Текст книги "Купчиха. Том 2"

***

Мария оказалась права.

Первая похоронка пришла туда, где майская гроза спалила сарай.

Несчастная мать голосила на всё село.

Когда немногочисленную молодёжь провожали на фронт, женщина долго бежала за машинами и просила вернуть матерям их детей.

Максим уверял Марию, что к осени всё закончится и наступит мирное время.

Но Мария однажды лишь сказала, что надолго это всё. Максим смеялся.

В сентябре неожиданно Николай приехал к матери.

– Прощаться приехал, – сказал он с порога. – Матерью назвалась, значит, жди меня теперь с фронта.

У парня на глазах были слёзы.

Мария даже не всплакнула.

Подошла к сыну, обняла его и шепнула на ухо:

– Не забывай спать…

Николай этот материнский наказ запомнил и при любом удобном случае старался заснуть.

Присылал письма с фронта. Мария все письма складывала в шкатулку.

В октябре к ней приехала Евгенька с трёхмесячным сыном Петром. Попросилась пожить у неё.

Мария разрешила.

Максим со своей бронью был вызван в город. И работал теперь там. Домой приезжал редко.

Мария переживала очень. О том, что мужа забрали на фронт, узнала из его первого письма.

Прочитала, и сердце остановилось. Евгенька стояла рядом и читала вместе с ней.

Но Мария даже не всплакнула. Она вообще больше не плакала. Встретив на улице односельчан, боялась смотреть в глаза тем, рядом с которыми видела смерть. Ни разу не ошиблась. Доверилась на свою голову Евгеньке, а та кому-то сболтнула.

И стали к Марии приходить обезумевшие женщины. Дрожащими руками совали ей последние письма и с надеждой ждали слов калмычки.

Мария письма не брала, отмахивалась и совсем перестала делиться с Евгенькой своими видениями.

В декабре 1942 года получила похоронку на Николая.

Порвала её на кусочки прямо перед почтальонкой и спокойно сказала:

– Перепутали.

О такой реакции на смерть сына прослышали и другие, и стали так же рвать страшные письма.

После того как в декабре 1942 года на фронт ушла София, Мария стала писать письма. Писала каждый день. Найденные в подвале документы и амбарные книги Петра Николаевича Мария вымачивала в воде и сушила. Чернила размывались, и поверх них можно было писать.

Перед уходом на фронт София привезла своего двухлетнего сына Артёма.

Калмычка дочку не отговаривала. Пообещала, что сына сбережёт. Не плакала, когда София вышла из дома. Не плакал и маленький сын.

Алексей тоже рвался на фронт. Всё говорил Марии о том, что сбежит и найдёт отца, чтобы воевать вместе с ним.

Алексей всё-таки сбежал. Возвращал его домой из Костромы милиционер – немолодой мужчина в очках с очень толстыми линзами.

Мария на радостях пригласила спасителя за стол. Накормила его досыта. Он рассказывал о первых днях войны и украдкой вытирал слёзы.

– Пишите письма, – советовал он Марии, – они как хлеб на фронте. Буквы-то и есть буквы. Но в них сила невероятная!

Глеб Валентинович стал частым гостем в доме калмычки. Приезжал в свои выходные и помогал по хозяйству. Вместе с сельчанами собирал урожай.

А потом вдруг Мария заметила, как Евгенька и Глеб выходят гулять глубокой ночью.

Радовалась за Евгению. Относился к ней Глеб с уважением. Когда снимал свои увеличительные очки, становился совсем другим человеком. Смешно щурился. Без очков почти ничего не видел.

Дети в отсутствие Максима прикипели к мужчине. Вместе с ним каждое утро под звуки радио делали зарядку. Алексей убегать больше не хотел.

В мае 1943 года сыграли скромную свадьбу.

Евгения Петровна вместо Каталевской стала Ивановой.

В декабре 1943 родила девочку – крошечную Марию. Девочка родилась на два месяца раньше срока, но была крепенькой и здоровой.

Евгенька назвала её в честь калмычки. Новоиспечённый отец радовался. Глаза Евгеньки светились счастьем.

Только у Марии на душе было скверно. София перестала отвечать на письма.

– Не чувствую я её духа, – с тревогой говорила Мария сыну Алексею.

