Текст книги "Золотая чаша"

Конечно, человеку трудно посмотреть на себя как бы со стороны. Возможно, кое в каких вопросах и у меня в голове путаница, хотя я сам, естественно, так не думаю. (Я подозреваю, что твой отец, хотя и относится ко мне с симпатией, но считает радикалом, каковым я не являюсь).

Не пойму, с чего это я так расписался сегодня. Луна светит так ярко, что хоть выключай лампу. Рю де Риволи кажется серебряной в свете луны и уличных фонарей. Может, этот свет гонит от меня сон. Но думаю, что причина не в этом. Просто сегодня я чувствую себя одиноким и тоскую по дому. Я вспоминаю те далекие дни, когда мы, бывало, играли на пляже перед домом моих деда с бабкой. А ты знаешь, тогда они без конца внушали мне, что я не должен тебя обижать. Правду сказать, когда тебе было десять, ты мне страшно надоедала. А потом в один прекрасный день, когда я был в теперешнем возрасте Фредди, я готовился поступать в колледж, а тебе было пятнадцать, я посмотрел на тебя… и не смог отвести глаз. Ты была такой красивой. Вечером я пришел к вам, объяснив свой приход тем, что должен помочь тебе по математике, помнишь? Вот так в один день ты стала в моих глазах взрослой. Если хочешь, я и на слух стал воспринимать тебя по-другому.

«А голос у нее был мягкий и нежный, какой и подобает иметь женщине». Прости за шекспировскую цитату, но лучше сказать трудно.

Дорогая Мими, скоро напишу еще.

Пол.

18 июля 1912 г.

Дорогая Мими!

Сегодня был такой долгий день. Мне нужно было завершить все свои дела, потому что через неделю мы уезжаем в Германию. Но закончился этот утомительный день очень приятно – ужином «У Максима». Ужин был чудесный. Нас пригласил клиент моего отца. Он привел с собой жену и трех дочерей, что довольно необычно для француза; французы, как правило, четко разграничивают сферу деловых и личных интересов. Они крайне редко приглашают деловых партнеров к себе домой, так что приход в ресторан с семьей был максимальным выражением симпатии.

Фредди сказал, что одна из дочерей похожа на тебя. Вообще-то со своими светлым волосами и веснушками – которые ты ненавидишь, а я нахожу очаровательными – ты скорее похожа на англичанку, так что говоря о вашем сходстве, Фредди, видимо, имел в виду твое умение одеваться с большим вкусом, как настоящая француженка. На той девушке был костюм зеленовато-голубого цвета; у тебя много нарядов именно этого цвета.

По-моему, девушка понравилась Фредди, и мне было жаль, что она не обратила внимания на его робкие попытки поухаживать за ней. Девушки как-то не замечают Фредди, хотя внешне он очень интересный. Из-за своей застенчивости он кажется неловким и юным, моложе, чем он есть на самом деле.

Кстати, он постоянно спрашивает меня о тебе; он все время рассуждает про любовь и хочет выяснить, как можно определить, когда ты влюблен по-настоящему. Я сказал ему, что он сам поймет, когда это случится, а пока пусть не ломает над этим голову.

В данный момент он пишет в своем дневнике. Перо буквально летает по бумаге, разбрызгивая чернила, будто он боится, что не успеет записать все свои мысли. Время от времени он замирает, глядя на небо.

Я вот сейчас задался вопросом, что бы сказали его родители, услышав его разглагольствования в духе английского аристократа. Говорят, Фредди не похож на своих родителей, а на самом деле он – их зеркальное отражение. Он идеализирует прошлое, представляя его таким, каким оно никогда не было, а они – будущее, рисуя некую социалистическую утопию, которой никогда не бывать.

Я рад, что у тебя практичный склад ума, Мими. Это признак здоровой психики и так проще жить. После всех этих недель, проведенных с Фредди, мне хочется побыть в обществе обычного здравомыслящего человека. Фредди очень нервный. Он производит на меня впечатление человека, который, повинуясь минутному порыву, способен совершить что-то непоправимое. Но в целом путешествие пошло ему на пользу, и я рад, что взял его с собой.

