Текст книги "Сердце болит…."

Это они нас убивали! (О чём мечтали…)

Неотправленное письмо. Обер-ефрейтор Герман Вигребе, ПП № 25536, адресовано брату Густаву – Россия, 29.09.42 г.:

Дорогие брат, невестка и дети! Мы находимся южнее Сталинграда, очень недалеко от Волги, но «близок локоть, да не укусишь!» Воду достать очень трудно. Мы находимся в обороне уже две недели, Сталинград почти что в наших руках, но мы не наступаем, так как мало снарядов.

У русских тоже снарядов нет и жрать нечего, но та небольшая горстка людей, которая осталась здесь от их многочисленных дивизий, бросается порой вперед, как будто их подгоняют сзади каленым железом.

…Не знаю, лучше ли здесь, чем в Африке, и выгадал ли я вообще что-нибудь… Ваш Герман.

Убит 30.09.42 г. На следующий день.

Рольф Бюкес. На «Хейннеле-111» сбит над Камышином. 08.09.42. Лейтенант летчик-наблюдатель бомбил железнодорожную станцию Петров Вал. Поймали. Сразу разговорился. Всё рассказал, все секреты и т. д. Пожалели, вылечили. Может быть, встречались мы в лагере за Волгой в 46-м. Он там сено косил для совхоза «Буерачный». (см. «Наша ″Швейцария″! Ждём гостей…»)

…А дома у них? Чем живут, о чем мечтают?

Солдату Рихарду Краузе от брата:

Мне рассказал солдат, который лежал здесь в госпитале, что они обычно забирают у пленных русских сапоги. Эти сапоги очень хорошего качества. Не сможешь ли мне выслать хотя бы пару сапог?..

Старшему ефрейтору Гансу Воллерсу от Августа Малькуша:

…Когда мы двигались, нам удавалось «организовать» неплохое питание. Однажды во время пятидневного отдыха, мы с приятелем сожрали 45 кур. Так было…

Эмиль Перест домой Люсии Перест:

…Если бы ты смогла достать у крестьян из съестного сало, масло, то пришли мне несколько посылок по 100 гр. Больше единовременно посылки не принимаются.

Из письма Кинцлер из Рид от 22 июля 1942 г. обер-фельдфебелю Гансу Кинцлеру, ПП № 31762:

…Скажи, есть ли там каракуль или другие меха? Я так хотела бы сделать для детей меховые пальто, а если меха не так хороши, то их можно применить вместо одеял. Пожалуйста, поищи там что-нибудь подходящее.

Родители пишут своему сыну:

…Дорогой Гельмут, мы купили себе карту России. Сталино (?) там очень далеко внизу.

Если вы хотите оттуда попасть в Москву, то это далековато.

Лучше оставьте это и возвращайтесь домой…

Все они – завоеватели-освободители – ждали нашей погибели, творили. И родные! Не стыдно было?.. Потом плакали громко.

…Вспомнился мне митинг в одном из цехов швейной фабрики в городе-побратиме Карл-Маркс-Штадте (ГДР). Одни старушки – матери тех «героев» из 6-й армии Паулюса. Кричали: «Хайль!», когда провожали. И не дождались после Сталинграда.

…А сегодня? Новые матери готовят «новых сыновей». Для войны? Опять Россия? Куры у нас подросли. И меха в тайге хорошие.

Ночь. Москва далеко… (И опять беженцы: почему?)

…Кто я? «Разведчик»? Сижу в далеком (глубоком) тылу противника. Если не промерзло окошечко в моем убежище – наблюдаю.

«Юнкерсы» малые так и взлетают мимо на восток. Чуть свет. Торопятся. Целой стаей… А над церковью – я вижу – резко «сваливают» влево, на север. Там Москва! Знаю. Но далеко очень: не долетят…

Аэродром «наш» совсем опустел. Парочка «лаптежников» без колес. Никто их не «пожалеет» уже. Мороз сердитый: туманит…

Дорога главная рядом. Случилось что? Румынам «не сидится» – кочевники, цыгане вечные! Целый хвост. Кибитки, пешие. Много. Молча идут.

Думаю: куда это вдруг? До весны далеко. Зима только-только началась. Чужая, правда, страшная.

