Текст книги "Купчиха. Том 2"

***

Январь 1944 года.

Ивану неудобно лежать. Не чувствует ног и рук.

Слышно только, как кто-то ведёт перекличку:

– Симбаев!

– Тут!

– Оленев!

– Тут!

– Кислица!

Иван слышит свою фамилию, но ничего сказать не может. Еле шевелит языком.

– Тут он, – слышит кузнец чей-то звонкий голос. – Тяжёлый…

Иван закрывает глаза. В голове гудит. Он не помнит, что произошло.

Помнит только последний вопрос бойца, что сидел с ним в окопе:

– Умирать не страшно?

А дальше нет ничего в памяти.

Звонкий голос ещё что-то говорит, приближается. А Ивану вдруг слышится церковное пение. Он зажмуривает глаза и пытается опять пошевелиться. Но ничего не выходит. Кажется, что руки и ноги связаны чем-то.

А они связаны.

Иван открывает глаза и видит перед собой девушку. Из-под пилотки выглядывают кудри. Сползают на лоб. Медсестричка нервно смахивает их.

– Живой, – звонко говорит она, а Ивану хочется закрыть уши и не слышать этого голоса.

Медсестра долго возится у его ног и причитает:

– Не буйный-то теперь? Развяжу, а то посинеешь ещё.

Иван молчит. Пытается что-то произнести, но не выходит. Даже мычать не получается.

Становится страшно. Вспоминает, как несколько лет ходил немым.

– Иван Кислица, – девушка уже рядом с его головой звучит.

Заглядывает ему в глаза. Взгляд любопытный, какой-то детский.

Иван пытается отвернуться. Но в шее что-то мешает.

Медсестра развязывает руки.

Получается пошевелить пальцами.

– Ну вот! С руками всё в порядке, а ноги хирург посмотрит. Много вас раненых. Пока до тебя дойдёт очередь, я посижу тут. А то вдруг буянить опять начнёшь.

Девушка присаживается на койку, немного сдвинув Ивана к краю.

Он таращит на неё глаза.

– Да не бойся ты, не упадёшь!

Сестричка заливисто смеётся. Ивану не по себе. Рядом слышит чьи-то громкие стоны. Они нарастают, кажется, проникают внутрь. От этих звуков начинает кружиться голова.

Иван поднимает руки и хватается за голову. Закрывает уши, а звуки всё громче и громче, всё противнее и противнее.

А дальше тишина…

Иван открывает глаза и видит перед собой доктора.

Молодая женщина прощупывает его тело. Он чувствует всё, кроме ног.

– С возвращением, – говорит доктор. – Не больно?

Иван опять шевелит языком, но слов не слышит.

– Это что ещё за слёзы? – врач улыбается, прикладывает свою ладонь ко лбу кузнеца. – Отставить слёзы. Руки-ноги на месте, жить будешь. Вот только с одной ногой проблемы. Могу не спасти её.

У Ивана темнеет перед глазами.

– Ну ничего, – слышит он издалека. – Жи-ть бу-де-ш-ш-шь…

– Э-э-й ух-не-ем, э-э-й ух-не-ем! Ещё ра-зик, ещё ра-з-з-з-з-з-з-з…

Поющих голосов много.

Иван открывает глаза, вертит головой.

Рядом с ним почти вплотную стоит койка, на ней полубоком лежит солдат. Он к Ивану спиной. Но Иван слышит, как тот горланит громче всех.

Сосед вдруг поворачивается, смотрит на Ивана в упор.

Иван смущается, отворачивает голову.

– Подпевай! – весело говорит боец.

Ивана душат слёзы. Он тянет себя пальцами за язык и губы. Но говорить так и не получается.

– Ничего, привыкнешь, – говорит солдат, – у тебя одна осталась, а я только с руками. Погляди!

Иван оборачивается, солдат смахивает с себя одеяло. И Иван видит, как его тело заканчивается на середине кровати.

В голове начинает стучать. Сердце, кажется, выпрыгивает из груди. Иван стаскивает одеяло с себя.

Открывает рот и хочет закричать громко, но только глотает воздух.

Ивану удалили правую ногу до колена.

– Ничего, – продолжает сосед, – протез соорудят тебе. Проживёшь.

Вся жизнь промелькнула у Ивана перед глазами. Остановился на воспоминаниях об отце.

