Текст книги "Купчиха. Том 2"

Глава 4

Беременность Мария скрывала почти до шести месяцев. Живот у неё был маленький, почти незаметный. Не знал об этом и Максим. Он стал приезжать намного реже и как-то охладел к Марии. Видела она в его глазах любовь и прежнюю страсть, но никакими своими действиями он этого не показывал. Наоборот, чаще стал озираться по сторонам, прислушиваться. Явно чего-то боялся.

Мария при этом к такому состоянию Максима относилась спокойно. Ничего ему не высказывала, радовалась его приезду, как и прежде. И отчётливо понимала, что стать мужем Максим не сможет. Слишком большая была между ними пропасть.

После шести месяцев живот вырос за один день. Уже никакие широкие рубахи не спасали Марию от любопытных взглядов. Она по-прежнему была молчаливой. Но догадаться о том, кто является отцом ребёнка, было не сложно.

Постоянно Мария слышала одни и те же фразы, только от разных женщин

– Тёрлась возле машины, вот и натёрла себе мозоль.

– Это ж надо, а? И как только на таких клюют? Ведьма!

– Всю судьбу пацану исковеркает теперь. Ну вот повесит на него дитя, и что дальше?

Уже и обидно не было. Привыкла за столько лет к сплетням, зависти, злости. Знала, что стоит заступиться за себя, так только хуже будет. Запутают, затащат в своё змеиное логово, выпьют все соки.

– Ты думаешь, что родишь, и я с тебя обязательства сниму? – сказал начальник, проверяющий ковры.

Он часто выходил из себя. В этот раз топнул ногой со всей силы в углу комнаты.

– Вот тут люльку повешу! И только попробуй мне заупрямиться. Я к вам диковатым бабам подход знаю. Лучше меня не злить.

– Спасибо, – тихо вступила в разговор Мария.

– Спасибо?! – начальник аж взвизгнул от удивления. – Да ты не промах! Эх… Поучились бы у тебя другие! Дух свободы в тебе есть, а у них нет. Вот они и льют ночами слёзы да ругают власть. А чего её ругать, когда и здесь можно жить припеваючи!

Вот я смотрю, ты тут как дома устроилась: и работа, и семья.

Вот она – цель исправительных работ и поселений! Выбить из человека дурь и дать освоиться в новом месте. Осознать свою вину и дать стране пользу. Так что ты идеальная заключённая. По всем параметрам подходишь к моим мыслям. Я замолвлю за тебя словечко.

После этого разговора начальник перестал приезжать часто. Уже перед самыми родами привёз Марии мешок с пелёнками, бросил ей небрежно.

– Вот, пригодятся. Конфискат купеческий. Их тряпками только так и пользоваться, да полы мыть. Для других дел не годятся.

Мария мешок разобрала. В нём были белоснежные пелёнки с вышитыми уголками. На каждом вышитом уголке были две буквы и две точки «Н.И.»

А на тоненьком одеялке было написано вышивкой «Нина Иосифовна Кумачова».

Родила Мария стремительно. Только вот сидела за станком, а тут уже держала на руках маленький комочек. Мальчик был крошечным, с большими светлыми глазами и маленьким носиком. Губки красивой пуговкой расположились над подбородком. Как присосался к материнской груди, так и не отпускал долго. Во сне вздрагивал. Мария научилась ткать с ним на руках. Приматывала к себе и ткала. На улицу с ним вышла только в первые декабрьские дни. А Максима всё не было.

Уже и думать о нём перестала. Отпустила, переболело в груди. Начальник слово сдержал и привёз люльку. Её Мария сама подвесила к потолку, укрепила.

Как она была счастлива! Каждый раз перед сном благодарила в молитве свою бабушку Анисию за то, что та научила работать руками.

Когда впервые вышла с ребёнком на улицу, женщины окружили её. Ненадолго улетучилась из них злость, проснулись материнские чувства. Почти все, кто был в этом поселении были разлучены со своими детьми.

– Ну покажи, покажи богатыря!

– Ой, какой маленький! Да и как ему быть большим?! Собак сторожевых кормят лучше.

– Ой, Марийка, а не родить ли мне такого! Ты покажи местечко, где можно пригреться и такого ангелочка в подарок получить?