Максим писал часто. Писал обо всём: как чинил машину под шквалом огня, как проезжал по мосту за секунду до взрыва на нём, как попал в окружение, и чудом удалось спастись.

Старший сын Евгеньки на новогодние праздники привёз к Марии своих детей, а сам вместе с женой Олей почти без отдыха трудился на заводе.

В доме было тесно, но сыто и спокойно. Когда в селе началась эпидемия тифа, из семьи Марии никто не заболел. Калмычку стали ненавидеть. Больше половины села унесла страшная болезнь.

Дворы опустели. После санитарной обработки, приехавшей из райцентра, из домов вывезли одежду для нужд фронта. Несколько пар валенок отдала Мария.

В апреле 1944 года пришло письмо.

«Дорогая моя Марго, я виноват перед тобой, моя хорошая. Вспоминаю, как ты явилась ко мне снегом на голову. Я был молод. Я был ветром, который в поле шевелит колоски. Но ты не серчай. Еленка, небось, невеста уже. Сколько ей годков? Запамятовал я что-то. Покидало меня, родная, по земле нашей многострадальной. Ты забери меня, родная. Меня и не ждёт никто кроме тебя. Твой Иван! Кланяюсь низко. Целую твои ноги, родная!»

Далее был написан адрес госпиталя в Подмосковье.

Мария прочитала и отдала Евгеньке.

На семейном совете решили за Иваном не ехать.

В мае 1944 года вернулся Николай. Мария встала перед ним на колени, обняла за ноги и долго не отпускала.

– Говорила же я, что перепутали.

Николай изменился. Перестал смотреть на всех с подозрением, широко улыбался. Вернулся без кисти одной руки. Поселился в заброшенном доме и вскоре сошёлся с молоденькой вдовой.

Вечерами Мария выходила на улицу и смотрела на закат. Постоянно что-то шептала себе под нос.

Глеб Валентинович говорил Евгеньке:

– Боюсь я Машу в такие моменты. Глаза у неё как копья, так и кажется, что вот-вот выстрелят. Странная у тебя родственница.

Хотя виду не подавал, что боится. Марию очень уважал, а Алексея любил как родного сына.

В один из дней Мария отправилась в город. Хотела повидаться с Андреем. Маялась что-то несколько дней, сердце было не на месте.

Андрею удалось вырваться на несколько часов. Ходили вместе по базару, присматривали валенки для подрастающих детей. И вдруг взгляд Марии упал на нищего.

Он с надеждой в глазах смотрел на проходящих мимо него и тянул руку.

Это был её сын Пётр – грязный, в лохмотьях, с опухшими глазами. Но даже в таком виде она узнала его.

Рядом с Петром лежал костыль. Мария ужаснулась. Попросила Андрея остановиться. Сама подошла, посмотрела на Петра.

– Есть что подать? – спросил он неприветливо.

– Есть, – кивнула Мария, присела рядом, взяла его за руку, – сердце возьмёшь?

Пётр вырвал руку и небрежно оттолкнул Марию.

Она не сдавалась. Смотрела на сына пристально.

– Петя, – обратилась мать к нему, – вот я и нашла тебя.

Пётр вздрогнул, отвернулся.

– Уходи, – прошептал он. – Уходи! У вас весело. Со мной только горе. Я привык так.

– Так ты узнал меня? – обрадовалась Мария. – Что же ты меня гонишь? Я же твоя мать!

– У тебя есть для кого матерью называться, а я тебе не сын. Не могу я быть сыном твоим, – прошептал Пётр.

Андрей Петра тоже узнал. Но в разговор не вмешивался. Ждал, пока Мария наговорится с ним.

Возвращалась калмычка домой со старшим сыном. Когда он поднялся на ноги, оказалось, что костыль – это для жалости. Как потом узнала Мария, Пётр сидел в таком месте, где было людно, и подавал своим подельникам знаки, кого можно обокрасть.

Прожил сын у Марии неделю. Познакомился со всем большим семейством. Сходил в гости к Николаю. Там они подрались, и Пётр, не попрощавшись с матерью, уехал обратно в город.

Мария впервые с начала войны заплакала, когда мазала ссадины Николая.