В свободное время мне удалось походить по магазинам. Я горжусь своими покупками. Я сумел, по крайней мере, я на это надеюсь, выбрать всем подарки по вкусу.

Я купил старинную китайскую вазу того зеленовато-голубого цвета, который ассоциируется у меня с тобой. Я купил ее для нашего с тобой дома, а потом, пока они ее заворачивали, подумал: не слишком ли я поспешил. Официально мы не помолвлены. А вдруг ты передумаешь или найдешь кого-то другого. Но нет, я в это не верю. Я уверен в твоих чувствах, как и ты, я знаю, уверена в моих.

Я всем доволен сегодня; рад, что конец путешествия уже не за горами, что я справился со всеми поручениями. Все переговоры с клиентами отца прошли успешно, и я даже заполучил для нас новых. Одним словом, я оправдал его доверие.

Итак, сегодня у меня прекрасное настроение. Я жду не дождусь, когда снова тебя увижу. Мысли о тебе наполняют меня глубокой спокойной радостью.

Милая Мими, скоро напишу еще.

Пол.

11 июля 1912 г.

Какими словами описать Париж? Париж, который показал мне Пол, это сплошные фонтаны, цветы, мрамор, белокаменные проспекты. Это великолепный город.

Но все же какая-то часть меня осталась в Англии. Глупо, конечно, так привязаться к месту, где провел всего несколько недель, но это чувство сильнее меня. Я часто вспоминаю, как Джеральд стоял на перроне и махал мне, пока маленький поезд, увозивший меня в Лондон, медленно набирал скорость. Последнее, что я увидел перед поворотом, было поле, усеянное бледно-лиловыми цветами чертополоха, а вдалеке Джеральд, который все еще махал рукой. Но это не было прощанием навеки; мы уверены, что встретимся снова, и не один раз.

Пол очень занят. Он сводил меня в картинную галерею, расположенную рядом с гостиницей, как-никак картины – его самая большая любовь, и посоветовал, куда еще я могу сходить, пока буду предоставлен самому себе. Я видел такие изумительные произведения искусства. Жаль, что я плохо разбираюсь в живописи и архитектуре. Я способен лишь восторгаться, тогда как Пол смотрит на них взглядом знатока.

Вчера вечером мы ходили на балет. Давали «Послеполуденный отдых фавна» с Нижинским. Потрясающе. Здесь все с ума сходят по Дягилеву. Вот бы Лие это увидеть, она обожает балет. Малышка Лия! Удивительно, как многому она научилась за эти несколько лет. Я со стыдом вспоминаю, что был страшно недоволен, когда она к нам переселилась, хотя и постарался скрыть свое недовольство – ведь мама так этого хотела.

Шесть лет прошло! Теперь уже и представить трудно, как мы жили без Лии. У нее какой-то особый дар нравиться абсолютно всем. Если вдуматься, то и Пол обладает этим даром, хотя сравнивать их вроде бы нелепо – Пол такой рафинированный, а Лия… Лия – это само движение. Не знаю, как лучше описать ее. Думаю, что с Полом их роднит энтузиазм, энергия, любознательность. Пол интересуется абсолютно всем и все замечает. Ему, например, любопытно, какова мощность мотора новой модели «рено». А недавно он подошел к садовнику, обрабатывавшему клумбу в одном из парков и на своем великолепном французском стал расспрашивать его о розах, которых раньше не видел. Каждую минуту он что-то получает от жизни.

19 июля 1912 г.

Мы ужинали с французской семьей. Глава семьи – клиент Пола. Ходили «К Максиму», но для меня вечер прошел не слишком удачно: я не говорю по-французски, а единственная из трех дочерей, – они все очень миленькие и одеты с большим вкусом – говорившая немного по-английски, не обращала на меня никакого внимания. Зря я не слушал советов своей новоорлеанской бабушки и не учил французский. Сейчас он мне очень пригодился бы.

