Текст книги "Сердце болит…."

Гумрак… дорога на Берлин?

…Все та же яма глубокая.

Метель за ночь все приукрасила, закруглила.

А мы-то хоть живы?

Проснулись не проснулись – сидим. Или не спали вовсе: просто примерзли к своим сумочкам-мешочкам. Остались бы вчера в щели – рядом бабушка, дедушка – может, не сразу и пропали бы, все же «дома». А что теперь? Как жить, если выживем… И зачем?

Молимся. Каждый плачет о своем.

…Кто же меня столько дней хранит? Молитва моя, как и бабушкина – к Михаилу Архангелу: он такой всесильный! Какой же сам Господь?

…Люди, предки наши очень далекие – поклонялись Солнцу.

Уже тысячу лет Иисусу Христу – потомки. Веруют! Все ли?

Одетый теплее, надежнее женщин моих, сам окоченел – шевельнуться больно. Глазами только вижу все. Соображаю…

Появилось солнышко, выглянуло. Когда-то было Богом для людей! Сегодня просто «разглядело» и нас в той яме. Осторожно, нежно пригревает. Так просто и так хорошо! И захотелось пожить немножко. Поверилось…

Мы встанем на ноги! Пойдем. Но куда? И мама, и мы с Клавой только слышали про поселок – станцию Гумрак на московской дороге. Теперь говорят нам (сами немцы), что оттуда уже поезда идут в Германию! Нам-то зачем? Но мы пойдем. Там должны быть люди. Живые! Наши.

…По этой бы дороге добраться, хоть по шпалам до нашего Урюпинска! Совхоз богатый, хлебный недалеко – «Искра». Там отец! Летом, в июне, мы с мамой гостили у него…

Герой настоящий! Один. Как на передовой: партия направила! И он стал солдатом «хлебного фронта». И ни шагу назад! Для меня совхоз тот был сказкой короткой. Три огромных пруда: красота! Рыба, раки. Не Волга наша, но научился, успел и там «пропадать» с удочками. Подружился с ровесниками. Показали мне все «секреты» совхозные. До горизонта плантация земляники! Своя пекарня. Пекарь – грек (!) спросил только: ты политотдел? Да, отец… И выдал мне горячий калач. Белый-белый… Нам с ребятами – праздник!

И будто никто не ждал беды! Война еще далеко: бои за Воронеж…

Но вдруг как снег среди лета – полетело пух-перо по совхозу! Все рубят гусей…

В этот день мы увидели за ближним прудом, как на заросли полевых цветов опустился пузатенький самолетик. Никто не поверил: немцы! Вышли, прогулялись по лугу, нарвали букеты, спокойно так, как уже дома у себя. И улетели.

У нас пропуск

Мы боялись ехать к отцу – там война близко!

Но он просто забрал нас. И мы «соскучились»: голодные были дома…

…В отдельном домике, как на две семьи – его «штаб»! Секретный какой-то. Пустые комнаты. Автомат с круглым тяжелым диском на стене. Столик. Две гранаты-лимонки. Диван деревянный. Посуды никакой. Вода в ведре в углу. Кружка на гвозде…

Отца мы толком не видели. Рядом конный двор. Я уже там! Вывели огромного вороного жеребца. Главным на весь табун был до мобилизации лошадиной. «На племя сохранили», – говорят.

Под седлом! Рвёт ремни уздечки из рук конюха. Волю почуял! Тут я и отца увидел! Вскочил легко в седло и умчался – в соседнем посёлке немцы появлялись. И наши – дезертиры… Слух прошёл.

…Леса вокруг. Днём – жизнь как жизнь. Ночью никто не решается выходить на улицу… Видно: уже без опаски жгут костры «лихие люди». С оружием ушли… Немца ждут.

