Текст книги "Купчиха. Том 2"

***

После недели сильного жара Еленка перестала дышать. Евгения билась головой о стену. Кричала. Женщины-соседки и подчинённые пытались успокоить обезумевшую от горя мать. На похоронах Евгения не присутствовала. Она была не в себе. Била посуду, окна. Ломилась к соседям, искала у них свою дочь.

Остальных детей из дома усатого забрала к себе одна из работниц артели. Ей говорили другие:

– Зря ты, Наталья, берёшь к себе детей. На семье проклятье какое-то. Второго ребёнка похоронила за год Евгения Петровна. Того и гляди как на тебя что-то и перейдёт. Неизвестно, чем эти болеют.

Но Наталья отмахивалась от советчиков. Её муж поехал в город и разыскал следователя. Тот сразу приехал.

Увидев Евгеньку в ужасном состоянии, забрал девочек у Натальи, велел собрать вещи и увёз всех в город.

Евгенька не сопротивлялась. Вела она себя так, словно потеряла разум. Что-то лепетала, всхлипывала, никого не узнавала. В городской квартире Андрея было тесновато. От большой квартиры он отказался давно, после нежелания Евгении переезжать, поэтому все ютились в одной комнате.

Евгения стала приходить в себя только ближе к апрелю 1931 года.

В тот тёплый апрельский день следователь прогуливался с ней около дома. Она держала его за руку и вдруг сказала:

– Добился ты своего, Андрей. Вывез меня в этот каменный склеп. Да тут дышать невозможно. Отвези меня домой.

– Твой дом теперь тут, Женька, – спокойно сказал Андрей. – Твой дом – это я! И не нужно спорить. Без меня ты не проживёшь, и не дай бог что-то с детьми случится! Привыкай. Ко всему можно привыкнуть. Даже к боли. Она может мучить тебя всю жизнь, скручивать в верёвки, а ты с ней живи в дружбе. У меня сейчас не всё гладко. Но мне бы перед смертью счастливым побыть немного. А то получается, что я на стране женат. А своей жизни никакой. А я ведь тоже человек!

– Ты сам выбрал такой путь, отвези меня домой. Мне там дышится легче, – попросила Евгенька. – Там дети мои лежат. Тянет меня туда, понимаешь?

– Не отвезу, – запротестовал Андрей. – Привяжу тебя тут, посажу в камеру, но больше ты туда не вернёшься.

Евгения спорить не стала. Обустраивать быт в маленькой комнате начала в тот же день. А через неделю Андрей объявил, что переезжают они в большую четырёхкомнатную квартиру.

Искать работу Андрей не разрешал. А сидеть целыми днями в пустой квартире Евгеньке надоедало. Иногда следователь неделями не появлялся дома. И каждый раз Евгения прощалась с ним, как в последний.

Он сам так говорил:

– Если не вернусь, вас никто не тронет. Прощай, Женька.

Дети ходили в школу. Евгения слонялась по комнатам с утра до вечера.

Однажды следователь привёл в квартиру сына Евгеньки. Она отнеслась к нему холодно. Он подошёл, поздоровался. Евгенька заметила, как сильно изменился сын. Подрос, стал плечист. Ладони были широкие, как у взрослого человека. Но глаза изменились. Она перестала видеть в нём Демида. Но несмотря на это, сыну не ответила. Отвернулась и ушла демонстративно.

Андрей-младший жил в бараках при столярке на окраине города. Учился и тут же применял свои навыки в работе. Иногда к нему приезжал следователь. Но больше всего ему хотелось жить вместе одной семьёй, особенно после того, как все переехали в город.

Свою сестру Еленку он оплакивал долго. София и Катерина от брата не отходили ни на секунду. Повисали на нём. Перебивая друг друга, рассказывали, как им нравится в этой школе, как ходили в поход и нашли солдатские укрытия времён Первой мировой.

Дюша кивал, улыбался. Но все его мысли были там, за закрытой дверью, где пряталась его мать.

Мальчик ночевать у следователя не стал. Ночью пошёл домой.

Больше он в квартиру не приходил. Сестрёнки после школы иногда забегали к нему в столярку. София брала с собой и подругу: девицу лет пятнадцати, которая поздно пошла в школу. И Андрей в эту подругу влюбился.