– Нет больше такого местечка, – услышала Мария в толпе. – Запретила матушка высокородная сыночку в поселение продукты возить.

Марию эти слова больно резанули по сердцу. Быстро накрыла личико ребёнка уголком одеяла и пошла к себе. Некоторое время женщины ещё сопровождали её. Расспрашивали, как рожала, кто помогал. Мария молчала. Ей хотелось скрыться поскорее в комнате и не видеть, и не слышать больше никого. Ещё и сын расплакался.

Кое-как отвязалась от самых любопытных, закрыла дверь и разрыдалась.

Откуда женщины знали, что Максиму запретили ездить, было неведомо.

Но боль растекалась внутри. Заполняла собой каждую клеточку.

Вспомнились пирожки, которые привозил Максим, вяленое мясо. Вспомнились его большие ладони. Ощутила их Мария на своей груди, на спине.

Маленький Алёша причмокивал, забирал из матери всё, что принадлежало ему.

А Марию душили слёзы.

Всю ночь не спала. Утром стала себя успокаивать. Ведь забыла уже, смирилась. А тут неожиданно брошенная фраза всё испортила, застала Марию врасплох.

Смотрела Мария на сына, любовалась. Любила его, кажется, сильнее, чем всех остальных детей.

В середине декабря 1930 года поздней ночью в дверь постучались. Мария открыла.

В комнату ввалился Максим. От него несло спиртным. Он схватил Марию, прижал к себе. Услышав, как заплакал ребёнок, оттолкнул её, подошёл к люльке. Поднёс лампу поближе.

– А ты времени даром не теряла, – произнёс он.

– Не теряла, – ответила Мария. – Время течёт, как песок сквозь пальцы, оглянешься назад, а жизни немного осталось. Вот решила продлить свою жизнь.

– И кто, интересно, жизнь продлил? – Максим уставился на Марию. – Мама говорит, что у вас, заключённых, есть дар убеждения. Вы можете воздействовать на человека простыми словами. Я вот уже полгода о тебе забыть не могу. И маршрут поменял, а к тебе тянет. Вот Андреич разрешил мне с ним прокатиться. Да завязли в пути, пока выехали, уже и темнота. Думаю, зайду к старой знакомой, навещу. Может, чары с меня снимет свои.

– Ты какой-то другой, – прошептала Мария. – Тот Максим был добрым и ласковым. А сейчас Максим не своим сердцем живёт, не своей головой думает. Тяжело с таким Максимом разговор вести. А ребёнок это твой.

Мария вытащила сына из люльки, приложила к груди.

– Мой? – голос Максима задрожал. – Да ты попробуй ещё докажи, что мой. Вам всем только и надо, чтобы зацепиться за свободу. Всем только это и надобно. Ты давай уже отцепись от меня. Чары свои притупи. Отведи меня от себя, а то жить так тошно! Мне работать надо, я за рулём – и ты впереди бежишь. И куда ни поверну, одна ты мелькаешь.

Максим вытащил из кармана бутылку. Сделал несколько глотков.

– Это я так от видений спасаюсь, чтобы ты не мелькала.

– Иди с богом, – громко сказала Мария. – От своих чар тебя освобождаю! Маме скажи, чтобы успокоилась, я свои руки в сторону твоей свободы тянуть перестану.

Максим кивнул:

– Ну вот и поговорили. А придумала ты забавно, – он рассмеялся. – Ну вот в точности как мама сказала. Так и сказала она: «Ты смотри, на тебя ещё и дитя повесят».

Мария уже и не рада была тому, что сказала Максиму о сыне.

– А зовут-то как? – Максим подошёл поближе, стал разглядывать ребёнка.

– Алексей, – ответила Мария. – Алёша.

– В честь отца моего назвала, – так же тихо произнёс Максим. – Пусть растёт, так и быть, имя своего отца использовать разрешаю.

Мария оторопела.

– Разрешаешь использовать имя? Ну уж спасибо, – она положила ребёнка в люльку и низко поклонилась Максиму. – Премного благодарна вам, сударь.

Максим, не прощаясь, вышел из комнаты.

