Текст книги "История русской армии"

В 1831 году Россию и всю Европу посетила доселе неизвестная повальная болезнь, характеризовавшаяся молниеносным распространением, сильными мучениями больных и очень высокой смертностью. Врачам она была знакома и раньше понаслышке под именем «азиатской холеры», но причины ее и способы лечения были им неизвестны. Старые, испытанные против чумы и различных «гнилых горячек» средства – устройство карантинов, оцепление зараженных местностей рогатками, окуривание проезжающих на больших дорогах – оказывались совершенно недейственными. Народ заволновался, обвиняя, как водится, в отравлении «дохтуров» и начальство. Беспорядки произошли по всей России – в Петербурге холерный бунт был сразу усмирен лично Государем. Стоя в коляске во весь свой богатырский рост, Император Николай Павлович скомандовал бунтовавшей на Сенной площади толпе: «На колени, мерзавцы! Шапки долой!» Эффект этих громовых слов был поразительный. Большое количество смутьянов Северо-Западного края и столичной черни было выслано в рабочие батальоны и направлено в военные поселения Новгородской губернии.

Расквартированные там войска Гренадерского корпуса находились в Польском походе. В поселениях оставались лишь резервные и поселенные батальоны и кантонисты, то есть как раз недовольные своей участью «осолдаченные» крестьяне. Азиатская гостья не миновала и тех благословенных мест, поселенцы стали умирать – и это оказалось последней каплей, переполнившей чашу…

В начале июля месяца{28} рабочие батальоны с резервными и поселенными войсками отбывали лагерный сбор в районе Старой Руссы. Разговоры питерских фабричных о том, как это они дубьем и кольями «выгнали холеру», сильно подействовали на психику наряженного в мундиры серого люда – и 10 июля вспыхнул бунт рабочих батальонов, перекинувшийся затем 16-го числа и на поселенцев 1-й гренадерской дивизии. Толпы бунтовщиков разгромили Старую Руссу, зверски расправляясь с лекарями и офицерами. Свыше 100 человек этих последних было замучено насмерть (среди убитых был и начальник лагерного сбора – генерал Леонтьев), сотни других избиты, арестованы и спасены от смерти лишь быстротой усмирения бунта энергичным подполковником Эйсмондом с батальоном екатеринославских гренадер.

Расправа с бунтовщиками была сурова, но вместе с тем это раскрыло Государю (лично прибывшему 25 июля на место бунта) всю действительную и неприкрашенную картину жизни и быта поселенных войск. Свыше 3 тыс. бунтарей выслано по этапу в Кронштадт (в том числе 10-й рабочий батальон в полном составе), 2500 были прогнаны сквозь строй (150 – насмерть), все были отданы в сибирские и оренбургские батальоны.

8 ноября 1831 года состоялся высочайший указ о переименовании Новгородских военных поселений в округа пахотных солдат. Округа эти больше не считались принадлежащими полкам, поселенные батальоны и роты расформированы и наименованы волостями и селами, жители переведены на крестьянское положение, быт их изъят из ведения начальства, они опять могли вести хозяйство и строиться по своему желанию («связи» отведены под постой войск). «Рассолдаченное» население несло рекрутскую повинность на общих основаниях (желающие могли определяться не в очередь на 15 лет вместо 25). Детей больше не отбирали в кантонисты, куда подлежали отдаче лишь дети нижних чинов действительной службы. В бывших округах 1-й гренадерской дивизии оставлены лишь поселенцы 1-го карабинерного полка, единственного, не принявшего участия в бунте, и особенно благонадежные люди других полков, а также прослужившие свыше 20 лет.

Пахотные солдаты были в общем приравнены к казенным крестьянам, но обязывались 3 дня в неделю работать на общественную пользу, заготовляя хлеб и фураж для расквартированных в их округах войск.

В 1832 году в южных поселениях эскадроны были отделены от действующих и резервных и подчинены начальникам дивизий, а в 1836 году и вовсе изъяты из ведения военного начальства. В том же 1836 году в округа пахотных солдат были обращены военные поселения Могилевской и Витебской губерний{27}.

По посещении Кавказа Николаем I в 1837 году там решено было учредить военные поселения в областях, смежных с непокорными горскими племенами, селить там семейных солдат и дать им наделы по 15–20 десятин и различные льготы, аналогичные в общем таковым же пахотных солдат. Сыновья их по достижении 20 лет становились в строй кавказских полков. Атмосфера Кавказской армии всегда была чужда доморощенной пруссачине, мертвящему шаблону и очковтирательству – и эти поселения, разумно и целесообразно организованные, явились надежной защитой от горцев. Постепенно они были причислены к кавказским казачьим войскам.