В самом посёлке много «чужих». И с Украины беженцы, и из-под Воронежа. Приютилась рядом соседка Галя. Красавица с грудным ребёночком на руках. Помогал ей, успел, по хозяйству… Муж – командир, остался на границе…

И с местными, совхозными ребятами задружил. Рыбалили на ближнем пруду.

…Не заметил, как среди ночи вдруг всех беженцев собрали и бегом на дорогу… Там войска наши торопятся к переправе вместе со скотом совхозным, техникой.

…Не той же ночью, дня через два – отец забежал к нам: «Готовы?» Кругом тихо. Местные – по домам! Только гусей успели порубить…

Подкатил к «штабу» грузовик, ЗИС-5. Бочка бензина, колёса-запаски и дядя Коля, шофёр – его семья, узнал потом, оставалась в соседнем селе – хозяйство!

Мы с мамой в кузове! Молчим. Без слёз и обещаний простились…

Отец остался… со своим автоматом и двумя гранатами. Партия приказала! Была такая должность почётная – «начальник политотдела зерносовхоза «Искра»! Удостоверение видел. Красная книжечка с печатью «Наркомат совхозов СССР». Фотография маленькая, как на его заводском, ещё СТЗ, пропуске. Лысый, серьёзный.

…Летит, пылит наш ЗИС уже вдоль колонны беженцев. Обгоняем! У дяди Коли на стекле пропуск приклеен. Ни разу нас не остановили.

Вдруг вижу – бредёт соседка Галя с ребёнком на руках. В колонне. Маме кричу: «Галя, Галя!» Мама хватает какую-то сумку и бросает под ноги тем людям… Тоже кричит!.. Машина мчится… к переправе…

Всё смотрю на Галю. Спрыгнуть хотел, но мама! Чуть не плачу! Упала та сумка с едой нашей. Рассыпалось всё… Вижу! Никто не остановился, не поднял…

…Уже за Хопром, после переправы смотрел – все ли спаслись? Мне так стыдно. Мама молчит. Знала – завтра у нас будет Сталинград. Дома! Там родители её, слава Богу, живы. Сёстры, брат, соседи вокруг. Домой! «Летим»!

* * *

…Все были живы!

Но догнал нас «немец». И завтра уже как в аду! Только мы с мамой и сестрёнкой её младшей, школьницей… уцелели. Но плен, плен потом!

Кара нам за тех беженцев. Как предали, бросили на дороге…

Но у нас был пропуск! Власть…

* * *

Молюсь за них. И будто рядом в тех молитвах сестрёнка родная Галочка! Как забыть! Всем было не до нас… Посадили обоих на сундук (с тех пор боюсь высоты – «лётчик»). Ножки наши до пола не достают, болтаются. Смотрю вниз… страшно. Она совсем маленькая. Держу изо всех сил… а ей весело… Беленькая, в папу. «Это он – мамина копия», – говорили.

Сколько же мне было? Ходить учился. А она почти сразу «ушла»…

Галчонок-сестрёнка! Не твоя ли душа невинная в той молодой матери-беженке?

И боль моя. И нежность…

Пропавшие без вести?

…Сидим, дрожим. И как-то нечаянно, друг по дружке (ведь еле-еле живы!), вскарабкались на самый край ямы! Выбрались, а встать не можем… Видим, рядом ящики большие. По всему полю. Горы ящиков. Охраны нет.

…Машина крытая с ярким красным крестом на боку далеко, в другой стороне показалась и скрылась из вида. Так четко все вокруг, как нарисовано.

Небо опять посинело. Паутинки не летают: холодина! Все испугалось, притихло… И нашего города – поля битвы – не слышно и не видно… Даже малого дымка. Как нам жить? А тут еще беда: чуть не расстались, не разошлись по разным дорогам… Вернуться хотели… Хуже всех Клаве: вдруг поняла – сирота. Умереть хотела. Пыталась. Если б не мама моя. Теперь она ей и старшая сестра, и мама.

