Электронная библиотека » Борис Степанов » » онлайн чтение - страница 11

Текст книги "Сердце болит…."


  • Текст добавлен: 19 марта 2020, 14:21


Автор книги: Борис Степанов


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Любовь – это сон?

…Не поверил. Сама через часового передала записку. Зовет. Видел ее вчера. Только раз. Издалека – даже не заговорили. Боялась?

Ей четырнадцать – узнал потом.

Весна. Май. Девятое. Праздник Победы. Первый после войны… Мы, «спецы», особенно новенькие, очень старались быть взрослыми (последнее поколение – не солдаты Великой Отечественной). Громче топали! Басом пели строевую: «Все выше, и выше!..»

…Записку ту все, весь мой взвод, прочитали. Смеялись, завидовали. Помогли сбежать в самоволку. Прикрыли. («Стукача» мы еще не «застукали»!)

…В темноте увиделись (станица бедная, какой там свет на столбе?). Поговорили-поболтали: с подружкой пришла – осторожная! И будто не она меня позвала. Гордая, казачка! Ничего я не понял, а они похихикали и ушли. И вся любовь? Что пацанам скажу? Звала же!

Наплел чего-то, наверное.

…Виделись потом случайно. Больше не звала. Ходили мимо ее дома. Строем. При 36 свидетелях… Любовь!

Все мы, кажется, сразу влюбились той весной. «Соревновались», кто складнее сбрешет… Но не я! Не смел даже поцеловать ее. Представить себе не мог! Да и где, когда?

…Уже осенью заметил (видно!) – перестала улыбаться мне: зубы у нее почернели! Всей семьей питались желудями. Собирали за Доном. Голодный был год. Очень. Так хотел помочь ей. Жалко стало, хоть и не жаловалась.

Не знаю: может, и она ждала чуда, встречи случайной. И боялась: отчим!

А как помочь? Как? Наш спецовский ужин часто состоял из свеклы вареной, горстки. И без хлеба: еще утром всю пайку съедали… Это был 1946 год.

Все знали, что летчиков товарищ Сталин велел кормить шоколадом (а зенитчиков – соломой!). Но мы еще только учились. На летчиков…

* * *

…Уже в лагерях! Прыжки начались, зрителей полстаницы (увидел!). Я уже скучал почему-то. Повзрослела!

Удалось, похвалился, что третьим прыгаю завтра.

«Смотри! Прямо над вашим домом пролетим. Платочек брошу. Смотри! Поняла?» – Кивнула. Рада.

Ну не дети?

…Летим! Как я-то смотрел! Улица Карла Маркса, Советская…

У-2 такой «ленивый».

…Их дом. Яблоня-великан. Залезал вечером, подглядывал. Знает.

Двор большой. Летняя кухня слева… Вот и она! Идет с тазиком в руках. Через двор прошла… Обратно… На небо, «на меня!» не глянула!.. Хоть кричи. Платочек выпустил, яркий! Как условились…

И всё!

Свалился У-2 на обратный курс. Мне пора!

…Как сразу тяжело стало. Ноги «по пуду». Парашюты мешают. Ветер рвет, пугает…

Выбрался на крыло. Не забыть сказать пилоту: «Есть, пошел!» Мой улыбнулся: видел платочек!

Сам думаю: забыла? Так радовался! Хоть «на небе» встретимся!

А она… Забыла?

…Глянул опять на землю. Стадо коров уходит. «Игрушки», как живые, маленькие, а тени длинные. Солнышко из-за Дона!

Глаза не закрыл – очки!

…А «моя» сегодня мимо прошла.

Падаю.

…Ровно семьдесят лет тому дню.

Сразу надо было «проститься», не хныкать, не обманываться… Нет, не смог! Такая она… Так смотрит.

А взвод мой мимо прошагал (И с песней)

Сижу в холодке – плохо мне, а идти надо… После первого прыжка (четверку получил!) сразу отстранил командир – «хромаешь!».

Да все было нормально, как учили еще на земле: ноги чуть согнуть в коленях и плотно прижать. Тогда не будет удара о землю на одну из них. «Иначе перелом! Обязательно, – говорит инструктор. – Не напрягайся, не старайся с первого прыжка устоять на ногах: лучше свались по ходу вперед, на локти или набок. И сразу лежа – тяни нижние стропы – погасить купол! А то протащит по полю: он сильнее человека даже в слабый ветерок».

