Текст книги "Ускользающая почва реальности"

Глава 2

Утром граф явился в дом Олсуфьевых, ожидая приватного приема у Анны, каково было его удивление, когда в зале он застал ее уже в окружении Прядова, Сабольского и неизвестного ему молодого человека, лет двадцати, одетого просто и строго. Человек этот сидел в углу, будто бы не имея ни малейшей охоты принимать участие во всеобщей игре, заключалась которая в способности развлечь и увлечь Анну. Неужели эти господа не имеют никаких иных дел, кроме как увиваться за Анной Павловной? Граф был приглашен к столу, Сабольский уже пил вино.

– Позвольте представить вам граф, Дмитрий Александрович Стоянов, наш приятель, – представила ему незнакомого человека Анна, молодые люди пожали друг другу руки.

– Желаете ли граф, чтобы вам тоже принесли вина? – его поразила развязность Сабольского в этом доме, предлагающего ему вина, как если бы Алексей Иванович был тут хозяином.

– Нет, благодарю, – ответил граф. – Вино в 10 утра было бы верхом аристократизма, будь оно игристым. С сухим это простое будничное итало-французское пьянство.

– Что ж плохого в пьянсве, раз оно французское? Не все ли французское утонченно? – хитро задала вопрос Анна.

– О, не думаю, что в каком-то народе может быть прекрасно все. Да и французским у нас принято называть лишь то, что парижское. А пьянство больше присуще югу, при всем моем к нему почтении.

– Звучит довольно пресно, – ответила Анна деланно недовольно. – Да и день сегодня выходной, а не будничный. Иначе наш уважаемый человек – Антон Сергеевич был бы сейчас не здесь, а сидел и помирал со скуки в своей конторе.

– Что вы, милая Анна Павловна, – ответил Прядов. – Я никогда не пренебрег бы вами ради службы, да и не так уж там и скучно, как вы себе то представляете.

– Всерьез ли? Бросили бы службу ради меня? Не верю, Антон Сергеевич, совершенно не верю. Вы такой же лжец, как Алексей Иванович пьяница и игрок. И что у вас в конторе может быть не скучного? Перебирание бумажек? Ну уж увольте от такого веселья.

– Бывают, знаете ли, преинтереснейшие документы, связанные с судопроизводством… – занервничал Прядов.

– Избавьте меня от преинтереснейших документов, прошу, – ответила Анна. – Уйдете вы или нет ради меня со службы? Ответьте.

– Ради вас… Анна Павловна… Что угодно… Но позвольте, как можно… А как же мое состояние, с чем прикажете мне идти к вашему отцу…

– Но я ведь совершенно не приказываю вам идти к моему отцу, Антон Сергеевич. Я и мысли такой в вас не селила. Вот Алексей Иванович, посмотрите, все ради меня сделает, ему совершенно не важно, что там у него с состоянием.

Прядов смутился и притих. Сабольский, почувствовав мнимое первенство в этом соревновании, гордо раздулся.

– Да, милая Анна Павловна, вы правы! Я ради вас и в огонь, и в воду!

– А лучше в огненную воду, и чтобы она была близка к игорному столу, не так ли? – смеялась Анна. – А что насчет вас, Станислав Аркадьевич? Чем вы предложите меня развлечь? Не сидеть же в конце концов молча весь прием?

– Вы всё насмехаетесь, – тихо сказал граф. – Однако меня вы этой игрой не проймете. Мне совершенно не важно чем я и как вас развлеку. Вы можете быть весьма прелестны и умны, и пусть я обычный переводчик и вчерашний студент, но шутом я не был и не буду ни для кого, даже для вас, при всем моем к вам дражайшем почтении и участии. Вы пригласили меня к себе запросто, прошу не усложнять положение гостя и новичка в вашей компании насмешливыми вопросами. Такого мне хватало и в столице.

– Вы правы, – Анна резко погрустнела и осеклась, лицо ее стало серьезным, насмешливая улыбка спала. – Простите мне мои манеры, к которым меня приучила провинциальная скука и местные кавалеры.

