Текст книги "Золотая чаша"

Да, это так, соглашался с ним Пол, но не кажется ли дяде Дэну, что смена обстановки, возможность расширить кругозор пошли бы Фредди на пользу. Он, Пол, готов заплатить за обучение Фредди. Нет, конечно, не родительскими деньгами, упаси Господи. Из денег, полученных им в наследство по достижении двадцати одного года. Это его деньги и он может тратить их как захочет. Но дядя Дэн по-прежнему упирался. Упрямый гордец. Он даже отказывался принять в подарок рояль, о котором так мечтал Фредди. Иногда Пол задавался вопросом, как тетя Хенни с ним уживается. Впрочем, это было несправедливо. Могут же у мужчины быть недостатки. Вдобавок тетя Хенни была без ума от Дэна. Иногда она смотрела на него так, как никогда не смотрели друг на друга отец и мать Пола. Становилось даже неловко. Если и существовала такая вещь, как идеальный брак, то по мнению Пола, брак Дэна и Хенни был как раз таким.

Вообще-то весь комплекс отношений мужчины с женщиной во многом оставался для него загадкой. Начать с того, что существовало два типа женщин. Были «белянки» – так он их мысленно называл, наверное из-за белых воздушных платьев, в которых эти девушки всегда приходили на вечеринки во время летнего отдыха на побережье. Танцуя с ними, ты почти не прикасался к ним, зная, что потные руки оставляют пятна, и не ощущал их теплой кожи под прохладным шелком. Их головки, доходившие тебе до подбородка, пахли чем-то чистым и нежным наподобие гигиенической пудры. В присутствии этих девушек необходимо было следить за своей речью. В них была заключена какая-то тайна, даже в Мими Майер, которую он знал всю свою жизнь, знал так же хорошо, как знают родную сестру. И в то же время не знал ее. Между ними всегда оставалась определенная дистанция.

И были другие. В его мысленной классификации они были «Другими» с большой буквы. Это были городские девушки, официантки, которых ты с приятелями обхаживал, посмеиваясь, чтобы заглушить громкое биение сердца. В полночь, когда они кончали работу, вы уводили их на пляж за скалы. Простолюдинки, сказала бы о них мама, да и отец, пожалуй, тоже. Пол иной раз задавался вопросом, занимался ли в свое время отец с этими девушками тем же, чем и он, Пол. Они были шумными, жизнерадостными, а их речь, слова, которые они говорили, когда вы лежали обнаженными, были не совсем… Но теплыми летними ночами с ними было так сладко, легко и чудесно.

Неужели все в жизни неоднозначно, размышлял Пол. Но большинство людей так уверены в себе. Его родители, идущие по прямой проторенной дороге, бабушка Анжелика, все еще живущая идеалами времен Конфедерации, тетя Эмили, желания которой не простираются дальше спокойной обеспеченной семейной жизни, дядя Дэн, вечно разгневанный на весь мир и уверенный в собственной правоте, тетя Хенни, занятая своими добрыми делами – все они не испытывали сомнения.

Возможно, через несколько лет и я стану таким, подумал Пол, зная в глубине души, что этого не случится; он всегда будет испытывать внутреннюю раздвоенность, всегда будет мучиться сомнениями. Он чувствовал себя как человек, который, видя перед собой два жизненных пути, идет, или пытается идти, ступая одной ногой по одному, а другой – по другому…

Затем, поскольку человек он был молодой и как-никак проголодался, он протянул свою тарелку, и Флоренс положила на нее много маленьких сэндвичей и маленьких розовых печеньиц.

ГЛАВА 8

На лице Дэна, сидевшего в последнем ряду в тени колонны, так, что с кафедры его нельзя было увидеть, застыло напряженное внимание. Нет, больше, чем просто внимание. Он слушал как зачарованный.

«Когда-то были возможны короткие войны, в которых победа во многом зависела от мужества отдельных личностей. Эти войны чем-то напоминали спортивные соревнования, хотя, безусловно, были куда более кровопролитными. Но в наше время, когда уровень развития техники достиг новых, немыслимых ранее высот, когда великие державы стали сказочно богаты, войны наверняка будут затяжными».