Спросить некого. И сказать некому: мама далеко.

Стоп! А поверить боюсь…

Неужели уходят? Я – как маленький в темной комнате. Мы с мамой догадывались, что там, «дома», происходит что-то главное, тайное, новое… Но люди приходят – беженцы – говорят: всё и там плохо. А как плохо?

С тем и задремал, наверное. У меня уютно, печка своя – не в щели!

…Улица Красноармейская – без дворов-заборов. Степь, как сам аэродром. Слышу, прямо под окошком женщины загалдели. Наши, сталинградские. И я высунулся…

Еще ночью, говорят, с дороги свернула к нам машина, крытая. Немцы! Да, «фриц» настоящий прямо при мне сбросил задний борт, тент открыл. Веселый! Зовет помощников. Ящики, коробки достает.

– Макасина! – кричит. – Макасина! Миле, миле, марка!..

У всех есть эти «марки» – оккупационные бумажки. А мыло у него «немецкое» – кирпичики с песком, беленькие. Но мыло!

И «посыпались» марки «купцу» в сумку, огромную, как у почтальона…

…У соседки одной бумажка в руке красная-красная. Наша, «тридцатка». Да с Лениным! Увидел. Схватил и сразу три кирпичика выдал! Валюта? Кто ее знает…

Наши быстро сообразили, домой сбегали. Несут. Откуда столько? Они же советские! Дома годились… Только их и берет теперь…

Всё! Сумка полна марками и карманы червонцами. Полна – еле закрылась. Крикнул, как поздравил всех (не немец, вроде итальянец – водитель тот!) и… прыг на дорогу! Как нырнул.

…Там уже в две колонны идут. Машины, телеги тяжелые. И беженцы. Опять? Семьями уходят, бегут. Убегают! С немцами? Было такое (ждите. Расскажу. Есть «свидетели». Плохо мы знаем своих соседей…)

…Мы остаемся.

Мы же не предавали Родину.

* * *

Но не сегодня наши придут! Только к Рождеству. Зато раньше, чем «очистят» Сталинград, – Морозовскую освободят!

И нас с мамой.

В тесноте – не в обиде? (Архивы, опять слёзы…)

Глупый случай! Как всё на войне… Хотели наши как лучше: уговаривали сдаться, а в ответ очередь! Последние «фрицы» из Морозовской убегали, да по нашей Красноармейской улице!

Так получился в землянке нашей и медсанбат, и госпиталь. Двоих ребят принесли: рядом… «Хорошо, что «лёгкие» – говорят – кости целы!»

…Не могу понять, как тогда поместились в той «конуре» – два на полтора? Один попросился (еще до того боя случайного) погреться (январь, Рождество!), а за ним следом будто вся остальная Красная Армия! Тепло. Хоть стоя! Совсем новая армия. И бойцы – не маменькины сыночки. Вот те, раненые, оказывается, учителя школьные. В годах уже. Смеются над своим «подвигом», спасти хотели вчерашних, считай, злейших врагов! «Какой госпиталь? Остаёмся: от части не отстанем…»

Так и валялись (вповалку!) рядом. Уже втроём. Меня, гражданского пацана, успели на довольствие поставить. Санитаром при них. Больше меня лечили. Отцы!

Вот и вспомнилось! В архивах такого нет. Здесь «другие санитары». Даже не верится. Но письма! Крик!

Спиридонов М. Д., 868-й пп, в Горьковскую область (писал), в совхоз «Возрождение»:

Ранен я 19 ноября на Сталинградском направлении. Лежу в селе Киевка, в помещении сельсовета. Нам постелили солому на полу, и лежим друг около друга. Бельё, в котором ранен, в крови, в нём и лежу. Перевязку делали всего три раза. В бане не был два месяца. Поедают вши. Целыми днями бьём вшей. Брюки и кальсоны разорваны и в крови.

Костарев Г. А., ст. Авилово, п/я-69, в г. Ирбит Костарёву А.:

Я сейчас нахожусь в очень плохих условиях. Раненые лежат на соломе без подушек и одеял. Питание плохое. Холод.

