Текст книги "История русской армии"

Совсем другой складки Шварценберг. Большой барин, в то же время образованный и светский человек – он не был, однако, полководцем, в то время как Блюхер, бесспорно, был таковым. В полководческом отношении это австрийский Потемкин (без политического гения Потемкина, но с бесспорным политическим чутьем). Его военный кругозор – кругозор любого начальника дивизии, фельдмаршал-лейтенанта императорско-королевской службы. Как всякий посредственный полководец, да еще рутинер, да еще австрийский рутинер – он чрезвычайно боится за свои фланги и коммуникации, и большой любитель всякого рода «унтеркунфта» и «нихтбештимтзагерства». Все это австрийское полководчество, кроме того, тормозится австрийской политикой. Австрии нет никакого расчета окончательно сокрушить Наполеона – это в конце концов зять кайзера Франца (тогда как Бурбоны – вековые соперники Габсбургов). Наполеона, конечно, не мешает проучить, взять реванш за Ульм и за Ваграм, отобрать у него первенство в Германии, по праву принадлежащее Австрии, а затем он сможет еще пригодиться… хотя бы против Пруссии, чего доброго вздумающей оспаривать у Австрии ее преобладание в немецких землях. Таковы расчеты венского кабинета, сквозящие в инструкциях Меттерниха Шварценбергу.

Исключительно важную роль, как полководец, сыграл Император Александр I. Его решение (совет в Соммпюи) идти на Париж в шесть дней закончило грозившую затянуться войну. Русские начальники лучше, чем какие-либо иные, знали основное требование военного искусства – разгром живой силы противника. Но гибкая и живая русская национальная военная доктрина подсказывала им, что из этого правила есть одно исключение: а именно, в случае войны с Францией, главной целью должен быть захват Парижа, ибо кто владеет Парижем, тот владеет Францией.

Насколько русское военное искусство 1814 года, жившее еще наследием великого века Екатерины, стояло выше немецкой военной доктрины 1914 года! Насколько русская национальная военная доктрина оказалась могучее хваленой Мольтке-Шлиффеновской казуистики!

* * *

Все боевые отличия, пожалованные за Отечественную войну, имеют одну общую надпись: «За отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России в 1812 году». Этим самым войска награждались за доблесть, проявленную ими с первого и до последнего дня этой славной кампании: за подвиги, оказанные в отдельных сражениях, наград не жаловалось. Исключение составляют – отличие 3-го гренадерского Перновского (за Вязьму), 11-го пехотного Псковского, 61-го пехотного Владимирского полков (оба за Городечню) и 5-й конной батареи (за Красный, где номера и ездовые во главе с поручиком Никитиным пошли в конном строю в атаку и захватили французскую батарею). Смоленск, Бородино и Полоцк не упомянуты ни разу. Многие награды, пожалованные за кампанию 1814 года, имеют надпись: «За отличие в минувшую кампанию, благополучно оконченную», без пояснений за какую именно «минувшую» кампанию – как будто после 1814 года не предполагалось больше воевать.

Лейб-гвардии Преображенский и Лейб-гвардии Семеновский полки получили георгиевские знамена за Кульм;

Лейб-гвардии Измайловский и Лейб-гвардии Егерский полки – георгиевские знамена за 1812 г. и георгиевские трубы за Кульм;

Лейб-гвардии Финляндский полк – георгиевское знамя за 1812 г. и георгиевские трубы за Лейпциг;

Лейб-гвардии Литовский полк – георгиевское знамя за 1812 г.;

Гренадерский и Павловский полки – права молодой Гвардии и георгиевские знамена за 1812 г.;

Кексгольмский гренадерский полк (ныне Лейб-гвардии Кексгольмский) – знаки на шапки за Арси-на-Обе 1814 г.;

Санкт-Петербуогский гренадерский полк (ныне Лейб-гвардии Санкт-Петербургский) – знаки на шапки за 1812–1814 гг.