Когда Император Александр II вступил на престол, он упразднил батальоны кантонистов и отправил одного из своих флигель-адъютантов полковника Столыпина ревизовать округа пахотных солдат. Столыпин нашел население этих округов совершенно обнищавшим, так как для обслуживания нужд расквартированных там войск требовалось такое количество земли, что на собственное обзаведение оставалась либо неудобная земля, либо совершенно недостаточные участки. Тогда в 1857 году состоялся указ об упразднении округов пахотных солдат, чем окончательно искоренено это сорокалетнее зло.

* * *

Так закончилась прекрасная мечта Александра I облагодетельствовать русскую армию устройством ее на прусский образец. Система Шарнхорста (знаменитая Krümpersystem), безусловно, имела свои достоинства, но необходимым условием для ее осуществления был короткий срок службы, то есть имело место в ландвере отнюдь не 25 лет, как было у нас. Прусский же ландверман два месяца в году был солдатом, но солдатом настоящим, не отвлекаемым от военных занятий никакими хозяйственными нуждами, а остальные 10 месяцев был крестьянином, но опять-таки настоящим крестьянином, не обязанным маршировать под барабан за плугом, а живущим в своем отцовском доме и занимающимся хозяйством, как сам найдет целесообразным.

У нас же военный поселенец не был ни тем, ни другим, поселяемый солдат переставал быть солдатом, но не становился крестьянином, а осолдаченный землепашец, переставая быть крестьянином, настоящим солдатом все же не становился. Эти люди были как бы приговорены к пожизненным арестантским ротам: с 7 лет – в кантонистах, с 18 – в строю, с 45 – «в инвалидах». Они не смели отступить ни на йоту от предопределенного им на всю жизнь казенного шаблона во всех мелочах их быта, их частного обихода. Перенимая пруссачину, мы «перепруссачили». Немецкая идея, пересаженная шпицрутенами в новгородские суглинки и малороссийский чернозем, дала безобразные всходы (и еще более безобразные результаты получатся затем от пересаживания на русскую почву немецкого материализма и немецкого марксизма).

Император Александр и его советники, наверное, очень удивились, если бы им сказали, что идея военных поселений, скопированная ими на Западе и прививавшаяся ими с таким насилием над природой русского человека, существует уже в России испокон веков – притом в естественном, самобытном, вполне подходящем для русских условий виде. Для этого им только стоило обратить свои взоры вместо Запада (куда они упорно смотрели) на Юго-Восток. И они увидели бы, что это их «новое слово», это «содружество меча с оралом» было давно – ив идеальной степени – осуществлено казачеством. К чему было вводить каторжный режим для сотен тысяч русских людей, калечить их души и тела псевдозаграничными хомутами и намордниками, когда те же «военные поселения» были уже давно осуществлены под именем «станиц» тут же у нас в России? Учреждение поселений на Кавказе на казацкий образец и полный их успех показали жизненность этой идеи, коль скоро она сообразуется с русскими национальными особенностями и условиями.

Как это ни покажется невероятным, но вопрос этот не пришел тогда никому в голову – так было сильно слепое и безрассудное преклонение перед иноземщиной и до того владела умами вечная наша Мекка и Медина – потсдамская кордегардия.

Мысль о Священном союзе зародилась у Александра I, с одной стороны, под влиянием идеи стать миротворцем Европы путем создания такого союза, который исключал бы в будущем всякую возможность военных столкновений, а с другой стороны – под влиянием мистицизма, всецело им овладевшего. Последнее обстоятельство объясняет странную, совершенно невиданную в истории дипломатии редакцию этого акта, подписанного в Париже 14 сентября 1815 года тремя императорами – «во имя Пресвятой и Нераздельной Троицы» обязавшимися «почитать себя как бы единоземцами» и «во всяком случае и во всяком месте подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь».

Вот текст этого договора:

«Во имя Пресвятой и Нераздельной Троицы Их Величества Император Всероссийский, Император Австрийский и Король Прусский, высочайше внутренне убежденные в том, сколь необходимо взаимные отношения подчинить высоким истинам, внутренним законам Бога Спасителя, объявляют торжественно, что предметом настоящих актов есть открытая перед лицом вселенной их непоколебимая решимость руководиться заповедями сей священной веры, заповедями любви, правды и мира. На сем основываясь:

I. Соответствуя словам Священного Писания, повелевающим всем людям быть братьями, договаривающиеся монархи пребывают соединенными узами действительного и неразрывного братства и, почитая себя как бы единоземцами, они во всяком случае и во всяком месте станут подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь; в отношении же их подданных и войск своих, как отцы семейств будут управлять ими в том же духе братства.