…Поднялись. Смотрим. Где он, этот Гумрак? Помолились, попросили Михаила Архангела указать нам дорогу. Как самим искать?

…И верю и не могу поверить! Вот я и пионер вчерашний, и сын комиссара. Ведь все свои 13 лет прожил… безбожником, весело! (Как и все мои ровесники, «тимуровцы» сталинградские)… Сегодня не хуже бабушки Саши своей знаю, сразу запомнил молитвы! И молюсь…

Исход из родного дома, которого нет. И не найти могилок родных! Их просто нет… Только на 85-м году жизни вдруг как «повзрослел» мальчишка: как же так? Оставили дедушку и бабушку, бросили, не предали земле! Не вернулись после боев сразу. Далеко ушли. Спасались…

Теперь-то живем рядом с Карусельной, Уссурийской, бывшей Базарной! Рядом с Русской деревней!.. Лесополоса на ее месте. А ведь это кладбище жителей поселка. Здесь покоятся многие семьи краснооктябрьцев… И ни холмика, ни камня, ни креста! Кто мы? Нехристи… Молчим.

…Немцы вернулись. Сделали для своих достойный мемориал. Там, где наши разрешили. Далековато. В Россошках. Хоть там!

Мы – на главной своей высоте поминаем павших. Храм построили! Идут люди, плачут. Все еще ищут своих… А мальчишки-следопыты, где ни копнут землю – косточки безымянные. И нет им конца. Не видно.

Зачем говорим: никто не забыт? Они молчат. Не могут позвать, сказать, что было и у них, у каждого свое будущее. Нам бы спросить у них, потерянных, в битвах погибших за Родину – прощения. Достойно ли живем их светлой, святой памяти?

…Кончается наш первый день плена. Мы не были солдатами, не шли в атаку. Но стоим сейчас, как на краю пропасти. Надо сделать первый шаг. А что там?

Грех жаловаться: Господь уже «отмерил» мне щедро! Родился до коллективизации (не без гордости повторяю), страшные, голодные годы пережила семья. Испытывал Господь и врагами, и соблазнами, предательством, болячками (ой какими!). Наказывал мгновенно… Но ценил ли я Его любовь? Замечал? Или все мы такие неблагодарные? Давай-давай…

Вот и я об одном жалею всю жизнь: не повернул меня, не направил однажды пройти тот скорбный путь. Хоть раз еще. Хоть мысленно… Но только пешком! И в те же дни ноябрьские. Ночевать в снегу рядом с замерзшими. И во рту чтоб ни крошки.

Пройти через сытые казачьи станицы, где безнаказанно куры бродили по улицам. Немцев не боялись.

Встретить, найти людей (кто доживет до встречи). И посмотреть им в глаза… И спросить, где прячут теперь бумажные портреты: «Гитлер – освободитель!».

Не наградил таким испытанием, не пустил, когда я был помоложе. Но Михаил Архангел, когда обращаюсь, напоминает: «Все расскажи!» У меня сомнение: кому? Кто пережил плен – тому своего хватает. «Молодняк» далеко от нас убежал, резвится. Пока…

Мы – трое жалких беженцев, родных людей – прожили, слава Богу, долгую жизнь. Мама вот, хоть и в свой 91-й годик, рано ушла! Жалко… Тетка моя Клава (у нас всего три года разница) – в 92.

Мы не очень дружили в детстве: не добрый был «племянничек», обижал. Даже когда она «билась» со мной над немецким… Долго не мог понять: как это можно «коверкать» целые слова, даже буквы? Плакала Клава, жалела юного тупицу.

…Наша семья – папа, мама и я – жили в новой городской квартире. Икон на моей памяти не было дома. Бабушка, мама и Клава читали какие-то церковные книги. Видел икону у бабушки – старая-старая, аж темная. Никола Угодник. По глупости тихонько просил у него чуда какого-нибудь. Но особенно не ждал.

…У нас на Тракторном, в нашей общей комнате, были только портреты. Большие. Как в красном уголке!