Хотел бы я обладать талантами Пола. Я никогда не знаю, что сказать. А Пол так уверен в себе. В нем есть спокойное достоинство, непринужденность и юмор. Его глаза – по словам моей мамы они у него тропической синевы – могут искриться таким весельем. Хотел бы я…

Что же не так со мной? Единственная девушка, с которой я могу разговаривать, это Лия, да и то потому, что она меня любит. Я уверен, что она любит меня по-настоящему. Но как бы там ни было, а в кулинарном отношении ужин был великолепен, так что вечер не совсем пропал.

Должно быть, у Пола с этими людьми обширные деловые связи, потому что завтра мы едем с ними на пикник. Особого восторга я не испытываю.

21 июля 1912 г.

Окрестности Парижа называются Иль де Франс, остров. Место, выбранное для пикника, и в самом деле, походило на тихий затерянный островок. Французские пикники не похожи на наши. Мы во время пикников сидим на расстеленных на земле одеялах; они привезли с собой стол, стулья, скатерть. Получился настоящий ланч. Надо отдать французам справедливость, они понимают толк в еде. Мы угощались цыпленком, салатами и этими их длинными батонами, еще теплыми, с хрустящей корочкой. Под конец были персики, таких я в жизни не пробовал – огромные, как бейсбольные мячи и сладкие, как сахар.

В остальном пикник мало чем отличался от вчерашнего ужина. Одна из девушек играла на гитаре и все разговаривали по-французски. Пол пытался втянуть меня в разговор, обращаясь по-английски ко мне и к той девушке, которая немного понимала наш язык, но дело не пошло дальше нескольких вежливых реплик. Я уверен, что слышал, как она прошептала Полу что-то вроде «ваш кузен очень застенчивый, да?» Мне ли не знать, что она права. Я действительно часто смущаюсь в обществе незнакомых людей.

Мое одиночество скрасила собака, которую они с собой привезли. Это была молоденькая такса – такса, кстати, по-французски «tekel» – почти щенок, на редкость дружелюбная. Вот уж не думал, что собака может составить приятную компанию. Не понимаю, почему у нас никогда не было собаки. Когда мы уже вернулись в гостиницу, я сказал Полу, что хочу купить таксу в подарок Лие. Пол посоветовал подождать с покупкой до Германии.

Я обязательно это сделаю. Лия наверняка ее полюбит.

Мюнхен. 5 августа 1912 г.

Дорогие родители!

Во-первых, я люблю вас обоих, а во-вторых, пусть мама простит меня за то, что я так много писал о делах, но в конце концов я и приехал в Европу по делам, а не ради развлечений.

Мне удалось провести все запланированные встречи, и я отправил в контору пакет с документами и контрактами.

Как вы, наверное, догадались по штемпелям на конвертах, последние две недели мы с Фредди колесили по всей Германии. Сегодня впервые выдался спокойный вечер, так что я могу обо всем написать подробно. Папа, твой список лиц, с которыми я должен был встретиться, оказался воистину гигантским. Не подумай только, что я жалуюсь.

Сейчас мы находимся в Мюнхене и, видимо, пробудем здесь еще дня два-три. Здесь чудесно; мы гуляем по паркам, ходим в музей, пьем хорошее вино. Должно быть, мое решение взять с собой за границу Фредди было вам до некоторой степени неприятно, но все же я уверен, вы понимаете, что он не виноват в семейной междоусобице.

Мы хотим осмотреть здесь все, что заслуживает внимания. Вчера ездили в Швабинг, район художников. Я купил две картины экспрессионистов, которые вам скорее всего не понравятся. Думаю, что со временем цена на них возрастет, а значит, я выгодно вложил деньги; но если этого и не произойдет, жалеть я не буду. Я от них в восторге и готов любоваться ими всю жизнь. Кроме того я купил несколько изделий из нимфенбургского фарфора, естественно заплатив за них значительно дешевле той цены, по которой они продаются у нас. За эти несколько дней мы уже столько всего посмотрели. Королевский дворец, Хофгартен, Фрауенкирхе, одним словом все, что вы мне советовали.

По приглашению братьев Штейн мы побывали в гостях у каждого из них. Помня ваши наставления, на следующий день я послал им цветы, как принято по европейскому этикету.

Отношение к нам здесь самое сердечное, только вот сегодня днем произошел один досадный инцидент. К концу моей встречи с господином фон Медлером разговор, тон которому, естественно, задавал он, а не я, зашел о войне. Вообще-то эта тема затрагивалась и в других беседах, но никто до сих пор не проявлял такой злобы.

«Немцы не хотят войны», заявил он, «но англичане нас зажимают, они намерены задушить нас, не позволить нам стать великой державой».

Я не ответил. Мне был глубоко антипатичен этот человек с его моноклем и толстым животом.

«Но если дело дойдет до войны», продолжал он, «что ж, мы готовы. У нас мужественная молодежь, а война закалит ее еще больше».

Должно быть, рядом с его конторой находится школа, потому что, выглянув в окно, мы увидели колонну ребятишек лет двенадцати в школьной форме, марширующих стройными рядами. Глядя на них, он сказал: «Повторяю, война, если она начнется, облагородит этих ребят».

К счастью, в этот момент он обрезал кончик сигары и не мог видеть моего лица. Вы всегда говорили мне, что у меня слишком выразительное лицо и на нем отражаются все мои мысли, советовали ради деловых интересов развивать способность сохранять бесстрастное выражение.

«Вы, американцы, конечно, не станете вмешиваться», снова заговорил он и посмотрел на меня с какой-то гаденькой, – иначе ее и не назовешь, – улыбкой.

Не знаю, какого ответа он ждал. В конце концов, не я отвечаю за выработку нашей внешней политики. Будем надеяться, ответил я, что до войны дело не дойдет, сейчас во всех странах развернулось движение за мир.

«А, движение за мир», сказал он, «радикалы, сентиментальные дамочки, смутьяны, евреи…»

Справедливости ради замечу, что, вспомнив, с кем разговаривает, он покраснел, прямо запылал весь.

«Я, конечно, не вас имею в виду, господин Вернер, вы же понимаете. Вы знаете, о ком я говорю – низшие классы, русские, такого рода евреи».

Я не стал вступать с ним в спор. Проговори мы хоть пятьсот часов, мне бы все равно не удалось его переубедить. Мне хотелось поскорее выйти на улицу и вдохнуть свежего воздуха.

Германия производит впечатление мощи, несколько даже пугающей – шахты, сталеплавильные предприятия, электростанции. Во Франции, где основное внимание уделяется удовольствиям, развлечениям и комфорту, этого как-то не замечаешь. Будучи в Эссене, я посетил завод Круппа – промышленный гигант с бесчисленными цехами, складами, железнодорожными рельсами, напоминающий огромный муравейник или улей. Возможно, я ошибаюсь, но по сравнению с ним наши питтсбургские предприятия кажутся маленькими и безобидными.

На бельгийской границе я видел новые железнодорожные пути, проложенные сюда из самого сердца Германии. Бельгийцы хотят остаться нейтральными, но вряд ли это у них получится. Знаю, вы считаете меня пессимистом, но думаю, вы неправы; скептик, осторожный человек – да, но не пессимист. Простите, что-то я сегодня в мрачном настроении. Полагаю, после хорошего обеда, как всегда бывает, оно пройдет без следа. Временно прощаюсь с вами.

Любящий вас Пол.

P.S. Передайте привет дяде Альфи, тете Эмили и маленькой Мег. Я купил ей в подарок замечательную куклу.

11 августа 1912 г.

Дорогие родители!

Спешу вас обрадовать: сегодня ваш сын, Пол, пребывает в превосходном настроении. Час назад закончилась моя последняя деловая встреча, и теперь меня ждет неделя полного отдыха.

Проведя кропотливое расследование, как какой-нибудь первостатейный детектив, я выяснил адрес наших родственников и вчера дозвонился до Иоахима Натансона. Странное у меня при этом было чувство, волнующее, я бы сказал. Мы беседовали довольно долго, переходя с английского на немецкий и снова возвращаясь к английскому.

Не знаю, почему мы до сих пор не подумали о том, чтобы разыскать наших немецких родственников. Наверное потому, что всегда ездили в Германию с дедушкой и бабушкой Вернерами, которых мамина родня, конечно же, нисколько не интересовала.