Затосковал, смахнул слёзы и пошёл дальше по уголкам своей памяти: Евгенька, Пётр Николаевич, Мария, Фёдор, маленькая Лидочка и Степан…

Вдруг в голове что-то щёлкает. Степан! Он где-то рядом, Иван точно помнит, что видел его недавно.

Вытирает со лба испарину. Силится вспомнить, но тут опять начинают петь.

Громкое дружное пение раздражает Ивана. Он завидует тем, кто поёт.

Опять отворачивается.

Его койка стоит у стены. На ней нацарапаны хаотично имена: «Климент январь 1944. Киев. Игнатий. Каланча. Василь Гайнуллин 1943 март».

Имён много. Иван разглядывает, читает все, что попадаются на глаза.

– Обед! – хрипловато оповещает кто-то. – Ходячие в столовую! Лежачие на местах!

Вдруг Иван чувствует, как кто-то касается его спины, поворачивается.

Это его сосед.

– А мы с тобой вдвоём остались… – весело произносит он.

Ивану хочется сказать что-то грубое, обидное. Чему, мол, радуешься?

А по-прежнему ничего не выходит.

Разносчик тарелку вручил прямо в руки. Иван примостился полулёжа. Стал жадно наполнять ложку горячей кашей.

Почувствовал, как во рту всё обжигает, но проглотил. Потом ещё и ещё…

– А аппетита не занимать, – слышит он издалека. – А тебе Петро, поучиться бы у соседа!

– Так меня в два раза меньше! – смеётся сосед Ивана. – Вот и еды мне полагается меньше! Вы не ругайтесь, Катенька, я своё возьму. Ну просил же, не кладите так много. Лучше других накормите.

– Так положено, – возмущается врач и подходит ближе.

Иван занят кашей. На врача не смотрит. Ему почему-то кажется, что она сейчас заберёт тарелку, а он не доел.

Стучит ложкой, всё до последней крошки пытается съесть. Руки дрожат, зубы стучат.

– Ему отдай, – врач обращается к Петро, – посмотри, какой голодный.

Иван с благодарностью смотрит на Катеньку. Она приветливо улыбается. Сосед протягивает свою тарелку.

– Отложи, – говорит он Ивану.

А Иван в упор смотрит на врача.

У неё лицо Степана. Он думает: «Вот сейчас волосы сбрить, и вылитый Стёпка! Ей-богу, Стёпка!»

– Молчишь, – задумчиво говорит Катенька. – Эх… А писать умеешь?

Иван кивает.

Петро тычет в него тарелкой и возмущается:

– Брать-то будешь кашу?

Иван, не сводя глаз с врача, перекладывает кашу в свою тарелку.

– Эй, ну ты мне оставь маленько! – смеётся Петро.

Катенька наклоняется над Иваном, прикладывает ладонь к его лбу.

И вдруг Иван бледнеет. Роняет тарелку.

– Ну вот, – смеётся Петро. – Остался ты без добавки.

А Ивану не до еды, он смотрит на Катеньку, точнее, на серёжку, которая у неё в ухе.

И понимает, что такую видел у Степана.

Иван разнервничался, показывал пальцем на серёжку. Петро посмеивался. А Катенька ушла и не приходила несколько дней. Говорили, что оперирует круглые сутки. Раненых было много. Койки всё ближе двигали друг к другу. И вскоре Петро мог спокойно перекатиться и лежать рядом с Иваном.

Петро оказался очень разговорчивым. Рот у него не закрывался даже ночью. Ночами он кричал и хватал Ивана за плечи.

Когда врач Екатерина Михайловна пришла осматривать ногу Ивана, Петро радовался как ребёнок, а Иван не находил себе места. Всё думал о том, как сказать Кате, что знает её брата, и она та самая девочка, которую когда-то оставили вместе с другими детьми монахини.

Хотя она могла это и не помнить. Точно не помнила.

Катенька принесла Ивану лист бумаги и карандаш. Иван, понимая, что теперь не сможет вести кочевой образ жизни, решил написать Маргарите. Она по-прежнему была его законной женой, и в случае чего на её адрес направили бы похоронку.

Написав письмо, Иван ждал ответа, но не дождался.

Однажды вечером Петро загрустил.

Иван уже ходил на костылях и посещал столовую. Петро оставался в палате один. Как-то возвращаясь со столовой, Иван столкнулся в дверях с плачущей Екатериной Михайловной.

Она улыбнулась, как будто нехотя, и побежала по коридору.

Иван хотел было её остановить, попросить ещё бумагу. Но не успел, а окликнуть не мог.