Вечерами за ужином София шептала следователю, что Дюша нашёл себе невесту и скоро поженится с ней. Следователь смеялся. Евгенька же, услышав эти подробности, делала такое выражение лица, словно ей сказали о чём-то неприятном.

Видя, как она реагирует на новости от дочек Марии, велел девочкам делиться впечатлениями не в присутствии матери.

Евгения стала замечать, как дети отдаляются от неё.

Всё больше они общались со следователем. Он, когда не был занят работой, гулял с ними по нескольку часов. В июне 1931 года Евгенька собрала вещи, и когда дети ушли в школу, отправилась обратно в село.

Андрей не приехал за ней.

Восстановиться на работе в статусе начальницы у неё не получилось. А работать под руководством молоденькой женщины не хотелось. И Евгения нашла утешение в вине.

Покупала его у своих соседей.

По селу стали ходить слухи о том, что в доме следователя собираются теперь бездельники и пьяницы.

Евгения сидела в тёмном углу комнаты, озираясь по сторонам.

Сегодня в доме следователя было невероятно шумно. Иногда она затыкала уши, чтобы не слышать громких криков и песен. Она не знала этих людей.

На неё никто не обращал внимания.

Иногда Евгения закрывала глаза и сидела так долго. Она даже не могла вспомнить, сколько дней не спала и давно ли вот так сидит.

Но люди за столом не затихали ни на минуту.

Евгенька не могла даже сообразить, где находится. Всё было каким-то чужим.

– Евгения Петровна! Же-е-е-нь-ка, – услышала она рядом с собой женский голос. – Же-е-е-нь-ка, пойдём ко мне, а? Я тебя в порядок приведу. Слухи плохие ходят. А ты нормальная вроде баба. У меня муж и сын с войны не вернулись, я два года из дому не выходила, не пила толком, не ела. Забилась вот так в угол. А теперь ничего, оправилась. И у тебя получится.

Это была женщина из артели. Евгения узнала её. Закрыла лицо руками.

– Же-е-е-нь, ну пойдём ко мне, а? А этих я сейчас мигом разгоню.

– Уйди, – ответила Женька. – Сама разгоню, когда потребуется.

И опять впала в своё отрешённое состояние.

Когда почувствовала запах дыма, очнулась.

Крикнула каким-то нечеловеческим голосом:

– Горим!

Мужики за столом засуетились, стали выбегать. А спящие на полу продолжали лежать.

Евгенька подбежала к одному из них, пыталась растормошить. Но дым уже больно резал глаза.

– Вставай же, – кричала Женька, жмуря глаза.

Потом поползла к двери.

Помнила, что ползком спустилась со ступенек. Помнила крики, всхлипывания. Её, кажется, не замечали, потому что иногда ощущала на себе чьи-то ноги. На неё наступали, как будто вдавливая в землю.

Не было боли, не хотелось сдвинуться с места. Всё перемешалось в голове.

Евгения попыталась что-то сказать. Но не чувствовала даже губ. Не понимала, где она находится. Рукой хлопала себя по лицу.

***

– Кислица, на выход!

– Да какой выход? – услышала Евгенька. – Она ни ходить, ни ползти пока не сможет. Сообщу, когда придёт в себя.

– Да вы её водой ледяной окатите, мигом очнётся!

Евгения представила себе, как на неё льют воду, поёжилась.

Открыла глаза, уставилась в белый потолок.

– Всенепременно сообщу, – ответила женщина.

Когда дверь захлопнулась, она вздохнула тяжело и произнесла:

– Устроили людям такую жизнь, что вот только спиться и осталось. Довели девчонку.

Евгения не понимала, где находится. Женщина подошла к ней, Евгения повернула голову.

– Приходили уже по твою честь, как к себе домой ходят, не дают работать спокойно. Ну неужто я тут держать кого-то насильно стану? Придёт в себя человек, оклемается, пусть тогда и приходят со своими допросами. Тут приходил один, важный такой! – женщина стала говорить тише. – Вот ему первому сообщу, что очнулась ты, а потом и остальным. Он просил настойчиво. А ты-то как себя чувствуешь?