В Сталинградскую обл., х. Андриановка, Меркуловой Д.:

…Я ранен тяжело. Ходить нельзя, только лежу, а за мной уход плохой. Лежим по хатам, человек по 3–5 и больше. Кормят плохо. Перевязки не делают, а самому дойти до них невозможно.

Ворфоломеев И. П., эвакогоспиталь № 3262, в пос. Кануковка, автобаза Паниной:

Лежу в эвакогоспитале. Кормят очень плохо, и на скорое выздоровление рассчитывать не приходится. Лежишь голодный, а если станешь просить добавки, то словами не выпросить. Тогда я беру в руки костыль и этим только добиваюсь лишнюю ложку какой-то бурды. Я должен к тебе обратиться как к матери с просьбой привезти кусок черствого хлеба и какой-нибудь рыбы.

Лыков А., госпиталь № 1796 в колхозе им. Дзержинского Еланского района Сталинградской области, Лыкову:

…В госпитале кормят не очень хорошо… Приходится ждать… в оцепенении. В завтрак дают 200 г хлеба и ложку каши. То же в обед и ужин».

Приезжанов С. в д. Ромашка Калининской обл., Никитиной А.:

…Сейчас лежим в школе на полу 2-й день. Обещали вымыть и попарить бельё, но пока ничего не делают. Я очень недоволен отношением к раненым. Об этом, я думаю, не знает наше правительство.

Кожухов И. В. из Подтелковского р-на Сталинградской обл., колхоз «Красный пекарь», в Воронежскую обл., колхоз «9-е Января» Кожуховой П. В.:

…Госпиталь здесь такой – мы находимся сейчас на квартирах у колхозников. Лечения никакого. С 19 декабря по сей день. Мою руку даже и вазелином не помазали. Питание очень плохое. Сильно отощали.

Жарков А., военно-полевой госпиталь, в Челябинск, з-д ферросплавов, барак № 38, Жаркову В. П.:

…Кормят раненых отвратительно. Дают 600 г хлеба и два раза варят свинячую баланду. Я называю свинячей потому, что жиров никаких нет. Ранен я 19 числа в правую руку. Рана моя сейчас болит и гноится. Перевязку делают очень редко.

Федосеевский, Сталинградская обл., госпиталь № 5264, в Орловскую обл., д. Липовская, Григорьевой М. В.:

…Условия в госпитале очень плохие, слишком много больных, а продуктов нет. Кроме хлеба и супа ничего не дают. Лежим вповалку. Вшей очень много, есть чем заниматься днём.

Мы в Морозовской. На Красноармейской, уже прощаемся… Уходит вся часть в сторону Ростова. Взяли и своих «подранков» Петра и Павла. Не было у нас ни чем, ни на чём записывать их фамилии. Думал – на всю жизнь запомню… Остался мне на память бинокль-половинка (тоже «пострадал» в том бою). И меховые, такие нежные варежки – с пальцем «военным», указательным – для стрельбы в сильный мороз…

Эх, память, память…

Где вы, «однополчане» мои? Далеко ушли… Наступают!

…Остались в январе «дома» еще очень многие наши воины. По госпиталям… Как о них не сказать, не напомнить… Кому только? Равнодушным чиновникам армейским? Снабженцам, сытым везде и всегда? Они здоровыми, целенькими вышли из пекла войны. Все. Мало кого перед строем казнят… Или ни одного?

А красноармейцы, солдатики, которые доползли после атаки до медсанбата… Как они?

Печеркин, ППС-800, часть № 166:

…Здравствуйте, отец и мать! В этом госпитале беспорядок невообразимый. Кормят плохо… Да кроме всего здесь только перевязывают, а не лечат. За 10 дней проклял всё на свете.

Автисизийский, ППС-800, часть № 233, 5-е отд.:

…Здравствуйте, родные и дорогие мои Серёжа и Маруся! Ужасно лежать надоело, наверное, надоедает это ежедневное недоедание. Пока здесь лежу, сильно ослаб и похудел…

Суховой, ППС-800, часть № 275:

Здравствуйте, товарищи! Все три раны слились в одну – перевязочного материала нет. Рентгена нет, что с костями – им самим неведомо. Ноет до чёртиков. Гнойные раны у меня вообще в жизни никогда завязанные не заживут, а тут наложили жгут ваты, привязали. Оно промокло, ноет, горит.