Иоахим произвел на меня приятное впечатление. Ему двадцать два года, он выпускник нюрнбергского университета, журналист по профессии. Работает в крупной ежедневной газете. Живет в Штуттгарте с матерью; отец его умер в прошлом году. Я понял, что они хорошо обеспечены, потому что он объездил всю Европу, теперь собирается побывать и в Америке, особенно его привлекает американский запад.

Как же далеко ушли мы от нашего общего предка – уличного торговца в маленькой деревушке, о котором рассказывал бывало дядя Дэвид.

Мы пришли к выводу, что мы – Фредди, Иоахим и я – кузены в четвертом колене. Подумать только, здесь в Германии мы могли бы столкнуться с ним нос к носу в поезде или еще где, и так и не узнать, что он наш родственник, если бы не дядя Дэвид, который все эти годы изредка переписывался с немецкой ветвью нашего рода.

Иоахим предложил встретиться в Байрейте и пойти в оперу, а потом провести пару дней в Шварцвальде в отеле, где он всегда останавливается. Это будет необычная встреча для нас обоих.

Байрейт, 12 августа 1912 г.

Дорогие папа и мама!

Что за день был сегодня! Мы встретили Иоахима в холле нашей гостиницы. Дежурный администратор, которому мы сообщили наши имена, направил его прямиком к нам. Не знаю, какими он нас представлял, мы об этом не говорили, кстати надо будет спросить его об этом; про себя скажу, что я удивился – я представлял его другим, хотя каким конкретно, я и сам не знаю. Он немец с головы до ног. Белокурые волосы, подстриженные под гребенку, ярко-синие глаза (почти как мои), и во всем остальном типичный нордический тип из «Кольца Нибелунгов» с той только разницей, что там герои высокие, а Иоахим среднего роста. Он расцеловал нас, долго жал нам руки, и в глазах у него блестели слезы. Я и сам прослезился.

Мы сидели за столом, глядя друг на друга, и говорили о трагедии нашей семьи, последствия которой затронули и каждого из нас. Как давно это было! Такая старая история. Но для дяди Дэвида не такая уж и старая, не так ли? Думаю, даже дожив до пятисот лет, не забудешь еврейские погромы или то, как умерла твоя мать. Мне бы следовало почаще общаться с дядей Дэвидом. Я вдруг подумал сейчас, что он уехал из той деревни на телеге и в Америку добирался на парусном судне. А мы приехали сюда поездом, а Атлантический океан пересекали на пароходе, которому вполне подходит определение «плавучий дворец».

Мы чудесно провели время, рассказывая друг другу все, что могли вспомнить о своих семьях. Иоахим с особым вниманием слушал про дядю Дэвида – он ведь живое связующее звено между нами. Надо сказать, у Иоахима весьма туманное представление о нашей Гражданской войне. Мы рассказали ему об участии в войне наших родственников, о том, как в дальнейшем сложилась их судьба и т. д. А он в свою очередь рассказал нам про своего деда, погибшего в франко-прусскую войну и об одном нашем общем предке, который принимал активное участие в революции 1848 года. Сейчас, когда я пишу все это, мне пришло в голову, что в нашем разговоре все время фигурировала война.

Иоахим – человек европейской культуры. Надо признать, что европейское образование лучше нашего, особенно по части языков. Он владеет итальянским, испанским, французским и английским. К концу вечера его английский заметно улучшился, как, наверное, и мой немецкий. Но все-таки больше мы говорили на английском из-за Фредди. Да, языковое образование явно не входит в программу нью-йоркских государственных школ.

Иоахим входит в одну из групп любителей пешего туризма. Это молодые люди, которые любят бродить по городам и весям; их часто можно встретить на здешних дорогах. Несколько лет назад он совершил с ними пешее путешествие в Грецию.

Вот что еще интересно: он верующий еврей, правда не ортодокс, но все же догматы веры соблюдает строже, чем наша семья. Не помню уж, почему об этом зашла речь, но он сказал, что не разделяет идеи, которые проповедуют молодежные сионистские организации, возникающие сейчас по всей Германии. Он считает, что можно быть настоящим немцем, исповедуя при этом иудаизм. Я склонен с ним согласиться. Меня ни в малейшей степени не привлекает идея еврейского государства.