Голос понизился почти до шепота, но его было прекрасно слышно в тишине зала, которую за последние полчаса не нарушали ни покашливание, ни скрип стульев.

«В отличие от войн прошлых веков, в нынешних не уцелеть ни женщинам, ни детям. Наша собственная Гражданская война, от которой нас отделяют какие-нибудь неполные полвека, показала, какие следы оставляют после себя воюющие армии. Всем известно, что генерал Шерман выжег себе путь через Джорджию. Мои родители пережили страшные, полные страданий дни в Луизиане. Я представляю это так же хорошо, как если бы сама жила в то время».

Выступавшая подняла вверх стиснутые руки; бриллиант в кольце, принадлежавшем когда-то матери Дэна, ослепительно вспыхнул. Дэн хорошо знал этот жест, свидетельствующий о сильном эмоциональном переживании: «Посмотри, Дэн, какие у него изумительные глаза», когда родился их сын; «Послушай, кто-то играет на скрипке в том доме»; «Господи, какой ужас» при виде старика в лохмотьях, роющегося в мусорном баке.

Глядя на нее сейчас, он почувствовал, что к горлу подступает ком. Он тайком пришел на этот митинг. Это было ее первое крупное выступление, и она взяла с него обещание не приходить.

«Встретившись с тобой взглядом, я начну думать о том, хорошо или плохо я говорю и забуду то, что хотела сказать. Если мое первое выступление окажется удачным и меня пригласят выступить еще, тогда ты и придешь».

Но он не смог заставить себя сдержать обещание и сейчас был рад этому.

До сих пор, как он и ожидал, она повторяла в своем выступлении многие из его собственных идей и высказываний. Хотя, конечно, их нельзя было назвать его собственными в полном смысле слова. Сейчас едва ли можно было сказать нечто абсолютно новое на тему о войне и мире. Мысль заключалась в том, чтобы, выступая на одном митинге за другим, повторяя пусть уже известные аргументы, всколыхнуть как можно более широкие слои общественности.

Но следующая фраза заставила его насторожиться.

«Я рекомендую всем прочитать книгу польского еврея-бизнесмена Ивана Блоха. Это замечательная книга. Говорят, что прочитав ее, русский царь выступил в 1899 году за созыв конференции по разоружению».

Надо же, изумился про себя Дэн, прочла, а мне ничего не сказала. А я собирался, да так и не выбрал времени.

«Книга написана доходчиво и просто, хотя в ней и приводится много технических деталей. Огневая мощь современного оружия такова, что спастись от него можно только в глубочайших окопах. В наше время война станет бойней, превосходящей воображение человека. Будет истреблен цвет наций – миллионы молодых людей. Не тысячи, – повторила Хенни, – миллионы. Это будет самоубийственная война для всех ее участников».

Она снова подняла вверх руки. Одухотворенное лицо, прекрасные глаза, ставшие огромными, пылают страстью.

Если попытаться описать ее одним словом, подумал Дэн, то надо выбрать слово «искренность». Ни в поведении Хенни, ни в ее манере говорить и двигаться не было ничего показного, театрального, рассчитанного на внешний эффект. Она продолжала говорить о торпедных подводных лодках, аэростатах со взрывчатыми веществами, а Дэн вдруг обратился мыслями совсем к другим вещам.

Женщины, которых он знал… Насколько же все они отличались от Хенни. Женщины, которых можно встретить повсюду – бело-розовая плоть, блеск волос, хорошенькие, пустые, серьезные, задумчивые лица… Но ни одна из них не была на нее похожа. Ни одна. И, слушая с гордостью и радостью плавное течение ее речи, он предвкушал наступление ночи.

«Говорят, огромное количество оружия нужно нам для самообороны. Суть, однако, состоит в том, что, вооружаясь сами, мы провоцируем другую сторону делать то же самое. Мы играем в опасную игру, заключая союзы, пытаясь добиться равновесия сил, готовясь к войне, в которой, если она начнется, не окажется победителей. Войны становятся все более страшными и разрушительными. Бурская была страшнее испано-американской, русско-японская – страшнее бурской. Мужчины и женщины во всем мире должны делать все от них зависящее, чтобы помешать своим правительствам развязать новую войну. Это можно сделать. Если мы захотим, мы сделаем это».