1-й Лейб-гренадерский Екатеринославский полк – знаки на шапки за 1812 г.;

2-й гренадерский Ростовский полк – георгиевское знамя за 1812 г. и георгиевские трубы за 1812–1813 гг.;

3-й гренадерский Перновский полк – знаки на шапки за Вязьму 1812 г.;

5-й гренадерский Киевский полк – знаки на шапки за 1812–1813 гг.;

6-й гренадерский Таврический полк – знаки на шапки за 1812–1814 гг.;

8-й гренадерский Московский полк – знаки на шапки за 1812 г.;

9-й гренадерский Сибирский полк – георгиевские трубы за 1812 г. и знаки на шапки за 1812–1814 гг.;

10-й гренадерский Малороссийский полк – знаки на шапки за взятие Парижа; Малороссийские гренадеры могут таким образом похваляться двумя исключительно ценными боевыми отличиями: серебряными трубами за взятие Берлина и знаками на шапки за взятие Парижа;

12-й гренадерский Астраханский полк – знаки на шапки за 1812–1814 гг.;

2-й пехотный Софийский полк получил поход за отличие 1813 г.;

21-й пехотный Муромский полк – поход за отличие 1812 г.;

3-й пехотный Нарвский полк – знаки на шапки за Лаон 1814 г.;

4-й пехотный Копорский полк – поход за, отличие 1812 г.;

5-й пехотный Калужский полк – знаки на шапки за Бар-на-Обе 1814 г. и поход за отличие 1813 г.;

7-й пехотный Ревельский полк – поход за отличие 1812 г.;

8-й пехотный Эстляндский полк – поход за Лейпциг 1813 г.;

11-й пехотный Псковский полк – георгиевские трубы за Бриенн и Ла-Ротьер 1814 г. и знаки на шапки за Городечню-Бауцен 1812–1813 гг.;

17-й пехотный Архангелогородский полк – георгиевское знамя вторично да Ла Ротьер 1814 г. (уже имел за Италию 1799 г.) и георгиевские трубы за 1814 г.;

19-й пехотный Костромской полк – георгиевские трубы за 1812 г.:

24-й пехотный Симбирский полк – знаки на шапки и поход за отличие 1812–1814 гг.;

26-й пехотный Могилевский полк – знаки на шапки за Бар-на-Обе 1814 г.;

29-й пехотный Черниговский полк – георгиевское знамя и поход за отличие 1812 г.;

31-й пехотный Алексопольский полк – серебряные трубы за 1813 г.;

34-й пехотный Севский полк – георгиевское знамя за 1812 г. и знаки на шапки за 1812–1814 гг.:

36-й пехотный Орловский полк – серебряные трубы за 1812 г.;

37-й пехотный Екатеринбургский полк и 38-й пехотный Тобольский полк получили георгиевские знамена за 1812 г. (в эти два полка перешли от егерей серебряные трубы за взятие Монмартра);

41-й пехотный Селенгинский полк – поход за отличие 1812 г.;

43-й пехотный Охотский полк – георгиевское знамя за 1812–1814 гг.;

44-й пехотный Камчатский полк – георгиевское знамя за 1812–1814 гг. и георгиевские трубы за Ла-Ротьер 1814 г.;

46-й пехотный Днепровский полк – серебряные трубы за Бриенн и Ла-Ротьер 1814 г.;

48-й пехотный Одесский полк – георгиевское знамя за Бриенн и Ла-Ротьер 1814 г., знаки на шапки за 1812–1814 гг. и поход за отличие 1812 г.;

50-й пехотный Белостокский полк – серебряные трубы за Бриенн 1814 г.;

52-й пехотный Виленский полк – поход за отличие 1812 г.;

56-й пехотный Житомирский полк – поход за отличие 1812 г.;

61-й пехотный Владимирский полк – серебряные трубы за Городечню 1812 г. и Бриенн 1814 г.;

63-й пехотный Углицкий полк – серебряные трубы за 1812 г.;

65-й пехотный Московский полк – георгиевские трубы за Бриенн и Ла-Ротьер 1814 г.;

66-й пехотный Бутырский полк – георгиевское знамя за Краон 1814 г.;

69-й пехотный Рязанский полк – знаки на шапки за 1812 г.;

70-й пехотный Ряжский полк – георгиевское знамя за 1814 г.;