Вдруг Анна резко повеселела. Эти перепады ее настроения, так отчетливо отражающиеся в ее мимике, происходили в какую-то долю секунды, кардинально, одной своею переменой, меняли атмосферу во всей комнате.

– Антон Сергеевич! – обратилась она живо и громко к Прядову. – Сыграйте на фортепиано! Я знаю, что такой увалень как вы играет дурно, но я хочу танцевать!

– Не слишком ли рано для танцев? – спросил неуверенно Прядов, желающий скорее быть рядом с Анной, чем садиться за рояль и играть вальс для нее с соперником.

– Для танцев не бывает слишком рано! Только слишком поздно, когда ты уже стар и подагра не дает тебе кружиться в вальсе!

Прядов сел за рояль и начал играть. Анна взяла за руки Сабольского и закружилась с ним в танце. Станцевав пару танцев, она упала без сил в кресло.

– Вы ужасно играете, Антон Сергеевич, вы знали? – от ее слов Прядов еще более смутился. – Алексей Иванович, сыграйте теперь вы!

Сабольский сел за рояль, а Анна взяла за руки графа и потянула танцевать. Танцевать он умел скверно, ему не приходилось часто бывать на балах. Но ощущение этой нежной и красивой девушки вблизи, возможность держать ее за руки и талию были для него важнее смущения перед своими танцорскими способностями.

– Вы танцуете еще более скверно, чем играет Антон Сергеевич, – сказала она графу после танца. – Однако вы очень любезны и мне понравилось. Благодарю вас за танец.

Такая любезность с ее стороны контрастировала с ее насмехательски-фривольным обращением с двумя другими кавалерами, но граф заметил с каким удовольствием она танцевала с Сабольским, которого первого вызвала на танец, посадив за рояль Прядова, играющего явно хуже него.

– Сыграйте теперь вы нам! – обратилась она к графу.

Он сел за рояль и начал играть Шопена. Пока он играл все сидели тихо, Анна ни разу не поднимала своих глаз.

– Вы очень хорошо играете, – сказала она грустным шепотом. – Но это слишком печальная мелодия, под нее не станцуешь. В жизни и так слишком много печали.

– До поры до времени, Анна Павловна, до поры до времени, – подал голос Стоянов.

– Что вы имеете ввиду? Не думаете же вы, что когда-то в жизни испарится вся печаль? Разве что на том свете… – спросила Анна.

– Зачем нам ждать того света, если можно прийти к светлому будущему на этом свете?

– И как же вы предлагаете это осуществить? – спросил Стоянова граф.

– Для начала распределить все блага, что есть на русской земле, поровну. Между всеми, невзирая на сословия. Чтобы каждый получал ровно то, что нужно ему и не больше.

– Но позвольте, – возразил граф. – Какой же тогда толк учиться, получать ученые степени, в науках всеразличных развитие иметь, открывать предприятия, рискуя капиталом двигать вперед прогресс? Если можно и так все получить, делая лишь свой минимум? Эдак и развитие всякое остановится, и в дикарей мы снова обратимся.

– Дикари – те, кто эксплуатируют трудящийся класс. Кто жиреет на костях голодающих…

– Что-то не припомню у нас в России голодающих…

– Простите Дмитрия Александровича, – вмешалась Анна. – Он у нас из левых. Довольно с этим! Эти разговоры навевают скуку.

Уходя из дома граф думал о том, как же в действительности расставлены фигуры на этой шахматной доске? Для чего позвала его Анна? Чтобы пополнить ряды своих ухажеров ради собственного довольства, самоутверждения или простой потехи? Она явно не страдала одиночеством и отдавала предпочтение ухоженному франту Сабольскому, которого вызвала первого на танец, заставив играть им вальс Прядова. Стоянова же игнорировала слишком явно. Какова была роль самого графа в этом цирке? Его она тоже позвала на танец, манкируя Прядова. Но не было ли это простым девичьем капризом, порожденным скукой уездной жизни? Женщины готовы на многое ради избегания скуки и удовлетворения своей потребности быть востребованной и желанной. Часто это приводит к скандальным историям, являющимся головной болью для их родителей и высшим удовольствием для их кавалеров…

Настало лето. Граф был частым гостем в доме Олсуфьевых, поэтому, как только семья выехала загород на дачу, они сразу же позвали его погостить у них. Это был приятный усадебный дом, окруженный садом и бескрайними зелеными полями. Станислав Аркадьевич прибыл к дому в бричке, собираясь провести на даче Олсуфьевых пару недель, в непрестанном тесном общении с их дочерью. В один погожий солнечный день они гуляли вдвоем по полю, собирая цветы из которых Анна плела для себя венок.

