Текст книги "Сердце болит…."

Война. Подлость. Месть (Сгорели наши танки…)

«Вдруг» случилась война на Ближнем Востоке. «Шестидневная». Успели, опомнились люди!

Всеволод Петрович (еще разок – наш председатель) в те дни успел заступиться за двоих коллег – Шейнина и Гуммера. Евреев.

Его сразу же выгнали с работы. Не просто так, а на бюро обкома!

Тот, кто готовил расправу, и стал новым руководителем нашим. Мне-то как «повезло»: имел накануне неосторожность назвать того чиновника… графоманом! Заочно ведь! Просто по тексту его, который мне велели прочитать в эфир. Это не простой текст! Обращение к потомкам победителей… в 2045 год!

Замуровать даже решили его на Мамаевом кургане. И замуровали…

А кто слышал мои слова, тот и донес. И месть долго не ждала: «Кто? Любимчик Ершова?»

Много вокруг меня, да все кому не лень будут «копать». Дважды даже намекали: уходи. Сожгли кабинеты рабочие. Аккуратненько. Никто не пострадал. Из поджигателей.

Ревизоры старались. Кадровичка (дева одинокая) сумела «прервать» мой стаж на телевидении. Да, отлучался. В Москву направили (обком), утвердили собкором АПН по Башкирии, Татарии, Калмыкии и по областям Поволжья, включая нашу. Да еще с центром отделения в Волгограде! Туда «отлучался» и обратно! (Но успел получить за фильм «Волга» (Эй-би-си) личную благодарность посла СССР в США Добрынина. Загранкомандировками награждали.)

И только когда обидчивый наш начальник состарился и его проводили, новый просто убрал все «подлянки» бумажные, а я, дурачок, все смеялся над ними (врагами). Надо было прощать, как учил меня Ершов своим примером. Терпел.

Было не было, а забыли люди скоро и плохое и хорошее. И самого Всеволода Петровича. Даже осуждали: зачем заступился. Молчал бы. Не время было.

Но земля круглая. Почти.

Однажды пришло время самому Первому… уходить.

В драмтеатре конференция. Меняется власть. Ершову это событие дорого обошлось: сердечным приступом! Свои врачи (дежурные) бегают. «Скорая» едет. Перерыв объявить бы…

Вот люди! Один из его верных друзей успел объявить делегатам: «Ершов напился!»

Какие же мы бываем мерзкие! Бежим впереди гроба вчерашнего своего кумира!

В. П. Ершов не помер тогда. Только покалечил его инсульт запоздалый. Как эхо той расправы.

…Много «якал» о себе автор этих строк. Но не был я одинок. Ни дня.

И Таллин, и Ташкент, и участие в работе пресс-группы съезда КПСС, когда коленки дрожали от одного осознания – «куда заехали!».

Ершов, никто другой, давал мне «стакан холодной воды».

Спасал.

Точно так же, как потом буду работать с Летуновым: ни шагу без доброго совета!

Кстати, о Юрии Александровиче Летунове. Мое появление вдруг рядом с таким человеком – главным редактором ЦТ – это ведь тоже Ершов. Как эстафету передал.

Он многое успел, оказывается!

«Служу Советскому Союзу» (Была такая программа ЦТ)

Уже не было с нами Всеволода Петровича. Но как память о нем – я опять в Москве. Приглашен работать.

Уже год 1970-й. Группа собкоров Гостелерадио будет писать текст дикторам на всю программу парада и демонстрации. И я, рядовой, в той «обойме» Летунова. (Вызвал делать «Красную площадь», как мы шутили…)

Но почти случайно – я искал свой новый кабинет, только что прилетел – встретились.

– Борис! А тебе лететь в Сухуми. Там угнали самолет в Турцию. Убили стюардессу… То ли Наташу, то ли Надю. Брежнев в гневе! Ей теперь Героя дадут. Срочно нужен фильм. Лети. Сделай. Твоя группа уже во Внуково. Ждут. Ты же у нас один – сталинградец… Тебе верим…

Утро, 15 октября.