Евгения попыталась пошевелиться. Ноги-руки были ватными, еле двигались.

– Ничего не чувствую, – ответила Евгенька. – Ни-че-го.

Женщина махнула рукой и произнесла:

– Ну это ненадолго. Окрепнешь. Плохо только то, что на волю отсюда не выйдешь сразу или вообще не выйдешь.

Евгения даже не стала спрашивать, где она находится. Слёзы подступили близко. Она их сдержала, отвернулась от женщины.

– Полежи, полежи ещё, пока никому не скажу, что очнулась.

Вечером сквозь сон Евгенька услышала громкий шёпот:

– Да как же так померла? Нет показаний.

– Надо, чтобы были.

– Да у неё даже ран нет!

– Сделаем! Пиши давай, заражение крови.

– Не напишу!

– Напишешь! Не дури. Сказано сделать так, делай. Времени мало.

Евгения еле дышала, прислушивалась.

Кто-то подошёл к ней. Потрогал лоб. Тяжёлая, влажная рука. Знакомая рука. Евгенька открыла глаза. Это был Андрей.

– Ну что? – прошептал он. – Нахозяйничала? Три трупа и от дома только угли остались. Думаешь, мне жалко дом? Не жалко. Вас давно бы разогнали, и дом сохранить можно было. Я всё ждал, когда ты образумишься. Но не вышло. Ты опозорилась, Женька! В тебя верили, тебя уважали. Теперь трудно будет завоевать доверие. Поверь мне! Так низко упасть и вернуться назад невозможно! Идти можешь?

Евгения покачала головой.

– Ну, значит, ползком. Тебе не привыкать!

Следователь положил на тумбочку рядом с койкой кипу бумаг.

– Это твой развод с Иваном. Справка о смерти. Ты больше не Кислица. Имя и отчество удалось сохранить. Фамилия другая. Обратно тебе нельзя.

– Есть справка о смерти? Моей смерти? – Евгенька приподнялась на руках. – Ну тогда и похорони меня! Дай мне что-нибудь выпить или застрели меня.

Глаза Евгении горели, она покраснела.

Андрей вдруг ударил её по лицу.

– Замолчи, Женька! Я ведь могу исполнить твоё желание! Но тогда мне придётся вслед за тобой идти. А хочу ещё потоптать землю!

Евгения потёрла щеку, на которую пришёлся удар.

– Как хорошо, – прошептала она, – больно, но хорошо…

Она взяла бумаги, прочитала все, и порвала свои новые документы.

Смотрела при этом на Андрея.

Он не шелохнулся. Не поменялся в лице.

Когда от документов остались одни лишь кусочки, собрал их аккуратно, обернулся и произнёс:

– Степанида Ефимовна, повторите справку, мы уходим.

Женщина что-то недовольно пробурчала под нос.

Потом Андрей повернулся к Евгении.

– Ну вот и хорошо, теперь ты есть, но тебя и нет. Посмотрим, как ты будешь просить меня сделать документы. Я тогда сразу напомню тебе об этом дне.

А потом Андрей заорал во всё горло:

– На выход!

От этого крика вздрогнула не только Евгенька, но и Степанида Ефимовна.

Евгения поднялась с койки. Покачиваясь, пошла за Андреем. Он оглянулся.

– Не сможешь идти, ползи…

Андрей привёз Евгеньку в свою квартиру.

Детей дома не было.

– Как они? – спросила Евгения.

– Живут, радуются, – ответил Андрей. – Уж получше живут, чем ты. Хорошо, что всё так вышло. Я вот подумываю ещё из детского дома забрать парочку. Может, людьми станут раньше, чем их закрутит жизнь. Раньше осуждал тебя мысленно за то, что детей Корнея к себе взяла. А теперь даже рад. Смотрю на них, и даже не знаю, как бы я жил без них.

– Мне-то что теперь делать? – спросила Евгенька.

Андрей вдруг вышел из комнаты, вернулся с большой бутылью, поставил её на стол.

– А тебе пить! Приступай!

– Убери, – попросила Евгенька. – Я больше не буду.

Девочки, вернувшись со школы, встретили Евгеньку радостно.