72-й пехотный Тульский полк – серебряные трубы за освобождение Амстердама в 1813 г. пожалованы принцем Оранским. Это единственное боевое отличие во всей Армии, принятое от чужестранного государя;

77-й пехотный Тенгинский полк – поход за отличие 1812–1814 гг., особенно за Лейпциг;

84-й пехотный Ширванский полк – георгиевское знамя за Краон 1814 г.;

Кавалергардский полк получил георгиевский штандарт за 1812 г. и георгиевские трубы за 1812–1814 гг., особенно за Фер-Шампенуаз;

Лейб-гвардии Конный полк – георгиевский штандарт вторично за 1812 г. (уже имел за Аустерлиц), на георгиевских трубах Лейб-гвардии Конного полка надпись: Фер-Шампенуаз Кирасирский Его Величества полк – права молодой Гвардии и георгиевский штандарт за 1812 г. и георгиевские трубы за Фер-Шампенуаз;

Лейб-гвардии Конно-Гренадерский полк – георгиевский штандарт за 1812 г. и георгиевские трубы за Фер-Шампенуаз;

Кирасирский Ее Величества полк – георгиевские трубы за 1812 г.;

Лейб-гвардии Уланский Ее Величества полк – георгиевский штандарт за 1812 г. и георгиевские трубы за 1812–1814 гг., на георгиевском штандарте надпись:

За взятие при Красном неприятельского знамени и за отличие при поражении;

Лейб-гвардии Гусарский полк – георгиевский штандарт за 1812 г.;

Собственный Его Величества Конвой и Лейб-гвардии;

Казачий полк – георгиевский штандарт и серебряные трубы за 1812 г. и подвиг при Лейпциге (спасение Императора Александра от плена);

Лейб-гвардии Атаманский полк – георгиевское знамя, георгиевский штандарт и георгиевский бунчук за подвиг 1812–1814 гг.;

3-й драгунский Новороссийский полк – георгиевский штандарт за 1814 г.;

4-й драгунский Новотроицко-Екатеринославский полк – георгиевский штандарт за 1814 г.;

6-й драгунский Глуховский полк – георгиевский штандарт за 1812 г.;

8-й драгунский Астраханский полк – серебряные трубы за 1812 г.;

10-й драгунский Новгородский полк – серебряные трубы за 1812 г.;

11-й драгунский Рижский полк – георгиевский штандарт за 1812–1814 гг., серебряные трубы за Галь-берштадт 1813 г.;

13-й драгунский Военного ордена полк – серебряные трубы за 1812 г.;

14-й драгунский Малороссийский полк – георгиевский штандарт за 1812 г.;

1-й уланский Санкт-Петербургский полк – знаки на шапки за 1812 г.;

4-й уланский Харьковский полк – георгиевский штандарт за Кацбах 1813 г.;

6-й уланский Волынский полк – серебряные трубы за 1812–1814 гг.;

11-й уланский Чугуевский полк – серебряные трубы за 1813 г.;

1-й гусарский Сумской полк – георгиевский штандарт за 1814 г., георгиевские трубы за 1812 г., знаки на шапки за 1812–1814 гг.;

2-й Лейб-гусарский Павлоградский полк – знаки на шапки за 1812–1814 гг.;

3-й гусарский Елизаветградский полк – георгиевские трубы за 1812 г., знаки на шапки за 1812–1814 гг.;

4-й гусарский Мариупольский полк – серебряные трубы за 1812 г., знаки на шапки за Кацбах 1813 г.;

5-й гусарский Александрийский полк – георгиевские трубы за 1812–1814 гг., знаки на шапки за Кацбах 1813 г.;

6-й гусарский Клястицкий (Гродненский Кульнева) полк – серебряные трубы за 1812 г., знаки на шапки за 1812–1814 гг.;

7-й гусарский Белорусский полк – серебряные трубы за 1812 г., знаки на шапки за Кацбах 1813 г.;

8-й гусарский Лубенский полк – георгиевский штандарт за 1812–1814 гг., особенно за Лейпциг;

9-й гусарский Киевский полк – георгиевский штандарт за Кацбах 1813 г., знаки на шапки за 1812–1814 гг.;

11-й гусарский Изюмский полк – георгиевский штандарт за 1812 г., знаки на шапки за 1812–1814 гг.;