Палата стала заполняться насытившимися бойцами, было шумно.

Петро, обычно приветствовавший вернувшихся словами: «За Родину, за Мать нашу!», молчал.

Никто на это, кажется, и не обратил внимания. А Иван обратил.

Похлопал соседа по плечу. И уставился на него, ожидая, когда тот поведает о своей грусти. Но Петро лишь отвернулся.

На следующий день Петро опять переместился на койку к Ивану. Положил голову ему на плечо и сказал:

– Люблю я её! Сил моих больше нет. Уединиться не можем. Да и она не хочет. Мы из одного детского дома с Катенькой. Вот так волей судьбы повстречались с ней.

Знаешь, какая она была в детстве?

Как ромашечка! Такая вся беленькая, лепестки нежные. Не знает она никого из своих. Шапочку только хранит и серьгу эту. Упрямая. Снимать не хочет, так и ходит в одной.

Мне было пять, когда её к нам в детский дом привезли. Ей три. Она так хорошо разговаривала! Как будто учитель какой-то. А сама маленькая как кнопочка. Важная всегда ходила. Лечила всех. Прикладывала подорожник к нашим сбитым коленкам.

Когда я ушёл учиться на железнодорожника, она осталась в детском доме. Были мы с ней очень близки. Но жизнь развела нас давно. Я обиделся за то, что она не захотела стать моей женой. Всё смеялась надо мной. Вот я разозлился и уехал. Семь лет её не видел. И вот! Когда глаза после операции открыл, думал, что умер.

А она из кнопочки превратилась в каланчу. Выше меня ростом стала.

Тут впервые за весь вчерашний вечер и сегодняшнее утро Петро улыбнулся.

– Сейчас-то точно она выше меня. Так вот, открыл я глаза, а она смотрит в упор, а в уголках глаз слёзы. Говорит мне она: «Петро, прости…», и убежала. Я потом несколько часов орал: «Катя, Катя, вернись! Что ты со мной сделала?», пока мне кляпом рот не заткнули. Обиделся на неё, когда узнал, что она меня ног лишила. Три раза я падал с койки специально. Она поднимала меня.

Ни медсестрички, ни бойцы, а она сама! Когда она поднимала меня, я ей говорил: «Вот видишь, Катенька, не хотела, чтобы я тебя на руках носил, а теперь мы поменялись местами».

Но я не отчаивался. Жизнь-то у меня есть. А вчера говорю ей: «Катенька, поехали домой. У меня дом на юге, солнце, тепло. Война вот-вот закончится!»

А она заплакала и убежала. Тяжко мне Ваня, грудь горит. Я вот смеюсь тут, за шута вроде как. А что внутри у меня делается, никто не знает.

Иван молчал. Как ему хотелось словами поддержать соседа. А не мог.

– Да не трудись, не выдавливай из себя. Вижу, что не можешь говорить. Мне бы вот так не говорить, как тебе. Я бы смотрел на неё, и пусть бы она меня жалела. А так только мучения одни.

Ладно, брат! Спасибо, что выслушал. У нас с тобой игра в одни ворота. Только кто из нас победитель, ещё неизвестно. Или оба, или никто. Война нас расставила по местам. Каждый за своё получил. Я убежал от любви, а должен был добиваться. Чувствую, что она судьба моя. Вот бог нас и свёл. И ноги у меня забрал, чтобы я не убегал. И ты, видать, побегал до войны?!

Петро выписывать не торопились. Катенька побеспокоилась об этом. Сказала ему, что под присмотром оставит у себя. А дальше видно будет.

Иван был готов к выписке в мае 1944. За два дня до выписки написал для Катеньки на трёх листах историю знакомства со Степаном.

Екатерина Михайловна читала и качала головой. Не верила долго.

– Ты меня заманить хочешь куда-то! – смеялась она.

А сама нервничала. Иван видел, как менялось её лицо, когда она читала в третий раз.

Петро таращил глаза, просил у Катеньки разрешения прочитать. Она не дала. Прижала к груди листы и пошла по своим делам.

В день выписки Иван написал адрес Степана, а сам решил в родное село не возвращаться, а отправиться к Степану и рассказать ему о Катеньке.

Петро плакал, расставаясь с Иваном.

Екатерина Михайловна ничего не обещала. Отдала выписку и махнула на прощание рукой.