– Не за всё ответила, – причитала она. – Не за всё…

Похоронка на дочь пришла в сентябре 1944 года. Опять не было слёз. Но рвать её Мария не стала. Аккуратно положила в шкатулку с письмами.

Взяла на руки сына Софии и сказала:

– Спасибо, что ты остался у меня!

Мария не жаловалась на тяжесть в сердце. Могла только излить душу Максиму. В ответ на его письма плакала словами. Выплёскивала всё, что тревожило, хотя понимала, что ему тоже будет плохо. Но Максим писал в ответ:

«Дорогая Маша, я вытираю твои слёзы, я рядом. Пиши, не держи в себе. Вместе мы преодолеем всё, вместе с тобой победим врага, вместе будем счастливыми».

После своего спонтанного отъезда Пётр явился на Новый год. Сунул Марии в карман пачку денег.

Она отдала их обратно. Он кричал, что заработал их честно. Но Мария так и не взяла.

– Пойди на базар и разбросай их. Заберут те, кому больше всех надо.

Пётр посмотрел на мать злым взглядом и ушёл. Больше Мария не видела его никогда.

Через некоторое время в газете прочитала заметку о том, что пойман и обезврежен Пётр Петрович Полянский по кличке Джурык – главарь банды, которая много лет держала в страхе сёла и деревни.

Мария улыбнулась. А через несколько дней в газетах опять объявили в розыск бандита Джурыка.

– Чему радуешься? – спросила у Марии Евгенька, когда та в десятый раз с улыбкой перечитывала газету. – Он вор и предатель, и тебя предал.

– Он мой сын, – возразила калмычка, – и предал вовсе не меня. Вот ты своего предала и даже не пытаешься изменить отношение к нему. А у него глаза печальные, когда на тебя смотрит.

– Мы переезжаем, – сказала вдруг Евгенька. – Трудно нам всем тут, тесно. Я вот ребёнка жду, а стены в доме не резиновые.

– Всего хорошего, – произнесла Мария и опять уставилась в газету.

Глава 10

Андрей после трудной смены уснул, как только прилёг. Слышал сквозь сон, как кто-то тарабанит в дверь.

– Оль, открой, – попросил он жену.

Но стук продолжался.

Андрей поднялся с кровати, вспомнил, что Оля осталась на ночную смену.

Нехотя побрёл к двери. Открыл.

Кто-то большой и запыхавшийся ввалился в квартиру, чуть не сбил Андрея с ног, рухнул с грохотом.

– Во-ды… Во-ды-ы-ы…

Андрей заметался по квартире. Испугался. Дрожащими руками зажёг керосиновую лампу, поднёс к ввалившемуся гостю. С большим трудом рассмотрел. Это был старший сын Марии Пётр.

– Во-ды… – прохрипел тот.

Андрей сбегал за водой, сунул стакан под нос Петру.

– На голову вылей, остуди…

Андрей выполнил просьбу. Сон как рукой сняло.

– Тебя же поймали, – пробурчал сын Евгеньки. – Чего ты сюда припёрся?

– Нажил себе брата… – Пётр говорил с трудом.

В груди у него что-то хрипело и клокотало.

Он повернулся на спину.

– Били… – продолжил он. – Так разве ж это бой? Помахали руками, слабаки. Думали, меня можно вот так поймать. Глупцы. Я специально сделал так, чтобы матери свою силу доказать.

– Не нужно ей ничего доказывать, Петя! – начал Андрей. – Она столько перенесла, что ничему не удивится. Тебя она любит, как и всех нас. Ни разу не сказала о тебе плохого слова.

Пётр повернулся набок и плюнул вдруг на пол. Вытер рукавом рот.

Андрей увидел, что щёки «брата» все в запёкшейся бледно-жёлтой сукровице.

– Мне бы помыться, – как-то жалобно попросил Пётр. – Подсоби, брат…

До утра Андрей провозился с бандитом. Не думал даже о том, что его могут поймать.

Оля, вернувшаяся с ночной смены, быстро и без слов прибралась.

Пили чай.

Пётр, не стесняясь, смотрел на Олю.

– Дочка что ли? – спросил он у Андрея.

– Жена.

– Да-а-а, везёт же таким, как ты.