Мы видели уже, как первые приземлялись. По-разному. Вот он – опыт! На чужих ошибках, наглядно.

Слава Богу, сегодня пока без особых приключений. То есть без потерь. (Если не считать моей опухшей вдруг ступни: в гвд не помещалась!) И если бы не последний в тот день… «прыжок». Самого маленького!

…«Андрюша-слезокап», как мы прозвали в первые же дни Толю Нестерова. Сталинградца, еще и родом из особого района городского, «хулиганского» – Отрады. Может, это происхождение его, закалка, чуть не с пеленок в драках (!) и помогли, не дали… даже испугаться.

Тогда многие подумали: вот тебе и «слезокап» (много смеялся, а слезы сами текли! Смешно. Кто же плачет, если весело?).

…Он уже стоял на крыле У-2. Перекинул фал пилоту, как положено. Приготовился, доложил и… сорвался. Как сдуло его!

Слышим, как заревел мотор: «кричит» о помощи! А на его костыле под хвостом – белый парус… И далеко внизу болтается наш Толя.

Конец парню. И У-2 теперь не сядет – оба погибнут!

Переглядываемся, да что толку?

Видим, полез за пазуху. Там у каждого нож! Страшный. Кривой!

Разворачивается У-2.

Режет Толя стропы. Вспомнил учебу! Уже висит на одной, последней веревочке. Высота – шестьсот, не больше. «Резать? И падать потом?» Запасной, малый, откроется… Развернуться «по ветру», согнуть ноги в коленях, вместе!.. И ждать землю.

…Я не мог себя представить на его месте. Да никто из нас, думаю. Школа школой! А мы совсем пацаны…

Но мы из тех, кто уцелел в войну. Смена командирам-авиаторам, кто на фронте налетался, напрыгался под пулями. Они нас ставят на «свое» место. В строй.

«Андрюшка», наш Толик сразу и как на передовой!

Командиры уже не кричат, не советуют: нечем. Шепчут, как молитву!

…Летит камнем! Есть хлопок, слава Богу! Держит запасной. Но уж очень быстро земля приближается…

Толя кричит чего-то, орёт! Поет?

Этот мальчик рыженький с Отрады. И с фамилией – Нестеров! От авиатора русского великого имя! Героя надо давать!

…А его со второго курса – домой. Медики! Какая жалость… Таких без боя теряет авиация!

…Горькими стали скоро слезы Толькины. Мы все горевали: хоть и себя спас, и пилота, и самолет – а его… Как нелепо.

* * *

Уже вечер. Всё сижу в холодке. Плохо мне? Нет, хорошо! Вижу: из лагеря шагает мой взвод. На ужин!

Не прошли мимо. Сержант-«спец» командует: «Смирно! Равнение на инвалида!»

Толя, маленький – предпоследний в строю – тоже пока с нами.

…Отдохнул я и похромал в санчасть. Там ужин мне оставят ребята. Обязательно: 46-й – голодный в нашем великом СССР…

…Скорее бы стемнело, а то девочки-казачки засмеют! Мы же «летчики»! У меня гвд в левой руке… Да и «моя» бы увидела. Я ей простил, наверное…

Еле слышно поют наши: «Мы рождены…», уходят…

«Лесоповал» наш. Добровольный (И про пионерский галстук)

Это был ноябрь, вторая половина. Наши еще не наступали, не окружили немцев, всех сразу. И румын-союзников, самых жадных врагов наших, крохоборов. Даже когда побегут домой, пушки бросят, а барахло всякое, награбленное у крестьян, потащат…

Все три года буду смотреть в сторону того хутора. Помнил казака-деда, его большую семью, внуков – моих ровесников. Зима, а они сами ютились в летней кухне. А нас пригрели… И одно утро… помню. Мы даже заночевали тогда вместе. Забылись немножко: сыты были впервые.