…Галя, тебе нельзя работать в госпитале, такой, как этот – это сумасшедший дом, на наше отделение 4 ложки и оправляемся в каску. О, зачем я заехал с передовой? Я надеюсь только на одно, соберусь с силами и напишу наркому…

Субботин П., госпиталь № 1538:

…Мы, бойцы Красной Армии, лежим в госпитале на нарах, на гнилой соломе. Там, где производят лечение, холодно и вши. Нет одеял, лежим под шинелью в одном нательном белье.

Помещение не оборудовано – это бывшая церковь. С питанием тоже не нормально. Обращались к начальнику госпиталя, но не хочет разговаривать. Обращение его нечеловеческое к бойцам. Не видим политического комиссара, чтобы разъяснил, как на фронте? Поднял дух бойцов…

…Неужели это было! Живы еще свидетели. Их дети выросли и помнят, как были «обласканы» на их глазах защитники Родины – раненые…

Ведь подобное может повториться!

Не приведи Господи! Вразуми нас, грешных.

* * *

А мне невольно вспоминается второй в жизни «мой» госпиталь. Уже 1947 год. Курсант школы ВВС в отпуске. Камышин. Старое здание, по-моему, школы. Весь второй этаж – хирургия. Раненые фронтовики. До сих пор! Еще находят врачи в них осколки, пули…

На соседней со мной койке – Коля. Совсем мальчик. Мама рядом, не отходит. В мае 45-го, уже война кончилась, шальной снаряд прилетел. Только ступню оторвало ему. Полевой госпиталь подлечил… Да так и не заживает рана. За месяц, пока я там лежал, дважды «укорачивали» ногу Коле. Но всё хуже ему! Не заживает… И снова ампутация. Страшно смотреть, когда привезли в палату… Уже добрую половину таза «убрали»… Никак не остановить гангрену проклятую. Мама не заплакала, когда умер её мальчик-мученик. Высохли слёзы.

…Из рассказов (охотно делятся) солдатских помню и сам видел: познакомились. Один особенно выделялся могучим телом, спокойный. Пуля его «прошила» насквозь в грудь – вылетела где-то у позвоночника. Большая дырка была, рваная…

Сам пришел в медсанбат (!). Ахнули! Не поверили. А ему, говорит, и «не больно» тогда было… Но зацепила что-то внутри та пуля немецкая! Столько лет ищут: где?

Какая силища у того бойца. Рассуждает, шутит: встретил бы, что стрелял, руку бы подал: спасибо, не убил… Но поздно, успел, заколол того.

Один боец, тоже из «спокойных», всех просит, и во сне: «Братцы, почешите пятки!» А их у него нет давно…

Ведь это они и Коля – мой сосед. Царство ему небесное, тоже прошли по «другим» госпиталям. И на соломе валялись без подушек, одеял, под своими «шинелками», в одном белье, окровавленном, да без перевязок… в конторе какой-нибудь, даже в церкви – зима на дворе – вшивые, немытые…

Неужели забыли? Помнят. Всё помнят. Но не хотят говорить. Живы… Уж такие мы. Ни на кого не похожие.

Наша «Швейцария»! Ждем гостей…

На саратовской границе, по правому берегу Волги, есть сказочное место – наша «Швейцария». Живая «Красная книга»!..

Там жили немцы. Давным-давно обживали эти берега. Сама Екатерина Великая пригласила!

После «Сталинграда» сразу туда другие пришли. Пленные. Целый лагерь в селе Щербаковка. Которые слабые – собирали колоски за комбайнами, поздоровее – (оказалось, летчики!) – обживали левый берег… косили сено для совхоза на заливных лугах…

Сами себе построили казарму (землянку на сто спальных мест). Отдельно для охранников – двух румын. Безоружных! Но они (во главе со своим королем Михаем) уже стали нам «союзниками».

Наших военных нет близко. Бригадир совхозный – главный над всеми…

Одна проблема – цыгане кочуют. Ограды-то никакой.

…Мы с другом охотились в тех местах. Нарушали: какая охота в августе?

Конечно, познакомились… А бригадиру надоело гонять «веселых гостей»: рядом сотня пленных!

Вызвал главного цыгана. Прямо на дороге остановил табор.