…Когда-то давно мне вот так же Саша Гостюнин и Володя Богомолов, мои друзья (сами не смогли бы), доверили микрофон. Отдали…

Митинг. Волгу перекрываем. Тысячи счастливых людей. Самолет листовки бросает. Ура!

Осень 1958-го. Мне 29. «Умный, красивый, голос – заслушаешься!» – это не я о себе любимом: в обкоме так решили.

А анкета? Важно очень.

«Член КПСС и ВЛКСМ (потому что еще и член бюро Волжского горкома комсомола). Газетчик. Почти 10 лет. Две городских и областная – «Молодой ленинец», многотиражка «Стройка коммунизма», радиогазета Гидростроя и этот репортаж!»

А мне, здрасте: «Будете диктором! Нужны очень». В Сталинграде только что родилось свое телевидение.

– Соглашайтесь. Еще и квартиру дадим в центре!

Правда, дали. Даже на Аллее Героев.

И вот теперь, через столько лет, когда уже давно не диктор и без бумажки могу разговаривать в эфире, фильмы научился снимать – удивился:

– Такое задание. Почему я?

– Все бросай. Все потом. Мамедов приказал тебе. А там сам Леонид Ильич… Давай. Лети. Машину возьми мою.

В башке все перемешалось. И дома опять «проблемы»: коллеги устали удивляться. И столичные ревновать. Это пострашнее! Особая публика: целуют и лезут рядом. Локтями работают. Ошибись – свои сожрут!

Мне смешно пока.

Вот где почуял я, как в войну – своего ангела-хранителя! Не дает пропасть и нос задрать высоко.

* * *

Хорошие, кстати, номера на машине самого Летунова: милиция «под козырек» берет. Киваю! Мчимся по осевой!

Съемочная группа, спецгруппа ЦТ во Внуково. Ждут. Едва успеваю представиться. Удивились. Ту-104, кто помнит, – зверь машина! Только «пристегнулись» и уже на месте: Сухуми.

У трапа двое в штатском. Представились. Разделили нашу группу (семерых). Мне с Леней Придорогиным – оператором – лететь дальше.

Остальных – в гостиницу. Чекисты показывают портреты угонщиков. И радуются чему-то своему. Оказывается (нам с Леней по секрету), сегодня ночью наши отловили большой турецкий самолет-нарушитель и посадили в Ленинакане. А в том «Боинге» их генералы и американцы.

– Теперь уж точно, – говорят нам, – турки все вернут.

15 октября. Все еще утро. Год 1970-й.

Как давно это было! Скажи сейчас два слова: «Надежда Курченко» и любой захочет поправить: Гурченко. И не Надежда!

Нет, ребята! Все-таки Курченко. Надежда. Бортпроводница сухумского авиаотряда. Погибла. Закрыла собой экипаж. Это ей дадут Героя!

Пообещали. На самом верху.

* * *

Пока мы «работали» в воздухе и на аэродромах: Сухуми – Батуми – Трабзон и обратно; пока снимали, не упустили ни одного эпизода эвакуации раненой «Аннушки»; пока не получили блиц-интервью у каждого из пассажиров и у Сулико Шавидзе, второго пилота – единственного из экипажа, кого пуля не нашла; похоронили Надю – весь Сухуми прощался; собрали все, что было в отряде, городе о ней, все фотографии, письма маме, жениху-студенту; склеили альбом (даже очень приличный получился) – чуть не с пеленок, детство хулиганистое, школа, подружки, коллеги…

И раскрыли его перед мамой Надиной в самую последнюю минуту, уже в скверике аэропорта: она улетала домой.

Зачем? Искали: как остановить слезы Генриетты Ивановны, хоть слово услышать!

И сами не поняли, как получилось, но Надя будто ожила, воскресла! И мама ожила. А стюардессы (железные нервы) вдруг заплакали.

Последняя встреча, вернее, прощание: 4-летняя красавица Лолита Милорава.

– Мамочка, мамочка! Ты не бойся! – И ладошками закрывала – не себе – маме глазки.

А самолет падал. И в самолете рядом стреляли.

…Время гонит нас. Улетаем.

Пока мы работали – видели, слышали: не «остывала» пресса. Кипела. Но где-то, кто-то «остывал». Уже.

Нам, группе съемочной, тревога непонятная передается, чувствуем. И не верится.

Турки, что ли, виноваты? Все уже вернули! А бандитов увезли американцы. Не уважают нас.

– Ничего, никуда не денутся! – Все мы так думали: Советский Союз шутить не позволит.

Летунов меня и всю группу послал и помогал каждую минуту. Теперь занят.

А мы уже в Москве. Надо срочно проявить пленку. Много! Надо получить время на монтаж. Да тут еще – «чужой» я. Москва все не успокоится: почему он? Уже и сам себя спрашиваю…

Леня Придорогин – тоже ведь москвич, «элита» телевидения! Принял меня, хорошо поработали, и он как-то «притих». Принес вдруг кипу бланков – заявок на проявку, монтаж. Мне принес! «Подпиши, – говорит, – хоть ты. Оформим как десять разных сюжетов. Иначе пленку не спишут, не заплатят постановочных группе…»

«Зеленая улица»… Ошибка какая-то!

(Знаем только, что фильм наш стал бы (планировали сразу) страницей тележурнала «Служу Советскому Союзу».)

И указа все нет!

«А фильм, Лёня?»
(Мы сдаемся?)

…Спасибо, у меня в московской гостинице (я же успел) оставалась сумка. И уцелела! А там рыбка донская – синец! (Вез подарки друзьям-коллегам по «Красной площади».) Все это «богатство» и стало пропуском в монтажку (и к монтажницам), в просмотровой зал, проявку, звукозапись… Хоть в ночные смены. Спасибо.

Скоро уж 7 Ноября. Мы бы успели.

…Столько говорили, шумели. Громко.

А турки (даже в Ленинакане еще сидели их генералы плененные) не отдают убийц Надиных!

(Но мы-то не турки… Подержали денек-другой и вернули всех. Молча, думаю.)

Есть у нас пословица: «Спустить на тормозах!». Неужели и мы? Уже.

…Надя Курченко фанерной дверцей (такой уж была конструкция) успела закрыть, запереть пилотскую кабинку.

Стреляли в нее и через ту дверь. Знали: не броня. Перешагнули через убитую и уже в упор по пилотам…

Самоубийцы? Самолет не упал сразу, потому что пуля для второго пилота (это особый эпизод в фильме) застряла в титановой трубке его кресла. Сам Сулико Шавидзе и не знал о ней, когда я перед камерой ему показывал: пуля из ТТ только носик высунула. Как жало.

Сулико – Герой! Очень уважаемый летчик. Он сумел долететь до аэродрома и посадить «раненую» машину (прострелены, уже из ружья картечью, были важные узлы управления). И никто не погиб больше! И самая храбрая из тридцати пассажиров рейса Батуми – Сухуми маленькая Лолита. И мамочка ее!

…А фильм, с Божьей помощью и с рыбкой донской, доделал!

Нашел на студии – на Шаболовке – девочку, мне показалось, даже похожую на нашу Надежду, ее ровесницу. Вот она (за кадром) и прочитала все письма и просто «помечтала» за Надю.

Комиссия приняла нашу работу как-то спокойно.

– Да, – скажет Юрий Александрович, – фильм есть! – И отправил его с попуткой в Останкино.

Все бы ничего. Всем спасибо. Только горечь так и осталась у многих, кто работал со мной, помогал…

Как же можно было бросить на полпути… подвиг стюардессы, гибель ее и утопить в словах о «любви всенародной» к героям-летчикам того экипажа, израненным?

Сулико… Ведь едва в предательстве не обвинили. Командира – на век инвалида, забыли.

Ну, виноваты турки, не «послушались». Не испугались окрика из Кремля.

* * *

Гоги Пацация – так звали комсорга сухумского отряда, звонил мне уже домой. В Волгоград: «Видел в программе «Служу Советскому Союзу» ваш фильм о Наде! А мы починили ту «Аннушку», уже летает. На фюзеляже написали большими буквами «Надежда Курченко».

Обещал фото прислать. Приглашал. (Это было еще до «их» войны с Грузией.)

Генриетте Ивановне летчики помогли недавно перезахоронить тело дочери в Удмуртии, в поселке Пудем. На ее родине.

Вечная память тебе, Надя!

И слава! Ты прости нас, грешных.

И тех трусов… у власти.

Красная площадь ждет

А меня чуть не проводили в аэропорт. Домой. Дежурку выделили. Да не забыли коллегу ребята из группы «Красная площадь» и ее «командир» Изольда Егорова!

Лева Максимов – воронежский собкор Гостелерадио. Гришка (самый давний и близкий друг) из Донбасса. А Лившиц Борис, аж из Владивостока собкор – спасибо им! (Летунов, я узнал, конечно, поручил им. Да и сами!) Похвалились ребята: все сделали и без меня, написали, сдали, ждут. А мне щедро оставили в сценарии чистую почти страницу. («Чистую», но и на ней, кроме двух строчек пропечатанных: «Среди гостей Красной площади наш корреспондент Борис Степанов. Ему слово» – подписи цензора, представителей – всех, кому положено… Из ЦК в том числе.)

Ребята «обрадовали»: будешь искать сам реальных, свеженьких, новых прямо в эфире. А мы молиться за тебя. У экранов. Жестоко, но и профессия у нас фронтовая почти. Спасибо. Не забыли. Да еще обещали быть рядом. Мысленно.

Потом привезу экземпляр (редкий) домой. Подарю (просил) Ю. М. Савельеву. Он чаще других спрашивал: почему?

И когда провожал в Москву. Сам уже стал главным в информации. И правда, почему не он? Диплом у Юры «красный». Работает в кадре смело. Видный такой! Папа – Герой Соцтруда…

Поразила Юру (не будь тем помянут) «пустая» страница. Только слово мне дают. Диктор.

– Так уже тебе там доверяют?

* * *

Накануне самого события – парада и демонстрации – генеральная репетиция состоялась. Работали все камеры и микрофоны, 10–15, не знаю. Без зрителей-гостей. Перед трибунами ГУМа «мой» микрофон.

Режиссерша мне место определила. Показала. Похлопала по плечу, почти поцеловала. Забыла только (не знала?), что точка та в «мертвой» зоне для интервью, работы в кадре. Когда пошли военные и поднялись зрители… началась паника: ни одна камера нас «не видит!».

Даже Роберта Рождественского, двухметрового моего собеседника.

Летунов, опять Летунов! Кричит мне в наушники: «Проси чекистов! Поставьте стойку прямо на брусчатку. Увидим! Проси!»

А кто они – чекисты? Кого ни спрошу: «Можно?» – пожимают плечами.

Уже танки прошли, ракеты везут, земля дрожит… У меня «сердце в пятках». Вдруг один человек (помню, с усиками) спокойно взял мою стойку и переставил… Даже не улыбнулся, как та дама штатная, прощаясь. Да не нарочно же она так «постаралась» безграмотно. Не верю. Просто забыла, милая, что люди на трибунах празднуют стоя!

…Роберт привез с Братской ГЭС новые стихи. Читал.

Солидный мужчина вспомнил, как лейтенантом уходил с Красной площади прямо на передовую. Тоже 7 ноября 1941 года!

После интервью тихо спросил: «Когда будете показывать?» – «Уже», – говорю. «А меня нельзя было: я полковник Генштаба» (и назвал свою фамилию).

…Чистый лист мой в сценарии был заполнен полностью. Успел. А мне и следовало прямо на месте найти «героев», разговорить. Риск? Да еще какой! На весь мир.

Мне повезло? Нет, просто такие люди были рядом.

«Награды» не дождался (Хоть не сожгли, как фильмы)

Были в моей жизни студийной еще и фильмы (задолго до киноредакции).

Кинолетопись Гидростроя «Есть на Волге утес» (подарок XXII партсъезду). Даже монтировали в Москве.

Потом, тоже получасовой, о родине моих предков – Камышине. Дядька Яков Степанов даже прилетел из Ташкента убедиться, что город его детства совсем другой город. Фильм наш увидел!

Был заказ православной церкви (тогда!) разоблачить секту… Фильм «Двуликие» тиражирован. Сто копий. (Автор не я один. Это же не газета.)

Начинали мы «под крылом» Галины Михайловны Ковалевой – организатора студии.

Было… Да где они, эти фильмы? Уникальные кадры! Не поверите, кто-то приказал (Москва?) и сожгли «на серебро». Легко: пленка-то горючая была.

Не случайно «пропал без вести» и весь киноматериал (и негативы!) к часовому фильму «Десять вопросов иностранцу». Год работы нашей – большой группы авторов, даже оператор, оптика особая от «Мосфильма».

Причина? Показывать нельзя: «помирились» с американцами. Остались немцы, ФРГ. По частям – можно. Так и рвали на куски. Потом сожгли. Все.

А если уж «помогать» авторам – составителям сборника, то была еще и лучшая программа ЦТ 1967 года!

Торжественное открытие памятника на Мамаевом кургане, зажжение Вечного огня с участием всего Политбюро ЦК КПСС! И я в числе авторов и ведущий!

Все написано – утверждено даже цековским цензором. Вдруг поздно вечером накануне появились двое самых заметных москвичей (по экрану). Никто их не звал. Смелые такие: «А мы вам поможем». И помогли: уговорили нас «деревенских коллег» (и начальство наше) отдать им, после эфира конечно, первый экземпляр микрофонной папки… Пообещали даже «похлопотать» за авторов. («Ну что вам здесь заплатят, копейки!..»)

Не сразу мы узнали (передачу в записи повторяли несколько раз), что не мы уже авторы. Они. Те двое. Их даже наградили, по-моему.

Зампред наш, уважаемый Александр Иванович Ширяев, говорит, пытался в Москве поискать правду. Уже через год…

Мы, трое авторов: Михаил Красихин, Искандер Баишев и ваш покорный слуга, терпеливо ждали. Застенчиво так намекали. Кто нас услышит, поверит?..

И все-таки я горжусь той своей работой: в прямом эфире на Союз провел всю передачу вместе с Ольгой Высоцкой – легендой ленинградского радио, нашей Тамарой Козловой. А сам Юрий Левитан (!) читал мой текст: все вступление к программе, к празднику! Потом даже спасибо сказал, когда прощались.

…Время лечит. Да и добрые мы, славяне. Забываем обиды. Вот и с теми «помощниками» (не прошло и пяти лет) «задружили».

Юрий Фокин ведет «Эстафету новостей». Владел мэтр, надо признать, гипнозом (или просто умел солидно, убедительно разговаривать с народом. Ну, как Кашпировский, например).

А мы? Мы пока его «телезрители». Он и пригласил нас в свою ЭН!

Мы старались. Накануне все записали (уже на видео). Ждем. Событие выдающееся: историческая встреча тракторостроителей. Это они собрали первый колесник СТЗ, проехали по Красной площади и вручили товарищу Сталину! 50 лет тому дню.

Леонид Шерман – наш видео-чудо-инженер мог (на той еще технике!) «вручную», на раз-два-три выскочить в эфир. Хоть в космос!

Сюжет наш простейший: сидим в студии при параде, разговариваем…

А Москва вдруг диктует: «Нужен живой контакт вашего ведущего с нашим». Васильев, наш главреж: «Без паники!» Сам проверил меня: тот ли костюм, галстук, прическа… усадил в сторонке, как бы от гостей. Ждем. Будем слушать, что скажет их ведущий, и надо ему ответить, пригласить на встречу с нашими героями.