А у них, хоть и немцы – хозяева, вокруг – своя жизнь. Притерпелись? И не сидят сложа руки…

Запрягли внуки коней своих в арбу: дед велел соломы набрать, в поле много колхозной, прошлогодней… Ну, я и увязался с ними. Никто не возражал. Да и староста еще не знал о новых «беженцах».

Даже мама не возражала: «Люди-то добрые, хорошие, православные», – говорит.

Рука моя больная уже совсем не работала: язвы сплошные. Сунули ее за пазуху. Застегнули пальтишко. Поехали…

…Ветер в поле холодный, злой. Ребята дружно работают вилами. Арба почти полна. Я в сторонке. Жду. И так вдруг плохо стало на душе: зачем живу! Ветер ко мне тянет. Слышу: «Ткну разок, кто искать станет? Кому такой нужен…» Про меня? Испугался, не верю, иду к ним, тороплюсь…

– А мать его? – внук младший. – А дед? – слышу хорошо. Уже рядом. Смотрю.

…Подхватили меня с обеих сторон и забросили, как куклу, на солому, почти на самый верх. Как ни в чем! И потихоньку спустились в хутор. Солому и меня «разгрузили».

…Ведь ровесники! Почему? Куда так спешили? «Немцы уйдут, – кто-то им обещал, – ваша власть. Вы хозяева».

Маме не сказал. Она умерла бы сразу… И потом не рассказал.

Вот их больше других почему-то боялся встретить: вдруг они рядом, в другой роте?

…На станцию Чир мы, «спецы», бегали по короткой дорожке, через лес, хутор Верхне-Чирской. Только раз вкруговую довелось на попутке, 12 км. Через тот хутор. Мимо проехали правления колхозного. Так и висит табличка-доска: «Колхоз им. Чапаева». Рядом дом того деда доброго, внуки. Живы ли? Бои были там долго. Не побежали немцы с Дона сразу.

Так я и не решился: рисковать не имел права. В анкете не указал, что в Сталинграде попали с мамой в плен, что шли в колонне через Гумрак, Калач, хутора… На запад, там были для нас лагеря.

Долго еще буду скрывать. Но те «спецы», кто пережил дома оккупацию – ничего, писали правду в анкетах. Полвзвода нашего таких. А мне нельзя. В комсомол не приняли потом! Подлецы, тыловые крысы… Один будет «человек» (из органов даже) скажет: «Стоп. Он спас пионерский галстук!». Придумал. Просто видел, как мне плохо.

И Морозовская почти рядом. Три станции от Чира. Там мы и спрятались. Тоже у доброго человека. (Нас даже освободили раньше, почти на месяц, чем победили в Сталинграде.)

А я все молчал. Думал, узнают – отправят домой. Так и жил три года. Учился, старался, дрожал…

* * *

Давно, как-то незаметно, забыл, что обязан быть «отличником». Но замполит школы – не летчик – снайпер с Ленинградского фронта, майор Пугин «разглядел» во мне будущего журналиста и заставил… газету делать. Тогда же и опоздал я к учебному году (операция обязательная была в госпитале), а взвод мой на лесозаготовке, где-то под Клетской.

Нас двоих вызвали. Меня и Юру Царёва, богатыря. Показали два мешка, похожих на рюкзаки. Объяснили: третий взвод (мой) голодает. И денег уже ни копейки. Их надо накормить и вывезти оттуда через станцию Арчеда.

– В одном мешке мука и сало. Он очень тяжелый. А вам – после операции – полегче. Там крупные купюры, деньги. Командировка ваша секретная, опасная. Мы вам доверяем.

…Телеграмма «на лесоповал» полетела впереди нас с Юркой. Не долетела… От станции Арчеда почти пешком. Да погода еще мерзкая. Дождь – крупа ледяная. Немножко повезло – в кузове грузовика прокатились. Уже за полночь (как нашли?) вышли к большому костру. Это были они! Все до одного. Больных даже не оказалось. Облепили ребята стопудовый чан чугунный (нашли где-то, похоже, времен Стеньки Разина), греются, вода кипит.

Сашка Колбинев (поваренком, говорит, был до спецухи, мой, напомню, одноклассник по 4-й школе им. Горького, земляк по Тракторному) лично резал-рубил сало и бросал в котел. Мне показалось, что голодные ребята шепотом считают эти кусочки. Потом тонкой струйкой Юра-богатырь сыпал из своего рюкзака муку. По очереди большой лопатой деревянной ребята мешали варево. Сами.