Голос ее звучал, как музыка. Прекрасная музыка – страстная, возвышенная, полная надежды. Глаза Дэна наполнились слезами. Поняв, что выступление подходит к концу, он быстро встал и, прежде чем его заметили, выскользнул из зала.

– Знай я, что ты там был, это бы все погубило, – сказала Хенни. Она сидела в постели и смеялась, наслаждаясь своим успехом и его похвалами. – На что ты уставился, Дэн? У тебя вид такой торжественный.

– Не торжественный. А смотрю я на тебя. И спрашиваю себя, как это стало возможным. Что мы вместе, я имею в виду. Я так счастлив, Хенни. Иной раз мне даже самому не верится.

Ее смех замер. Она провела рукой по его щеке.

– И все же это так.

– Я так гордился тобой сегодня, не могу даже передать как, когда ты стояла там на сцене, и все слушали тебя, затаив дыхание. А я думал: она моя, умная, прекрасная и вся моя. Ах, Хенни! Слушай, а зачем на тебе эта штука?

– Эта «штука» – моя парижская ночная рубашка, последний подарок Флоренс. С ней лучше обращаться бережно, других таких подарков уже не будет.

– Хорошо, обращайся с ней бережно, но сейчас, по-моему, ее лучше снять. Я пока закрою дверь.

ГЛАВА 9

Хенни обладала прекрасной памятью на то, когда и где произошло то или иное событие. Она была уверена, что впервые Альфи задал Дэну вопрос о его электронной лампе в один необычайно теплый день ранней весной в своем загородном доме, куда они приехали на уик-энд. Они сидели на террасе, откуда, взглянув поверх лавровых кустов, которые еще не расцвели, могли видеть четверых молодых людей, играющих в теннис – Мими Майер и Пола, Фредди и Лию.

– Настоящий семейный дом, – сказал Альфи, – о каком я всегда мечтал. – По его лицу с уже обозначившимся двойным подбородком, расплылась довольная улыбка. – Дом, куда вы все сможете приезжать на отдых. Места всем хватит.

Когда-то это был дом Вернеров, но теперь здесь будет собираться вся семья: братья и сестры – конечно, Флоренс и Хенни никогда не будут гостить здесь одновременно, – дяди и тети, все, вплоть до самых дальних родственников, будут приезжать в «Лорел Хилл».[20]20
  Лавровый холм.


[Закрыть]

– Вообще-то он назывался иначе, – объяснил Альфи, – но здесь и в самом деле десятки лавровых кустов и, согласитесь, в таком названии есть достоинство.

В самом доме тоже было какое-то гордое достоинство; в отличие от громадных высокомерных каменных вилл, которые понастроили на нью-джерсийских холмах стальные, угольные, сахарные магнаты, это была ферма. Если бы Альфи и пришло в голову соорудить нечто претенциозное вроде этих вилл, пусть даже в уменьшенном варианте, такая идея была бы сразу отвергнута его женой. Эмили с презрением относилась к «модерну».

Их дом был белым, квадратной формы, строением с зелеными ставнями и множеством труб. На боковой лужайке был установлен шест, на котором развевался американский флаг. Каждое утро Альфи поднимал флаг, а на закате опускал его. За домом тянулись обширные поля, доходившие до видневшихся вдалеке зарослей сумаха и дикой вишни. Дальше темнели старые густые леса, состоявшие из дубов, кленов, ясеней. Эти нетронутые пока леса ночью вполне могли вселить в вас ощущение опасности. Глядя на них, вы невольно переносились мыслями на три века назад, и воображение рисовало вам индейскую деревушку, спрятавшуюся в их чаще, дым, поднимающийся над вигвамами. Вы словно попадали в атмосферу «Гайаваты».

– В XVIII веке здесь повсюду были фермы – объяснил Альфи. – Говорят, армия Вашингтона останавливалась здесь на привал по пути в Трентон. Может, это и правда. До нас этим домом владела в течение шестидесяти лет семья местного врача. Он кое-что в нем перестроил – крыльцо, въездные ворота.

И водрузил железного оленя на передней лужайке, – мысленно добавила Хенни. Наивная, безыскусная скульптура, но здесь она уместна.