– Что вы думаете про меня? – вдруг спросила его Анна.

Апраксин смутился.

– Вы самая прекрасная девушка из всех, кого я когда-либо видел, – ответил он честно.

– Вы врете, впрочем, так врали мне очень многие и до вас, – она собирала цветки в венок, переплетая их стебли между собой, глядя вниз и не поднимая взгляда на Апраксина.

– Не думаю, что они врали.

– Вы очень любезны, но какой в этом толк? – сказала она неожиданно грустно, все еще глядя вниз на венок, якобы увлеченная этой работой.

– Мне не известен толк в чем либо, тем более в любви. Я никогда не имел радости ее познать. Такие вопросы задавать следует не мне, скорее Сабольскому и таким, как он.

– О, не говорите мне о Сабольском, – она подняла глаза с яростью. – Неужели и здесь, когда мы одни, он должен быть с нами? Да что вы знаете…

– Очень мало.

– А я, напротив, знаю много! – она говорила более уверенно и с чем-то сродни отчаянию. – Сабольский, Прядов… они оба просили моей руки у papa и он обоим дал согласие…

– А вы?

– Я не давала его ни разу. Но мне нужно строить свою судьбу, мне нужен муж. У них есть деньги и положение. Это крайне важно…

– Да, важно…

– Перестаньте со мной соглашаться! – вспылила она. – Говорите что думаете, мы не на светском вечере! Вы почему-то не пошли на службу, что же важно для вас?

– Для меня важна свобода. Свобода хотя бы в том, чтобы самому распоряжаться своим временем и судьбой.

– О, эта свобода не доступна женщине, лишь мужчине. Женщина должна думать практично, нас заставляет это делать устройство общества. Муж должен обладать средствами и потенциалом. А чем обладаете вы? Ничем!

– Вы правы…

– Да перестаньте же наконец со мной соглашаться! – возмутилась она еще более. – Думаете девушкам так приятно, когда с ними соглашаются? В этом обычно виновны лишь мужчины. Когда девушка говорит, она ждет что ее разубедят в том, что она изъявляет.

– Не думаю, что всегда…

– Вы глупее, чем я думала. Вы думаете Прядов был бы плохим мужем? Он такой скромный, дотошный, аккуратный, с ним как за каменной стеной. Он точно сделает карьеру, пусть не быстро, но он идет в верном направлении…

– В совершенно верном…

– А Сабольский? Он, конечно, кутила, но такие нравятся женщинам. И, к тому же, у него есть состояние…

– Да, он не дурен и не беден…

– Да перестанете вы наконец со всем соглашаться или нет?

– Простите.

– И Прядов, и Сабольский – отличные женихи, – сказала она с вызовом.

– Превосходные, – сказал он и взял ее руки в свои.

– Они оба будут мне прекрасной партией, – сказала она со слезами на глазах, роняя венок из цветов на землю.

– Идеальной, – вторил он, притянул ее к себе и поцеловал в губы, получив взаимность ответным поцелуем.