12-й гусарский Ахтырский полк – георгиевский штандарт за 1814 г., серебряные трубы за 1812 г., знаки на шапки за Кацбах 1813 г.;

17-й гусарский Черниговский полк – серебряные трубы за Кацбах 1813 г.;

4-й казачий Донской (Жирова), 5-й казачий Донской (Власова 3-го), 6-й казачий Донской (Иловайского 11-го), 7-й казачий Донской (Грекова 18-го), 8-й казачий Донской (Дьячкина) полки – георгиевские знамена за 1812 г.;

9-й казачий Донской (Мельникова 4-го) и 10-й казачий Донской (Мельникова 5-го) полки – георгиевские знамена за Краон и Лаон 1814 г.;

Лейб-гвардии 1-я и 2-я артиллерийские бригады – серебряные трубы за 1812 г.;

Лейб-гвардии 1-я, 2-я, 3-я и 5-я конные батареи – серебряные трубы за 1812 г.;

1-я гренадерская артиллерийская бригада – знаки на шапки за 1812–1814 гг.;

1-я артиллерийская бригада – знаки на шапки за 1812–1814 гг.;

3-я артиллерийская бригада – знаки на шапки за 1812 г.;

8-я артиллерийская бригада – знаки на шапки за 1812–1814 гг.;

10-я артиллерийская бригада – знаки на шапки за 1814 г.;

11-я артиллерийская бригада – золотые петлицы за Лейпциг 1813 г.;

12-я артиллерийская бригада – золотые петлицы и знаки на шапки за 1812 г.;

14-я артиллерийская бригада – знаки на шапки за 1814 г.;

18-я артиллерийская бригада – золотые петлицы за 1812 г.; в артиллерийских бригадах награды жаловались отдельным батареям, а в полках отдельным батальонам и дивизионам;

2-я конная батарея – знаки на шапки за 1814 г.;

3-я конная батарея – золотые петлицы и знаки на шапки за 1814 г.;

5-я конная батарея – золотые петлицы за Красный 1812 г.;

7-я конная батарея – золотые петлицы и знаки на шапки за 1812 г.;

9-я конная батарея – золотые петлицы и знаки на шапки за 1812 г.;

18-я конная батарея – золотые петлицы за 1812–1814 гг.;

22-я конная батарея – знаки на шапки за 1812 г.;

4-я конная Донская батарея – золотые петлицы за 1812–1813 гг.;

8-я конная Донская батарея – золотые петлицы за 1812–1814 гг..

Бросается в глаза очень небольшое число отличий за кампанию 1813 года в пехоте. За Лейпцигскую «Битву Народов», где сражалось – и как сражалось – свыше ста полков, имеется всего три награды, примерно столько же, сколько за незначительное дело при Городечне. Наоборот, за Бриенн и Ла-Ротьер – два первых сражения 1814 года – при всей их незначительности в сравнении с Лейпцигом – выдано в три раза больше наград (что отнюдь не должно умалять заслуги полков, кровью и доблестью эти награды заслуживших). Объясняется это тем, что Император Александр особенно гордился ла-ротьерским делом – первой победой 1814 года – предпринятым по его личным указаниям.

На трубах и штандартах нашей конницы сияет слава двух особенно красивых побед. Первая – это день 14-го августа – когда русская кавалерия своим сокрушительным налетом загнала армию Макдональда в бурные волны Кацбаха! Второе дело – Фер-Шампенуаз, где наша конница, действуя совершенно самостоятельно, без всякой поддержки пехоты, изрубила два французских корпуса и где Император Всероссийский, как простой эскадронный командир, врубился в неприятельский строй. Калишский подвиг петровских драгун через сто лет был повторен{209} кавалерией Императора Александра Павловича.

* * *

Взятие Парижа явилось апогеем русской славы – венцом геройской работы пяти поколений. Донские маштачки пили воду Сены, а праправнуки нарвских беглецов и полтавских победителей, сыновья рымникских чудо-богатырей, разгромив Европу, стали биваком на Елисейских Полях!

И этим радостным видением закончился золотой век нашей истории.