– Я знаю, мама, – шутливо заметил Альфи, – ты бы хотела, чтобы я построил что-то наподобие «Во Хардин».

– Альфи, неужели я не понимаю, что в Нью-Джерси невозможно воспроизвести плантаторский дом довоенного времени. Может, что-то размером поменьше, с верандой и колоннами. Так приятно сидеть на веранде и любоваться прекрасным видом.

Альфи засмеялся.

– Ты бы хотела, чтобы я нанял кого-то вроде Ричарда Морриса Ханта,[21]21
  Xант, Ричард Моррис (1829–1895) – американский архитектор.


[Закрыть] кто построил бы мне особняк из белого известняка с балконами и башенками, как у Вандербилта, или обратился в контору «Макким, Мид и Уайт»,[22]22
  Известная архитектурная контора. Макким, Чарльз Ф. (1849–1909) и Уайт, Стенфорд (1853–1906) – американские архитекторы.


[Закрыть] они бы создали копию одного из ньюпортских летних домов комнат эдак на сто, – и добавил, когда Анжелика запротестовала: – Не обращай внимания, я же шучу.

– Ты и так творишь чудеса. Для человека, которому нет еще и сорока, ты достиг очень многого. – Анжелика описала круг рукой. – Должна заметить, ты поступил умно, вложив деньги в «Кодак». И еще я хочу сказать, что я в тебя верю. Все, к чему ты прикасаешься, превращается в золото.

Альфи смутился.

– Ну, ты меня перехваливаешь. Идея с «Кодаком» принадлежала Уолтеру. – Повернувшись к Дэну, он серьезно продолжал: – Конечно, я знаю, мы все знаем, как ты относишься к Уолтеру…

– И как он относится ко мне – вставил Дэн.

– Да, жаль. Не думай, что Эмили и я ничего не предпринимали. Не мне тебе говорить.

– Да.

– Так вот, я хотел сказать, – Альфи замолчал с озадаченным видом, словно забыл вдруг, что именно он хотел сказать.

Эмили пришла ему на помощь.

– Ты хотел сказать, что Уолтер неоднократно помогал тебе советом, и ты ему за это благодарен.

– Правильно. Ты знаешь, Дэн, я, конечно, понимаю, каким иной раз может быть Уолтер… Эта его манера говорить, как бы ее назвать?

– Будто он с амвона вещает? – предложил Дэн.

– Да, может быть. Но у нас у всех есть свои недостатки. У меня-то уж точно.

Дэн выглядел удивленным.

– Ближе к делу, Альфи. Что ты хочешь сказать мне? Альфи наклонился вперед:

– А вот что. У Уолтера есть знакомые, которые купили небольшую фирму по выпуску электроприборов. Не спрашивай меня, чем они занимаются, я в этих вещах полный профан, знаю только, что они профессионалы. Они знают, что делают, и я подумал… – Он посмотрел Дэну прямо в глаза. – У тебя ведь имеются изобретения, над которыми ты работал все это время. Пол говорил мне, что ты расширил свою лабораторию, это правда?

– Да, мне понадобилось больше места.

– Прогресс, а?

– Кое-какой.

Дэн почувствовал раздражение. Прогресс не поддается точному измерению, его нельзя посчитать, как например кирпичи, которые ты выложил за день. Любой, кто имел хоть какое-то представление о научных исследованиях, знал, что продвинувшись на два шага вперед в одном, вы делали шаг назад в другом, а то и вовсе выбирали совершенно новый подход и начинали все с начала.

– Пол упомянул электронную лампу, хотя и не смог объяснить толком, что это, он тоже не слишком в этом разбирается. Но он сказал, ты сам чувствуешь, что находишься на пороге важного открытия, что ты был взволнован.

Дэн пожал плечами.

– Пол преувеличил. Я не взволнован, потому что пока сам не представляю, что из этого получится. – Он заерзал на стуле. Его глаза широко раскрылись, в них появилось выражение, противоречащее его словам. – Весь вопрос в усилении, а с электронной лампой на трех электродах можно добиться эффекта… – он замолчал – Подожди-ка. Я надеюсь, ты не вбил себе в голову дурацкую идею втянуть меня в какой-нибудь проект Уолтера Вернера.