Все трое кричали с порога:

– Мама Женя вернулась, мама Женя!

Пока Евгения обнимала девочек, украдкой взглянула на Андрея.

Он улыбался. От его улыбки стало спокойно и тепло на душе.

Девочки, перебивая друг друга, рассказывали о своих школьных успехах.

Когда София упомянула Дюшу, Евгенька напряглась. Поменялась в лице и сказала, что хочет спать.

Глава 5

Иван с тоской смотрел на сгоревший дом.

– Несчастный случай, – услышал он за спиной. – Связалась Петровна с плохими людьми и поплатилась.

На душе у Ивана скребли кошки. Маргарита отправила его к Евгеньке за разводом, а тут он вдруг стал вдовцом.

– Может, на могилку проводить? – соседка продолжала докучать разговорами. – Из города её привезли, рядом с дочками похоронили.

Иван кивнул.

Соседка показала могилку и ушла.

Кузнец стоял и ничего не понимал.

Потом присел на корточки, коснулся бугорка и сказал вслух:

– Прощай, Женька. Вот как вышло, оказывается. Вроде как я должен быть уже в земле, а ты опередила… Прости меня, лисонька… Там есть кому о тебе позаботиться. Пётр Николаевич в обиду не даст. Не то что я…

Глаза Ивана наполнились слезами.

– И Лидочка теперь при матери. Спите, мои любимые…

Ивана вдруг стало трясти. Встал, дрожащими руками поправил крест.

– Буду захаживать, прощайте…

Видя, что Иван сам не свой, Маргарита притихла.

Обычно она тараторила не прекращая. Иван почти никогда её не слушал, потому что она говорила быстро, а сказанное доходило очень долго. Зачастую потеряв нить разговора, кузнец просто махал рукой.

Маргарита понимала, что если на взмах руки не отреагировать, то Иван не будет с ней разговаривать неделю, а то и две. А ей этого не хотелось. Слишком болезненно она воспринимала безразличие к себе. Вроде и сама к нему приехала и говорила, что его чувства не важны, но на сердце было тяжело.

Иван сдался после двух месяцев жизни с Маргаритой под одной крышей. Напарник продолжал посмеиваться над ним. Рисовал карикатуры. На основании этого кусочка жизни Ивана написал пьесу. И теперь помимо театра для детей показывал сценку взрослым. Такой успех вскоре потянул напарника в художественное училище.

Иван остался в кузнице один. И затосковал. Приходил домой, а там докучала Маргарита. Как-то остался ночевать на работе. Долго думал о том, что уже и привык к ней. И даже не знал, что было бы с ним теперь, если бы Маргарита ушла от него. Пока думал свои думы, учительница принесла ужин. Поставила на стол и хотела было уйти.

– Останься, – попросил Иван.

Она остановилась, присела на краешек стула.

Иван ел с аппетитом, потом спросил:

– А сама-то чего не ешь?

– Не голодна…

– Ну иди тогда домой.

Маргарита ушла.

Иван остался.

После этого ночевал только дома.

О том, что носит под сердцем ребёнка, Маргарита Михайловна кузнецу не говорила.

Всячески скрывала. Когда живот уже был заметен, Иван удивлённо рассматривал учительницу. Ни слова не сказал.

А Маргарита лишь попросила за ужином:

– Может, уже развод оформить?

Без вопросов Иван отправился к Евгеньке. А оказался на могиле.

Маргарита родила девочку.

Когда Иван увидел дочку, расплакался. Предложил теперь уже своей законной жене назвать девочку Еленой. Та согласилась.

Иван смотрел на дочь и вспоминал рождение своей первой девочки. Долгое время перед его глазами стояла рыжеволосая Лидочка.

Дочка от Маргариты была черноволосой.

***

– И как у тебя так получается? – спросила у Марии молоденькая девушка. – Я за всю жизнь до… ни разу не взяла в руки иглу. Отец не разрешал.

Играла на виолончели. Мама была учителем музыки, у отца был магазин тканей. Он шил вещи на заказ. Когда он открыл магазин, я давала концерт. Так мы привлекали покупателей. А ещё он отдал первым покупателям всё, что они выбрали, даром.