II. Единое преобладание правителей да будет: приносить друг другу услуги, оказывать взаимно доброту и любовь, почитать всем себя как бы главами единого народа христианского, поелику союзные государи почитают себя аки поставленными от Провидения для управления единого семейства отраслями, исповедуя таким образом, что Самодержец народов христианских не иной подлинный есть, как Тот, Кому собственно принадлежит держава, поелику в Нем Едином обретаются сокровища любви, ведения и премудрости бесконечные».

Туманная и неясная редакция акта Священного союза допускала всевозможные толкования относительно формы этого оказания помощи, чем не замедлили воспользоваться иностранные правительства, увидевшие в русской крови удобное и вдобавок совершенно бесплатное средство для тушения своих пожаров.

Пока эти иностранные правительства не сознали той огромной выгоды, отношение их к упомянутому договору было скорее холодно сдержанным. Прусский король (сознававший, что все это его страну ни к чему не обязывает) подписал его тем охотнее, что надеялся доставить этим удовольствие царственному спасителю Пруссии. Франц I Австрийский же сперва просто заявил: «Если это документ религиозный, то это дело моего духовника, если политический – то это дело Меттерниха».

Сам Меттерних, вообще очень невысоко расценивавший Александра I, охарактеризовал этот акт как «смесь либеральных идей с религиозными и политическими». Вскоре, однако, австрийский канцлер увидел всю выгоду, которую он может извлечь из Священного союза, превратив Россию в орудие для достижения своих целей, поставив «русского жандарма» в бессменный караул у ворот венского Гофбурга… Франция Талерана тоже увидела в присоединении к Священному союзу верное средство для получения равноправия с победителями и избавления от чужестранной оккупации (совершенно так, как сто лет спустя Германия Штреземана добьется аналогичных результатов от присоединения к «пакту» Лиги Наций). К союзу примкнуло и консервативное правительство Англии{29}.

Религиозно-монархический интернационал Священного союза по форме своей идеологии имеет чрезвычайное сходство с атеистически-демократическим интернационалом Лиги Наций и утопией «Соединенных Штатов Европы» сто лет спустя. «Эпоху конгрессов» можно смело сравнить с эпохой конференций. Идеологи 1815 года и идеологи 1919 года совершили ту же коренную ошибку, применив обывательскую мораль в политической жизни. «Братство монархов» – такая же бессмыслица, как и «единый фронт демократии». Химеры всегда останутся химерами, и прекраснодушные идеологи всегда будут обыграны дальновидными политическими деятелями, использующими их в своих целях и проповедуемый ими интернационал – в своих национальных интересах. В этом отношении Штреземан стоит Талерана{30} с Меттернихом, хотя, конечно, Александр I в моральном и интеллектуальном отношении неизмеримо выше Вильсона, Бриана и прочих иллюминатов и дельцов «женевской идеологии» и «Соединенных Штатов Европы».

Преследуемые Священным союзом строго охранительные начала выражались во внешней политике водворением всюду силой оружия порядка и тишины (принцип «интервенций»), во внутренней – в беспощадном подавлении всякого рода «либерализма», а либерализмом Меттерних считал всякое неугодное ему движение.

Весь трагизм заключался в том, что одна лишь Россия в лице двух венценосных сыновей Императора Павла искренне уверовала в эту метафизику, сделала Священный союз целью своей политики, тогда как для всех других стран он был лишь средством для достижения их частных целей.

Мистицизм Императора Александра I был, таким образом, умело использован заинтересованными лицами и заинтересованными правительствами в своих собственных целях. В период с 1815 года по 1853 годы, примерно в продолжение 40 лет, Россия не имела собственной политики, добровольно отказавшись во имя чуждых ей мистических тезисов и отвлеченной идеологии от своих национальных интересов, своих великодержавных традиций; более того, подчинив эти свои жизненные интересы, принеся их в жертву этой странной метафизике, самому неосуществимому и самому бессмысленному из всех интернационалов интернационалу монархическому.