У Марии жгло в груди. Мужчина так громко хлопнул дверью, что Алёша вздрогнул и заплакал.

Калмычка взяла сына на руки, прижала к себе.

– Пусть идёт, – прошептала она. – У него впереди вся жизнь. Найдёт себе достойную. А у меня ты останешься как искорка от моих чувств. Спи, сынок, спи…

Через два дня начальник приехал проверять готовность ковров.

Был недоволен тем, что третий ковёр так и не закончен.

– Это на сколько пятилеток затянется твоя работа, если на один ковёр ты тратишь 4 месяца? Может тебе в помощь кого-то дать?

– Не нужна мне помощь, справлюсь сама.

– Или тебе ребёнок мешает? – начальник подошёл к люльке.

У Марии похолодело всё внутри.

– О, какой богатырь! Даже жалко такого от матери отрывать. Но ты смотри, успевать перестанешь, мигом его заберу.

– Спать не буду, – прошептала Мария, – только сына не троньте.

Начальник покачал головой.

– Да не изверг я какой-то, ей-богу. Корми на здоровье. Они там в детском доме не шибко и счастливы. А тут хоть при матери. Ему сейчас кроме тебя и не нужен никто. Вот что, – начальник подошёл к Марии близко и шепнул на ухо, – родила ты неудачно. Человек этот, то есть его родители, написали жалобу на моё имя. Я, конечно, с тобой разберусь. По бумагам. Но ты хоть больше пацана этого не совращай. Его мать грозится до товарища Сталина дойти, если я меры не приму. Отчим у него – человек непростой. Им скандалы не нужны.

А Максим – парень вроде и хороший. Сам вот из семьи вырвался, водителем стал. Хорошим, причём, водителем. А вот учиться бы ему, образование получать. А он тут с заключёнными любовь крутит. Ты-то, Мария, куда смотрела?

Приобнял начальник Марию как-то по-отечески. И голосом поучительным продолжил:

– Понимаю, без любви никуда и никак. Все мы люди. Но тут вот не принято любить. Тут исправлять принято, ломать, перевоспитывать. А ты жемчужиной стала. И скажу тебе честно – примером для многих.

Бабы-то стали больше навыков своих применять. Того и гляди, ещё одна соседкой твоей станет. У меня в планах выселить вас с территории бараков. Разрешение такое имеется. Поселение разрастётся, сроки ваши закончатся. Того гляди, и город образуем. Так что больше водителей городских к любви не склоняй. Нежные они все, неприспособленные.

Начальник отпустил Марию и вышел.

– Спасибо, – прошептала она вслед.

Максим вернулся после новогодних праздников в начале января 1931 года.

К Марии не подходил. Она несколько раз проходила мимо него, случайно так получалась.

А однажды заметила в его кабине младшую дочь учительницы гимназии Дуси. Нагловатая по своей натуре девица хохотала так громко и непристойно, что Марии стало не по себе. Максима видно не было. Но его голос Мария слышала. Юркнула за гараж.

Стала подсматривать.

Минут через 10 дверь машины распахнулась. Весело спрыгнула девица. Следом за ней Максим.

Как они обнимались, Мария уже не видела. Как-то резко стемнело. Поспешила домой.

Не было ни обиды на Максима, ни слёз. Появилась к нему жалость. Какая-то материнская жалость, какую испытывала раньше к детям, когда они прибегали домой с разбитыми коленками.

Через пару недель дочь Дуси нашли на улице без признаков жизни. Замёрзла. Сделала это, по всей видимости, намеренно. Одета была в лёгкую одежду.

С того дня Максим надолго пропал из жизни Марии.

***

Андрюша собрал вещи, попрощался с сёстрами. Девчонки хныкали, тянули его за одежду.

Евгенька молчала.

Дюша подошёл к ней, слегка склонил голову и сказал:

– Спасибо за всё, Евгения Петровна!

Евгенька покраснела. Никогда ещё сын не называл её так официально. Привыкла она уже к его: «Мамка велела, мамка сказала, мамке помочь надобно».

А тут: «Евгения Петровна…»

Отвернулась от сына и вышла из комнаты.

Он опустил голову.

Подошедший в этот момент следователь, похлопал его по плечу и прошептал:

– Ничего, сынок, оттает. А если нет, то так тому и быть.