Глава 3

Эти недели на даче они проводили вместе, гуляя по полям, собирая цветы, валяясь на свежескошенной траве и поедая хлеб с маслом, как обычные русские крестьяне. Иногда им встречались настоящие крестьяне, которые уже будучи свободными, все еще сохраняли свое почтительное отношение к господам образованным и родовитым, обладающим манерами и вкусом. Это было начало 20 века, крепостное право было отменено еще в далеком 1861 году, тогда же, когда в Америке отменили рабство. К этому времени черные потомки рабов во многом уже превзошли своих белых потомков крепостных, но и у тех, и у других еще сохранялось это уважительное отношение к тем, кто в прошлом были их хозяевами, а в настоящем были юридически им равны, но практически имели совершенно иной уровень в своих манерах и образовании. Логично и заслуживает уважения то почтение, которое они испытывали к людям высшей касты, не в силу их социального статуса, но в силу высоты их человеческого духа, высшей степени эволюции, не биологической, но духовной. В будущем люди низменных манер и интеллекта утратили это почтение, благодаря просвещению их социалистами, внушившими им то, что не важно, как вы себя ведете, что вы знаете и как живете, вы равны любому другому человеку, пусть он и намного более образован и воспитан, чем вы. Подлинное равенство всех, где каждая вошь мнит себя львом. Но в то время эти крестьяне снимали головные уборы и кланялись господам, разговаривая с ними так литературно, как они могли, а не так, как говорили между собой на своем, ином русском языке. До революции было два языка и два народа. Один был простонародьем, который говорил на своем простом языке и жил своими русскими обычаями. Другой, люди светские, был воспитан французскими и немецкими гувернерами, часто знал французский язык лучше русского, этот народ был подлинным европейцем. Европейская России правила Россией русской и это противостояние неизбежно вело к конфликту, ведь и царь был немцем, говорящим на французском и английском. Смешно то, что социалисты народники убили именно тех царей, кто больше всех были русскими. Александра II, кто дал свободу крепостным и Николая II, кто пытался быть во истину русским. Так, как он это понимал.

Апраксин и Анна лежали на траве и говорили на совершенно разные темы.

– Ты так отрицаешь все общепринятое, что у меня закрадывается мысль, что ты социалист, – говорила она ему.

– Отнюдь, – отвечал он. – Социалисты требуют полного равенства и свободы для низов. Но их равенство заканчивается там, где начинаются права верхов. Их права они не собираются соблюдать, ведь они сами хотят стать верхами. Единственными верхами, а для этого им нужно уничтожить те верхи, что есть сейчас. Потому они и прибегают к убийствам. Они не хотят ничего изменить, они хотят лишь занять место тех, кто сверху сейчас. А низами управлять так же, как стадом, как ими управляют ныне. Для идеального стада нужно оставить лишь баранов и овец. Каждый свободомыслящий человек для них опасен, потому они и записывают в своих врагов всех обладающих образованием. Они просто поймут, что их система утопична и нереализуема, не говоря о том, что бесчеловечна и тиранична.

– По мне любая система бесчеловечна, ведь в ней всегда есть угнетаемые и угнетенные. Но так и должно быть, иначе не бывает. А значит бесчеловечное и есть самое человечное, просто мы не хотим примириться со своей природой.

– Возможно, так и есть.

– Но чтобы следовать человеческой природе, надо следовать человеческим правилам. Если ты хочешь жениться на дочке графа, то ты должен иметь деньги, так устроено общество.

– Да, ты права.

– Вечно права, да права. Я устала быть правой. Надоело.

Она встала и пошла быстрым шагом в сторону дома.

– Погоди! Куда ты?

– Знаешь? – она резко обернулась, в глазах была ярость. – Я выйду за Сабольского, у него есть деньги и он хорош собой. А главное он просил моей руки у papa!

Она ушла, оставив его наедине с собой в раздумьях.

Прошло пару лет и началась война, которую назвали Великой2626
  Великая война – старое название Первой мировой войны.


[Закрыть]. Таких кровавых побоищ история еще не видела. Генерал ушел воевать, будучи уже неспособным к активным боевым действиям, он все еще мог быть полезен Родине в штабе. Годы шли, но линия боевых действий почти не менялась, война была затяжной, изнуряющей, окопной. Постепенно все свыклись с мыслью, что теперь они живут в условиях боевых действий, еды в избытке больше не было. И хоть в тылу войны люди не видели, но эта изматывающая народ ситуация явственно ощущалась тем, что теперь никто уже не мог жить так, как он жил до. Да и многие мужчины покинули свои дома и отправились на фронт. Ярким лучом в этой беспросветной тьме для графа Апраксина стало одно мрачное событие, мрачностью своею лишь показывающее насколько темны могут быть лучи среди всемирной непроглядной тьмы. Умерла его любимая тетя. У нее были двое сыновей, которые должны были получить ее крупное наследство. Однако, к удивлению нашего графа, нотариус посетил и его, вручив ему письмо тети, адресованное ему лично, которое он должен был получить по завещанию после ее кончины.

