого себя, как он бежит, почти ощутил под пальцами ткань ее пальто.

Но он не двинулся с места, даже не крикнул. Лишь значительно позже подумал, что дело было не только в страхе, но и в неожиданности. Ошеломленный, испуганный и вместе с тем полный восхищения, Финнен мог лишь смотреть. И он смотрел.

Девушка подошла к оборванцам и, видимо, что-то им сказала – он видел, как ей ответили, хотя и не слышал слов. Кто-то шагнул к ней и тут же попятился. Кто-то занес руку с камнем, но передумал. Небольшая группа угрюмых, готовых убить людей расступалась перед Каирой, будто края разрезаемого хлеба, а она шла прогулочным шагом, нисколько не спеша.

«Обалдели от неожиданности», – промелькнуло в голове у Финнена, но мысль эта была лишь воспоминанием из детства, из жизни среди сирот, когда неписаные правила велели относиться ко всему с циничной отстраненностью. То, что подумал Финнен, никак не отражало того, что он чувствовал, поскольку в этой сцене содержалось нечто большее – некая безумная красота и сила, которую он ощущал даже здесь.

Каира уже дошла до входа в Архив и, обернувшись, кивнула, приглашая следовать за ней. Она все так же улыбалась, а ветер развевал ее волосы, заодно вычесывая из них комки засохшей грязи. А Финнену ничего не оставалось, кроме как мысленно выругаться, придавая себе смелости, и двинуться в ее сторону.

26

«Нужно действовать сейчас, пока я выгляжу относительно здоровым, – в очередной раз подумал Даниэль Панталекис. – Если я сильнее разболеюсь, и это будет заметно, меня наверняка сразу же убьют».

Вздохнув, он выпрямился. Лучшая одежда, которую он нашел, болталась на нем как на вешалке, но по крайней мере была чистой и без дыр. Кроме того, он вымыл, причесал и подрезал волосы, а бороду подстриг в форме более-менее ровного полукруга. Он все равно выглядел будто пророк, но утешал себя мыслью, что на этот раз пророк относительно приличный, из числа тех, которые вызывают уважение и доверие.

Он стоял, покачиваясь на пятках, и таращился на внутренность округлой ниши, которую привык называть машиной времени, раз за разом повторяя «твою мать». К обычному ругательству он уже не добавлял вопрос «Почему я?», опасаясь, что Бог мог бы ему ответить.

Даниэль знал, что должен туда войти. Смирившись с судьбой, он лишь пытался потянуть время. Еще пара секунд, чтобы поправить рубашку, еще полы пальто не лежат как надо. И ботинки. Насколько хорошо он почистил ботинки?

Он делал все медленно, чувствуя себя так, будто кто-то привязал к его рукам гири. Облепивший его мягким слоем страх подавлял любые мысли, кроме несчастной «мать твою», в которой не было даже злости.

Наконец он двинулся вперед, понимая, что еще немного, и он полностью сломается. В тесной нише он достал из кармана карточку и взглянул на нее, пытаясь представить себе эту сцену в естественных живых цветах, а затем сосредоточился на теле танцующей женщины, на ее скрытой под лифом платья тугой груди.

«Ну, давай же, – подгонял он собственный упрямый разум, который явно предпочитал безопасное ругательство. – Вообрази ее. Увидишь, все будет хорошо. Давай».

Молодое тело, вспотевшее от танца, округлые бедра, длинные изящные ноги с гладкой, на ощупь напоминающей атлас кожей.

Дальше, дальше.

Ноги и то, что между ними, плоский живот, груди с торчащими сосками, игривая улыбка… Улыбка?

Наконец сработало, и Даниэль исчез, все еще основательно напуганный, но одновременно питая слабую надежду, что, может быть… может быть, все в самом деле будет хорошо.

27

У входа в Архив лежал разбитый виропроектор.

Финнен удивленно взглянул на него и толкнул ногой – посыпались винты и шестеренки. Мгновение спустя из окна противоположного здания вылетел еще один аппарат и, описав живописную дугу, разлетелся вдребезги на мостовой.

– Что такое? – парень ошеломленно огляделся.

Среди собравшихся на площади Айлена людей чувствовалось волнение, разговоры звучали все громче, жесты становились все более нервными. Финнену это что-то напомнило, но прежде чем он успел сообразить, порыв ветра швырнул в его сторону газету, на которую он наступил ногой.

«Предлунные объявляют о сроке очередного Скачка, – прочитал он на первой полосе. – Уже через три недели!»

Внезапно похолодало, и ему показалось, будто холод вползает прямо в его сердце, чтобы остаться там навсегда. Стоявшая рядом Каира судорожно втянула воздух сквозь зубы.

– Быстро… – пробормотала она.