Пётр встал на ноги. Потянулся.

– Ты бы мне вещичек достал. Я ж так и не выйду.

Андрей и не знал, что ему теперь делать. Нужно было идти на работу, а оставлять Олю с Петром было страшно. Тогда он решил прогулять. Остался дома, а Олю отправил на базар, подыскать одежду.

Оля вернулась быстро.

Пётр оделся. Покрутился перед зеркалом.

– Ну всё, – сказал он. – Можно и жениться теперь. На свадьбу-то позвать?

Вдруг он схватил Олю за руку и потянул к себе.

– Порепетируем, – зарычал он.

Оля вскрикнула, Андрей побелел.

А Пётр расхохотался и оттолкнул девушку от себя.

– Да нужна она мне! Ты смотри, как засуетились. У меня баба своя есть. Ждёт меня, голубка. Пришла её пора.

Пётр пошёл к выходу.

– Ты куда? – обеспокоенно поинтересовался Андрей. – День на дворе.

Бандит махнул рукой.

– Не поймают, я бережённый… Спасибо, брат! Не ожидал, что ты человеком окажешься. Прости за детство.

И вышел.

Оля сидела на стуле и всхлипывала, потирая руку.

Андрей встал перед ней на колени:

– Прости меня, Оля!

В газетах за поимку опасного преступника Джурыка обещали денежное вознаграждение и другие почести.

– А ты бы смог его сдать? – спросила Оля у мужа.

– Никогда… – ответил Андрей.

Вещи Петра решили сжечь в печке. Проверили на всякий случай карманы. В одном из них нашли измятый и свёрнутый в несколько раз лист бумаги, несколько монет и почерневший серебряный крестик.

Андрей развернул бумагу, начал читать вслух:

– Дорогая мама, за твои слёзы я мстил всем. Когда тебя забрали, я плакал от несправедливости. Да, я был трудным ребёнком. Но у меня была цель защитить тебя. Я не смог.

Я этой власти насолил столько, что они тонули в делах. Знаю, что только благодаря твоим молитвам я до сих пор жив.

Ты снилась мне каждый день! А моя ярость выплёскивалась через край.

Это я не оступился, это я поддался, чтобы они на миг почувствовали себя победителями, а потом сели в лужу. Ту самую солёную, которую я для них подготовил.

Ты не плачь, родная! Деньги, которые ты не взяла, я разбросал на базаре. Всё сделал, как ты просила. Смотрел со стороны. Нуждающимися оказались все. Они отталкивали друг друга и тянулись к этим бумажкам, как будто у денег есть сердце. Но его там нет.

Оно есть только у тебя: такое большое и тёплое. И в нём хоть и тесно, но всем места хватает.

Я не помню, к сожалению, имена всех, кого ты держишь под своим крылом. Можно я останусь среди вас? Я не побеспокою тебя никогда. Буду всегда в стороне.

У меня есть любимая женщина. Она ждёт меня, и я отправляюсь к ней. Не гони меня, мама. Твой страшный, несправедливый, грешный сын Пётр.

Оля плакала навзрыд. Андрей успокоил её и пошёл на работу. На дворе стоял февраль 1945 года.

Письмо от Петра Андрей вручил Марии 8 марта 1945 года в Международный женский день.

Калмычка держала письмо дрожащим руками и улыбалась.

Она не спрашивала у Андрея, откуда он его взял. Прочитала, обняла Егенькиного сына и Олю.

В марте уже чувствовался вкус Победы.

– Ещё немного, – предсказывала Мария, – ещё чуть-чуть, и мир вздохнёт спокойно.

В апреле 1945 года в селе закончился корм для скота. В обязательном порядке для нужд колхоза от каждой семьи нужно было выделить два мешка зерна и стог сена. Тогда Мария вспомнила о тайнике, в революцию закопанном Петром Николаевичем.

Но идти к председателю боялась. Ночью, когда все спали, вырезала из газет буквы, написала ими записку для председателя, где указала точно место тайника. Подбросила в почтовый ящик для обращений.

Шума было на всё село! Приехали из города кинологи, сапёрные службы. Место тайника огородили. Каждого жителя села опросили.