«Дорогой Станислав. Своим посмертным письмом я хочу раз и навсегда внести ясность в твое положение и лишить тебя всяческих мук, порожденных чувством обязанности и долга за мою помощь тебе. Будучи покойной, я получаю право открыть тебе ту правду, которую не смела открыть никому при жизни. Я была юна. Он был красив, как и я. И так же не богат. Мы полюбили друг друга, но он был болен. Я была рядом с ним все время, пока его тело не утянула навсегда за собой земля. Он был первой и единственной любовью в моей жизни. Мы проводили дни и ночи напролет, купаясь в цветах, книгах и разговорах друг с другом. Затем он умер. Он много кашлял кровью, но меня это не смущало. В конце он лежал неподвижно, но я лежала рядом. Он ушел, и я хотела уйти с ним. Но после его кончины я узнала, что беременна. Мы не были в браке. Мне пришлось отдать сына, и я отдала его своей родной сестре, которая к тому времени уже была замужней. Роды проходили в тайне и моему сыну дали фамилию мужа сестры. С тех пор я стала его тетей. Этим ребенком был ты. Я участвовала в твоей жизни, как могла. Но ты не должен быть мне благодарен. Все, о чем я прошу – это прощение. Прощение за то, что я сделала недостаточно, что я не воспитала тебя сама. После родов я вышла замуж. Я никогда не любила мужа, но он дал тебе все, что я могла тебе дать – образование, содержание… Деньги не искупают мою вину. Но знай, что ты порождение любви. И я отдаю тебе треть всего, что имею. Я поручаю разделить все мое состояние поровну между тремя моими сыновьями. Прости свою бедную мать.»

Граф дочитал письмо и перечитал его еще и еще. Вся его жизнь перевернулась внутри. Вся его жизнь оказалась ложной, ненастоящей, но приправленной щепоткой сахара – теперь он богат. В этот момент о деньгах он не думал, нет. Но осознание того, что все его проблемы и заботы разом решены пришло впоследствии. Нотариус уладил дела и на его банковский счет были переведены немалые средства. Общество уездного городка стало относиться к нему иначе, его начали звать на все балы и приемы, что проходили в городке, чаще всего он, однако, отказывал. Не в силу гордости, но в силу нежелания. Его новое положение открывало теперь новые возможности. Он вполне мог вернутся в Петербург и войти в светское общество, но его туда не тянуло. Он также мог отныне просить руки Анны у ее отца, но что такое просьба руки, когда ты уверен в ответе отца, но не уверен в ответе его дочери? Ведь и Сабольский, и Прядов уже бывали у генерала с этой просьбой. Он продолжал часто бывать в доме Олсуфьевых и вести приватные беседы с Анной. Именно этим он и занимался в один из мартовских вечеров 1917 года, когда война уже истощила весь мир, враг квартировался на русских землях, а в двух столицах произошли две революции, породившие два отдельных правительства – коммунистов в Петербурге и европейских парламентариев в Москве.

– Что ж, Станислав Аркадьевич, – говорила Анна грустно, – довольны вы теперь? Общественные порядки пали, государь арестован…

– Ничуть, дорогая Анна Павловна, – отвечал граф. – Мне жаль и порядки, и государя. Это первый немец в России, который искренне хотел быть не французом, а русским. Он верил, но заблуждался, что русская идея – это самодержавие и православие. Но времена другие. Он правда желал быть нашим отцом, но не уследил за тем, как вырос его ребенок, став подростком. А подросткам свойственен бунт. Подростком наш народ сделал его предок – Александр, отменив крепостное право. Когда отпускаешь ребенка в вольный путь и принимаешь его право на самоопределение нельзя более лишать его прав и пытаться вернуть в детство, это непоследовательно, а в воспитании непоследовательность – самое дурное.

– Тогда вы тем более поддерживаете тех подростков, кто бунтует, добиваясь своих прав и освобождения из-под отеческой заботы.