Кто такие? Паспорт!.. Есть. Цыганята принесли… Почему не в колхозе? А куда пойдешь? Газета пишет… у нас сто процентов коллективизация! В паспорте – орел, свастика! Так ты у немцев был?! Нет, что ты, дорогой, это они у нас были…

Табор пошел своей дорогой.

Мы были рядом, «помогали» бригадиру: все-таки при погонах – военные.

И стыдно, и смешно.

…Но то, что мы знаем теперь! (Не все!..)

Товарищу Сталину дали список военнопленных, кого проведут по улицам Москвы… Удивился: среди солдат вермахта оказались… цыгане! Большой табор…

…Мы охотились. Дорожили каждым днем: скоро опять казарма, строевая… учеба и ни минутки свободной!

Румыны «бросили» своих немцев, «прилипли» к нам. С нами спокойнее: немцы-господа обижали охранников.

Костя, старший из них, – городской интеллигент, кондуктором был на трамвае!

Митя – совсем простой, даже трамвая не видел. Забавно: грамотный командует, простак – терпит. С удовольствием!

Ну как у нас. Теперь.

…Друга, моего «однополчанина», звали Декабрист. Он не виноват. В день восстания на Сенатской площади родился. Отец, донской казак, решил дать ему громкое имя. Редкое!

Но для нас он был – Борька, как я… Не обижался.

…Лето 46-го. В сентябре опять школа. Мы оба перешли во вторую роту – второй курс 7-й Сталинградской спецшколы ВВС… Пока – отпуск. После лагеря в летней форме и охотились. Голубые с золотом погоны, голубой кант на брюках широченных (мода!), как у моряков.

Стреляли направо и налево по уткам (какие запреты тогда?). Все это напоминало лагерю немецкому «кто в доме хозяин»!

На озере, недалеко, соорудили шалашик. По очереди спали и охотились. Ружье-то одно! Шулюм-уху варили, сеточку ставили, бродили… Какое счастье! Целую неделю…

…Всего год прошел после войны. Декабрист (он ведь тоже был с мамой «в оккупации») внимательно смотрел: нет ли тех «знакомых» среди них! Нет. Эти летали высоко… Издалека убивали…

Их переводчика (он «служил», не косил сено) звали Гайдес. Такой жалкий… Нос красный, обижали его свои… а сами нас боялись: не моряки ли? Гайдес выдал – курсантики-летуны…

…Эта неделя-праздник была для меня, для нас великой наградой! От Господа, конечно… За все пережитое. Страдали ведь больше от них, этих летчиков! А какие герои были! Как красиво летали! Не поверите – уже нечем было нашим в них стрелять, а они – «юнкерсы» – снизятся до труб печных, да еще пролетят вдоль всей Русской деревни… вверх колесами! Сами не стреляют. Просто смеялись, унижали… как все палачи… Тогда могли!

И никто не знал, не догадывался о моей заботе: найти, увидеть, узнать среди этих того ночного гостя в Морозовской. Как?

Тихие. И тихо проклинают – не судьбу – нашу «технику»: вилы, грабли, косы и страшную «лобогрейку!» (Косилка, пара лошадей.)

«Лёс, аб, халера!» – командуют. Наши лошадки терпят, тянут.

Я, признаюсь, не злорадствовал. Поздно. Все уже прояснилось. Всем одинаково жарко. Август! И не Сибирь, а их, наверное, пугали пленом сибирским. Здесь – курорт. Кормят получше даже, чем лагерную охрану. Строго: Красный Крест проверит! Голодный 46-й в России… страшный год.

Однажды вечером ветерок потянул от их костра. Это было событие. Их повар, старик Ленц – шеф одного из берлинских ресторанов… (тоже пленный почему-то) – просто волшебник… Правда, пятеро молодых добровольцев (вместо сенокоса!) помогают: собирают какую-то травку, корешки, ракушки. Кроме рыбы из нашего бредня – всякую «живность»… Такой потом пойдет духман!

Я был «щедр»! Пару лишних лысух передал повару. Одну, чтобы нам сделал! Так и познакомились. Гайдес переводил. Дипломат!