Уехали в тот же день.

Евгении без помощи Андрея стало тяжело. Она приходила после работы в холодный дом, топила печь сама. Потом забирала детей из сада. София, старшая дочь Марии, после школьных уроков трудилась в том же саду нянечкой.

О том, куда следователь устроил мальчика, Евгения не знала.

В ноябре 1930 года следователь приехал на несколько дней.

О Дюше не обмолвился ни словом. Евгения всё ждала, когда он сам на эту тему заговорит, но тот молчал. А спросить самой гордость не позволяла.

София заговорила о брате за ужином.

– Хорошо всё у него, – ответил следователь. – В училище не взяли в этом году. Устроил я его учеником столяра. Профессия полезная. Освоит и будет при деле. Уж лучше, чем дома печь топить да детей нянчить. Правильно я говорю, Евгения Петровна?

Евгенька ничего не ответила.

– Какая же ты непробиваемая, Женька, – говорил Андрей после ужина, когда дети разбрелись по своим комнатам. – Я о таком сыне и мечтать не могу. А ты…

– И не мечтай, – выпалила Евгенька. – У тебя дочь. Ещё раз услышу о нём, больше не приезжай ко мне. Перееду обратно.

Следователь возмутился:

– Это с чего же я буду молчать, когда сёстры о брате беспокоятся? Ты свои обиды лучше оставь при себе, а я буду говорить всё, что захочу.

– Ну тогда и говори что хочешь.

Евгения встала и ушла к себе.

Ночью Андрей тихонько постучал в её комнату.

– Пустит меня моя любимая купчиха?

Евгенька следователя впустила. Смотрела на него обиженно.

Он поцеловал её. Долго целовал, настойчиво, до тех пор, пока не оттаяла.

– Поехали со мной в город, скучаю по вам. Места всем хватит. Я на повышение иду, другое жильё мне предоставят. Не смогу так часто приезжать.

Евгения усмехнулась.

– Часто? Два раза за полгода – это часто?

– А вскоре и совсем не смогу. Время тяжёлое наступает. Что-то мутят там сверху, переделывают. А отказаться от должности не могу. Не принято это у нас. Раз партия доверила мне такое, нужно принимать. Говорил же тебе, что непросто выбраться из этой круговерти.

– А ты выберись, – предложила Евгенька. – Тогда и скучать не придётся. Что? Смелости не хватит?

– Не хватит, – кивнул Андрей. – Боюсь, что вам не смогу помочь, если брошу всё.

– На хлеб хватит всем, – ответила Евгенька.

– На хлеб-то хватит, с голоду не помрём. А вот где этот хлеб придётся есть – большой вопрос. Я предпочитаю есть его дома, а не на нарах.

Больше Андрей не предлагал Евгеньке переехать к нему. После перехода на новую должность следователь приехал в следующий раз в феврале 1931 года.

Пробыл дома три дня.

Он был чем-то встревожен. Вроде и улыбался, и радовался встрече, но прощался так, как будто в последний раз.

***

Вот уже почти год Иван жил в родном селе. Помимо основной своей работы на кузнице продолжал ездить с театром.

На новогодние праздники их пригласили в город. Там было дано больше десятка представлений для школ и детских садов.

Такой необычный театр понравился учащимся, и молоденькая учительница Маргарита Михайловна попросила у Ивана разрешения организовать экскурсию на кузницу.

Иван нехотя согласился.

Он не очень любил, когда на кузнице были лишние. Но учительница так уговаривала, что отказать совсем не смог.

Уже в феврале из города прибыли школьники: пятнадцать мальчишек и девчонок от девяти до двенадцати лет.

Ожидая в тот день детей, Иван работу не начинал.

Маргарита Михайловна с интересом слушала Ивана, который подготовил небольшое сообщение о работе с металлом. Категорически отказался продемонстрировать это всё в действии.

Дети уехали разочарованными.

А на следующий день в кузницу прибыла учительница. Встала у ворот и ждала, пока на неё обратят внимание.

Иван подошёл к ней. Смотрел заинтересованно.

– Мне поговорить нужно с вами, – прошептала она.