* * *

В 1821 году в Греции вспыхнуло всеобщее восстание против турецкого ига. Башибузуки и египтяне творили неслыханные зверства, стремясь утопить восстание в крови и вырезав на одном лишь острове Хиосе свыше 90 тысяч христиан. Глаза всего мира были устремлены на Россию, глаза всей России – на Государя. Одно лишь слово Императора Всероссийского, посылка кораблей к греческим берегам могли бы спасти десятки, сотни тысяч жизней. Но петербургский кабинет оставался равнодушным к ужасам этой героической, неравной борьбы. Все внимание старшего внука великой Екатерины было устремлено на волнения в германских университетах. Туда слались ноты и ультиматумы, и по этому столь жизненному для России вопросу созывались конгрессы… И на Веронском конгрессе 1823 года Александр I прямо заявил: «Я покидаю дело Греции, потому что усмотрел в войне греков революционные признаки времени». Иными словами, восстание греков против своего «законного государя» – султана – было делом предосудительным и беззаконным. До посылки русского вспомогательного корпуса башибузукам дело, впрочем, не дошло.

«Россия покидает свое первое место на Востоке. Англии надлежит воспользоваться этим и занять его», – заметил Каннинг{31}. Так и случилось. Уже в Лондонском договоре 1827 года (посылка Турции ультиматума о прекращении зверств) Император Всероссийский упоминается лишь в качестве «союзника Его Величества Короля Британского».

Зато, когда в 1822 году вспыхнули беспорядки в итальянских владениях Габсбургов, Император Александр немедленно предложил венскому кабинету отправить в Калабрию русскую армию под начальством Ермолова. К счастью, Австрии самой удалось справиться с «карбонариями», и тушить чужой пожар русской кровью не пришлось (Ермолов не скрывал своей радости от того, что этот нелепый поход не состоялся).

Вступившему на всероссийский престол Императору Николаю Павловичу удалось освободить русскую политику от унизительной опеки Меттерниха и помочь Греции. Турция была разгромлена, но добить ее помешала все та же «метафизика» – турецкий султан оставался законным монархом для балканских славян… В 1829 году «греческий прожект» мог бы осуществиться, и Балканы могли бы на полстолетия раньше избавиться от турецкого ига без дополнительного пролития русской крови в 1877 году. Но внук не унаследовал политического глазомера гениальной бабки, а Нессельроде было еще дальше до Потемкина.

Когда же в 1830 году Бельгия стала вести войну за независимость с Голландией, русской и польской армиям во имя принципов Священного союза был объявлен поход в Нидерланды. Богу было угодно предотвратить пролитие русской крови за чуждые интересы Оранского Дома и избавить русскую армию от унизительной роли палача геройской маленькой страны. Но это достигнуто ценой польского восстания, потоков славянской крови…

События 1830 года – победа на Западе либеральных принципов, приход во Франции июльской монархии Луи Филиппа, а до того в Англии министерства вигов побудили к выходу из Священного союза обе эти державы. Тем прочнее сомкнулись узы его между тремя державами-основательницами на съезде их монархов в 1833 году в Мюнхенгреце. В частности, России к Пруссии отношения, основанные на близком династическом родстве, были таковы, что в 1835 году состоялись большие совместные маневры русской и прусской армий, закончившиеся историческим калишским смотром, равно примечательным как по выявившейся там лишний раз сердечной дружбе монархов, так и по взаимной холодности и неприязни друг к другу их офицеров и солдат.

В 1833 году Россия вмешалась в турецкие дела. Против султана восстал египетский хедив Магомет Али, и война с могущественным Египтом угрожала Оттоманской империи развалом. Узнав о прибытии в Босфор Черноморского флота с десантом (бригада 7-й пехотной дивизии), Магомет Али поспешил изъявить покорность. Турция была спасена русскими штыками, вернее одним блеском русских штыков. С ней был заключен выгодный Ункиар-Скелесийский{32} договор, вовлекавший Турцию в орбиту русской политики и превращавший султана в нашего привратника на Босфоре. По Ункиар-Скелесийскому договору Порта обязалась закрыть проливы для кораблей воюющих с Россией государств. К сожалению, всех возможностей здесь нам не удалось использовать. Англия сумела доказать, что первое место на Востоке принадлежит уже ей, и с помощью Европы заставила в 1840 году на Лондонской конференции покладистую русскую дипломатию отказаться от этого ее единственного, зато крупного успеха. Ункиар-Скелесийский договор был аннулирован.

Наконец, в 1849 году был предпринят Венгерский поход, и русской кровью спасены Габсбурги.