Том II
От взятия Парижа до покорения Средней Азии. 1814–1881 годы

Глава VII
Священный союз и военные поселения

Армия Александра Благословенного

«Совершена война, для свободы народов и царей подъятая. Победа, сопровождая знамена наши, водрузила их в стенах Парижа. При самых врата его ударил гром ваш. Побежденный неприятель протягивает руку к примирению! Нет мщения!

Нет вражды! Вы даровали ему мир, залог мира во вселенной! Храбрые воины, вам, первым виновникам успеха, принадлежит слава мира!.. Вы снискали право на благодарность Отечества – именем Отечества ее объявляю».

Так гласил приказ, отданный Императором Александром Павловичем своей победоносной армии в завоеванном Париже, в Духов день 1814 года. Он возвещал окончание славного пути с Оки на Сену – пути, где вехами служили Тарутино и Красный, Кацбах и Лейпциг, Ла Ротьер и Фер Шампенуаз.

Войска оставались недолго в неприятельской столице, столь восторженно их встретившей. Желая привлечь к себе сердца недавних врагов. Император Александр уже в мае повелел начать эвакуацию Парижского района: отвод войск в восточные французские провинции и на Рейн (1-я Гвардейская дивизия была перевезена из Шербурга{1} в Петербург морем). Государь всячески щадил самолюбие побежденных, но при этом, увы, слишком часто приносил в жертву ему самолюбие своих войск. Благодаря этому победители не раз себя чувствовали в Париже как бы побежденными – и пребывание их в столице Франции мало у кого из них оставило приятные воспоминания. В июне Александр I отбыл в Россию, а осенью отправился в Вену, где заседала мирная конференция – тот Венский конгресс, что на целое столетие предопределил судьбу Европы.

В характере Государя по окончании Заграничного похода стала наблюдаться разительная перемена. Прежняя застенчивость и нерешительность сменились твердостью и резкостью, усилилась подозрительность и недоверие к окружающим. Ему нужны были уже не советники, а лишь слепые исполнители. Мистицизм (всегда бывший у него сильно развитым) окончательно завладел им. Он пришел к заключению, что Промысел Божий предначертал ему осуществить на земле братство народов посредством братства их монархов – некую всемирную теократическую монархию, «монархический интернационал». Религиозность Государя носила в те времена характер интерконфессиональный. Он мечтал о «едином народе христианском», думал реформировать христианство, переделывал Библию. Идеи эти привели к заключению Священного союза{2}.

Работы Венского конгресса были в марте 1815 года внезапно прерваны известием о возвращении «Буонапарта» (как его опять стали называть) с острова Эльбы. Вооруженным силам коалиции был объявлен поход. Численность их простиралась до 650 тыс. (из коих 167 тыс. русских).

Решительные действия в эту «Кампанию ста дней» произошли в Бельгии. Вечером 6 июня при Ватерлоо{3} решилась судьба Наполеона, 10-го он отрекся от престола, и 21-го армии Блюхера и Веллингтона вступили в Париж.

Русская армия Барклая де Толли (225 тыс. человек с союзными контингентами), собранная на Среднем Рейне, в последних числах мая двинулась в Лотарингию и Шампань. Отделив осадные корпуса под Мец (где встречено упорное сопротивление) и Бельфор, главные силы, при которых находились и союзные монархи, двинулись долиною Марны. Близ Бельфора монархи и их свита были обстреляны отрядом французских партизан. Тут получили боевое крещение младшие великие князья Николай и Михаил Павловичи. Единственным сколько-нибудь крупным делом этой кампании был штурм Шалона 12 июня отрядом Чернышева, захватившим при этом 6 орудий. Узнав о капитуляции Парижа, Император Александр остановил дальнейшее наступление и расположил армию на квартиры в Шампани. Весь поход он распоряжался лично, сведя роль Барклая к передаче своих распоряжений. С каждым днем он становился все более резким, все более требовательным по службе, все менее справедливым к войскам и их начальникам.