– Ничего подобного, Дэн, – в тревоге воскликнул Альфи, – как ты мог такое подумать?

– Ты только что его упомянул.

– Никакого Уолтерова проекта. Я только сказал, что от него случайно услышал об этой группе. Совершенно случайно, уверяю тебя. Уолтер просто сказал что-то вскользь об этих людях. И я задумался. Ты знаешь, я люблю заводить знакомства. И я надеюсь, ты знаешь также, что я ни за что не поставлю тебя в неловкое положение, Дэн, – в голосе Альфи прозвучал упрек.

– Я знаю, у тебя добрые намерения, Альфи. Альфи вернулся к теме разговора.

– Так вот, как я сказал, у этих людей есть деньги и они способны мыслить категориями завтрашнего дня. Наступил век электричества и это открывает целый ряд возможностей. Они хотят, опередив остальных, наладить контакты с исследователями твоего типа, закупить патенты на их изобретения и, имея патенты в своей собственности, подождать и посмотреть, каким образом их можно будет выгоднее использовать. Такая вот идея.

Дэн спокойно ответил:

– Я одиночка, Альфи. Я ценю твои добрые намерения, но работать в коллективе я не могу. Не могу и все.

– Да тебе и не придется этого делать. Все останется так же, как сейчас. Просто возьми патенты на свои изобретения, на эту лампу, к примеру, и передай их этим людям, естественно, оформив это юридически. Если они найдут применение твоему изобретению или продадут его кому-то, ты получишь часть прибыли. Если ничего не выйдет, что ж, ты ничего не потеряешь.

Альфи хотел, чтобы все были «устроены», как он говорил. Благодаря его щедрости, Анжелика, овдовев, переехала в небольшую солнечную квартиру неподалеку от Центрального парка. Он нанял для нее служанку, польскую девушку с развитым материнским инстинктом. Девушка заботилась об Анжелике, как если бы та была совсем беспомощной; пекла ей на завтрак свежий хлеб, ухаживала за ней во время приступов головной боли. Альфи всем стремился сделать добро.

– И, конечно же, я для начала добьюсь, чтобы тебе выплатили аванс. Тысяч пять-шесть. Я обязательно настою на этом.

– Не думаю, что мое изобретение столько стоит.

– Ничего нельзя предугадать. Бьюсь об заклад, пять тысяч тебе заплатят, и ты сможешь купить приличный дом.

– Мне не нужен дом. Нам и в теперешнем удобно.

– Ну, хорошо, дом тебе не нужен, но возьми пять тысяч, – настаивал Альфи. – Чего воротить нос от таких денег?

С минуту Дэн молчал, уставившись на свои руки; повернул их ладонями вверх, вытянул пальцы. Затем поднял глаза.

– Альфи, некоторые вещи трудно объяснить. Ты помнишь своего дядю Дэвида? Тебе, может, неизвестно, но задолго до того, как он начал сдавать и его поместили в дом для престарелых, я часто и подолгу с ним беседовал, и он многое рассказал мне о себе. Ты знал, что он ввел новую методику перевязок и новое средство для дезинфекции ран? Он не заработал на этом ни цента. Не захотел. Некоторые назвали бы его дураком, но сам он так не считал, и я тоже. Я хочу сказать, что если из моей возни в лаборатории выйдет какой-то толк, если я изобрету что-то, что сделает жизнь людей легче, чище, безопаснее, я отдам это изобретение задаром. Мне всего хватает. У меня есть все, что мне нужно.

Наступило молчание. Никто не смотрел друг другу в глаза. Потом Альфи встал.

– Хорошо, Дэн. Попытка не пытка, я свое предложение сделал, а ты смотри. Передумаешь, дай мне знать.

Он не понимает, подумала Хенни, никто из них не понимает, будто Дэн говорит на турецком или китайском.

Дэн без восторга принял приглашение провести у Альфи уик-энд. Он не любил отрываться от работы в лаборатории в единственные по-настоящему свободные дни. Но Хенни была рада, что приехала. Ее, городскую жительницу, часто тянуло на природу. Сейчас она с удовольствием смотрела на нежные светло-зеленые листочки нового лесного наряда, вслушивалась в тихое жужжание одинокой пчелы, разбуженной неожиданным теплом апрельского дня. За грязной дорогой тянулось шоколадного цвета поле. На дальнем его конце мужчина шел за лошадью с плугом. И человек, и животное двигались неторопливо, в каком-то сонном ритме, но не останавливались ни на минуту.