С удивительной прозорливостью Россия спасала всех своих будущих смертельных врагов. Русская кровь проливалась за всевозможные интересы, кроме русских. Постоянные же вмешательства России во внутреннюю жизнь европейских народов сделали русское имя всюду одиозным. Россию боялись, но ее ненавидели. Европейские правительства, используя в своих интересах усердного и бескорыстного «русского жандарма», отводили затем от себя на него все недовольство, всю ярость своих народов. Вот первопричина русофобства европейского общественного мнения весь XIX и XX века… Необходимо при этом упомянуть, что и Александр I, и Николай I находились в полном неведении относительно истинного положения дел и настроений в Европе, принимая за чистую монету официальную лесть европейских кабинетов и заздравные тосты прусских и иных принцев. Русофилами, и то относительно, могли считаться в различных европейских государствах лишь небольшие группы «реакционеров-пиэтистов», лишенных какого-либо удельного веса в политическом отношении. В одной из своих парламентских речей в 1850 году Виктор Гюго охарактеризовал их, как людей, «все время припадающих ухом к земле – не слышно ли спасительного стука колес русских пушек».

Русские дипломатические агенты на местах, само собою разумеется, были осведомлены о настоящем положении дел, но, как это ни покажется невероятным, бессменный от Венского конгресса до Восточной войны министр иностранных дел граф Нессельроде счел нужным предупредить об этом Государя лишь в 1853 году, когда все сроки были давно уже пропущены. Печальный результат привычки, создавшейся с конца царствования Александра I, – во всех решительно ведомствах и отраслях русской государственной жизни сообщать царям одно лишь приятное.

* * *

Во внутренней русской политике результаты Священного союза сказались еще печальнее. Космополитизм Императора Александра I выразился в запрещении «русского национализма». Циркуляры губернаторам тех времен предписывали неустанно следить за лицами, уличенными в этом ужасном преступлении, и отдавать таковых под гласный надзор полиции.

Этот официальный космополитизм, подчеркнутое на верхах пренебрежение ко всему русскому, открытое предпочтение, оказываемое иностранцам, в первую очередь растлевавшим общество иезуитам и заморозившим администрацию немцам, суровая до полного абсурда цензура и обскурантизм болезненно переживались тогдашним русским обществом, находившимся еще под влиянием патриотического подъема 1812 года.

Наиболее болезненно реагировала на эти настроения самая чуткая часть этого общества – офицерство. Смутное предчувствие бедствий, надвигающихся на Россию, искреннее желание их предотвратить, неизжитая еще славная традиция XVIII века – века политически воспитанного петровского и екатерининского офицерства – все это в связи с заграничными походами (значительно расширившими кругозор мыслящей его части) и с модой на запрещенный плод – «карбонарство» – способствовало бурному росту всякого рода тайных обществ и кружков. Группировки эти, «Союз благоденствия», «Общество соединенных славян» и тому подобные, составили в начале 1820-х годов два тайные общества – Северное (главным образом из офицеров гвардии, отчасти флота) и Южное (офицерство 2-й армии вплоть до старших начальников и III корпус 1-й армии). Такие события, как бунт Семеновского полка и «Чугуевская бойня», лишь накаляли все больше атмосферу – и становилось ясным, что рано или поздно гроза должна разразиться и что для этого взрыва достаточно любого незначительного повода.

И повод этот (к тому же первостепенной важности) представился… 14 декабря 1825 года – печальная дата русской истории – явилось днем открытого разрыва российского правительства с русским обществом – первым днем их жестокой столетней войны, где дальнейшими траурными вехами служат 1 марта 1881 года, 17 октября 1905 года{33}, 2 марта 1917 года, а всеобщим эпилогом – 25 октября… Война эта, ведшаяся с обеих сторон с невероятной озлобленностью и с еще более невероятным непониманием, нежеланием понять друг друга, окончилась так, как никто из них не ожидал – гибелью обоих противников, погубивших своей распрей величайшую империю и великую страну…

Мы не собираемся здесь оправдывать декабристов, ни тем более русское общество XIX и начала XX столетия, воспитанное на их культе. Вина русского общества – точнее передовой его части – перед Россией огромна и неискупима, но виновато и правительство. Пусть на стороне общества и львиная доля – три четверти всей вины, а на стороне правительства только одна четверть – без нее не было бы тех общественных трех четвертей. И те русские «интеллигенты» начала XX столетия, что посылали поздравительные телеграммы японским генералам, были ведь родными внуками «русских националистов», которых Бенкендорф в свое время высылал из столиц.

С этой поры и пошел трагический разнобой между правительством и обществом. При Александре I и Николае I правительство – космополитично, общество – национально. Затем при Александре II и особенно при Александре III и Николае II правительство решительно сворачивает на национальную дорогу, но слишком поздно: общество уже космополитично и антинационально.

* * *

Итак, результатом политики Священного союза было: во внешней политике полное подчинение России Европе, русских интересов каким-то призрачным утопиям, пролитие русской крови за цели, за которые она никогда не должна была проливаться. Во внутренней политике – полный и окончательный разрыв правительства с обществом, разрыв, приведший к катастрофе 1917 года.