29 июля 1815 года русской армии привелось вторично вступить в Париж. Этим мероприятием Александр спас французскую столицу от грозившей ей беды: Блюхер со своими свирепыми ордами собрался было разгромить и разграбить беззащитный город. В Париж вошла 3-я гренадерская генеральская рота и кирасиры. При вступлении войск произошел печальный случай. Александр I повелел арестовать двух командиров гренадерских полков «за то, что несчастный какой-то взвод с ноги сбился» (вспоминает Ермолов). Хуже всего было то, что Государь повелел арестовать этих офицеров англичанам! Распоряжение это возмутило всех, начиная с великих князей. Тщетно старался Ермолов спасти честь русского мундира от этого неслыханного позора. «Полковники сии – отличнейшие офицеры, – молил он Государя, – уважьте службу их, а особливо не посылайте на иностранную гауптвахту!» Александр был неумолим; этим подчеркнутым унижением русских перед иностранцами он стремился приобрести лично себе популярность среди этих последних, в чем отчасти и успел. Оккупация эта длилась всего месяц, и за это время случилось одно на вид незначительное происшествие, имевшее, однако, для русской армии самые печальные последствия и определившее на сорок лет весь уклад ее жизни.

Как-то, проезжая Елисейскими Полями, Император Александр увидел фельдмаршала Веллингтона, лично производившего учение двенадцати новобранцам. Это явилось как бы откровением для Государя. «Веллингтон открыл мне глаза, сказал он, – в мирное время необходимо заниматься мелочами службы!» Современники, как Ермолов, Муравьев и другие, а за ними и позднейшие историки находят происшествие это далеко не случайным и приписывают его хитроумному расчету Меттерниха. Зная болезненную страсть Александра к муштре, австрийский канцлер без труда уговорил Веллингтона разыграть эту сцену в надежде, что Император Всероссийский после этого с головой уйдет в дорогое ему экзерцирмейстерство и не будет больше вмешиваться в политику, благодаря чему у Австрии и Англии на конгрессе руки окажутся развязанными.

И с этого дня началось сорокалетнее увлечение мелочами службы, доведшее Россию до Севастополя… Еще в Париже начались ежедневные разводы и учения, утомительные (особенно после только что окончившегося похода) парады и еще более утомительные репетиции парадов.

В конце августа 1815 года вся русская армия во Франции, готовившаяся к обратному походу, была собрана в Шампани на равнине у Вертю. И тут 28 августа Император Александр Павлович показал ее во всем ее величии и блеске своим союзникам и недавним противникам. В смотре участвовало 150 тыс. человек и 600 орудий. Зрелище шедших разом в ногу 132 батальонов, причем из 107 тыс. пехотинцев ни один не сбился с ноги, вызвало изумление и восторг иностранцев.

К зиме 1815–1816 годов союзные армии были выведены из Франции, где осталось, однако, 150 тыс. оккупационных войск. В состав этой оккупационной армии вошли и две русские дивизии (27 тыс. при 84 орудиях), составившие сводный корпус графа Воронцова{4}.

* * *

Никогда еще Россия не имела лучшей армии, чем та, что, разгромив Европу, привела ее же в восхищение и в трепет на полях Вертю. Для войск Ермолова, Дохтурова, Раевского, Дениса Давыдова и Платова не существовало невозможного. До небес вознесли эти полки славу русского оружия в Европе, и высоко стоял престиж их на Родине. Молодые тайные советники с легким сердцем меняли титул превосходительства на чин армейского майора либо подполковника, статс-секретарству предпочитали роту или эскадрон и в куске французского свинца, полученного во главе этой роты или эскадрона, видели более достойное завершение службы Царю и Отечеству, нежели в министерских портфелях и креслах Государственного Совета. Все, что было в России горячего сердцем и чистого душой, одело мундир в Великий Двенадцатый год, и большинство не собиралось с этим мундиром расставаться по окончании военной грозы.

Тактически армия, имевшая непрерывный десятилетний боевой опыт – и какой опыт – стояла на недосягаемой высоте. Наполеоновские уроки заставили вспомнить суворовскую науку{5}. Весь этот ценный, так дорого доставшийся опыт надо было бережно сохранить, с благоговением разработать и передать грядущим поколениям.