Хенни уселась поудобнее на большом камне и посмотрела в другом направлении. Мяч низко летал над сеткой справа налево, слева направо, удары ракеток по мячу звучали с ритмичностью метронома. Они хорошо играли. Девушки грациозно бегали по корту, придерживая юбки левой рукой.

Нельзя было не удивляться тому, как быстро освоила теннис Лия. Она все постигала быстро. В свои пятнадцать лет ростом она уже сравнялась с Хенни. Она была живой и, как часто говорила ей Хенни, любопытной, как обезьянка. Что-то от обезьянки было в ее курносом с круглыми глазами лице; а еще оно всегда светилось радостью, и люди оборачивались ей вслед и сами невольно начинали улыбаться.

– Хороший удар, Лия, – крикнула Мими.

Хенни повернула голову на звонкий голос, раздавшийся по другую сторону сетки. Приятная девушка Мими, такая спокойная. Все в ней безупречно – ее крахмальное снежной белизны платье для тенниса, ее разговорный французский, ее манеры. И при этом ей чужды надменность и высокомерие, чего не скажешь о большинстве девушек, воспитывавшихся так же, как Мими. Да, приятная девушка. Только вот Хенни никак не удавалось сойтись с ней поближе. Но может это изменится, когда они с Полом поженятся.

А в том, что они поженятся, Хенни не сомневалась. Это будет только естественно. Давным-давно можно было предсказать, что дело идет к этому. Сейчас Мими стала почти полноправным членом семьи Вернеров.

Вот они прошли по корту, меняясь местами: Фредди и Лия против Пола и Мими. У Мими с Полом было что-то общее: оба прямые, подтянутые. В обоих с первого взгляда угадывалось то, что старшее поколение и снобы называют «породой». Что за абсурдное слово. Ведь речь же в конце концов шла не о скоте. Но каким бы словом ни называть это нечто, оно, без сомнения, имело место. Может, это было присущее им сознание того, что они всегда и везде, не только в теннисе, будут победителями. С легкой завистью Хенни подумала о Флоренс, рожденной побеждать. Она так давно не видела Флоренс…

Таким, как Фредди и Лия, приходится делать усилия. Лия поняла это и старалась изо всех сил, а вот Фредди скорее всего этого не сознавал.

Фредди, наивная душа. Он шел чуть позади Лии, которой не терпелось снова начать игру. А Фредди уже устал, поняла Хенни; устал не физически, просто ему надоело и хотелось заняться чем-нибудь другим – читать или играть на рояле или вообще ничего не делать. Но из-за остальных ему придется продолжить игру. В этом смысле общение с ними было ему полезно. Пол всегда хорошо влиял на Фредди, а теперь и Лия тоже.

– Хенни, ты не заснула? – услышала она позади себя голос Анжелики. – Я ходила на прогулку с Эмили и Маргареттой; такая милая девочка, но слишком застенчивая. Удивляюсь, как они этого не замечают. Тебе следовало бы пойти с нами, хорошая разминка. Иначе зачем выезжать за город? – Анжелика умела говорить тоном приказа и упрека одновременно.

– Мне нравится наслаждаться природой таким образом, – миролюбиво сказала Хенни. – В Нью-Йорке не замечаешь приближения весны.

– Живи ты рядом с парком, ты бы могла наслаждаться природой сколько душе угодно. Я гуляю в парке каждый день. Мы с Флоренс часто встречаемся у озера или у «Шип Медоу». Но в твоем районе это, конечно, невозможно.

Было бы возможно, если бы твой муж лучше тебя обеспечивал.

На это Хенни ничего не ответила. Многие их разговоры были похожи на этот – наскоки, увертки, недомолвки и никакого настоящего взаимопонимания. Хорошо, что Анжелика перебралась в другую часть города.

«Я знаю, ты смотришь на моего мужа сверху вниз, – размышляла Хенни, – потому что он не достиг успеха в твоем понимании. Но и папа не слишком преуспел».