В 1924 отказался шить для армии портянки. Всё конфисковали, отца застрелили при попытке к бегству. На моих глазах… Мне было двенадцать лет. Сначала меня забрали в детский дом. А оттуда в 16 лет в поселение. Я наравне со взрослыми валила лес. Но после каждого дня работы неделю не могла встать с кровати.

Потом долгое время помогала врачу с перевязками.

Столько всего насмотрелась!

Однажды хирург, такой же поселенец, как и я, зашивал кошку, которая пострадала от сторожевого пса. Делали мы это в строгом секрете, поскольку перевязочный материал был очень ценным. Кошку удалось спасти, а вот доктора – нет. Кто-то доложил, что в шкафу с бинтами живёт кошка, и его забрали в тот же день. А меня почему-то отправили сюда, учиться у тебя ткачеству.

Девушка опустила голову. Потёрла глаза.

Потом встала, подошла к маленькому Алёше.

Ребёнок рассматривал незнакомку и улыбался своим беззубым ртом.

– А мне и не светит такое счастье, – прошептала девушка.

– Оно никому не светит, – тяжело вздохнув, ответила Мария, – оно появляется неожиданно.

Девушку привёз накануне начальник тюрьмы. Он настаивал на помощнице, Мария сопротивлялась. После долгих уговоров согласилась. Но попросила дать помощницу не из тех, кто был в этом поселении. Так с Марией в одном домике стала жить Клавдия.

Уже полгода Мария жила за территорией охраняемых бараков. Такой чести удостоились ещё несколько заключённых. Десять новеньких срубов красовались на окраине леса.

Условия проживания немного смягчили и разрешили в тёплое время года заниматься огородом. Сажали только лук. Он вызревал в короткий промежуток тепла. И выглядел не как тот, что рос на родине. В основном мелкий или удлинённый, как морковь.

Даже такой урожай был хорошим подспорьем для Марии.

Голодать не приходилось. За готовые ковры давали паёк. Рассчитывались с Марией раз в три месяца. Именно столько времени занимал у неё процесс изготовления заказа.

Научить Клавдию ткать было для Марии занятием тяжёлым. Она выбивалась из плана, но понимала и сама, что без помощницы очень сложно.

Клавдия пела вечерами. Тоненький голос лился по окраине, и послушать пение приходили заключённые из соседних срубов.

Все чем-то занимались в дневное время. Среди соседей Марии были художник, вязальщица, вышивальщица и несколько специалистов резьбы по дереву.

Но собираться в группы и ходить друг к другу в гости запретили. Также запретили рожать детей. Ребёнок был только у Марии.

– Собираться не положено. Речи в толпе могут быть направлены против Советской власти, а это недопустимо, – говорил начальник, как-то нагрянувший поздней ночью и заставший Марию и её соседей за слушанием Клавдии.

Клавдии запретили петь.

Девушка стала делать это вполголоса. От её песен Алексей быстро засыпал. И даже колыбельная Марии не пользовалась таким успехом. Стоило только помощнице запеть, как мальчик тут же становился спокойным, и его клонило ко сну.

Научить Клавдию азам ткачества удалось только через полгода. А потом девушка так втянулась в процесс, что не отставала от Марии. Дело пошло быстрее.

***

– И чего ты ко мне прицепился-то? – шептала Евгенька Андрею, положив голову на его грудь.

– Это всё ты виновата. Что-то есть в тебе такое, до чего не могу докопаться. Изучаю тебя, шаги твои предугадываю, но не могу до конца понять, что в этой рыжей голове происходит. Ты как пособие для следователя. И я перед тобой совершенно слепой.

– Ещё какой слепой, – согласилась Евгения. – Не стыдно быть таким?

– Каким?

– Падким до падшей женщины… Ты же человек уважаемый. Не боишься, что твоя работа нас погубит?

– Не боюсь, – ответил Андрей, – когда боялся, вас рядом не было.

Следователь устроил Каталевскую Евгению Петровну в школу. Она работала там завхозом.

Вечером приходила домой и готовила ужин. Наслушавшись в учительской разговоры о неблагодарных мужьях, тяжёлой жизни, революции, стала ценить заботу Андрея.