Самым странным тогда для меня было (если верить их откровениям): не знала армия, вся Германия – что творили СС в России. О лагерях смерти для наших пленных – военных и гражданских, о газовых камерах…

Как им верить? Особенно летчикам! Ведь сверху видно все! Только на земле нашей области (сто раз пролетали над ними) было десятка полтора таких лагерей! Не считая самого Сталинграда! Все ведь «вытоптали», сожгли… ОНИ!

Ну, не видели людей, кого убивали. Не слышали стонов… Такие «ангелочки»!

Косят травку совхозным коровкам. Так людей косили! И каждый из «этих с чистыми руками»… не меньше погубил народа, чем самый злой каратель!

Слушал. Понимал. Жаловались. Домой хотят – там фрау, киндеры – детки… Почему не осталось к ним никакой ненависти?.. Совсем новые, другие люди? И у меня, и у моего друга Декабриста: его отец пропал, не вернулся с войны… Сиротой рос.

Тогда нам было чуть больше шестнадцати. Глупые? Да нет.

Просто мы все вышли из одного пекла с этими поверженными «хозяевами земли». Из большой беды – живыми!

Тогда без громких слов убедили друг друга: воевать не будем. Нельзя.

Все те летчики из нашей «Швейцарии» вернулись домой.

Кто знает, что они рассказали своим? Что потом?.. Поблагодарили ли Господа? Покаялись?..

Но с бывшими своими рабами валютой рассчитались, прислали каждому, кто дожил…

Всем нам, остальным – гуманитарную помощь… «Комсомолка» пошутила сразу: «Курки-яйки-цурюк!» Пошутил и наш первый губернатор Шабунин: «Целый ″Боинг″ прислали! Это же на полтора миллиона жителей области: легкий завтрак!»

Проглотили: победители – люди не гордые… Спасибо.

К тому времени у нас уже «не стало врагов»! Ближайший соратник Сталина (сразу после смерти вождя!) разогнал его детище – кадетские корпуса ВВС. Повелел всю фронтовую, новую, штурмовую, реактивную авиацию Илы-28 – в металлолом. На кастрюли и ложки! Хрущев, конечно.

А первый президент Ельцин продолжил – Качу погубил. Лично. Старейшую летную школу России! Если понял…

Нет врагов – есть покупатели… Скупят все.

Веселый такой был… Выпил, подписал в Беловежском лесу бумаги…

А наутро… До сих пор мы все «похмеляемся»…

…Зато у нас есть своя «Швейцария»! Ждет дорогих гостей… оттуда.

Бесконечное «эхо войны»…

По Уссурийской 21-й дом построил мой крестный – Александр Семенович Кубасов, сталевар «Красного Октября». Старший – Анатолий и совсем малой Юрка – сыновья. Мамина сестра – тетя Вера (любимая моя тетка!) – их мама.

Толя – слепой почти совсем после «модной» тогда болячки – золотухи. Юрка – на трехколесном самодельном велике (дядя Виктор смастерил) катался по двору, не падал уже. Но зенитки застреляли, и он… упустил маленько… Не знал, что свои!

Вот с таким «грузом» (отец семейства не оставил детей) вместе и «попали к немцам». Прямо во двор к ним въехали…

Крестного сразу за колючую проволоку, на Гумрак! Тетю Веру с детьми на открытую платформу и… до Белой Церкви. Кто выживет…

За день-два до этого, до немцев, дедушка Миша успел «сбегать» к ним (это близко, если бегом, в гору по Карусельной и сразу налево). Отнес кашу… Быстро портилась. Жара!

Беда у нас случилась. Почти во дворе. Снаряд шальной угодил в лошадей… Перевернулась кухня полевая… Красноармейцев-поваров побило… Их сразу унесли.

За кашей, за лошадками побитыми – никто не возвращался. Видно, не у нас одних такое происходит.

А каша – ничейная! И пропадет.

Дедушка целое ведро наскреб! И бегом к Кубасовым – к внукам, дочке…

Увидимся с ними (мы с мамой остались) только в 44-м. Раньше не могли их освободить наши. Всех отправят домой, в Сталинград. Уже можно было: разминировали.

Но соседи вернулись почти сразу. Из-за Волги. Дом № 21 уцелел чудом. Хозяева «пропали без вести». И разобрали его соседи. По досочкам: самим устраиваться надо!