…К утру уже вылизали все донышко чана, выскребли. Пока силы были, надо уходить! И только тут увидели, что дождь ледяной не прекращался ни на минуту.

Тьма кромешная, дорога из леса в другой лес – каша. Ноги у всех (гвд!) промокли. Шинели встали дыбом. Васька, урюпинский казак, сержант уже – командовал. Комвзвода!

А Васька – он вдвое был крупнее любого из нас. И старше… Он похож был на «опытного» бойца Красной Армии, уцелевшего к 45-му. Обижал слабых. Атамана изображал. Но мелкий, подлый был: велел нам – пацанятам – устроить темную Павке Корчагину, якобы укравшему что-то у него лично. (Сам «украл» у себя. Потом узнали.) А мы трусливо исполнили приказ: традиция, самосуд…

Павку сами же и подлечили потом. Болел, но скрывал от комроты правду. Отчислили. По здоровью. Потеряли…

…В первые месяцы историю нам преподавала (не назову фамилию) красивая дама, жена офицера, покалеченного фронтовика. Мы его жалели, помогали по дому: дров напилить, воды натаскать.

А Васька – поганец – похвастался нам… Нет! Не поверили мы. Хорошая, добрая женщина… Но время было строгое: пришлось уволиться ей от позора, уехать. Мужа-калеку – увезти куда-то.

С Васьки как с гуся… Да Господь не простил: «солнце» крутил красиво и сорвался (тяжелый) с турника. Думали – разбился, погиб…

И погиб-таки! Уже полковником. Хоть недобрым словом поминаем его. Одного. Но и жалко – наш!

Покаялся ли? Бог ему судья. И нам, слабым.

…Только к ночи следующей (а дождь все лил, туман одеялом ватным наваливался, ноги из грязи не вытащить) добрались до станции. Штурмом взяли третий вагон, традиционно солдатский (какие там билеты!) и упали без сил, и никто не хныкал. Уснули.

Чудеса! А ведь ни один из нас не заболел. Вернулись, встали в строй, как говорится.

* * *

…Это они «парадным» протопали когда-то мимо меня. Посмеялись: «Инвалид»… С песней ушли «сказку делать былью!» Знали бы про свой этот чертов лесоповал! Про завтрак или ужин поздний, что получат от того «инвалида». Может, на руках пронесли бы пару улиц…

А я их любил. И всё прощаю.

Пятеро станут истребителями. Пятеро – штурмовиками! Ил-28!

Реактивных уже. Остальные технарями при них, но офицерами ВВС.

Только двое: Лёшка Евстратов и Костя Федотов – сразу в «академики».

Толю Нестерова «списали». Как жестоко!

Она не пожалела?

…Чудо-оркестр наш: труба, барабан строевой, аккордеон трофейный – играет беспрерывно «Солдатский вальс»!

Праздник! Наш последний «бал выпускной»! Да с приглашением местных…

И ей разрешили. Или сбежала?

…Тесно в спортзале: вся «стая» поднялась!

Прощаемся, хоть никто не плачет. «Любимые» наши остаются: «несовершеннолетние». Домой, домой им пора. Следующему выпуску «невесты». Традиция. (Один только ухитрился обмануть родителей: расписался…)

…Ночь. Лето. Мы четверо: она с подружкой и я с «однополчанином» убежали с праздника.

На речку!

…Плаваем. Красиво как! То ли звезды прыгают по волнам, то ли это мы сами такие счастливые…

…Какая жалость – уже утро.

Опять казарма. Ну хоть первый раз за три года спецухи… «подъема» не будет. Мы свободные казаки! «Разлетаемся» по училищам офицерским: Армавир, Харьков, Москва… Пока отпуск! Домой можно.

Хорошо-то как! Лежу мечтаю…

…Проводил. Скользнула в дом. Отчим строгий, молодой, ревнивый. Нянька у них в семье: двое малых сестренок…

Расстались навсегда… А ведь «не тронул!» Сегодня сто раз можно было! Какой же я молодец, думаю.

…А она не жалеет?