Уже почти добравшись до города, где жила раньше Ирина, Иван стал сокрушаться о том, что адрес-то не взял у Кати для Степана. И всё думал, что ему скажет теперь?

Дома была только Полина. Она встретила Ивана приветливо. Поплакала над его бедой.

– Стёпка ушёл в сорок втором к весне, – говорила она. – Служит, бьёт поганых немцев. Я тут жила с ними под одной крышей, готовила им. Так понемногу яду крысиного сыпала. А им хоть бы что!

Спасибо, что меня есть не заставляли. Дети в эвакуации. Забрали их год назад. Вот до сих пор там. Ничего, там им лучше, чем со мной. Война закончится, всех вернут. А Стёпка пишет мне стихами. Развеселить меня пытается. Рисунки всякие присылает. Вот, погляди!

Полина вытащила из комода стопку писем, поперебирала их. Одно протянула Ивану.

Иван развернул.

Пробежался глазами:

«Поля в поле. Ветер коли,

Так оденься потеплей!

Не грусти от бабьей доли,

Я же твой боец теперь!

Жди Степана утром рано,

Да смотри не смей проспать.

Пусть любовь залижет раны,

Мне бы немцев всех прогнать!

И тогда над целым миром

Будет ярче, чем всегда!

Я дорогу к милой Поле

Не забуду никогда…»

– Как же ты теперь без языка-то? – всё спрашивала Полина. – Тяжело тебе будет.

Иван остался в доме Степана. На костылях ходил уже быстро. Колол Полине дрова.

Вечерами она пела, а Иван закрывал глаза и вспоминал Прохора Леонидовича и его патефон.

***

Говорить Евгении о том, что Иван собирается навестить семью, Мария не стала. Не хотелось делать первый шаг в ссоре с Евгенькой. Да и не было той ссоры. Евгенька сама с собой не могла ужиться, а с другими и подавно. Мария иногда говорила Максиму, как ей трудно вот так играть в молчанку, на что Максим отвечал:

– Подумай лучше о себе.

Калмычка думала и о себе, и обо всех, кто был под её крылом. Но место в сердце, занятое Евгенькой, не освобождалось.

Прошёл весь 1947 год, Иван так и не появился. В сентябре 1947 года старшая дочь Ивана и Маргариты пятнадцатилетняя Елена поступила в то же медучилище, что и Матвей с Алексеем.

Дети подрастали. Марии иногда становилось скучно оттого, что утихают детские голоса. Уже никто не плакал и не дрался за игрушки. В том же сентябре сын Евгеньки Андрей забрал своих детей в городскую школу. И дом почти опустел. Николай со своими детьми заходил редко. Мария не обижалась. У парня была своя семья, и жил он последнее время как-то скрытно. И только Максим радовался тому, что в доме тишина, говорил жене:

– Маша, какие мы с тобой счастливые! Можно и о себе подумать. Давай-ка куда-нибудь съездим? Может, в город на выходной. Походим по улицам, присядем на лавочку и будем смотреть, как возрождается наша страна, как расправляет плечи после войны.

– А если Ваня приедет, а нас нет? А Софьюшкин сын на кого останется?

– Подождёт твой Ваня, – обиженно отвечал Максим. – Да и не приедет он… А внук уже большой…

Глава 11

Степан вернулся домой только в мае 1946 года в День Победы.

Шёл по селу, гордо выставив вперёд грудь с орденами и медалями.

– Полькин вернулся, – шептали ему вслед.

– Ох, что будет-то! А Полинка-то замуж вышла. Горе-то какое. Как бы лейтенантик ни прикончил каличного…

– Ну надо же было Стёпку-то променять на того беса безмолвного. Вот бабы… Дурёха, Полинка.

Степан ничего не понимал. Специально шёл медленно. Прислушивался. Сердце было не на месте.

Возле некоторых дворов на него сиротливо смотрели маленькие дети. Женщины в чёрных косынках опускали головы и смахивали слёзы.

Со стороны клуба доносилась музыка.

Степана вдруг чуть не сбила толпа мальчишек.

Они бежали за ребёнком лет пяти и кричали, размахивая палками:

– Немчура проклятая, сгинь с земли нашей.

Мальчишка бежал со всех ног, но погоня настигала его.

Так получилось, что мальчишка буквально запрыгнул в руки Степана. И тут же лейтенант оказался окружённым воинственными подростками.

– Дяденька, – просил один, – не мешайте суд вершить над фашистом. Мамка давеча сказала, что у него отец – немец. А как жить с таким на одной земле? Отдайте! Вы-то, небось, на войне не защищали таких?