Крестный мой погиб к тому времени. Но после плена повоевал еще! Треугольничек сохранился фронтовой: прислал в Золотое родне! Оттуда в двадцатых многие пришли в Сталинград, и Кубасовы, и Баженовы… Безработица!

А тетя Вера слепила из «остатков» дома кухнешку, печку. Добрые соседи, совестливые, помогли, вернули, что не сожгли за зимы. Мальчишки-помощники подрастали. Можно жить!

…Но вот не так давно, лет 15–20 тому – «нечистый попутал» меня: помогу хоть младшему – Юрке оформиться в «Дети Сталинграда»! Он уже был почти ветераном «Красного» – электрик самого древнего цеха, где еще отец сталеварил, – мартена!

Робкий, но гордый братишка сам не стал писать заявление, биографию, «документы» собирать. Помог ему. Все оформили. И он пошел в Дом техники завода. Там размещался районный «штаб»…

Поздоровался, говорит, отдал бумаги…

…Потом долго плакал. Как маленький, горькими слезами… Ведь сроду были все краснооктябрьские как родные… Знали друг друга…

Ему чуть в лицо не швырнули те бумаги: насочинял! Чего ты помнишь? Биография у него…

Слепой Анатолий, старший, не стал и пытаться, не «попросился» в «дети»…

Как было можно помочь таким, как они? Пережили не только бомбежку, страшный август, неволю… Матери с малыми детьми, как и наши – Кубасовы – выжили! Вернулись. Работают. Учатся…

Их бы поздравить торжественно, пожалеть малышей, помочь старшим!

А у Юрки кроме всех бед семейных – личная: полсотни осколков (детская немецкая мина-бабочка), лицо изуродовано… Немец, врач-«фашист» вылечил. Человек!

Но дома уже, на Красном, какая-то тетка в синем халате (говорят, случайно. Уборщица!) «командовала»… детьми Сталинграда. Не случайно!

Сколько было слез! Сколько писем шло в редакции: помогите! Мы правда были здесь… Но сгорело все… Нам не верят. Допрашивают, унижают. Ну, кто они? По какому праву? Как чужие…

«Дети Сталинграда»!.. расползлись как секты по городу. Уже – то «военного», то «огненного»… И безнаказанно!

Еще бы «холодного Сталинграда» придумали! Было очень холодно в 1942-м!

…На Уссурийской, 21 (33 теперь), в том же дворе (под ним остался немецкий блиндаж) живут наследники. Уже двоих сталеваров: Кубасовых и Ониных… Так жизнь сложилась. Новая семья!

Но никто не любит и не хочет вспоминать о пережитом такими теперь далекими их предками.

Слышали, конечно, что есть какая-то организация. Раз в год собираются вместе 80-летние… дети. И что их деда Юру – они «отвергли», не приняли.

Внуки обижаются? Нет. Знают (у них свой компьютер-всезнайка!), что… даже там нет таких слов сожаления о людях забытых, всех, кто пострадал в Сталинграде…

И куда подевался целый миллион его жителей? После 23 августа…

«Война все спишет!» – любили грустно шутить солдаты. Наши.

Вот и хороним их торжественно на главной высоте России, да и везде, где можно… безымянными.

Новых забываем. Легко.

Немцы напоминают нам. Я уже рассказывал.

Прислали подлинники учетных карточек на каждого ребенка, кого вывезли в Германию из Сталинграда.

Слава Богу, живыми многие нашлись. Дома…

Но ведь и их не признали детьми Сталинграда!

И справки есть! (Даже на немецком…)

Дико. Глупо, по-моему. И стыдно должно быть властям городским (часто менялись?), что «под носом» столько лет святое дело остается в холодных руках!

Я уж не говорю о сердце, душе, совести.

Или они – власть – сами не дети войны?

Ну хотя бы – внуки!

P. S. Мне-то, кстати, принесли удостоверение прямо домой. Вручили. Поздравили. Даже не просил! Самая главная дама приезжала. Чтобы молчал?

Но я не считаю и не хочу пока считать себя «их членом». Не признаю. Не верю… Пока такие, как мой Юрка – братишка младший, будут унижены недоверием.