Текст книги "Купчиха. Том 2"

***

Дни тянулись медленно.

Мария выполняла три плана. Исхудала. Каждый раз, когда из города приезжала машина, выглядывала с тоской. О Максиме не знала ничего.

После того как другой водитель сказал, что машина перевернулась, не видела и того водителя. Каждый раз были разные.

Интересоваться судьбой Максима было не у кого. Ругала себя, винила за то, что такой трусихой оказалась. Смотрела на других. И думала о том, что из нескольких сотен несчастных женщин бог подарил ей, Марии, возможность быть счастливой. А она эту возможность простояла за гаражом.

Как только начинала думать об этом, кружилась голова. Всё валилось из рук. А работа на пилораме требовала особого внимания. Как-то отвлеклась от процесса, и рукав стало накручивать на пилу. Испугалась. Работавшая рядом женщина пришла на помощь. Чудом удалось избежать несчастья. Мария сидела на полу и держалась за голову. Произошедшее дошло до верхушек. Марию вызвали на разговор.

– Что-то ты, Мария, сдаёшь… Если останешься без рук, меня со света сживут, – кричал на неё начальник. – У меня 32 заказа на ковры. Кто это всё выполнять будет? Жду поставку материалов, а ткачиха без рук. Ногами будешь ткать, языком! Но ковры должны быть готовы!

Мария молчала. Начальник подошёл, схватил её за плечи. Упёрся своим лбом в её лоб и грозно произнёс:

– С завтрашнего дня на пилораме не работаешь! Чтобы даже близко не подходила к пиле. Узнаю, увижу – убью.

Наутро Марию даже не пустили в производственный барак. Она ходила по территории поселения и не знала, чем себя занять.

Смотрели на неё с удивлением и завистью.

Проходя мимо гаражей, заметила машину и обомлела. Спиной к ней стоял Максим.

Задрожала, почувствовала, как земля уходит из-под ног. Качаясь, прислонилась к стене гаража.

– Живой… – прошептала она.

Максим обернулся. Уставился на Марию.

А потом отвернулся резко.

Она набралась смелости, подошла.

Воротником прикрыла шрам на щеке.

– Здравствуй, Максим! – произнесла Мария.

– Ну, здравствуй, Маша… – Максим не оборачивался. – Я вот приехал опять. Некому к вам везти провизию. Сняли меня с основного маршрута и опять сюда. Ты прости, я не выбираю, куда мне ехать.

– Да ты что! – воскликнула Мария. – Я места себе не находила, когда ты ездить перестал.

– Ну так, сама захотела. Я перевёлся на другой маршрут. В госпитале полежал и перевёлся. Вот за три месяца впервые меня сюда отправили. Я же три зимы сюда ездил. Новые водители неопытные. Условия погодные сейчас сложные. Никого не найдут – меня опять поставят.

– Хорошо, что поставят, – прошептала Мария.

– А ничего хорошего! – воскликнул Максим. – Мне жить хочется! А тут из метели пока выберешься – поседеешь.

Мария всё ждала, когда Максим опять угостит чем-нибудь, улыбнётся, дотронется нечаянно.

Но он продолжал говорить о том, как сложно работать водителем в таких условиях.

– Ну я пойду, – пробурчала Мария обиженно.

Максим не остановил её.

– Какая же я дура, – бормотала себе под нос Мария. – Придумала, что он меня любит.

Плакала всю ночь. Как назло, сильно хотелось есть. И перед глазами то и дело появлялись вкусные пирожки мамы Максима.

На следующий день Максим привёз материалы для ковров.

Мария пошла помочь с разгрузкой. Он вырвал из её рук мешок и пробурчал:

– Сам справлюсь.

Калмычке выделили отдельную комнату. Там же ей поставили кровать. Как она радовалась тому, что можно вдоволь наплакаться. Вечером готовность ковров приезжал проверять начальник.