Мы проговорили всю ночь. Больше писать не могу – глаза слипаются. Постараюсь написать еще до отъезда.

16 августа 1912 г.

Дорогие папа и мама!

Шварцвальд – пожалуй, самое прекрасное место на земле. Все здесь напоминает мне иллюстрации к сказкам братьев Гримм, которые фрейлейн читала мне, когда мне было шесть лет.

Окно моей комнаты выходит на гору, у подножия которой и расположена наша гостиница. Открыв окно, я ощущаю дуновения ветра, раскачивающего деревья на ее склоне, и кажется, что вот-вот услышишь голоса вагнеровских лесных обитателей. Здесь начинаешь верить в сказания об эльфах, гномах, спрятанных мечах и отважных рыцарях. Место обладает колдовским очарованием, и я теперь понимаю, почему дедушка и бабушка Вернеры каждый год ездят сюда.

Мы ходили в деревню покупать таксу для Фредди. Он самым решительным образом настроен взять ее с собой в Америку. Деревня тоже похожа на нарисованную: пряничные домики с балкончиками и островерхими крышами; на подоконниках герань, а в комнатах, наверняка, часы с кукушкой. На лугу за деревенской улицей пасутся, звеня колокольчиками, коровы. Фредди купил своего щенка и назвал его Струдель, так что возвращаться домой мы будем втроем.

Фредди счастлив. С провозом щенка проблем не будет. Он умещается у меня на ладони, и мы легко пронесем его в наше купе в корзинке. Правда, на пароходе ему придется жить в конуре на верхней палубе. Я объяснил Фредди, что в каюте щенка не разрешат оставить, его это очень огорчило.

Я допишу то, что не успел вчера, а больше уже писать не буду. Хочу рассказать вам о том, как поразил меня вчера Иоахим. Мы сидели на веранде с группой немцев. Фредди ушел в комнату, потому что все говорили по-немецки, и я был единственным иностранцем. У меня сложилось впечатление, что все они входят в какую-то пан-германскую лигу, основной лозунг которой «Мир принадлежит Германии». Они до небес превозносили немецкую культуру, немецкий характер, все немецкое. Каждой империи – свое время, говорили они. Звезда Англии закатилась, как когда-то и звезда Рима, а Германия находится на подъеме. Я не сказал ни слова, пока они не разошлись по своим комнатам, и лишь оставшись вдвоем с Иоахимом заметил, что, на мой взгляд, они говорят абсурдные вещи, что кайзер, провозглашающий «моя армия» и «правительство – это я» самый настоящий идиот. Ваш кайзер – опасный человек, добавил я.

Сначала Иоахим прямо-таки окаменел. Потом заявил, что они не говорят так о «своем» кайзере, что он глава государства и знает, что делает; еще немного и он щелкнул бы каблуками. Было видно, что он очень рассержен, и я принялся извиняться: это, конечно, не моего ума дело, сказал я, я понимаю его чувства (хотя я совсем их не понимал), я не хотел его обидеть и все такое. Хотел было спросить, как, по его мнению, относятся к нему пруссаки, вспомнив господина фон Медлера с его «я конечно, не вас имею в виду, господин Вернер», но решил, что это не имеет смысла. Расстались мы без обиды, братски похлопав друг друга по спине.

Да, это прекрасная страна, но мне она не нравится. Миф о германской славе поразил немцев как болезнь; не устояли даже самые порядочные из них, такие, как Иоахим. За их бесконечными разглагольствованиями кроется простая истина: они стремятся прибрать к рукам английские колонии и контролировать морские пути. Это ясно, как Божий день. Если их не остановить, они ввергнут весь мир, и себя в том числе, в катастрофу.

Прощай, Германия и кузен Иоахим. Я рад, что мы встретились. Теперь мы будем поддерживать контакт, и к нашей семейной саге добавятся новые главы.

Поезд отходит завтра рано утром, а в пятницу мы поднимемся на борт «Лузитании». До скорой встречи в Нью-Йорке. С любовью

Пол.