– Расстрелять толпу в воскресный день2727
  «Кровавое воскресенье» – разгон шествия в 1905 году, приведший к сотням жертв среди протестующих.


[Закрыть] – мало похоже на заботу. Но я за примирение, Анна Павловна. Ведь многие европейские народы примирились со своими монархами, получив мирно власть, ограничив власть своих «отцов», которые вынужденно поняли, что дети их теперь взрослые.

– Особенно французы со своими якобинцами2828
  Крупнейшая партия во время Великой французской революции 1789г.


[Закрыть] и англичане в Славной революции2929
  Революция в Англии, свергнувшая короля в 1688г.


[Закрыть], – парировала Анна.

– Бывало и такое. И король всегда возвращался, пусть и иной.

– Думаете, что и у нас будет другой царь? Великий князь и конституционная монархия?

– Хотелось бы верить. Переход к конституционной монархии от монархии абсолютной, как правило, самый мягкий и бескровный. Республика всегда бьет по шее всех своих граждан.

– Бьет или режет?

– И бьет, и срубает.

– Так вы, сударь, «кадет»?3030
  «Кадеты» – партия конституционных демократов в Российской Империи.


[Закрыть]

– Я не отношу себя ни к одному крылу и не занимаюсь политикой, милая Анна Павловна. «Кадеты» не имеют шанса на успех, «эсеры»3131
  «Эсеры» – партия социал-революционеров, умеренных социалистов.


[Закрыть] умеренны, но противны одним тем, что социалисты. Сама суть равенства глупа и смешна. Они либо морочат всем голову, либо сами недостаточно умны и верят в свои иллюзии. Радикальное переустройство мира – опиум для необразованных масс и карьерный лифт для своих апологетов, висящий на канатах лжи и рассекающий путь чрез шахту меркантильного эгоистичного властолюбия вверх, к счастью этих прогнивших карьеристов.

– Только что получили состояние, а уже поддерживаете статус-кво верхов, похвально, но не удивительно, – отвечала Анна безэмоционально.

– Вы говорите язвительно или, в лучшем случае, безразлично.

– Но как не может быть безразлична политика нежной девичьей душе, когда вещь эта вполне мужская и совсем не романтичная? Да и нежности в ней ни на грош, лишь сплошная жесткость, да скупость душ.

– Вы правы. Давайте я лучше сыграю, а вы споете, – предложил Апраксин.

– Ох, что-то петь мне последнее время совсем не хочется. Да и мелодии ваши слишком грустны.

– А как же им не быть грустными в такое время? Великое, но беспокойное. Мы наконец-то можем понять Шопена, рояль которого выбросили русские солдаты, лишив его дома и Родины. Разве мог он писать веселые австрийские мотивы, лишившись дома, в эмиграции? Австрийцы никогда его не лишались, лишь лишали его других народов. Вот и нас сейчас пытаются лишить. В прихожей нашего дома австрийцы и немцы, а в гостиной уже заперли в шкафу отца, расположив на столе свои грязные сапоги самозванцы, нагло говорящие от лица России…

– Я все же спою. Но русский романс. Они всегда грустны, как мелодии Шопена.

Анна начала петь под аккомпанемент графа:

 
«Белой акации гроздья душистые
Вновь аромата полны.
Вновь разливается песнь соловьиная
В тихом сияньи луны.
Помнишь ли лето: под белой акацией
Слушали песнь соловья?
Тихо шептала мне чудная, светлая:
Милый, навеки твоя!
Целую ночь соловей нам насвистывал,
Город молчал, и молчали дома.
Белой акации гроздья душистые
Ночь напролет нас сводили с ума
Сад весь умыт был весенними ливнями,
В темных оврагах стояла вода.
Боже, какими мы были наивными!
Как же мы молоды были тогда!»
 

– Прекрасная песня, – сказал граф. – Теперь нам понятна грусть польского народа, но и у нас она всегда жила, в наших романсах.

– Поляки теперь будут свободны…

– Скорее всего, да. И многие другие народы на разрозненных частях бывшей России…

– Это плохо?

– Нет, отчего ж? Плохо то, что мы свободными так и не станем…

– Ну, – ответила Анна, – это уже наш личный романс.