Он подгонял Марию и говорил каждый день:

– Только попробуй время тянуть. Мне эти ковры позарез нужны.

Мария время не тянула. Совсем перестала выходить на улицу. О Максиме старалась не думать совсем. Когда было уже невмоготу, говорила сама с собой:

– Ну что мне с ним светит? Нет у нас будущего. Он свободный, я преступница.

Но разговор сам с собой облегчения не приносил. А выходить и выглядывать Максима гордость уже не позволяла.

Бывало, материалы привозили с задержкой. Но начальник всё равно подгонял Марию. За два осенних месяца она изготовила только половину первого ковра. Когда выходила на улицу, ей уже даже вслед шептали, что стала она подстилкой.

– Выделили ей отдельную комнату, ты посмотри на неё! Рожей не вышла, глаз не видно, тьфу… Ведьма.

Мария не обращала внимания. Выплакаться могла в своей мастерской, которая служила и спальней.

Как-то поздним вечером в конце ноября в дверь постучались.

Мария подумала, что приехали проверять работу. Проверку прождала весь вечер. Подумала, что из-за погоды задерживается её заказчик.

Открыла дверь. На пороге стоял Максим. Держал в руке одуванчик. Протянул его Марии и произнёс:

– Смотри, какое чудо у нас выросло! Отчим семена летом с юга привёз, мать посадила дома.

Мария одуванчики не видела очень давно. Улыбнулась, осторожно провела по ярко-жёлтым лепесткам.

– Я один незаметно сорвал и вот тебе решил показать, нравится?

Мария кивнула.

– Ма-а-а-а-ш, – прошептала Максим. – Выходи за меня замуж!

– Смеёшься, – Мария спрятала улыбку. – Издеваешься. Знаешь, что невозможно.

– А мы по-своему поженимся. Вот так на словах. Ты будешь моей, а я твоим. Вот так поживём, а дальше видно будет. Я тут поузнавал немного. Амнистию если дадут, ты выйти сможешь. Ведёшь себя хорошо, работаешь на совесть.

Мария покачала головой.

– Это всё мечты, Максим. И замужество на словах не по-людски.

– А сейчас по-людски? – завёлся Максим. – Ты тут по-людски?

Он перешёл на крик.

– Не кричи, – спокойно попросила Мария. – Зачем внимание на себя привлекать?

– Люблю я тебя, Маша, – успокаиваясь, произнёс Максим. – Я и маме уже о тебе рассказал. Правда не говорил, что ты пока несвободна. Но то, что ты калмычка, её совсем не волнует. Она сказала, что людей много разных. Она мне счастья хочет. Нам хочет счастья. У моего отчима много связей. Поможет, если я попрошу.

– Ну попроси, – сказала вдруг Мария. – Только перед прошением расскажи своей маме, кто я такая. И у неё желание отпадёт тотчас.

– Не отпадёт, – уверил Максим, – она хорошая. Иногда строгая. Так что, согласна стать моей женой?

Мария улыбнулась, кивнула. Максим взял из её рук одуванчик, скрутил стебелёк в виде колечка и надел на палец Марии.

Одуванчиковое колечко держалось на пальце недолго.

– Вот такая и любовь у нас, – прошептала Мария, поднимая упавшее колечко, – скрутила и расслабилась.

В ту ночь Максим остался с Марией. А потом ещё 5 ночей было в их распоряжении. Дороги так замело, что Максим не мог уехать обратно.

– Если ребёночка родишь, – прошептал он перед отъездом, – я его воспитаю на воле, а потом и ты к нам присоединишься.

О том, что ребёночек всё-таки будет, Мария догадалась быстро.

Максиму ничего не говорила. Да и видеться они стали реже. Марии нужно было сдавать уже 2 ковра, а она заканчивала только первый.

***

Тося не могла вымолвить ни слова. Иван заметил, как по её щекам побежали слёзы.