Евгенька после допроса влетела в дом Марии и набросилась на неё:

– Твоих рук дело? Отцовский корм пригодился? Да на что ты жить будешь, если война не закончится?! Да ты бы у меня спросила! Я ни за что не дала бы согласия!

– Я голодной не останусь, – прошептала Мария. – У меня вон детей сколько. Один Андрюша чего стоит! Матери с голоду не даст помереть…

– Вот сдам тебя, – закричала Евгенька, – и тогда похлёбкой будешь обеспечена на всю жизнь.

Мария кивнула.

– Сдавай, мне к похлёбке не привыкать. Иди говори, чьих рук дело. Я пока с детьми попрощаюсь…

Но Евгенька сдавать никого не пошла.

Председатель бегал вокруг бочки и всё заглядывал туда.

– Сорт-то какой у Полянского был? – интересовался кто-то из толпы.

– Дак вы у жены и спросите!

Зерно пошло на корм свиньям, а Марию вызвали на допрос. Каждый день приезжала машина, и калмычку везли в город.

Сын Ивана и Ирины остался за старшего. На время к матери переселился и Николай.

После возвращения из ссылки для Марии эти месяцы оказались самыми сложными. Спрашивали обо всём: кто конфисковал имущество, в каком году, что оставили для семьи, и где сейчас старший сын Марии.

Мария не молчала, говорила охотно и вела себя весьма спокойно. Имён тех, кто конфисковал, не знала. Её просили вспомнить, какая была одежда, нашивки, головные уборы.

О сыне соврала. Сказала, что не видела его с момента отправки в ссылку.

– У вас, по сведениям соседей, несколько дней жил мужчина. Кто он?

– Нищий, привезённый из города. Поправил здоровье и исчез.

Вызывать на допросы перестали в конце апреля. Мария вымоталась, чувствовала себя неважно. Силы как будто покидали её.

Ходила с трудом. Старшие дети помогали с младшими. Жена Николая спешила после работы в дом свекрови и готовила там на всех.

День Победы встречали шумно. Плакали. Евгенька, вот уже три месяца жившая с семьёй отдельно, пришла поздравить Марию.

Удивилась, что та еле передвигается. Но помощь свою не предложила. Поздравила и ушла.

В июле 1945 года домой вернулся Максим. Он вошёл во двор с огромным букетом полевых цветов.

Мария, сидя на стульчике, копалась в огороде.

– Ма-ма-а-а, – услышала она голос Алексея, – отец вернулся! Отец вернулся!

Мальчик кричал во всё горло. Сердце Марии выпрыгивало из груди. Она поднялась на ноги и пошла в сторону дома, потом побежала, не замечая боли в ногах. Максим бежал навстречу, размахивая букетом. В какой-то момент Мария упала. Максим стал бежать быстрее. Склонился над женой. Отбросил букет в сторону, подхватил Марию на руки и понёс домой.

Дети хлопали в ладоши. У калитки столпились любопытные. Женщины громко поздравляли Марию, некоторые плакали. Дети в возрасте от года до десяти таращились на Максима. Не все из них ещё знали, что их отцы вот так не вернутся с войны.

Алексей был настолько рад, что даже заплакал. Слёз своих не стеснялся.

Несколько дней Мария ходить не могла. Потом стала подниматься. Вены на ногах были раздуты. Ходила, опираясь на трость, сделанную для Марии сыном Евгеньки Андреем.

На рукояти была выжжена надпись: «Мамария». Удобную трость оценили и другие сельчане. Андрей, приезжая в село, принимал заказы и привозил в следующий раз новые трости. Денег ни с кого не брал.

В сентябре 1945 года у Марии родился внук Корней Николаевич Полянский. В том же сентябре родила и Евгенька сына, которого назвала Глебом.

Глеб Валентинович в детях души не чаял. Но однажды не вернулся с работы. Это было в ноябре. Евгенька чуть с ума не сошла. Ворвалась к Марии в дом с грудным ребёнком на руках и закричала:

– Это всё твой Петька виноват! От его деяний люди пропадают.

Калмычка смотрела на Евгеньку спокойно, а та продолжала:

– Оставлю тебе всех, одним больше, одним меньше! Мне теперь без Глеба жизни нет никакой.