В окружении детей Марии и дочки следователя чувствовала себя не то чтобы счастливой, а нужной.

Девочки по-прежнему встречались с сыном Евгеньки на стороне.

О нём купчиха и не вспоминала. Когда поняла, что беременна, испугалась. Эта новость совпала с проблемами на работе у Андрея.

Когда следователь узнал, что будет пополнение, сказал:

– Тяжело придётся, но делать нечего.

Как-то среди ночи он ворвался в квартиру и велел собраться за одну минуту. Невыспавшиеся девочки всхлипывали, Евгеньку трясло. Андрей был груб, прикрикивал, поторапливал.

Ехали в полной темноте в кузове грузовика. Чтобы не набить синяков, Андрей набросал туда одеял из квартиры.

И началась кочевая жизнь.

За год с 1933 по 1934 Евгения сбилась со счёта, сколько раз они переезжали. И не все населённые пункты даже запоминала.

Все переезды были ночью.

Старшая из дочек калмычки сбежала почти сразу. Андрей нашёл её у сына Евгеньки. Оставил там.

Настолько привычными стали ночные подъёмы, что уже не доставляли хлопот.

Высыпались в любых условиях: и трясясь в кузове по ухабистой дороге, и на вокзалах, и в чистом поле.

В том же кузове в мае 1933 года Евгенька и рожала.

Мальчик родился богатырём. Когда увидела его, ужаснулась. Он был с таким же родимым пятном, как и его старший брат, только глаза не демидовские.

Но к этому ребёнку у Евгении были другие чувства. Она его любила с первой секунды.

Андрей, казалось, и не обрадовался рождению сына.

Евгенька обижалась. Но потом поняла, что он не хочет привязываться сильно.

В основном кочевали по соседним деревням. А потом месяца три жили в Иванове.

Евгеньке даже удалось устроиться там на работу в цех производства шёлковых тканей.

Андрей, как всегда, появлялся неожиданно. Его часто не было дома, но он как будто был повсюду. В городе нанял учителей для Кати и Лизы и кормилицу для сына. У Евгении не было молока.

Полгода мальчик жил без имени. А потом Андрей назвал его Костей.

И всё было хорошо. Евгения на некоторое время даже успела отдохнуть от постоянной гонки. Она не знала, что происходит, и почему они вынуждены скрываться. Андрей ничего не рассказывал.

В Иванове их поселили в квартиру с центральным отоплением.

То, что можно не топить печку, Евгеньку удивляло.

Но больше всего и она, и дети обрадовались горячей воде из-под крана.

Возвращаясь мыслями в ту квартиру через много лет, Евгения Петровна говорила: «Там и свет был ярче, и вода горячее».

Переезжать в деревенский дом из такого рая Евгеньке не хотелось.

И ещё полгода до середины 1935-го кочевали.

В июне 1935 года вернулись в Кострому.

В Костроме на купчиху накатилось какое-то безразличие. Нехотя ходила на работу, перестала за собой ухаживать. Андрей всячески старался развеселить её, но Евгения как-то замкнулась в себе.

Охладела к сыну настолько, что перестала подходить к нему ночью. Сначала этим занимались по очереди Катя и Лиза. Но потом Андрей отдал ребёнка кормилице, которая приехала с ними из Иваново. Снял ей отдельную квартиру.

Теперь она воспитывала маленького Костю.

Евгения стала поздно приходить с работы. Всё чаще Андрей искал её по городу, вызволяя из незаконных кабаков.

Опомнилась Евгения только после смерти Кати. Девочка умерла от туберкулёза. Видимо, сказались годы кочевой жизни. На похороны пришёл Андрей-младший. София не пришла, не смогла, не верила, что сестрёнки больше нет.

Андрей не подходил к матери. Лишь изредка поглядывал на неё. Но ни разу они не встретились взглядами. Евгенька вела себя с ним так, будто и не знакомы вовсе.

В день похорон Андрей-младший познакомился и со своим братом Костей.

Взял его на руки. Долго смотрел на него, потом на себя в зеркало.

На прощание чмокнул его в нос и произнёс:

– Ну ты-то точно хромать не будешь.