– Не реви, – сказал он, – не скажу никому. Ты же всю душу из меня вынула! Что же за судьба у меня такая! Все, кого люблю, мимо меня проходят. Вроде бы вот оно счастье, хвать… А хвост в руке, и счастье упорхнуло. Вот и с тобой так. Манишь меня, а носом воротишь.

Прохор Леонидович продолжал стоять за спиной Ивана. Тося слушала, но глаз с Прохора не спускала.

Иван вдруг потянул свою руку, хотел дотронуться до Тоси, но почувствовал, как чья-то тяжёлая рука легла на его плечо.

Он испугался, оглянулся.

Глаза Прохора Леонидовича сверкали, как и топор в его руке.

– Баба моя приглянулась? – голос Прохора нарушил тишину. – Душу она из тебя вынула? Уйди, Тося. Уйди к соседке.

Тося подошла к мужу.

– Проша, умоляю, отдай топор.

– Отдам, когда не нужен станет. Кому сказал, иди к соседке.

Иван побелел. Сделал шаг назад.

– Стоя-я-я-я-я-ть, – заорал Прохор Леонидович и бросился на Ивана.

Он размахивал топором, но в Ивана не целился.

– Вот так ты за добро, да? Ты ещё про меня не забудь рассказать, когда кляузничать пойдёшь. Всё расскажи! И как я притворялся, и как тушёнку советскую по десять банок жрал, и про братца моего намекни. Может, тебе шепнут на ушко, жив он или нет. Мне потом по секрету скажешь, если свидимся.

Тося рыдала. Иван не сопротивлялся, а Прохор Леонидович отбросил топор и бил Ивана кулаками по лицу.

Когда Иван уже хрипел, Прохор остановился, отошёл в сторону.

– Сказал же тебе, уйди к соседке, – крикнул он к жене.

Иван корчился на полу.

Прохор склонился над ним и произнёс:

– Ещё с Тосей заговоришь, язык оторву.

Потом подхватил Ивана под руки и затащил в его комнату.

– Оклемаешься и уходи. Мне предатели в доме не нужны. А ты, – обратился он к жене, – чтобы даже не думала за ним ухаживать. Не корми, воду не давай. Он живучий, без нас справится.

Тося кивнула, подошла к мужу, прижалась к нему.

Почувствовала, как колотится его сердце.

– Уймись, Проша! Я верна тебе, Мурлыка. Уймись.

– Всё пройдёт, Тосечка, ты только будь рядом. Привези Василька. Здоров я, притворялся, чтобы этого немого на чистую воду вывести. А то вдруг мне немного осталось, а мне бы на сына ещё поглядеть.

На следующий день Тося отправилась к родителям за сыном.

По наказу мужа к Ивану в комнату не заходила. Но сердце болело за него. На третий день после случившегося дождалась, пока Прохор уснёт. Подошла к двери. Прислонила ухо, прислушивалась.

Потом тихонько приоткрыла дверь.

Иван сидел на стуле у окна, спиной к двери.

– Уже не боишься? – промолвил он не оборачиваясь.

– Есть хочешь? – тихо произнесла Тося.

– Поел уже, пока вы спали. Думаешь, меня можно сломать? Я живучий, и не от такого выживал. А тут старик руками перед носом помахал. Старый дурак возомнил себя героем. Он помрёт, а ты что делать будешь?

Тося вышла.

Её трясло от страха. И вдруг увидела Прохора.

Он смотрел на неё строго.

– Просил же тебя, горе ты моё. Добрая ты, моя душа. Иди в комнату.

Тося послушно прошла мимо.

Прохор Леонидович заглянул к Ивану.

– Собирайся, – сказал он спокойно. – Испортишь мне жену. А я такого ангела больше нигде не найду.

– В ночь никуда не пойду, – вздохнул Иван. – Дай до утра дожить.

– Ну до утра, так до утра, – кивнул Прохор. – Ты меня прости, всё-таки жизнь с тобой была интересной. Прости, что попрекнул тебя куском хлеба. Всем было тяжело, и мне тоже. Неизвестно, что было бы со мной. Но держать тебя в своём доме я больше не хочу. У меня семья. Тосю нервировать не хочу. Молоденькая она. Запутается, закрутят её чувства неизвестные. А я без неё умру.

Утром Иван попрощался с Прохором и Тосей.

***

Февраль 1930 года был ветреным. Холод пронизывал, одежда не спасала. Иван уже стал замерзать, когда увидел на дороге обоз.

По пути до родной деревни Ивана подвезли на этом обозе сразу к дому председателя.

Председатель, молодой мужчина с уродливым шрамом на лице, выслушал Ивана. Записал всё, что тот умеет. Заинтересовался тем, что Иван владеет кузнечным искусством.

– Я давно хочу восстановить кузницу. Была тут до революции. Умер кузнец, а замены хорошей не нашли. Ты пока составь мне список всего, что нужно, да сходи посмотри, что там осталось от бывшей кузницы.

Иван вышел на улицу. Справа от дома председателя возвышался дом Полянского. И нахлынули на кузнеца воспоминания.

Долго смотрел он на этот дом. Когда шёл по улице, никого уже не узнавал. Да и его все забыли. За столько лет Иван изменился до неузнаваемости.

От кузницы, которую специально для Ивана оборудовал Полянский, почти ничего не осталось.

Навес покосился, вот-вот готов был рухнуть под толстым слоем снега.

Каменные стены были частично разобраны, деревянные ворота тоже.

Внутри в углу была свалена куча металла, ржавые тяпки и грабли. Повсюду валялось какое-то тряпьё.

От внутреннего «убранства» Ивану стало не по себе. Вспомнил вдруг, как обустроено всё у Степана. И появилось огромное желание возродить это место, сделать его нужным ради памяти отца, ради того, чтобы не сойти с ума от одиночества и неразделённой любви.

Вернулся к председателю. Быстро написал ему всё, что нужно для восстановления. Тот, воодушевлённый своей давней мечтой, тут же стал писать письмо в райотдел.

Поселили Ивана в дом, где до ссылки жили Мария и Корней. Окна и двери были забиты досками.

И опять воспоминания надолго отключили Ивана от реальной жизни.

Он вспомнил Джурыка и его мать. С благодарностью помолился за них. Вспомнил и Марию. Решил по возможности узнать о её судьбе.

Когда сошёл снег, Иван принялся за восстановление кузницы. В помощь ему дали одного подростка. Вместе с ним они восстановили каменные стены, починили ворота, исправили навес. Подросток оказался обучен резьбе по дереву.

В апреле 1930 года обновлённая кузница уже выпускала резные деревянные полки с коваными подвесами.

Иван с головой окунулся в работу.

Когда обустраивал дом Марии, нашёл в погребе знакомые документы Полянского.

Долго листал их. Узнавал свой почерк в амбарных книгах.

И опять ему попадались фотографии незнакомых женщин. Почти каждая напоминала ему Ирину. Он закрывал глаза и видел её перед собой. Тянул руки и как будто дотрагивался до рюшек на её блузке.

Паренёк, который работал с Иваном в паре, организовал при кузнице театр деревянных и железных игрушек и к лету 1930 года выступал с этим театром по соседним сёлам. Однажды его сопровождал и Иван.

Увидев среди зрителей Евгеньку, подошёл.

Она опустила голову. Задрожала.

– Здравствуй, Женька, – сказал он. – А ты всё такая же красивая.

– А ты всё такой же льстец, – ответила Евгения.

Иван просил, чтобы она устроила ему встречу с дочерью.

Евгенька ответила:

– А она среди детей. Ищи. Найдёшь, значит, повстречаешься с ней, а не найдёшь, значит не нужна вам эта встреча.

Иван не нашёл. Ходил, вглядывался в лица детей.

Потом всё наблюдал за Евгенькой, ждал, когда кто-то из девочек подбежит к ней. Не дождался. Представление закончилось, и театр ждали уже в другом селе.

Но среди детей Лидочки не было. Евгения не сказала Ивану, что их совместная дочь вот уже два месяца не встаёт с кровати.

После переезда Евгеньки и детей в его дом Андрей сказал:

– Надо вас в город забирать, не дело это. А хочешь, я останусь насовсем?

Андрей и Евгения стояли обнявшись.

– Не сможешь ты остаться, – ответила Евгенька. – Зачем говоришь так? А в город я не поеду. Куда мои мастерицы без меня? Столько лет бок о бок.

– Найдём тебе замену, в городе вы поближе будете, и моя душа спокойнее станет. А не то думаю о вас и сосредоточиться иногда сложно.

– Не поеду, – повторила Евгенька.

– До встречи, моя любимая купчиха, – Андрей поцеловал Евгению и прижал к себе ещё сильнее.

После отъезда следователя прошёл уже месяц. Евгения скучала. Подумывала о том, чтобы съездить к нему, навестить. Но вдруг заболела Лидочка. Девочка с рождения была слабенькой. Родилась раньше срока, часто болела. Ходить научилась после года, да и к двум годам всё равно шагала неуверенно, часто падала.

А однажды утром, как раз в тот день, когда Евгения собралась к следователю в город, совсем не встала с кровати. Была такой бледной, что Евгения уже подумала о страшном.

Но девочка дышала. Шевелила губами, и разобрать Евгения могла только знакомое «Дюша».

Андрей был для Лидочки бессменной нянькой. Когда мать работала, он сидел с девочкой. Слово «мама» Лидочка почти не говорила.

Евгения позвала сына, тот увидев заболевшую девочку, чмокнул её в нос. Что-то шепнул на ухо. Она улыбнулась, потянула к нему руки.

Он прилёг рядом. Гладил по волосам и говорил:

– Всё пройдёт, малышка, всё пройдёт.

Почему у дочки отказали ноги, Евгения не знала.

Приглашённый врач разводил руками. Из десятка диагнозов, которые предполагал, не подтвердил ни один. Ушёл, посоветовав уповать на бога.

– Не по-советски лечите, – сказала ему вслед Евгенька. – На бога уповать велите, не боитесь?

– Не боюсь, – произнёс врач. – Уповают на бога и советские люди. А как на него уповают те, кто повыше нас с вами будет… У-у-у-у-у… Вы даже не представляете.

Лидочка ела мало и только тогда, когда её кормил Андрей. Когда он уходил на работу, а Евгенька была с дочкой, вообще ничего не ела. В итоге Евгенька запретила сыну ходить на работу, велела ухаживать за Лидочкой. С его появлением девочка вела себя почти как здоровая, только не ходила.

И чего только Андрей с ней не делал! И массажи, и упражнения, и брал под мышки, ставил её стопы на свои и так шагал с ней по комнате.

У Лиды твёрдость в ногах так и не появилась. Евгения молилась, просила здоровья для всех детей.

Встретив Ивана в театре, удивилась.

Обрадовалась ему, но виду не подала. А когда тот спросил о дочери, так вообще решила, что нечего ему знать правду. Сказала, чтобы искал сам. Не нашёл, уехал.

«А мог бы и домой прийти, – рассуждала купчиха. – Не разрешила, махнул рукой и уехал по своим делам. Вот так нужна дочь!»

Лидочки не стало первым июньским днём.

Посреди ночи Дюша вынес её бездыханную из комнаты.

Евгения проснулась от громких рыданий. Выбежала из своей комнаты. Андрей прижимал к себе сестру и не хотел отдавать её матери.

Девочку тайно отпели и похоронили.

Следователь приехал на следующий день после похорон. Кто-то донёс до него плохую весть.

Он кричал на Евгеньку, обвинял в безответственности.

– Ты по пустякам ко мне тащилась! А ради дочки могла бы и приехать! Я бы врачей нашёл, не допустили, не позволили бы мне отказать! Женька! Что же ты наделала?

Евгения сидела молча. Крики следователя не воспринимала. Все разговоры были для неё сторонним шумом. В ушах звенело, в голове гудело. До сознания долетали только обрывки фраз: «Поешь… Виновата… Раньше не подумала… Плохая мать… Заберу детей в город».

Доходить до Евгении стало после девяти дней.

Она как будто очнулась от долгого сна.

За столом сидели все дети, кроме Лидочки. Во главе стола – следователь.

Они не смотрели на Евгеньку. О чём-то увлекательно разговаривали. На коленках у Андрея пристроилась Лиза. Впервые Евгения наблюдала, что Андрей обнимает родную дочь.

– Дядя Андрей, – спрашивала та, – а в городе красиво?

– Красиво, – кивал следователь. – Скоро сама всё увидишь.

– А мамка как же? – с тревогой в голосе спрашивал сын Евгеньки у следователя. – Она поехать – не поедет. А нам без неё как?

– А как и раньше, – отвечал следователь. – Больно часто вы её видите. Соскучится, приедет к нам. Уговаривать никого не буду.

Обидно было слышать Евгеньке слова следователя. Сам всё решил за неё, не спросив.

– Неправильно так, – продолжал сын. – Мамка хорошая, ей без нас плохо будет. Думаю, что лучше у неё спросить, а потом уже и решать. Я не поеду без её согласия.

И вдруг нежность накатилась на Евгеньку от слов сына. Но быстро она в себе эту нежность погасила, вспомнив тотчас как этот сын на свет появился и от кого.

Евгенька подошла к столу, присела на свободный стул.

– Лидочку поминаем, – сказал следователь.

Евгения кивнула. Все дети как-то быстро исчезли из-за стола. Остались только следователь и Евгенька.

– Очнулась? – спросил он как-то неприветливо. – До сих пор не могу простить тебе Лидочку. Она мне хоть и никто, но какая была девочка! Маленькое рыжее солнце. Да, кстати, забыл сказать, что муженёк твой живёт и работает в родных местах. Я хотел посадить его за длинный язык, а потом подумал и решил не трогать. Человек за ум взялся. Такие люди нам нужны. Колесит с гастролями по округе. Артист!

Андрей как-то ехидно засмеялся.

Потом подошёл к Евгеньке, положил руки на её плечи и уже другим голосом произнёс:

– Устала ты, мать… Взвалила на себя кучу детей. Чужие стали родными. Родные чужими. Не пора бы пацанёнку правду сказать? Он тебя вон как защищает. Неужели сердце материнское не жаждет правды?

– А твоё сердце не жаждет правды? – воскликнула Евгенька и передразнила Лизу: – Дядя, Андрей, а в городе красиво?

Андрей нахмурился.

– Замолчи! Мне иначе её никак не спасти. А то, что она не знает, кто её отец, – неважно. Главное, что жива и здорова.

– Ах вот как! – Евгения стала раздражаться. – Она, значит, пусть не знает, что ты её отец! А Андрей должен знать, кто его мать?

– Не ори! – следователь ударил кулаком по столу. – Слышно всей округе!

– Ну и пусть! Пусть все слышат!

Сын Евгеньки услышал. Он забежал домой на минутку, хотел что-то взять.

Но услышав разговор следователя и Евгеньки, оторопел.

Почему-то перед глазами у него встал давний образ матери, когда он приезжал с братьями на обучение.

Он зажмурил глаза, пряча нахлынувшие вдруг слёзы.

Выбежал из дома.

– Ну где же мяч? – спросила у Андрея Лиза.

Но он не отвечал. Промчался мимо, открыл калитку и быстро убежал по дороге в сторону леса.

– Мама Женя, мама Женя! А Андрей убежал в лес! – перебивая друг друга, говорили Лиза и Еленка.

– Доигралась, – зло крикнул Андрей. – Языком мелешь, ничем от своего муженька не отличаешься!

Евгения покраснела. Девочки со страхом и удивлением смотрели то на следователя, то на Евгеньку.

– Женька, Женька, что же ты наделала? – причитал Андрей.

Выскочил из дома. Евгенька за ним.

Он оглянулся, крикнул ей:

– Дома жди!

Сердце следователя колотилось бешено. Давно он не бегал так быстро. Остановился, отдышался. Побежал опять.

Уже пробежав по лесной тропинке минут пять, стал кричать:

– Андрей, Дюша, сы-но-о-о-о-к!

Вот это «сыно-о-о-о-к» вырвалось из уст так неожиданно, что даже не поверил своим ушам.

– Сы-но-о-о-о-к, Дю-ю-ю-ю-шка!

Следователь остановился. Прислушивался. На ветках тревожно щебетали птицы. Перелетали с места на место. Андрей поднял голову и прошептал:

– Ну же! Вам виднее сверху, где паренёк?

В ответ – тишина…

Следователь стал осматривать тропинку. Искать следы. Но толстый слой сосновых иголок скрывал следы сбежавшего Евгенькиного сына.

– Андре-е-е-е-й, – крикнул он громко.

Свернул с тропинки, что-то вело его в сторону.

Вдруг услышал громкие рыдания.

Мальчик лежал на сосновой подстилке, свернувшись калачиком, и громко плакал.

Следователь прилёг рядом, прижался к нему.

– Дюшка, ну ты чего? Ну прекращай, парень. Слёзы тут не помогут.

Сын Евгеньки притих.

Следователь продолжал:

– Тяжело, сынок, понимаю. Но ты же любишь её всё равно. Так вышло, так вышло… Она ведь тебя и не бросила. Живёшь, есть крыша над головой, сестрёнки рядом. А жизнь, бывает, поворачивается задним местом. Судить её будет бог.

Слово «бог» следователь прошептал еле слышно. Оглянулся даже.

– Ты поплачь, пока я рядом, а не то девчонки услышат, засмеют. Они уже вон как выросли! Невесты! Кто их защитит, когда меня рядом не будет? На тебя вся надежда, Дюшка, на тебя…

Андрей опять зарыдал. Следователь продолжал лежать рядом с ним и со всей силы прижимал его к себе насколько мог.

«Бедный ребёнок, – думал он про себя, – бедная Женька. Мечется её душа. А он вот, её кровь. Живой же человечек. И неплохой ведь парень. Умный, заботливый. Ну подумаешь, с отметиной родился. Так, значит, и нужно было. Потеряла уже ведь дитя, а всё никак не уймётся…»

Следователя тоже вдруг стали душить слёзы. Он лил их беззвучно, стискивая зубы. Боялся своей мимолётной слабостью испугать сына Евгеньки.

– Она слабая, – успокоившись, прошептал Дюша. – Я её защитить хотел, когда приходила уставшая. Всё думал, была бы она моей матерью, я бы гордился. Она красивая. И Лидочка была красивая, вся в неё. А я и не похож на них совсем. К Лидочке меня тянули ниточки. Сестричку, значит, похоронил. А Еленка как будто и не сестра вовсе. Вредная какая-то. Шушукается с Лизой, посмеиваются иногда. Обидно мне, дядя Андрей. Я, вроде как, и не нужен никому. Вот прибился к семье, благодаря Соне и Кате. А надо было к братьям податься. Там каждый за себя, и в то же время вместе. Лишний я тут, дядя Андрей, лишний…

– Нет, сынок, – произнёс следователь, – нелишний. На своём месте ты. В своей семье. А семьи не всегда дружные. Ты ещё поплачь, да домой пойдём. Мамка-то волнуется.