На площади зажигались газовые фонари. В их свете дико танцевала какая-то пара, распущенные волосы женщины развевались, словно траурный флаг. Люди сбивались в группы, что-то лихорадочно обсуждая и передавая из рук в руки газеты. Мужчина в расстегнутой рубашке вскочил на постамент памятника и начал кричать, что уже все, это будет последний Скачок, и все, кроме него, останутся позади, ибо только он заслуживает Пробуждения. Другие мужчины, может, друзья, а может, незнакомые, стащили его вниз, прежде чем он успел закончить свою речь, а потом, заливаясь пьяным смехом, унесли его на руках.

Длинноволосый парень отхлебнул вина из бутылки, схватил танцующую женщину и закрутил ее на месте, а потом поцеловал в губы и оттолкнул. В ту же секунду из окна вылетел очередной виропроектор, который угодил ей в лоб. Она упала на колени, кровь залила лицо, стекая на блузку. Длинноволосый расхохотался и махнул бутылкой в сторону Финнена и Каиры.

– Эй, не стойте столбом! Не слышали! Скачок через три недели, надо насладиться жизнью. Будем веселиться, пока есть время!

– А при чем тут виропроекторы? – крикнула в ответ Каира.

Парень бросил бутылку, которая разбилась возле остатков механизма.

– Это идея администратора Архива. Якобы Предлунные так и не одобрили их по-настоящему, и теперь каждый, кто ими пользуется, может остаться позади. Мне-то все равно, у меня ничего такого нет. А у вас есть?

– Нет.

– Ну тогда и беспокоиться не о чем, – радостно насвистывая, он скрылся в темноте. Площадь постепенно пустела, на мостовой остались обломки разбитых устройств и кровавое пятно.

– Пойдем напьемся или потанцуем? – предложил Финнен. – Или и то, и другое, все равно в каком порядке. Раз уж это наши последние дни…

– Успокойся, никто из нас позади не останется, – Каира схватила его за руку. Из-за плеча Финнена она увидела светловолосого, очень некрасивого мужчину, который вышел из Архива, с удивлением и одновременно с надеждой огляделся, а затем, хромая, направился в сторону ближайшей лестницы. – Помнишь, как ты мне обещал, что сделаешь для меня что угодно?

– Помню, – прикосновение ее руки наполняло Финнена приятным теплом, хотя он уже знал, что услышит нечто, чего вовсе не хотел бы слышать. – А ты сказала, что когда-нибудь, возможно, этим воспользуешься. Мне следует понимать так, что это «когда-нибудь» наступило?

– Да. Именно так, – она крепче сжала его пальцы. – Тебе это не понравится.

– Знаю. Говори.

И она сказала.

Интерлюдия
Прем Сакай

Смеркается.

В квартале Кандриса один за другим зажигаются газовые фонари. Их свет падает на пустые лестницы, пустые площади, пустые скамейки на площадях. В окнах отражается сияние розоватого Возницы, единственной уже успевшей взойти луны.

На площади, название которой давно забыто, тикают часы – кроме этого звука, в радиусе нескольких десятков шагов не слышно больше ничего. В этой части города царит мертвая тишина.

Во многих отношениях – мертвая в буквальном смысле этого слова.

В покинутых квартирах, в кроватях и креслах, а иногда и на стульях, покоятся мертвецы. Их приносят сюда под покровом ночи, завернутыми в белую ткань, без каких-либо церемоний, тайком и стыдясь. Именно так выглядит в Лунаполисе смерть. Живые не хотят помнить о тех, кто погиб от несчастного случая, убит или умер от какой-то из редких болезней. Смерть портит радостный настрой ожидания Пробуждения и напоминает, что на самом деле дождутся его лишь очень и очень немногие.

Свой последний путь мертвецы совершают лишь в обществе нанятых городом механоидов. Те несут их на руках, кладут в кровати или сажают в кресла, механоиды, наконец, произносят последние прощальные слова. Для этой работы они подходит идеально – им не мешает вонь разлагающихся тел, и их не пугают смотрящие в темноту остекленевшие глаза.

Потом приходит Скачок и забирает трупы вместе со всей грязью и мусором. И все. Конец всех проблем.

Кроме механоидов, в квартал заходят лишь самые отчаянные похитители драгоценностей, и иногда – еще один человек по имени Прем Сакай.

Тик-так – слышится тихое тиканье часов на площади, название которой давно забыто. И еще кое-что – звук шагов кого-то, кто бродит по кварталу мертвецов, словно прогуливаясь по парку.

Сакай любит смерть. Он никогда не задумывался, откуда в нем взялось это пристрастие, но помнит, что всегда ее любил. Он охотно на нее смотрит, с удовольствием смакует на языке ее запах. Он заходит в дома и садится за стол вместе с мертвецами. Они смотрят на него в смрадной тишине, а он достает из кармана бутылку, наливает бокал вина и пьет за хозяев. Иногда он с ними разговаривает, иногда также ложится рядом с холодными, как сосульки, женщинами, обнимает их и трогает.

Сакай родился арт-киллером и все еще помнит тридцать два способа эффектного умерщвления людей. Но ни одним из них он не пользуется – зачем, если в квартале Кандриса и без того полно прекрасных мертвецов?