P. S. Годы пройдут. Почти десять… У меня семья. Двое парней! Но ведь искал все эти годы! И нашел. Было такое.

Как их, родных, забыть? (Вместе голодали, мечтали…)

…Осенний призыв в России!

Полторы сотни (в тысячах) ребят уйдут из дома… в тревожную осень 2016-го.

И другая новость! Порадовала. Не испугались мы окрика-угрозы «разлюбить» нас. «Союзники» по сирийской проблеме только выдали себя с головой, в который раз. Стая «сухих» сразу улетела туда на подмогу и «лебеди белые». Наше дело правое!

…Вспомнился мне 45-й. Похоже. Только что наши вернулись с победой полной: загнали зверя в логово. Мы, «спецы» сталинградские, встречали тех, кто прямо к нам, в школу ВВС (!) командирами взводов, рот… воспитателями, преподавателями… Они нас – пацанят (сразу после седьмого класса, из сирот многие) тоже из войны, как родных приняли. Строго и ласково. Отцы. Сами скучали!

…Первый мой командир Иван Петрович Телин, старший лейтенант. Сухой внешне, холодный. Нас, новый набор – две сотни. Все его. Рота! И все сразу… бросили курить! Спиртное? Откуда? «Умельцы» одеколон «Дорожный» (с паровозом на флаконе) развели…

…В общем «отхожем месте», во дворе школы запахло приятно… парикмахерской. Но только раз… Как сумел командир? Потому, думаю, сам был чист, а мы – «промокашки» – всё впитывали доброе: за мечтой собрались, не праздновать!.. Слова нашел такие, потому что любил нас Иван Петрович! Все три года свою роту не оставлял…

Один у нас паек голодный. Роднил. Делились. Одними идеалами «питались».

…Полковник Волков – всех командир. Начальник школы. Богатырь, седой! Прапорщик-фронтовик с Первой мировой! Царская гвардия такой была. А командовал (избрали солдаты!) красным полком в Гражданскую.

Только один его день – сам рассказал! Один бой.

…Полк на марше. Растянулся. Кричи не кричи, далеко… до «хвоста». Вдруг, как туча, летит с двух сторон Дикая дивизия. Гибель всем неминуемая… Громче страха крики: «Полк, в каре!» – успели! «По команде – целься всем в первого всадника! Залпом, пли!» Какой там «максим»-пулемет! Черное свинцовое облако свалило конницу… Нет командиров лихих… Второй залп, третий… Вся обойма! Бой кончился…

Коней жалко…

…Мы же успели посмотреть фильм «Чапаев» раз по десять. А наш был главнее героя: совсем наш.

Тимофей Яковлевич! Преподаватель, математик, полковник Советской Армии. Ну и пусть, что был царским офицером… «Чапай» – тоже. Почти… был.

Но был и «черный» день. Бунт!

Мы-то, младшие – «куда ветер», не сразу поняли. «На построение! – кричат. – Всем!» Те из старших рот – «запевалы» – отказались идти в столовую. И нам запретили. Там (слухи) что-то не так…

Как смогли «построились». В кучу… Но на плацу! Весь батальон высыпал во двор. Галдёж. Никаких командиров, никаких команд… Революция?

…Вдруг сам Волков выходит из парадного. Огромный, больше, чем всегда! (Рядом с маленьким комбатом.) Белый китель «адмиральский»! Золото погон. Ордена сверкают… Мы замерли.

…Снял фуражку. Молчит. Чуть не плачет. Видим.

Боевой его комбат, подполковник Калмыков – он всю войну был «нянькой» школы. И когда бежали на Урал, и когда домой вернулись в Сталинград, не кричит, командует: «Смирно! Направо! Правое плечо вперед… Марш в столовую!» И полковник с нами…

Всем тогда хлеба хватило? Забылся «черный» день. Если бы не прислали новых… начальника, комбата, замполита…

«Запевал» не тронули, кажется, сразу.

…Мне особенно приятно вспоминать нового «комиссара» – майора Пугина. Такой солидный, мудрый «дедушка». Прежний запомнился только тем, что на торжественных собраниях пугал нас: вскакивал (в президиуме, как положено, сидел), командовал залу: «Смирно! Да здравствует товарищ Каганович! Ура!» И так всё политбюро «вспоминал»! Мы орали «ура». И смеялись одними глазами… Садились и слушали докладчика. Странный какой-то был капитан… И не воевал, не контуженый…

Кто еще запомнился?