К сожалению, этого сделано не было. Император Александр не чувствовал мощи священного огня, обуревавшего его славную армию, – он видел лишь плохое равнение взводов. Он не замечал тактического совершенства этой армии – он видел только недостаточно набеленный этишкет замкового унтер-офицера. И с грустью констатировал, насколько походы и сражения испортили его армию, отвлеченную на десять лет от своего прямого и единственного назначения церемониального марша – такими посторонними делами, как войны, пусть и победоносные. Беседуя с приближенными в 1823 году относительно оказания помощи Греции, ведшей геройскую, но слишком неравную борьбу за свержение турецкого ига, Александр I выразился так: «Войн и так было достаточно – они лишь деморализуют войска»(!) Такие войска стыдно вывести на Царицын луг, их надо переучить и, главное, подтянуть. Подтягивать, к счастью, есть кому. Гатчинский дух еще не угас!..

Возвращавшиеся в Россию победоносные полки и не подозревали вначале об уготованной им участи. Население встретило их с энтузиазмом, войска разошлись по квартирам – и тут скоро все походные лишения показались райским блаженством.

«Гатчина» воскресла. И новая Гатчина далеко оставила за собой старую. А современники стали проклинать «аракчеевщину»{6}, подобно тому, как их прадеды кляли «бироновщину».

Ни один человек не был ненавидим современниками и потомством в такой степени, как граф Алексей Андреевич Аракчеев. Ни один деятель русской истории до 1917 года не оставил по себе более одиозной памяти, чем этот суровый и непреклонный выполнитель воли своего Государя.

Перед оклеветанной памятью этого крупного и непонятого военного деятеля русский историк вообще, а военный в частности, еще в долгу.

Одинокий в семье, которой, собственно, у него и не было, одинокий в обществе, где все его ненавидели предвзятой ненавистью, Аракчеев имел на этом свете три привязанности. Во-первых – Служба, бывшая для него основой и целью всего существования. Во-вторых – Артиллерия – родной его род оружия, над которым он так много и столь плодотворно потрудился. В-третьих – и эта привязанность была главной – Государь. Его благодетель. Император Павел, соединил их руки в памятный ноябрьский день 1796 года, и его «Будьте друзьями!» стало для Аракчеева законом всей жизни.

И Аракчеев положил свою душу за царственного своего друга. Никогда никакой монарх не имел более жертвенно преданного слуги, чем был этот преданный без лести. Жертва Сусанина была велика. Но жертва Аракчеева куда больше – он отдал за Царя не только жизнь, но самую душу, обрек свое имя на проклятие потомства, принимая на себя всю теневую сторону царствования Александра, отводя на свою голову все проклятия, которые иначе поразили бы Благословенного. Наглядный пример тому – военные поселения, идею которых обычно приписывают Аракчееву, тогда как он был совершенно противоположных взглядов на эту затею и взялся за нее, лишь проводя непреклонную волю монарха.

Ходячее мнение об Аракчееве, как о «мракобесе», ни на чем не основано. Этот «мракобес» основал на свои личные средства в Новгороде кадетский корпус (переведенный затем в Нижний и названный его именем), основал полтораста начальных училищ, ремесленных школ и первую в России учительскую семинарию, то есть сделал для русского просвещения неизмеримо больше, чем, например, тот министр Временного правительства, что упразднил, равняясь по неграмотным, русское правописание. Бескорыстие Аракчеева сказалось в 1814 году в Париже, когда он отказался от фельдмаршальского жезла, на который имел право, как создатель сокрушившей Наполеона русской артиллерии. Тогда Александр пожаловал ему для ношения на груди свой портрет, украшенный бриллиантами. Портрет Аракчеев принял с благоговением и не расставался с ним до смерти, бриллианты же отослал обратно, в Императорский кабинет. Безгласный и преданный Аракчеев был идеальным проводником в армии идей Государя. Кроме того, он был непричастен к злодеянию 11 марта и не являлся, подобно многим (как Беннигсен), живым упреком совести Александра, всю жизнь терзавшегося своим грехом.