Мальчишка прижимался к Степану и захлёбывался слезами и соплями. Вытирал рукавом лицо и от страха утыкался в Стёпкино плечо.

– Ра-зой-тись! – скомандовал Степан. – Стрелять буду и поднял руку вверх.

Мальчишки разбежались кто куда. Остался самый старший.

Он смотрел внимательно на поднятую руку и посмеивался над Степаном.

– А ты дядя зря так, – спокойно говорил подросток. – Может это его отец моего… Вы-то мне отца не замените. А муж его матери вернулся, да мальчишку принял. Семья у них, знаете ли… А у меня… У меня, дядя, две могилы во-о-о-н там, за лесом.

Подросток рукой показал в сторону леса.

– Аж дотуда кладбище протянулось.

Степан не знал, что сказать подростку. Совсем растерялся.

Ребёнок на руках продолжал всхлипывать и утыкаться в плечо.

– Иди домой! – произнёс Степан. – Немца мы победили. А этот свой. Что ж ты его палкой? Как немец?

– Да ты меня, дядя, не разжалобишь. Пусть он мне отца вернёт и мать, сошедшую с ума от горя, и сестру, умершую от голода. И тогда живым останется.

Степан прошёл мимо подростка, не спуская с рук ребёнка. Шёл, не оглядываясь.

– Крупской 5, – шептал ребёнок на ухо.

Степан повернул в другую сторону. Этот адрес был ему не по пути. Но оставить ребёнка на улице он побоялся.

Дома заплаканная женщина приняла сына.

Запричитала:

– Куда же ты убежал, глупенький мой, сожрут тебя и не подавятся. Вы уж простите. Не углядела. Не пускаю его на улицу. Не любят нас тут. Каждый готов камнем. А я как же должна была жить?

Когда немец мне ящиками консервы носил, так я со всеми делилась. Они брали. А теперь камнями да палками.

Степану было не по себе.

– Я вот и не знаю. Что же мне теперь всю жизнь прятаться?

– Уезжайте отсюда, – посоветовал Степан. – Я смотрю, вы тут новенькая. Если не прижились, то лучше переехать, где никто вас не знает. От чистого сердца совет.

Степан махнул рукой и пошёл прочь.

Ноги несли его домой. Хотелось уже разобраться во всём, понять, нужно ли верить слухам о Полине.

Во дворе был слышен звук топора. Степан взял черенок от лопаты, почему-то прислонённый к калитке и пошёл за дом.

Спиной к нему, опершись на костыль, мужик мастерски колол дрова. Так у него быстро всё получалось, что Степан даже засмотрелся на некоторое время.

А потом подошёл ближе, не выпуская черенка из рук.

Прокашлялся.

Когда мужик обернулся, Степан сначала оторопел. А потом засмеялся.

Он хохотал до слёз, хохот уже даже походил на похрюкивание молоденького кабанчика.

– Ва-а-ань-ка! – Степан еле произнёс имя кузнеца. – Ну ты бы слышал, какой ты чёрт на самом-то деле! Ну чего только бабы не сочинят. Ты чего тут делаешь?

Иван смотрел на Степана во все глаза и молчал. Не улыбался даже.

– Не узнал что ли? – поинтересовался хозяин дома.

Иван отвернулся и продолжил колоть дрова.

Тогда Степан вырвал у него из руки топор, с размаху воткнул его в пенёк. Пень заскрипел, пряча в себе остриё топора.

Иван выпрямился, отдал Степану честь и застыл.

– Опять что ли онемел? – поинтересовался Степан. – Вот так дела… А Полинка-то где?

Иван развёл руками. Поковылял домой, Стёпка за ним.

Полины дома не было. Она выступала в клубе. Когда из зала кто-то крикнул, что к Полине вернулся муж, она спрыгнула со сцены и побежала домой.

Ей кричал руководитель хора:

– Стой, ещё три песни! Обойдёшься без него до вечера!

Но Полина на ходу сбросила с себя расшитый чепчик, жилетку и прямо в концертном платье выбежала из клуба. Пока бежала, два раза упала, порвав платье и разбив коленки.

Влетела в дом как раз в то время, когда Степан разувался.

Он оглянулся. Полина смотрела на него зарёванными глазами.