…В том же бараке еще ютилась вся третья рота. Появился новенький среди года учебного. Позвал нас. Собрались у его кровати. Читал рассказ нам – сам, говорит, написал: «Часы остановились в полночь!»

Цепелевич – фамилия. Легко запомнил. Не учился с нами долго. Делся куда-то. Умный, культурный мальчик. Как сон промелькнул и забылся… Но вышел фильм с таким названием через много лет. Все, кто слушал его тогда, вспомнили: слово в слово – рассказ! Только в титрах нет его фамилии. Что делать? Или еврей?

…Сам я, как многие, думаю, любил историю. Уроки Нестеренко Николая Алексеевича. «Досталось» мне от него, однако. Уже на выпуске (отстал, в госпитале валялся). Если б не он! Так «посоветовал» мне умно, что догнал всех!

Раскиснуть не дал! Спасибо.

…Физик был у нас не простой! Мало кто сумел заработать у него «пятерку». Напоминал как бы между прочим: «Чаплыгин – ученик Жуковского. Жуковский – Циолковского… Я – Чаплыгина! Но себе не могу поставить «пятерку».

Василий Кононович Травов. От него сразу двое наших, из третьего взвода, уедут в академию. Спецы-академики! Сели рядом с полковниками авиации за парты…

Хуже было с английским. Особенно мне. «Перепрыгнул» с немецкого и «настрадался». Еле госэкзамен сдал. Пожалели… Раиса Иосифовна Тутик поздно пришла к нам. Как краснела! Молодые, озорные ребята, стараются… а произношение! Димка Дорохов, урюпинский казачок, отвечал смело и громко: «Зе тейбел!» Я старался молчать… Так и краснела «англичанка», бедная. Пока мы не «разлетелись» по училищам. Соколы!

…Один наш остался в станице. Совсем. Директором школы средней стал Ваня Котовсков (Милентич по кличке), казак! По нему видно было – учителем станет. Любил с портфелем (не в строю!) по станице ходить.

…Мой предмет (оказалось) – русский язык! Но «тройки, тройки»… Пока не приехал (после фронта, но не сразу) новый преподаватель – Виктор Георгиевич Гомазков.

«Мелочь» одна запомнилась. Мундир ему выдали парадный, как у всех наших, ко Дню Победы. Вышел… Немая сцена: у него орденов больше, чем у всех сразу… Мне стыдно стало: его ученик – «троечник».

…Уже «на гражданке» встречались. Старенький, но бодрый учитель! Возил его (согласился) к нам, с тележурналистами позаниматься русским. Посмеивались «самые грамотные» – зачем? У нас в «Новостях» двое даже после Литинститута! «Элита». Стихи предлагали… Их ли учить?

…«Мушкетер» был среди учителей. Не обижался, знал о своем втором «имени», от нас! «Фехтовал» у доски математик Панкратов (так что я, например, только это и запоминал). Весь белый! В мелу… Чертит, доску бьет, аж мелок разлетается. Нам помочь хотел!

…И наконец-то главное! Зачем «приехали». Теория полета, матчасть, «Мотор М-II», У-2 – «кукурузник» из Великой Отечественной (не Ан-2, как путают киношники-молодежь), плюс астрономия. (Вы же, нынешние, не знаете, где Полярная звезда и почему не «летает» по небу, как все?) Метеорология (бегаете под дождем-грозой, а на небо глянуть: там ответ. Не по телеку) и другие подробности, обязательные для будущих «сталинских соколов», – были заботой одного офицера – преподавателя, человека с судьбой-загадкой…

Полковник авиации, разжалованный в старшие лейтенанты. Давно. Его любимая «мысль вслух»: «Если б не Чкалов, полюс был бы мой». ЧК докопалась: еще мальчишкой был механиком автомобиля у адмирала Колчака! Рассказал нам, не боялся!

Но мы – сопляки – посмеивались: неуклюжий, толстый, ремень на гимнастерке «болтается».