Аракчеева упрекают, и не без основания, в жестокости. Но он был не один, и далеко не один. Сам Государь еще в Париже неоднократно говаривал, что строгость причиною, что наша армия есть самая храбрая и прекрасная. Как можно было после этого отказываться от фухтелей? Граф был груб и даже чрезвычайно груб, был мелочен и педантичен, но все это как раз считалось в Гатчине атрибутами «истинного службиста». Он обращал внимание главным образом на показную сторону, но ведь, по гатчинским воззрениям, показная сторона формализм – являлась именно основой всего военного дела. Перевоспитываться на шестом десятке лет было поздно, да и совершенно бесполезно: все эти гатчинские воззрения разделялись (и притом в гораздо сильнейшей степени) Императором Александром. Значит, не «Гатчину» надо было равнять по «Двенадцатому году», а наоборот, «Двенадцатый год» подогнать под «Гатчину» – дух той великой эпохи вложить в гатчинские рамки, втиснуть в гатчинские «неудобоносимые обряды», а что не подойдет – выбросить, как неподходящее и вовсе ненужное.

В результате – могучий и яркий патриотический подъем незабвенной эпохи 1812 года был угашен Императором Александром, ставшим проявлять какую-то странную неприязнь ко всему национальному, русскому. Он как-то особенно не любил воспоминаний об Отечественной войне – самом ярком русском торжестве национальном и самой блестящей странице своего царствования. За все многочисленные свои путешествия он ни разу не посетил полей сражений 1812 года и не выносил, чтобы в его присутствии говорили об этих сражениях. Наоборот, подвиги заграничного похода, в котором сам он играл главную роль, были оценены им в полной мере (в списке боевых отличий русской армии Бриенн и Ла Ротьер значатся, например, восемь раз, тогда как Бородино, Смоленск и Красный не упомянуты ни разу).

«Непостижимо для меня, – записал в свой дневник в 1814 году Михайловский-Данилевский, – как 26 августа Государь не токмо не ездил в Бородино и не служил в Москве панихиды по убиенным, но даже в сей великий день, когда все почти дворянские семьи в России оплакивают кого-либо из родных, павших в бессмертной битве на берегах Колочи, Государь был на бале у графини Орловой. Император не посетил ни одного классического места войны 1812 года: Бородина, Тарутина, Малоярославца, хотя из Вены ездил на Ваграмские и Аспернские поля, а из Брюсселя – в Ватерлоо».

В своих записках барон Толь{7} тоже констатирует, «до какой степени Государь не любит вспоминать об Отечественной войне». На репетиции парада в Вертю 26 августа 1815 года Толь заметил, что «сегодня годовщина Бородина». Государь с неудовольствием отвернулся от него. Прусский король соорудил памятник Кутузову в Бунцлау, где скончался победитель Наполеона, и просил Царя осмотреть его на пути в Россию. Александр отказался. Он питал неприязнь к самой памяти Кутузова. Это странное обстоятельство объясняется «эгоцентрической» натурой Государя, требовавшего считать одного лишь себя центром всеобщего поклонения и завистливо относившегося к чужой славе. Опала Сенявина{8}, виновного в победе над армией и флотом Наполеона, тогда как он, Александр, потерпел поражение при Аустерлице, почетная ссылка Ермолова на Кавказ, ревнивое отношение ко всем сколько-нибудь популярным в войсках начальникам – явление того же порядка, что и неприязнь к Кутузову. У Императора Александра Павловича были достоинства, были и недостатки. Мелочность являлась одной из отрицательных черт этой в высшей степени сложной и загадочной натуры.

* * *

Итак, вязкая тина «мелочей службы» стала с 1815 года засасывать наши бесподобные войска и их командиров. Вальтрапы и ленчики, ремешки и хлястики, лацканы и этишкеты сделались их хлебом насущным на долгие, тяжелые годы. Все начальники занялись лишь фрунтовой{9} муштрой. Фельдмаршалы и генералы превращены были в ефрейторов, все свое внимание и все свое время посвящавших выправке, глубокомысленному изучению штиблетных пуговичек, ремешков, а главное – знаменитого тихого учебного шага «в три темпа». В 1815–1817 годах не проходило месяца, чтобы не издавались новые правила и добавления к оным, усложнявшие и без того столь сложный «гатчинский» строевой устав. Замысловатые построения и перестроения сменялись еще более замысловатыми. Идеально марширующий строй уже не удовлетворял – требовались «плывущие стены»!