Иван стоял чуть поодаль. Опирался на свой костыль. И подумал вдруг: «А меня так никто никогда не ждал…»

По письменной договорённости с Полиной Иван должен был сам поведать Степану о сестре. Собирался это делать не в первый день. И так хватало хлопот. Накрывали на стол. Позвали некоторых соседей.

Концерт из клуба на время переместился во двор к Степану.

Кто-то пел, кто-то плакал.

Дети таскали со стола пирожки и пироги.

– С Победой! – кричали хором.

Полина не отлипала от мужа. А он её и не отпускал.

Среди гостей Степан увидел тех, кто разносил сплетни о Полине. Бабы отводили глаза и всё равно что-то шептали друг другу, иногда показывая пальцами то на Ивана, то на Полину.

После шумного возвращения Степана и празднования Дня Победы соседи стали расходиться по домам к полуночи.

До утра ещё слышались отдалённые звуки гармони и голоса.

Небо было звёздным. Иван сидел на крыльце. Не хотел заходить в дом.

Стёпкино бормотание и громкое дыхание Полины не давали спать. Казалось, что даже на улице нет от них покоя.

Иван задумался о своей никчёмности. Стал себя терзать, что ещё тогда в Первую мировую нужно было кончать со своей жизнью. А теперь всё оставшееся за плечами томило.

Стёпка… Он был маленьким ребёнком, оставшимся без родителей. А какой счастливый он теперь! И даже сестра его жива-живёхонька. А он, Иван… Куда ни посмотри, везде не нужен. Даже половина ноги его покинула…

Иван посмотрел на звёздное небо и пошевелил губами:

– Что? По кусочку будешь отщипывать от меня? Ну давай, что следующее?! Ах, ты меня даже не слышишь…

Утром Степан застал Ивана спящим на крыльце. Тот свернулся калачиком и посапывал.

Степан присел на корточки рядом. Погладил Ивана по плечу и произнёс:

– Ванька… И куда бы мы ни шли, все дороги друг к другу ведут. Спасибо, брат, что приехал.

Иван встрепенулся. Присел, озираясь по сторонам. А Степан – здоровенный мужик – вдруг прижался к груди Ивана и заплакал.

Иван гладил его по голове и вдруг почувствовал себя каким-то мудрым старцем. Даже улыбнулся от своих мыслей.

– Пока Полинка спит, – всхлипывал Степан, – я тут немного тебя слезами помочу. А вдруг они лечебные, и я услышу твой голос.

Страшно мне, Ваня! Страшно, как будто это всё не начало новой жизни, а конец. Страшно мне от мира, который сейчас. А вдруг это сон, и я опять в окопе валяюсь, а мне в глаза кто-то вот-вот будет светить фонариком и щупать пульс. Страшно вернуться домой каким-то не таким.

Вот ты смог! А я вряд ли… Пусть лучше Полинка знала бы, что нет меня больше. Вот ты, Ваня, сам же себя терзаешь за всё. И я…

Иван не понимал, к чему клонит Степан. Но слушал и продолжал прижимать его голову к своей груди.

На улице было уже светло, когда на крыльцо выбежала Полина.

Она всплеснула руками и воскликнула:

– А я уже думала, приснилось мне всё.

Потом потянулась и прильнула к Стёпке. Тот в мгновение спрятал Полину в своих объятиях, да так надёжно, что этой Полины и не было видно.

Иван не смотрел на них. Встал, нервно схватил свой костыль и побрёл за дом.

Теперь его главным развлечением и успокоением была колка дров. С утра до позднего вечера Иван мог размахивать топором без устали.

Ему льстило, когда Полина приносила тарелку горячей пищи, садилась на пенёк и ждала, пока Иван пообедает.

Она чаще молчала. Но иногда язык развязывался, и она тараторила обо всём, что Ивану было давно знакомо и надоело.

Кузнец налегал на кашу, чтобы уже отпустить Полину и побыть в тишине.

До самого обеда к Ивану никто не подходил.

А потом он услышал:

– Ах ты ж козёл, Ванька!

Степан подбежал, выбил из рук топор и схватил Ивана за плечи.

– Говори! Говори, где она? Решил смолчать? Отчего же? От зависти?

Иван поначалу не понимал, чего Степан от него хочет.

Но увидев за спиной Стёпки взволнованную Полину, понял.

Она рассказала о сестре. Не сдержала слова. Укоризненно смотрел Иван на Полину.

А Степан как будто с цепи сорвался.

Повернулся к жене и приказал:

– Тащи бумагу, пусть пишет. И собери мои вещи, поеду искать.

– Куда же ты поедешь? – всхлипывала Полина. – Если ни адреса, ни фамилии…

Степан отпустил Ивана. Присел на пенёк.

Иван опять схватил топор и судорожно начал раскалывать шершавый кусок ствола в мелкие щепки. Несколько раз чуть не попал по пальцу.

– Ты же знал, что я её ищу… Чего молчал? Сутки почти прошли, а ты молчишь о ней. Неужто завидуешь моей радости?!

Полина вручила Ивану лист бумаги и карандаш.

Тот взял, опёрся на костыль и поковылял домой.

Поездка в Подмосковный госпиталь не дала Степану ничего. По адресу, который значился в картотеке его сестры Екатерины, дома уже не было.

Степан рыдал у котлована, который вырыли для строительства чего-то большого, кричал во всё горло, пока его не забрали в милицию.

Там на лейтенанта и героя войны заводить дело о нарушении общественного порядка не стали. Посочувствовали и отпустили домой.

Степан затаил на Ивана обиду.

Продолжали жить в одном доме, но не здоровались.

Вскоре Стёпка устроился в колхоз.

Полина всё уговаривала Степана не держать на Ивана обиду. Мол, если бы не Иван, то и о Кате ничего слышно не было бы. А тут оказалось, что она жива, да и ещё не последний человек в обществе.

Но Степан был непреклонен. После войны стал жёстче и нетерпеливее. Чуть что было не по его, мог прикрикнуть и пару раз даже замахивался на Полину. Но не ударил ни разу.

Она убегала в таких случаях, Степан тотчас пускался за ней. Но прощения не просил. Хватал, прижимал к себе и долго не отпускал.

В сентябре 1946 года в почтовом ящике Полина обнаружила письмо. Оно было без обратного адреса, без штампа. Просто письмо, помещённое в конверт.

Развернула. Стала читать: «Дорогой Степан, прости, что могу только вот так о себе заявить. Обратно не пиши, да тебе и некуда. У меня всё хорошо. Трудно, но хорошо. Я жива, и это главнее всего на свете. Знаешь, и врач может плакать… Я лечила всех, кроме себя. Надеюсь, что война не забрала твою жизнь, и ты каждое утро встречаешь рассвет. Я тоже встречаю… Но не рассвет… Прости, что напомнила о себе. Ирина…»

Степан перечитал несколько раз. Обсмотрел конверт со всех сторон.

– Ну слава богу, – пробормотал он. – Жива Иринка, здравствует где-то. Вся семья почти в сборе.

Полина смотрела на мужа непонимающими глазами. После письма Ирины Степан стал скрытным. Мог прийти домой, а мог не прийти. Полина не осуждала. Чувствовала в поведении мужа эхо войны и принимала его таким, какой есть.

Всё твердила себе:

– Живой, живой…

В ноябре 1946 года к дому Степана подъехала машина. Из неё вышла молодая женщина в длиннополой шляпе. Полина была во дворе и очень удивилась гостье.

Но больше удивилась её наряду. Не по погоде была она одета. Полина даже поёжилась от холода, глядя на коленки незнакомки, обтянутые капроновыми чулками.

Женщина, завидев Полину, поприветствовала её.

– Доброго дня, – произнесла она. – А Степан тут проживает?

Полина кивнула.

– Ну вот и хорошо. Позовите мне его.

– Да он на работе, – ответила Полина. – Но вы пройдите в дом, там тепло.

Женщина последовала за Полиной.

– Душновато у вас, – сказала незнакомка. – А, может быть, вы меня проводите к Степану на работу?

– Да он на обед скоро прибудет. Неудобно мне ходить за ним.

Полина виновато опустила голову, прикрывая шалью живот.

– Ах, вот оно что! Ну тогда ждём…

Иван ввалился в дом шумно. Он всегда так делал. Хотел, чтобы все знали о его возвращении.

Зашёл, не разуваясь. Небрежно бросил у печи дрова. Стукнул костылём по полу и пошёл к порогу разуваться. На незнакомку не обращал внимания.

А она смотрела на него с удивлением.

Когда Иван её заметил, оторопел.

– Вот так встреча! – воскликнула гостья.

– Так вы не к Степану? – поинтересовалась тотчас Полина.

– Да я ко всем вам!

Незнакомка встала со стула и подошла к Ивану. У того не было никаких эмоций на лице.

– И Кислица здесь! – промолвила женщина.

Иван разглядывал Екатерину Михайловну. Она стояла перед ним очень повзрослевшая, волевая. Куда-то подевалось смущение, скромность и нежность. Но в глазах по-прежнему горели огоньки.

– Ну и где же мой братец? – спросила Екатерина у Ивана.

Тот промолчал. Поспешила ответить Полина.

– Да Господи! Да это же вы, сестра Стёпы! Да не может быть! Да что же вы сразу не сказали? Он так ждал, так ждал.

Полина вдруг заплакала.

Екатерина Михайловна подошла к ней, обняла.

– Ну что за слёзы!

– Так он ждал… Так ждал…

Пока ждали Степана, пили чай. Полина принесла вторую серёжку.

Екатерина смотрела на неё, но в руки не взяла.

Иван написал карандашом одно слово на листе и протянул Катерине.

– Петро… – задумчиво прочитала та.

У Ивана сердце ушло в пятки.

– Да всё у него хорошо! – поспешила Екатерина успокоить Ивана. – Живёт, бывает, с нами. Когда нахлынет на него тоска, я его забираю. А так в общежитии при обувной фабрике обувь шьёт. Руки золотые и при деле.

А я вышла замуж в конце войны. Мой муж – фронтовой обозреватель. Сейчас он в командировке, а у меня отпуск. Вот и решила приехать. Покоя мне не давал твой рассказ. Поедешь со мной к Петьке?

Иван кивнул и впервые за вечер улыбнулся.

Когда в дом вошёл Степан, и все на него уставились, ненадолго возникла немая сцена.

Брат рассматривал сестру. Узнал её сразу.

Потом подошёл и встал перед ней на колени.

– Прости меня, Катенька! Прости, что не смог по жизни быть рядом. Боялся, что не справлюсь…

Екатерина Михайловна гладила брата по голове и улыбалась.

Степан рыдал, уткнувшись носом в её коленки.

Потом рассказал обо всём, что помнил из своего детства.

Полина всё смотрела на мужа и его сестру и удивлялась их поразительному сходству.

Вторую серёжку Катя не взяла. Сказала, что так их связывает вся жизнь.

Иван с радостью отправился с Катей на встречу с Петро.

Тот на время отпуска мужа, переселился к Кате. Она целыми днями пропадала на работе.

После войны стала главврачом больницы. На работе уставала. Когда приходила домой, радовалась Петру. Он всегда встречал её со своей неизменной улыбкой, веселил и поддерживал в трудные минуты.

Увидев Ивана, Петро расчувствовался. Несколько дней сидели, не сомкнув глаз. Петро тараторил обо всём, что было в его жизни, начиная с воспоминаний о детском доме и заканчивая выпиской из госпиталя.

Иван слушал, но молчал.

Вот уже два месяца он жил у Екатерины. Написал ещё одно письмо Маргарите.

Екатерина обещала весной сопроводить его туда.

В феврале Иван занемог. Стал кричать ночами. Говорил, что на него падает раскалённый кусок железа.

После двух бессонных ночей Иван прикорнул в кресле и больше не проснулся.

Хоронили Ивана в селе, где жил Степан.

Плакали все: и Степан, и Полина, и Петро.

Екатерина Михайловна присела у могилы и прошептала:

– Спасибо, Ваня! Я забрала у тебя ногу, а ты вернул мне брата. Я за своё отвечу…

Степан после смерти Ивана стал прежним. После того как в начале февраля Полина родила сына, он признался жене, что собирался уходить в другую семью. Но неожиданный приезд сестры остановил от такого шага.

Полина сказала, что о связи мужа на стороне ей давно донесли сороки.

А в конце марта 1947 года соперница принесла и вручила Полине новорождённую дочку.

Полина не противилась. Взяла ребёнка на руки.

Всё происходило без слов.

Полина мужа простила. Она говорила, что война у многих душу вывернула, а дети ни при чём.

Когда младшей дочке исполнился год, Степан с семьёй отправился туда, где жила Маргарита. Уж очень ему хотелось посмотреть на Матвея и детей Ивана от Маргариты. О своём желании Маргарите писать не стал. Решил приехать неожиданно.

И в апреле 1948 года Мария встречала гостей.

Плакала, когда узнала, что Ивана больше нет. Отправила Максима за Евгенькой. Та не пришла.

О Маргарите Мария рассказывала долго, показала Степану письмо Ивана, которое тот писал жене из госпиталя.