…Праздник был у нас. Уже в Суворовской, в лагерь летний прилетели девушки-фронтовички на своих У-2.

Как оживился наш Мотя (Монин Матвей – отчества не запомнил: звание знали, так и обращались). Загорелся: «Дайте, девочки! На платочек носовой посажу!» (Лагерь. Начальство большое в станице главной.) Дали! Мы тут как тут! Подсадили в первую кабину… орла молодого. Не летал еще, скучал на крайней палатке… Желторотик!

Взлетели легко, красиво!

На полосу взлетную прикололи спицами белый флаг. Сами улеглись: мы все теперь судьи! Ждем.

Над нами пока идут… Вдруг «взрыв» беззвучный! Куча перьев! Падает, пикирует орел! На свою палатку: разглядел, успел…

Свалился следом У-2. Тоже как падает! Уже близко. Кажется, без мотора, планирует…

Всё! Ура! На белом платке первое касание.

Подпрыгнул и как на одном коньке тихо, без пыли почти, развернулся на месте… Хулиган! А еще учитель наш! Хоть плачь – завидуем. «Девочки» зацеловали… дедушку.

…Кто спорит? И Покрышкин, и Кожедуб – герои. А вот мой друг – другом семьи нашей стал – Тимофей Бугаёв. И его – из одного полка – друг Ваня Кобылецкий… Да не только они! Утром 22 июня 41-го, без приказа (головой рисковали), сбили первых «стервятников» над границей СССР!

…Уже за Сталинград Иван был награжден «Золотой Звездой» Героя… Посмертно (указ в «Правде»)… Танкисты увидели: горит, падает «ястребок» к немцам. Прорвались, вытащили, даже не знали кого – так обгорел! За Волгу переправили речники. Спасли хирурги – в Ленинске госпиталь и его аэродром рядом! Технари «нарастили» деревяшками Ивану ногу… И он улетел… Второго Героя «заработал» по сбитым!.. Но не положено! Раз не погиб тогда… Так и хранится в музее портрет его с одной звездой. Какой?

…Тимофею, другу его по полку, больше «повезло». Низко летал, гонял окруженных фрицев над Россошкой. На зенитки напоролся. Сбили… (Теперь у фашистов там памятник своим). А Тимоху перекинули через проволоку (рядом лагерь!). Да наши успели. Отбили. Живыми четверых летчиков… Сам Толбухин, маршал, вспоминал…

Летал лейтенант Бугаёв, дрался до самого Берлина. Помните фильм «В бой идут одни старики»? Там и его подвиг. Рокоссовский ему лично вручил орден Александра Невского. Один из первых! И к боевому Красного Знамени за 41-й, еще четыре. Дали бы Героя по сбитым – да «не положено»… Хоть три дня, но «плен» у него!

…Для «спецов» сталинградских – мы же их сами видели в небе – разве не воспитатели наши?

Беда, долго не жили после Победы. Битые-перебитые. Царство им всем небесное. И нашим командирам, педагогам школы ВВС – вечная память, слава!

…И многих, кто о нас на земле заботился, делил судьбу свою, как кусок хлеба! Как забыть?

Зою-почтальона. Местная. Знала каждого (500 нас!) и ни разу не ошиблась, кому письмо. Талант! Ей бы в летчицы!

Тоню-Антонину – девушку-библиотекаря – случайно встретил. Старушка! Узнала, вспомнила, обрадовалась. Заплакала…

Цветков Василий Васильевич, комвзвода последний мой! Еще и отец семьи большой (дома не семеро: плюс еще семеро!). Человек! Умел понять каждого… Жалел нас.

Как их забыть?

* * *

Осень 1948-го. 16 выпускников будут продолжать обучение в Харьковском (офицерском) авиатехническом. Остальные – в Армавире, в истребительном. У меня потом будет набор в филиал академии, уже в Киеве. Но рентген показал, что мое место в госпитале. И по приказу министра обороны всех, кто с грешком в здоровье, – по домам.

Дома, слава Богу, живы родители. Корову купили, на кумысолечебницу отправили, сусликами кормили… Но было поздно: прощай мечта, авиация.

Стал много читать. Взяли в районную газету. Получилось. Вот и живу тем делом.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации