Текст книги "Сердце болит…."

Жили-Были… (И не в сказке)

…Но не лежит душа, хоть и обещал еще в своей первой книжке «Сердце болит…» рассказать об этих «знакомых». Сильных в своей тайной ненависти к советской власти, слабых перед соблазном послужить её врагам.

Это прежде всех в моей судьбе – отец и сын Копцевы. Одного точно видел в двух шагах и слышал, что он говорил украинцам-полицаям о нас с мамой. Хутор Солоновский. Совхоз, где Стефан Копцев – отец– был старостой. Враг настоящий, давний! Даже в документах сохранилась запись за 30-й год: «Расстрелян за подготовку восстания». А он пришел домой через десять (двенадцать) лет с германской армией. Нелепость какая-то.

Старший из сыновей в Красной Армии, а младшего – Александра, тракториста (по «броне» дома) отец помог определить в полицию. Даже в начальники.

… «Бумаги» терпеливо изучал автор и встречался (работал над фильмом о партизанах и подпольщиках Нижнечирской) с их земляками, родственниками. Многое удивило тогда в судьбе трагической этой семьи. Их жертв.

Тогда погибли все до единого, весь отряд местных партизан. Да и как не погибнуть? Если леса – не леса, да и дело к зиме… Председателя райисполкома назначили командиром, а первого секретаря райкома партии – комиссаром отряда! Так «мудро» решил обком их судьбу… Легко.

И всё комсомольское «подполье» расстреляно (на Мамаевом кургане символическая могила Клавы Панчишкиной, секретаря РК ВЛКСМ). Какие подробности вскрылись! Оба Копцевых удрали вместе с немцами и до 1944 года служили в вермахте! Их чекисты армейские «вычислили», поймали, привезли в станицу, в ту же тюрьму, где они пытали и казнили. Судили (трибунал!). Расстреляли. Уже по-настоящему. О чём теперь писать?

Разве вспомнить об одной истории семейной?

…Оба младенца, и Клава, будущая учительница, и Сашка-тракторист, «кормились» от рождения у одной матери… Сашку – хаты их рядом – спасла от голода (у родной матери молоко «присохло») Клавина мама. Выросли, дружили не дружили – жили. Отца Сашкиного чекисты увезли и… «с концами», как говорится. Мать – бессменный и до и при немцах бригадир овощеводческой бригады. Жили поживали, как могли. Соседи.

Пришли немцы. И с ними – отец, Стефан Никифорович. Сразу назначили его новые хозяева старостой в Солоновском…

Вот тогда и получилось (случилось)! У Клавиных (Панчишкиных) крыша «под железом». У Копцевых – солома. Сдирают железную (Клава комсомолка!) и прикрывают свою… И никто не пикнул – хуторяне. Все – родня!

А дальше – выловила полиция (Сашка, знаете, уже их начальник) всех учительниц-комсомолок – Тамару Артёмову, Раису Демидову (беженка), Таечку Лазареву и… Клаву! Ну и что, что «сестрёнка» молочная! Заперли в подвал…

Немцы побежали! Что с «этими»? В расход.

…В станице есть братская могила, памятник «подпольщикам». Никто особенно не удивляется – везде такие памятники.

Но ведь свои своих! Родные…

Война и не такое открыла в людях.

…Зато никто (пока) не спрашивает, где, в каком овраге кости врагов.

Кровавых!

Безнаказанные! До поры (А я все о них: «Наши» же!)

…Слабые, трусливые, те, кто тайно служил «новому порядку». «Станишники!» В Чирской даже ныряли, достали из ямы выгребной под уличным туалетом набор типографский и помогали фашистам газету «русскую» делать.

…Галя Темникова одна чудом (болела – тиф) избежала казни. Видела (она сразу ушла с нашей армией на запад), как её одноклассник, хороший мальчик, даже комсорг школы… бегал в комендатуру, обласкан был, «служил», похоже… Кто о нём помнил? Однажды мне предложили (режиссёр) написать письмо тому «мальчику». Он жив (родители в станице), есть адрес. Расспросить его (для сценария) о том комсомольском времени, о Гале… Знал ли ее? Помнит? Написал. И быстро получил целую бандероль-письмо. Очень «патриотическое», с благодарностью, что «через столько лет занимаемся судьбой, подвигом его поколения». (Как наши взяли станицу, ушел с ними. Многие ушли. Воевал хорошо, до Берлина). И письмо его очень складное, грамотное. Но никаких подробностей, как говорится – «мяса» для фильма нашего. Плакат!

Опять пишу… И почти сразу ответ.

Его супруга, Ираида Вениаминовна!.. Короткое, строгое, мне показалось: «Вы в чём подозреваете моего мужа, полковника, коммуниста? Его после вашего последнего письма увезла «скорая».

…Через месяц-два из Хабаровска, где служил замполитом (комиссаром по-старому) авиачасти «новый знакомый»», перевозят в нашу больницу. Почему-то. Едем с режиссёром, сам хочет поговорить… без меня, но профессор категорически отказал: «У больного неизлечимая форма мании преследования».

…Лев Городничий – его имя. Умрёт вместе со своей тайной. И Галя… не вернётся домой с войны.

* * *

В Киргизии «нашёлся» (тоже искали свидетелей и «участников» подполья) даже член союза их писателей! Свою учительницу-коммунистку сдал немцам, не моргнул… Всё забылось. Да и далековато от родного хутора! Там Федя Самохин «наследил» – инвалид с детства…

Жив ли? Молчит.

Добровольцы
Русские! Казаки…

…Капля в море! – хутор Голубинский. Наш. Уже бегут… Только письма жёнам успели написать. Все из 11-го взвода. Полевая почта № 24158. 12 – в Ростовскую область. 6 – в Краснодарский край… Сообщают, что находятся на службе в германской армии. (На этом хуторе их «фронт» – последний.)

Глухов Николай – жене Александре и своим детям в с. Синявка Неклиновского района Ростовской области:

Я жив и здоров, одет и сыт очень хорошо, болею за вас, живы ли вы и есть ли у вас чего покушать? Думаю, староста знает, где я нахожусь, и должен оказать тебе, жена, и моим детям пособие. Деньги на вас я получаю… буду вам «высылать».

Глухов Иван – жене Анне в ту же Синявку:

Мы живем хорошо, нас одели и обули и кушать есть чего на каждый день… Обратись к военному коменданту, попроси помощи. Пришлю справку, где я нахожусь.

(У всех писем, похоже, один «автор».)

Иван Глухов, чуть подробнее:

Мы, синявские, находимся в одном месте.

Я, Семён Каменщиков, Ваня Аксайский, Николай, Василий Шишкины.

Ларин Семён – отцу Василию в станицу Егорлыкскую:

Нас в одной части 3 станичника – я, Головатенко Илья, Шапошников Максим… Числюсь как донской казак. Вообще, у красных не воевал ни одной минуты, а пошел в германскую армию.

Кривенко Алексей – жене Анне в г. Краснодар:

Нахожусь в германской армии, командование о нас беспокоится. Не только о нас, но даже о наших семьях.

…Зачем было объявлять этих «героев» в розыск после победы? Никуда не делись. Сколько их всего в «котле» Сталинграда «варилось» – не ведаю. Но к 31 января 1943 года среди пленных солдат и генералов вермахта тех «добровольцев» оставалось всего 172. Живых.

А чем «лучше» были казаки, которые в родных станицах и хуторах станут полицаями?! Копцев Александр и его «отряд» – Нижнечирский райотдел. С одним из них автор даже встречался! Лейтенант Красной Армии, сразу после училища дома спрятался. Пришли в станицу немцы… и не отказался (испугался?) служить полицаем…

Не помнит только теперь: участвовал ли в расстреле комсомольцев? Плотник. Работает. На берегу Волги (почему-то) домик построил… Семья… Чекисты не тронули его, т. е. не арестовали после освобождения станицы.

Очень удивился, что через 20 лет его «потревожил» корреспондент: «Расскажи да расскажи!»

Хорошо помню ту встречу. Строительство кислородного завода (на тракторном), с топором вышел ко мне… Рот раскрыл, слушает… А сказать ничего не может. Отшибло память.

… «Свидетели»! Их так мало осталось. Привыкли к миру, успокоились. И будто не было ничего. Не предавали Родину.

Как звали того лейтенанта полицая-плотника?

Костя Фаткин. Нам-то он нужен был как живой документ. Для фильма. А он жил и дрожал…

Амнистия тем «добровольцам»?

Слаб человек!
(Но такие разные мы… герои)

…Слаб. И о себе каждый может сказать, если подумает хорошенько.

Случай, как говорится, свежий, хотя из той же Большой войны! Долго собирался. Сам виноват: может, забудется?.. Нет. Надо!

…Передали мне знакомые любопытную записку – карандаш простой на страничках из записной книжки. Письмо – «Мама, я остался один. Все погибли…» И адрес мамы. Откуда эта загадка волнующая? Говорят, проездом из Севастополя неизвестный пассажир оставил на перроне буфетчице…

Сегодня 7 мая. Готовим программу на 9-е. Что делать? Еду в УВД, в «умный» отдел («работал» у них). Прошу помочь, прочитать… Результат – «пропитано шампанским, возможно, было долго в посуде». Кстати, известно – у защитников Севастополя воды совсем не было. «Спасались» шампанским…

Все совпадает. Только адрес мамы героя старым оказался (Сталинград!). Нашли новый. Еду. Открывает дверь мужчина. Объясняю – ищем маму краснофлотца…

Мужчина заплакал. Мама пришла, тоже заплакала. Сынок вернулся из школы… Сразу предлагаю ехать к нам на Курган всем вместе (стало ясно – это его письмо. Жив герой!). «Запишем нашу встречу и покажем на всю страну в праздник Победы!» Согласны. Едем, даже супругу ждать не стали. Нашли место. Оператор снимает. Герой сам читает письмо маме. Плачут!

…Эфир, и сразу звонок из Севастополя. Сам адмирал, председатель комитета ветеранов, «приказывает»: «Немедленно берите с собой нашего героя, ищем его, летите, встречаем!»

Праздник у них в Севастополе «свой» – 9-го особый – День освобождения города!

Но улетел наш герой один. Встретили, наградили (короткая справка. С его слов. Спасли партизаны, воевал, пять лет служил после войны спасателем-водолазом. Вернулся домой… О письме своем забыл… Работает в п/я оператором).

…Наверно, теперь уже вернулся, думали. Молчит. А меня попросили вдруг отдать те записки в ГБ. Прочитали там внимательно. Изучили. Да, шампанское было. Но написано письмо маме на листочках из записной книжки немецкого офицера… которая печаталась (издавалась) уже после Севастополя!

Как нам-то быть? И адмирал снова звонил на студию, рассказал: возили его, героя нашего и к доту-5… Оказалось, что не узнает то место, путается в рассказах, датах, именах… и постоянно плачет. Но дали-таки ему медаль за Севастополь (есть в списках) и проводили, с миром.

А нам? Стыдно? Ждем, сам приедет, расскажет… У него же семья, сынок – школьник. Мама жива! Если узнают? И на заводе хоть с Доски почета снимай!

Все тогда погорячились. Все, кроме специалистов своего дела, тех, кто без суеты и спешки расшифровал подлог.

…Тогда много находилось предсмертных записок солдатских. И в бутылках из-под шампанского. Газеты писали…

Разные есть герои! Скромные и тщеславные. Как и враги – трусливые, как змеи, и безжалостные, как палачи…

Безнаказанные. До поры.

Казнь… перед строем!
(Прости их, Господи. И тех, кто стрелял в своих)

Как не хотелось эту страничку «открывать!» Неужели подобное творилось рядом, дома, в Сталинграде? Видел много бед, но не казнь… своих! Пять минут назад были родными, братьями, мечтали, жили…

24 сентября 1942 г. Противник прорвал линию обороны 42-й отдельной стрелковой бригады и вышел к Волге… Командир бригады капитан Унжаков, военком старший батальонный комиссар Лукин и комиссар штаба бригады Каган… в панике бежали с поля боя, самовольно переправились на левый берег Волги… Части бригады остались без управления, понесли большие потери…

Военным трибуналом армии Унжаков и Лукин приговорены к ВМН (расстрел), Каган – к 10 годам ИТЛ.

26 сентября. Командир 92-й отдельной стрелковой бригады подполковник Тарасов и военком бригады старший батальонный комиссар Андреев… без приказа… перевели КП с правого берега Волги на остров.

Тарасов и Андреев приговорены к ВМН (расстрелу).

В октябре: За проявление трусости и бегство с поля боя командир взвода ПТР мл. политрук Шилкин… расстрелян перед строем командного состава.

22 октября. Особым отделом ПВД 252-го СД арестованы зам. командира роты 924-го стрелкового полка мл. политрук Окулов и командир взвода мл. лейтенант Бородин, после ранения командира роты проявили трусость – бежали с поля боя… И только на другой день возвратились на командный пункт роты.

Окулов и Бородин осуждены военным трибуналом к ВМН (расстрелу).

23 октября был задержан и арестован командир пулеметного взвода 924-го стрелкового полка мл. лейтенант Литвинов… бросил свой взвод, бежал в тыл.

Литвинов приговорен к ВМН (расстрелу).

27 ноября командир батальона 206-го стрелкового полка ст. лейтенант Таиров при появлении немецких танков бросил батальон и бежал. В результате батальон понес большие потери и отступил с занимаемого рубежа, а 29-го Таиров был задержан особым отделом в с. Ерзовка, где скрывался под видом раненого. С согласия командования дивизии расстрелян перед строем ком. состава полка…

…Так было. Но как представить? Бой кончился. Плачь не плачь, а тебя ведут свои же! И ставят на край ямы.

И позор! Вспомнил, успел – «дома ждут…»

Бог миловал, не пришлось мальчишкой видеть подобное. Пережить. Понять.

Не в атаке за Родину смерть!

* * *

А к нам, в дедушкин дворик, в «гарнизон» лейтенанта Коли Смирнова приполз с берега боец-артиллерист (забыл чего-то от своей пушки), даже веселый: «Ждите, как загудит сильно на западе – это Жуков идёт!»

Мы верили.

Стыдно! Ой, как стыдно!

…Приютила нас, только троих – сама «выбрала» из кучи беженцев – крупная, очень спокойная женщина. Местная, сразу видно было…

Через дорогу ее жилище: дом не дом. Коровник не коровник. Похоже больше на железнодорожный вагон, приставленный к скирде длинной сена. Состав получался.

Снег в это утро и всю ночь крупными хлопьями валил и валил. Но мама почти протоптала туда, к дому, дорожку: несколько раз успела сбегать… Отдала, подарила что-то из наших сумок хозяйке. Наверное. Та пришла с ней вместе и увела нас с Клавой.

Мимо, через колхозный двор прогнали ночью колонну пленных. Новые? Даже раненые были – бинты видно – еле шли…

Анна – хозяйка объясняет: опять наши наступали. Близко.

Как не боится говорить? Первый раз видит нас…

Но я уже не верю. Не обрадовался…

У нее жили румыны, офицеры. Говорит, «съехали».

Молоденькая сноха с малыми внучатами Анны. И мы еще…

Сын в Красной Армии. Семью не тронули власти: вроде там сидит какой-то родственник… Я не знаю.

…Опять угоняют пленных. Мимо, через всю Морозовскую. И гражданских, нас! Такого, говорит тетя Анна, не было раньше. Отступают? Но тихо как-то.

Конец ноября… Не самих же румынских офицеров больших, что ждут где-то тетю Анну каждое утро с молоком – спрашивать?..

…Самолеты прямо над крышей, как летали низко, колеса видно, так и летят на восток, на Сталинград.

Но есть что-то. Какая-то новая тревога, беззвучная. Не «отдыхает»… И все ближе. Даже детишки наши капризничают осторожно.

Или мне кажется только?

…Печка топится, дрова трещат, каша пшенная (лучшая в мире!), да еще с тыквой… булькает в чугунке! Детки слушаются, просятся… Хорошие у тетки Анны внучата!

Спаленька наша за печкой-грубкой. Очень удобно, тепло всегда. Особенно мне: я крайний к печке. Рядом мама и Клава – крайняя к стенке. Немножко нашу щель напоминает. Там на дне было наше место с мамой. Помещались, если лежать на одном боку. Проснулся, чтобы повернуться на другой бок – только вместе.

Спим как убитые.

Сны? Конечно, самые путаные. Но «улетают» бесследно, если не испугают чем-нибудь новым.

Спят, но почти не дышат мама с Клавой!

Проснулся… Уже солнце в глаза. Дома никого, кроме малышей. И я их нянька… Ползает младшенький, требует – сажай на горшок (ведро!).

Кто я? Где я? Почему…

Мне 13. Скоро, в феврале, 14. Какой дурень. Ведь почти вчера с Виталькой ползали дотемна по берегу, ждали – хоть одна бутылка уцелеет (красноармейцы учились… лежа жечь танки немецкие). Если найдем в темноте бутылку целую – сразу на фронт! Мстить фашистам. Мы же все были такими героями!

…Теперь вот правая рука в бинтах-тряпках. Мама говорит – простуда, перемерзли на Гумраке, а потом и до самого Задонья под плетнем в соломе… Вот зараза и пристала. Какие там танки немецкие, поезда под откос!

Скорее бы мама вернулась с работы, с аэродрома. Перевяжет.

Боже, что делает с человеком неволя, плен!

А так хотелось стать героем: не дошли бы они до Волги!

Но все пожгли немцы. В один день. И нашу храбрость загнали по подвалам, в колонны беженцев бездомных, хоть в плен из огня!

А они – в полный рост… на тех танках, которые мы с Виталькой не сожгли. Верхом!

И не похожи на рогатых фашистов из «Крокодила» или из наших с Борькой Тхором карикатур патриотических… из 41-го.

Пленные наши почти без охраны бредут по Морозовской куда велели. Сам видел из окна. Внимательно смотрел: вдруг отец! Он же лысый, и они все лысые… Нет его. Да он бы и не сдался! Может, только… нас с мамой ищет в тылу врага. Так подумал. «Кто поверит? Сам не верю!»

Немцы немцами – они далеко где-то. Да им и не до нас, как оказалось…

До нас – «своим!». Ворвались полицаи… как собаки злые – семья красноармейца! Допрос, документы… А это кто такие? В комендатуру…

В тот же день мы были на улице.

Семью тетки Анны вроде не выгнали из дома… Только корову.

Правда, как звери. Особенно один. Телогрейка, кобура на ремне – пистолет не пистолет? Но страшно. Повязка? Не помню. Но взгляд, голос я запомнил крепко.

…Через месяц пришли в Морозовскую наши. Он – точно он – снова ходил по дворам. В той же фуфайке, кобура и повязка: милиционер-дружинник, наверное! Как его спросить? И кому рассказать правду? Боязно…

* * *

Прошло время… Уже годы. А мне стыдно, что не навестил (мог ведь тысячу раз!) и Анну Яковлевну, ее малышей… И других, воистину патриотов, православных христиан – без показухи делающих добро, бескорыстных, скромных…

А ведь как рисковали сами. Жизнью. О них не только я один умолчал. И сразу же после Победы, и потом…

Стыдно. Но, как и я, боялись трогать даже тему оккупации. Хоть и очень «временной», как принято было даже в анкетах (всех!) указывать… Но она-то на всю жизнь! Оккупация – как позорный плен для солдата.

Все прошло. Все изменилось. Забылось… Как же трусливо замалчиваем их подвиг, пережитое вместе, людей, и сегодня безвестных, как мать красноармейца Анна Яковлевна Алпатова.

Вот и не знаю: дождалась ли она сына?

Одесса-мама…

…Опять Морозовская. Аэродром. Взлетная полоса… Немцы летают. Румыны охраняют. Союзники. Примерно как господин и бедный родственник…

Один такой господин – патруль ночной очень близко стрелял – спрятался в нашем «убежище».

Сидит тихо. Пошумели, проорали румыны на дворе. А в доме большом их офицеры – быстро утихомирили своих. Нарушителя не стали искать…

…Ночь впереди!

Тепло. Даже очень. Докрасна раскалилась моя печка: мама уходила, свежего засыпала уголька… (Они с Клавой вечерами шьют у кого-нибудь. Вот и приходится им до утра ждать: патруль на улице румынский! Опасно очень.)

Летчик! Шлем, куртка меховая, даже перчатки большие. Я уже присмотрелся. А он меня рассматривает. Оба ждем.

…Я чуть не умер, когда он спросил: «Ты не боишься меня?». И усмехнулся. Бог мой! Он же русский. Кто? Немножко нерусский, как наш Чамлер, преподаватель немецкого. Значит, не из пленных, не предатель!

Но молчу.

…Теперь эта встреча очень-очень далеко «улетела». Вспомнить наш разговор дословно не могу. На семь замков закрыл его в своей памяти!

Да вы что? А если б узнали…

…Со мной в одном доме: Аллея Героев, 1 – жила большая семья австрийских коммунистов. Почему, не знаю. Это были уже шестидесятые, оттепель… И все равно я не решился искать его. Назвать даже имя…

Какие же мы! Уже не враги, война кончилась… Сами себе не доверяем, себя боимся…

…Сидим. У меня голова кругом. И радость – он улыбнулся, слышу. И страх: так не бывает!

…Я и раньше любил и близко-близко видел летчиков. Наших! Сам, как все мы – мальчишки, мечтал стать «сталинским соколом». У нас на Тракторном был свой аэроклуб…

На земле летчики-пилоты, как все: комбинезон, очки, шлем! Как великий Чкалов! Лучших на руках носили…

А в войну эту! На фанерном «ишачке», с пулеметом 7.62… «Мессеров» разгоняли… Ценой жизни! Я видел факелы и черные шлейфы – следы их славной гибели.

Но эти! Это они меня убивали. Безнаказанно!

…А мы сидим. Хорошо сидим… Мой гость, казалось, и утром не хотел уходить. Так хорошо поговорили.

Его зовут Лео Слама. Славянская фамилия, «солома» – по-нашему. Отец из плена в Первую мировую увез русскую жену. Одесситку. Семья и сейчас в Вене. Трое братьев и даже отец – воюют. Гитлер вручил Лео железный крест. За Одессу. Гостил у мамы… Хотела сломать этот крест, пыталась. А за Сталинград? За то, что меня бомбил? Молчит.

Трудно летать стало: из ушей кровь… Странный человек! Так «расклеился»… Даже свой шлем – такой ловкий – надевал на меня!.. Как приговорил.

…Рассвело совсем. Встал и молча ушел. Улетел, конечно. Все они уехали: никто не хотел умирать.

Впереди бежали румыны. Очень быстро. И все сразу.

Было уже 5 января 1943-го. Красная Армия надела погоны! Вместе праздновали русское Рождество!

Где он? Одесса-мама!..

* * *

«Витковицка железарня» монтировала у нас в Палласовке станцию на первом газопроводе Уренгой – Европа. Помогал чешским колегам (ТВ ЧССР) снимать «горячий» материал. Случайно брал интервью у инженера по фамилии Слама! Вот, думаю, и «приехали», а я-то ищу его земляка!

Поговорили за «пивичком», спросил о родственниках. В Вене, например, о русских корнях в их роду, войне… Мол, знаком был с Лео Слама.

Нет, нет, нет!.. Мы не воевали против вас. И заспешил, как мне показалось. Ну и ладно…

Человек, который знает много деталей о войне, не очень, скажем популярных, так запросто «помог», прояснил вопрос.

Воевали. Весь август 42-го господствовало над Доном и Нижней Волгой «крыло» – это девяносто «мессеров». Все пилоты – чехи. Снялись вдруг и улетели в Африку помогать Роммелю. Кажется…

Мой знакомый «морозовский Слама» был пилотом тяжелого бомбовоза. Он оставался добивать Сталинград.

Воевали они… Почти братья нам и немножко (иногда) немцам.