На это ее мать наверняка ответила бы: нелепое сравнение. Твой отец отдал четыре года жизни войне, которую мы проиграли. Он вернулся с войны тридцатилетним мужчиной, вернулся к полной разрухе, а потом ему пришлось уехать в Нью-Йорк и начать все сначала. Это был жестокий удар.

Но в Хенни не было гнева. Все эти презренные разговоры о деньгах, стоило ли обращать на них внимание. Странно, но когда о деньгах говорил Альфи, Хенни это совсем не трогало. Правда, Альфи не делал никаких намеков в адрес Дэна. Со своей тягой к приобретательству Альфи был похож на ребенка в магазине игрушек. Он ни перед кем не оправдывался и, даже не разделяя его взглядов, нельзя было презирать его. Он был таким добродушным, так заразительно смеялся, был так доволен своими удобствами, своими подарками, своим гостеприимством, что вам невольно хотелось разделить с ним его удовольствие.

Хенни подвинулась.

– Садись, мама. Камень удобный.

– Нет, я испачкаю платье.

Анжелика стояла совершенно прямо, заслоняя рукой глаза от солнца. Она выглядит как патрицианка, подумала Хенни, взглянув на Нее. Все еще твердая линия подбородка образовывала острый угол; голову она держала высоко поднятой; может показаться, будто она все презирает, мелькнула у Хенни мысль, и она хихикнула.

– Над чем ты смеешься? – с подозрением спросила Анжелика.

– Ни над чем. Мне приятно смотреть, как они играют.

Анжелика оглянулась на корт.

– Они прекрасно подходят друг другу, – заметила она.

Хенни чуть было не спросила: кто? Это был бы глупый вопрос.

– Да, правда.

Анжелика слегка улыбнулась. Хенни, часто созерцавшая эту отсутствующую улыбку, спросила себя, действительно ли ее мать видит молодых людей на корте или ей представляется «Во Хардин», а на месте дорожки к новому хлеву Альфи – излучина Миссисипи. Глупая женщина, говорил про нее Дэн, пережившая свое время. Она не злая. Все дело в том, что ее мир умер, а она все еще жива.

– Родители Мариан хотят подождать до ее совершеннолетия, – заговорила Анжелика. – Конечно, ни с той ни с другой стороны не было никаких обещаний, но, по-моему, это было решенным делом с момента окончания Полом аспирантуры. Что ж, это отличная партия для каждого из них.

– Прекрасный удар! – вновь донеслось с корта. На этот раз это воскликнул Пол. Он отсалютовал Лие ракеткой – Молодец, Лия!

Хенни посмотрела на мать. Вот видишь, говорил ее взгляд. Она тут же рассердилась на себя за то, что всегда ведет себя так, будто вымаливает похвалу для Лии.

– Ты портишь эту девочку, – сказала Анжелика.

– Может быть.

Ну и что? Я делаю для нее то, чего никто не делал для меня. Я хочу, чтобы она чувствовала, что она замечательная.

– А вообще, – добавила она, – я совсем ее не порчу. Она очень благодарна нам и не считает нашу заботу о ней чем-то само собой разумеющимся. Она ценит наше отношение и любит нас.

– Должна любить после всего, что вы для нее сделали.

– Она должна тебе нравиться, мама. Она куда больше соответствует твоему идеалу, чем я. У нее прекрасные манеры. Ты бы посмотрела. Наша соседка учит ее.

– Какая соседка?

– Та, что больна ревматизмом. Лия помогает ей, одевает, когда это необходимо, иногда готовит ужин. Женщина предложила платить ей, но Лия об этом и слышать не захотела. Тогда она стала отдавать деньги мне, а я кладу их в банк на имя Лии. У нее на счету уже около двухсот долларов.

– Что ж, это хорошо, действительно хорошо, – согласилась Анжелика. – Вижу, она сумела избавиться от привычек, приобретенных в гетто и ведет себя как положено. Должна признать, что говорит она безупречно.

– Лия умная девочка и она любит жизнь.

– Что она собирается делать после школы?

– Не знаю.

Забавно, подумала Хенни, вопрос о том, что будем «делать» после школы мы с сестрой, никогда не поднимался.