Дюша больше не плакал, сидел молча, прижавшись к следователю.

– Дядя Андрей, а как мне стать таким, как вы?

– Не стоит и думать об этом, тяжёлая жизнь у меня, сынок. Врагу не пожелаю. Но я из этой круговерти живым не выберусь. Поэтому и не пытаюсь что-то изменить. Выбрал свой путь и иду по нему. Мне бы вот только вас поближе пристроить. Учиться вам нужно, профессию получать пока возможность есть такая. Я с Женькой поговорю. Может, и получится из этого что-нибудь.

Я ведь её тоже люблю. Может быть, даже больше, чем ты. Она за столько лет такой родной стала. И сам не верю себе, как мог вот так попасться. Барахтаюсь червяком на крючке, а она обкусывает со всех сторон, но не съедает полностью и не отплывает. Вот так и живём, сынок. Не всем счастье улыбается. Это только на плакатах все улыбаются и держат солнце над головой. Не перестроились мы ещё на всеобщее счастье. По старинке живём, душой…

Мой отец был священником. А во мне жил дух свободы. Друзья подвернулись вовремя с революционными идеями. Я и пошёл за ними. Бросил семью. Мать моя отцу женой не приходилась. Когда началась революция, отца сожгли вместе с церковью. А мы с матушкой переехали в дом её родителей. И жил я в своё удовольствие, пока мне на глаза твоя мать не попалась. Я её, может быть, и без просьбы Корнея спас. Но моя душа, люто ненавидящая царизм, не позволяла опуститься до любви к купчихе. А вот пришлось.

– А я был в доме, где моя мать выросла. Я, значит, из рода Полянских?

– Из него самого, – кивнул следователь. – Чёрт бы побрал этих Полянских… Я сам из-за них чуть головы не лишился. А, может, ещё и лишусь, время покажет, как оно дальше будет. Вставай, хватит место заднее иголками колоть.

Следователь поднялся на ноги, потянулся и произнёс:

– Ты меня, если что, зови отцом. Как-то тепло на душе от этого слова.

– Я попробую, – кивнул сын Евгеньки.

Домой вернулись, когда уже вечерело.

Женька и девочки ужинали. Дюша прошёл мимо, даже не посмотрел в их сторону.

Следователь же сел за стол и сказал:

– Вернулся ваш беглец. Придумали – убежал, убежал. А парень по грибы ходил.

Евгения смотрела на следователя с тревогой в глазах.

Когда дети улеглись спать, Евгенька вышла на улицу, присела на крыльцо.

Андрей-старший вышел к ней.

– И не проси, – прошептала Евгенька, – не полюблю его никогда. Пусть он даже будет самым прекрасным ангелом. Нет в моём сердце места для него. Нет… Живёт пусть тут, работает. Но не больше. Нет во мне нежности и любви. Она тогда на обочине вся испарилась. Выморозилась вся.

– Учиться надо парню. Я насчёт училища узнаю. Пристрою куда-нибудь.

Евгения кивнула.

– Хорошо, поступай, как знаешь. Тебе виднее, что с чужими детьми делать.

Андрей заёрзал на крыльце.

– Опять начала?

– Я и не заканчивала! Если не признаешься Лизе, я сама скажу.

– Ну и дура! – следователь встал и пошёл спать.

Уехал на следующий день в обед. И три месяца не давал о себе знать.

С того дня, как Андрей услышал о том, что он сын Евгении, ни разу с матерью не заговорил.

Она и сама не горела желанием. Не смотрела на него, ничего не спрашивала.

Дюша отдавал ей всё заработанное. Выкладывал деньги из кармана перед ужином. Она считала и тут же прятала в карман.

В середине сентября вернулся следователь, велел Андрею собираться. Он договорился с директором училища, чтобы тот посмотрел на парня и подсказал, куда пойти учиться. Дюше было на тот момент 12 лет.