– Оставляй, – вступился за Марию Максим. – Лишним не будет.

На глазах Марии были слёзы.

Евгенька вылетела из дома Марии пулей, и несколько лет они не общались.

Глеб Валентинович вернулся весной с очень молоденькой женщиной и двумя девочками погодками.

– Софочка, – пискляво говорил Глеб, то и дело снимая и протирая очки. – Вот тут проходили самые трудные годы войны.

Женщина кивала головой. Молчала.

Глеб Валентинович оказался женатым человеком. В первые дни войны его жену и дочь эвакуировали в другой город. Он ушёл на фронт. Там практически полностью потерял зрение, его комиссовали. Но связь с женой была утеряна.

Жить в одиночестве не хотелось, а тут как-то само собой подвернулась Евгенька. Роман закрутился, и мужчина женился второй раз. О семье своей не рассказывал. А тут вдруг домой захотелось, сердце было не на месте. А там оказалось, что жена и дочки живы и только недавно вернулись.

Пришлось рассказать о второй семье. Софочка отнеслась к этому на удивление спокойно.

Когда увидела соперницу, измерила её оценивающим взглядом и сказала:

– Ну всё, мужиками нынче не разбрасываются.

Глеб стоял рядом с опущенной головой.

Евгенька от неожиданности даже ни слова не сказала.

Гости отбыли в тот же день.

Потом Глеб присылал письма. В каждом просил прощения. Евгенька на письма не отвечала. В 1948 году письмо было подписано незнакомым почерком. Евгенька развернула его и прочла: «Дорогая Евгения Петровна! Сообщаю, что наш с вами общий муж скончался ранним утром 17 февраля сего года. Молитесь…»

Но пока до этого письма было два года. Евгения Петровна, несмотря на предательство мужа, держалась стойко. Её пригласили работать в школу, вести кружок по рукоделию для девочек. Руки не забыли то, чему научила когда-то мать следователя Андрея.

Желающих научиться вязать и ткать было много. Среди Женькиных учеников были и мальчишки. На занятия Евгенька брала с собой годовалого сына. Старшие дети ходили в детский сад.

Дети её сына Андрея учились в сельской школе. Андрей с Олей по-прежнему работали в тяжёлом графике, и решено было детей оставить у Марии.

Евгенька часто встречала своих внуков. Они здоровались, но не общались и кружок рукоделия не посещали. Дети знали, что это их родная бабушка, но роднее была всё-таки Мария.

Проблему с ногами у Марии поехали решать в Москву в мае 1946 года. На этом настоял Максим.

Оставив детей на Николая и его жену, на три месяца отбыли в Москву. После операции Мария еле ходила. Максим не торопился возвращаться домой. Ухаживал за женой. Снимали комнату в пансионате при больнице. Домой вернулись лишь к сентябрю 1946 года. Но Мария так и не смогла отказаться от трости. Ходила с ней до последних дней жизни.

На месте калмычке не сиделось. Устроилась на работу почтальонкой. Носила письма. Ходила медленно, но за день всё успевала.

Её шестнадцатилетний сын Алексей и сын Ивана и Ирины Матвей поступили в Костромское медучилище.

Мальчики сдружились после войны, а до этого не было между ними взаимопонимания. Почти всегда спокойный Алексей мог подраться лишь с задиристым Матвеем. Мария никогда их не разнимала. После драк мальчишки мирились, а потом всё начиналось сначала.

Ещё одно письмо от Ивана, адресованное Маргарите, пришло в начале 1947 года.

Письмо взялся читать Максим:

– Дорогая моя Марго! Я не держу на тебя зла. Мне повезло, и я живу среди близких мне людей. Но моё сердце болит о наших детях. Я знаю, что ты проявила мудрость и взяла на себя воспитание Матвея. Горжусь тем, что ты настоящая мать! Ты главная героиня моей жизни! Только понял я это очень поздно.

Хочу довести до твоего сведения следующее моё решение. Я хочу увидеть своих детей. Прошу подготовиться к моему приезду морально, чтобы не выяснять отношений. Жди, скоро буду.

– Что же он за человек? – прошептала Мария. – Страшный человек…

– Готовься, – сказал Максим Марии. – Гостя этого нам принимать придётся…