– По-моему, Фредди особенно хорошо к ней относится, – заметила Анжелика.

– А что в этом необычного? Ему пошло на пользу, что в доме появилась практически его сверстница. И она им восхищается. Ей нравится его утонченный вкус. Это возвышает его в собственных глазах, хотя он и прикидывается удивленным.

– Будем надеяться, что дело ограничится удивлением и восхищением.

– Мама, ну зачем ты так говоришь? – Хенни, нахмурившись, встала. – И какие у тебя основания?

– Ты думаешь, я делаю это из вредности. Нет, Хенни, вы совершаете большую ошибку, и я считаю своим долгом высказать свое мнение.

– Какую ошибку? Почему? Мы не первые, кто взял на воспитание ребенка.

– Я говорю не об этом. Что сделано, то сделано и ничего уже не переделаешь. Ты знаешь, о чем я думаю – вам следует согласиться, чтобы Пол заплатил за его обучение в Йеле и позволить Фредди уехать. Ясно, что Лию сейчас вы никуда отослать не сможете.

– Боже мой, зачем ее вообще надо куда-то отсылать?

– Ты же видишь, она без ума от Фредди и может и ему вскружить голову. – Анжелика поджала губы.

– Девочке пятнадцать лет.

– Вот именно. Мне было немногим больше, когда я вышла замуж. А она развита не по летам. Уверена, она знает больше, чем я в ее годы, да и ты тоже. Ты посмотри на нее. На ее походку, ее фигуру.

На ее грудь, хотела сказать мама. Округлость и упругость этой молодой груди не скрывали ни рубашка с оборками, ни свободная блузка. Мама почему-то видела в этом дерзкий вызов, а Хенни до глубины души трогали первые признаки расцветающей женственности, женственности, которая способна принести столько радости и которой так легко причинить боль. Да, Лия обещала стать сексуально притягательной женщиной.

– Хенни, ты никогда ничего не видишь, – в волнении Анжелика крутила свои старинные бриллиантовые кольца, доставшиеся ей от матери, которые она никогда не снимала. – Ты витаешь в облаках. Твоя голова забита борьбой за мир, правами женщин и Бог знает чем еще. Ты не видишь, что происходит у тебя под носом. Дэн тоже, но от него иного и ожидать нечего.

– Но они как брат и сестра. Нехорошо, мама, что тебе в голову приходят такие мысли.

– Понаблюдай, как она на него смотрит.

– Она восхищается им. Это детское обожание. Кстати, не ты ли без конца говорила «какая прелестная пара» про Пола с Мими, когда они были моложе, чем сейчас Фредди.

– Да, правда. Но там было совсем другое. Сразу было ясно, что из этого может выйти, надеюсь, что и выйдет.

– О, наверняка выйдет, если вы с Флоренс постараетесь. Мужчины и женщины, юноши и девушки имеют право на дружбу и не обязательно подталкивать их к чему-то иному. То, что вы сделали с Полом – это унизительно. Сводить их вместе…

– Унизительно? Но это прекрасная партия. Двое молодых людей, которые во всех отношениях подходят друг другу, две чудесные семьи…

Здесь разговор, перешедший было на Пола с Мими, снова вернулся к Фредди с Лией.

– Но существуют и другие причины. Образование, жизненный опыт не приобретешь, сидя дома. Подумай сама, разве можно сравнивать Йель с Городским колледжем. Как вы можете лишать его этого шанса?

– Дэн об этом и слышать не хочет. Это противоречит его принципам, и я с ним в данном случае согласна.

А кроме того я не хочу, чтобы Фредди уезжал.

– Принципы! Ну, конечно, принципы Дэна. Да, они нам хорошо известны.

С минуту Анжелика глядела на дочь. По ее лицу скользнуло на удивление нежное и печальное выражение.

– Что ж, больше я ничего не скажу. Пойду отдохну, а то скоро переодеваться к обеду.

Хенни смотрела вслед удалявшейся прямой спине. В отношениях с родными тебе людьми есть столько удручающего. Они почему-то считают, что могут сказать что угодно, оправдывая это своей любовью. И самое интересное, они действительно любят вас. С благими намерениями они пускают в ход кулак в бархатной перчатке.