Ждем. Что-то не заладилось у них в Москве. Еще не наша очередь, а на экране улыбается, обращается ко мне сам Фокин:

– Вот я вижу, мой друг Борис Степанов готов включиться из Волгограда…

…Июль, середина. Жарища – Сахара! А он сидит довольный такой (у них там бесшумные кондиционеры), в беленькой прозрачной рубашечке с короткими рукавчиками. Тенниска, по-моему. Барин на даче…

– Ну как там у вас, не жарко? – Ведь видит, что я застегнут на все пуговички. И пиджачок черненький.

– Жарко, – говорю. – Хорошо вам. – И показываю ему (привычным рыбацким жестом) края его рукавчиков. – А у нас режиссер строгий, велел в костюме беседовать с гостями.

Встал чуть живой и «ушел» в свою видеозапись. (Шерман не подвел: блестяще «застыковались».)

…Это была пятница. В понедельник на летучке (в Москве) сам грозный С. Г. Лапин – мне очевидцы в деталях много раз рассказывали – спросил:

– Товарищ Фокин! (И не Юрий Валерьянович, как всегда.) Что это вам из Волгограда показывали? Чтобы я вас в эфире больше не видел… в майке!

Вскоре Фокин станет послом в Греции. Больше по жизни не общались: другое министерство.

* * *

А в Афганистане все еще льется кровь. И детская! Как не вспомнить мне сегодня, не напомнить. Целую сотню сирот вывезли наши оттуда через Ташкент и сразу к нам за Волгу, в пионерлагерь…

Их шефы – тогда еще КГБ СССР – попросили нашу студию сделать фильм о жизни ребят, чтобы показывать его в воинских частях афганским солдатам.

По субботам и воскресеньям мы вдвоем с Вадимом Тереховым – оператором молодым, работали у них (уже в школе-интернате).

Фильм (часовой!) «Я вернусь, мама!» сделали. Шефы отвезли его, показали президенту Наджибулле. Он приезжал потом в Волгоград, встречался с «героями» фильма.

Мне, автору, за то, что «люблю детей» – это его слова – вручил боевую медаль «Верность».

Об этом как забыть? Юбилей ведь наш общий, ребята!

Письма, письма… (теперь – личные)

Казачок мой, младший!

…Сегодня у меня прямое включение с ПТС. Так удобно: под окнами! Пока ребята греют технику, забегу, заберу младшего.

– А ты морожку большую купишь?

Купил, идем по набережной размышляем «за жизнь».

– Познакомлю тебя с такими же ребятишками. Издалека приехали к нам. Их покажет камера. Порадуются, помашут маме… Крикнут: «Мы на Волге!»

– Зачем?

– Родители далеко, в Берлине.

– Они что – тоже немцы?

– Конечно.

– А почему мы так идем? Без оружия!

– Они же дети! – смеюсь.

– Так вырастут же! – И ушел.

…Ему было восемь… Восемнадцать. Уже. Прошло время. Мама-казачка просит: «Пусть хоть он дома служит! Мой уже в Севастополе. Проводила». Я не знал: дома почти не живу.

Вариант у меня был один для нее: полк УВД. Дома. Генерал – хорошо знакомы по работе – дал добро. Проводили, едем с ней домой… У меня душа не на месте…

…Поделился с человеком – солдатом, героем – всё понял. Снял трубку, какие-то цифры назвал (они тоже «знакомы»: соседи!). Так просто!

И ребенок оказался… в Германии.

…Всё забылось. И та передача моя прямая на Берлин. И его «протест». Судьба! Рядом, наверное, будут стоять танки и тех немцев-«школьников»… От Берлина еще сто верст на запад. И его танк! Командир, сержант! Вова мой…

(Был такой день на границе ГДР. Лоб в лоб – американские танки… Храброе письмо: «Мы бы их понесли!»).

…Слава Богу, не случилось тогда беды большой. Все вернулись домой. Не героями – живыми-здоровыми…