– Обед у меня, – ответил Иван. – Пойдёмте ко мне домой.

Дома помог снять Маргарите полушубок. Предложил отобедать с ним. Она отказалась. Присела на краешек стула.

Впервые Иван рассматривал её так детально.

Она была выше Ивана на полголовы. Худая и тонконогая, как и он сам. Волосы были аккуратно заплетены в тугую косу. Чёрная юбка (чуть ниже колен) была как будто большевата, из-за этого казалось, что она вот-вот упадёт на пол, и ноги оголятся полностью.

Иван принялся за обед.

Учительница молчала.

– Так чем могу быть полезен? – спросил он.

– Я… – Маргарита заикалась, – Я… Мож-жно я о-с-с-с-та-н-ну-сь у в-ва-с-с-с?

Иван поперхнулся.

Отставил тарелку, прокашлялся.

– С чего это вдруг?

И тут учительница затараторила так быстро, что он еле улавливал смысл сказанного.

– Понимаете, мне очень хочется жить в селе, но я детдомовская, но хорошо помню, как жила на земле. Мне было года три. А потом из памяти всё стёрлось.

Я стала учительницей. А вас увидела, и что-то кольнуло внутри.

Вы мне отца напоминаете.

Я по дому всё могу делать: и готовить, и стирать, и убирать. Устроюсь на работу тут. Учителя везде нужны. Я буду тихой и покладистой. Просто позвольте.

Иван покашливал. Маргарита Михайловна смотрела на него пристально.

– Да вы не по адресу, – сказал Иван, – пойдите к председателю, он вас устроит. Я привык жить один.

– Но я хочу с вами! – возмутилась учительница.

– Но я не хочу!

Иван поднялся со стула. Она тут же подбежала к столу, схватила грязную тарелку и произнесла:

– Я приберусь, идите на работу!

Иван выхватил из её рук тарелку.

– Да уйдите же! – взвизгнул он. – Я всё могу делать сам.

Маргарита Михайловна пыталась вырвать из рук Ивана тарелку. Он удивился её сильной хватке.

– Я помою… Приберусь… Позвольте…

Иван начал злиться.

– Да уймитесь вы, наконец-то, сумасшедшая какая-то! Кто вам ещё детей доверил?

– Да я всё равно её помою, – выпалила учительница и выхватила всё-таки тарелку.

Иван тарелку отвоевал и со всей силы бросил её на пол.

Она разбилась.

– Приберусь, – крикнула учительница и схватила веник.

Иван накинул на себя тулуп и выбежал из дома.

– Сумасшедшая, дура! – кричал он во всё горло.

Потом стал озираться по сторонам.

В кузнице ничего не ладилось. Всё валилось из рук. И не знал, как теперь возвращаться домой. Его напарник, выслушав историю, катался от смеха по полу.

Иван вернулся домой за полночь.

Маргарита Михайловна спала сидя, положив голову на стол.

Кузнец тихонько прошёл мимо неё в свою комнату, схватив попутно пирожок со стола.

«Ну что за напасть такая! – подумал он. – Уже и пирожки испечь успела!»

Пирожки оказались очень вкусными.

Уснуть не удавалось.

Поднялся с кровати, подвинул шкаф к двери, чтобы учительница не зашла ненароком.

Проснувшись утром, не сразу сообразил в чём дело. Поначалу удивился, что шкаф стоит у двери. Потом всё вспомнилось.

Пока двигал шкаф на место, услышал громкий крик:

– Иван Евграфович! Завтрак на столе! Ну, выходите же!

Иван вышел, насупился. Прошёл мимо Маргариты.

– Доброе утро, – воскликнула она. – Это самое доброе утро в моей жизни! Ну вы точно, как мой папенька: хмурый и неприветливый. Я вот пирожочков, хлеба испекла. Отведайте, Ва-ня…

Иван оглянулся.

Она стояла у стола и держала в руках поднос.

Её подбородок слегка подрагивал, и Ивану показалось, что из больших глаз вот-вот брызнут слёзы.

Подошёл к учительнице, взял поднос и поставил его на стол.

А она вдруг прижалась к кузнецу и заплакала.

– Ну хватит, хватит, – прошептал Иван, гладя её по голове.

Ему вдруг захотелось поцеловать учительницу. Стал покрывать поцелуями её лицо, лоб, шею. Потом впился в губы. А дальше уже не ведал, что творит.

Очнулся уже в своей спальне.

Где-то глубоко в подсознании помнил, как нёс Маргариту в кровать, как раздевал её.

Она лежала рядом, отвернувшись от него.

– Прости, – произнёс Иван.

– Что вы, – прошептала Маргарита. – Я этого очень хотела. А можно мне стать вашей женой?

– Я женат, – ответил Иван.

Оделся и покинул комнату.

– Женат, – шептал он себе под нос, – женат, женат, женат. И дочь у меня есть.

Придя в кузницу, сказал напарнику, что работать сегодня не будет.

Решил навестить Евгеньку и заодно повидаться с дочерью.

Ждал Евгению рядом с домом. Замёрз, но на работу к ней не решился пойти.

Увидев её издалека, пошёл навстречу.

– Здравствуй, Женька, – произнёс Иван. – Мне бы Лидочку повидать. Сердце болит за вас.

– Болит у него сердце! – пробормотала Евгенька. – Да что ты знаешь о боли?

– Я? – удивился Иван. – Я о ней знаю всё! Могу тебе в подробностях рассказать, как кожу отрывают заживо, как убивают так, что ты ни жив ни мёртв, как морят голодом, как обвиняют невиновного. Продолжать?

– Замолчи… – прошептала Евгенька. – Ты никогда не поймёшь меня!

Нет больше Лидочки. Вот уже больше, чем полгода прошло. Опоздал ты, Ва-ня…

У Ивана в ушах что-то зазвенело, затрещало. Голова стала тяжёлой. Он пошатнулся и упал.

Слышал откуда-то издалека, как орала Евгенька:

– Вставай, вставай! Как я тебя потащу? Лю-ю-ди-и-и-и, помоги-и-и-и-те!

Очнулся ночью.

При слабом свете лампы заметил рядом с собой Евгеньку. Она сидела на кровати, качалась вперёд-назад и выла.

От её воя всё внутри Ивана холодело. Мужчина не мог даже пошевелиться. И тоже завыл.

– Ма-а-а-м, – вдруг услышал Иван детский голос, – ма-а-а-м, Еленке плохо.

Евгения вскочила с кровати и побежала в комнату к дочери.

Иван за Евгенькой не пошёл. Еле встал с кровати. Слышал истерические вопли и плач. А перед глазами у него была Лидочка, его маленькая рыжеволосая девочка.

Иван вдруг понял, что остался в этом мире совершенно один.

Опять присел на кровать.

Закрыл уши руками, чтобы не слышать ничего. Но крик всё равно пробивался, он усиливался, и к нему прибавились и другие голоса.

– Ли-и-и-да-а, Ли-и-и-да-а, – прошептал Иван. – Доченька, иди сюда поскорее, там шумно, испугаешься.

Он вертел головой и продолжал:

– Ли-и-и-да-а, ну чего же ты прячешься? Иди поскорее к отцу.

У Еленки был жар.

София побежала за доктором.

Тот посоветовал изолировать остальных детей от Еленки. Евгения, не задумываясь, отвела их в тот дом, где жили раньше. И велела Софии присматривать за сестрой и Лизой.

А сама осталась рядом с дочкой.

Иван ушёл не попрощавшись.

Он ходил по кладбищу, искал могилу дочери. Не нашёл. Вернувшись домой, обнаружил там учительницу. Совершенно забыл, что она живёт теперь в его доме.

Маргарита, заметив Ивана на пороге, подбежала к нему и произнесла:

– Ванечка, я же ждала вас все два дня. Разве так можно поступать со мной? Не предупредили. А я что должна делать, по-вашему?

– А ты должна ехать к себе домой и не морочить мне голову своей заботой! Уйди с моих глаз.

Иван со всей силы оттолкнул от себя девушку, она упала. Кузнец даже не оглянулся, прошёл мимо. Он заперся в своей комнате и не выходил оттуда.

Вечером Маргарита Михайловна постучалась к нему. Иван не открывал.

– Иван Евграфович, я ужин приготовила…