Но родители венчались (бабушка условие молодым поставила). Меня окрестили. Сразу. Тоже тайно.

И все. И больше – нельзя было – даже не вспоминали… Пока «гром не грянул!» Пора было и нам креститься!

…Хранит меня неведомая сила. (Многим она не ведома!)

В таком аду кромешном выжил! Думаю, думаю. Хочу понять: за что мне такая милость? Одному… Сколько народу полегло рядом! А у меня волосок с головы не упал.

…Опять стемнело у нас в ноябре 1942-го. Быстро очень. Или мы так плетемся? Выбрались к лесополосе, а в ней танки битые. Наши танки… с тракторного. Без башен. И только наши.

Показались огоньки далеко впереди. Уже нет светомаскировки? Водонапорную башню видно. Станция Гумрак. Там дорога на Берлин! Сами немцы говорят…

Хуторок Золотари

Совсем уж близко этот обещанный «рай» – Гумрак! Дойдем? Почти видно… Степь обманывает, однако. И сумерки в тумане… Можно бы и без дороги – «напрямки», да ноги не идут, спотыкаюсь… И будто сон какой-то наваливается.

Страха нет: мы видели немцев. Вроде и не звери!

…Эх, мне бы тогда записывать шаг за шагом! Сразу. Но я ведь жить не собирался! Зачем? Это я теперь вдруг так «поумнел». Но Господь сам все решил: дал мне такую память! Только тронь – и я вижу, чувствую тот день, час… бывает, слышу…

Друзья постоянно дарят мне книги (знают мою слабость. Даже авторы!). Воспоминания солдат, полководцев. И мои ровесники стали… пробовать перо… Но у меня самого не просто протест против «сочинений» в их трудах. Да, мы сами себя контролировали (и не только партийная цензура). И дырок, белых пятен в истории – особенно военного времени – предостаточно. Лжи откровенной больше. Все старались угодить своему времени. И мы сами не верим своим рассказам теперь.

Как быть? Себе самому поверить. Перечитал однажды дневники свои «секретные»… и сжег их – ложь!

…Рядом со мной шли на смерть, немножко надеясь: нас-то, может быть, не убьют? И мои ровесники 12–13—14-летние шли в черную неизвестность…

Молчат, кто выжил. Боятся вспоминать! А вдруг опять?..

…Тем встречам моим с ровесниками лет тридцать, не меньше. Их так называемая «Ассоциация» не признает «своими». Они якобы не дети Сталинграда!

…Когда еще ГДР была, спецорганы двух наших стран плотно дружили. Так вот, они – немцы – прислали нашим чекистам карточки на всех детей, вывезенных в Германию в 42-м. Подлинники!

Мне поручили, и я сделал серию телепередач. Рассказал и о себе, показал сами карточки, увеличенные портретики юных каторжан, отпечатки их пальчиков. Их ответы на вопросы анкеты: страна, город, год рождения, профессия, вероисповедание… Имя, фамилия, конечно… Все.

Оказалось, все слесари и православные… Никто не отозвался после первой передачи… Из самих «героев».

Но «не смог молчать один из ветеранов тракторного»! (я нашел его потом). Ты, говорит по телефону, хвалил этого предателя… Он там в Германии, может, бомбы делал! А сейчас у нас начальник смены! В партию пролез!..

Вот и такие у нас… патриоты есть! «Заложат». Не моргнут.

Мои «подшефные» уже все нашлись! Не через КГБ! И как воистину верующие, были и остались православными сыновьями и дочерьми своей Родины – России!

И вечная память всем, кто не вернулся домой… после таких страданий!

…А немцы вроде и не звери совсем… Первые были близко. Но мы не увидели их, а они – нас: ночь глубокая? Только слышно было хорошо. Тишина… Они топают над головой, бегут молча… Один командует: голос красивый, артист! Левитан немецкий пропадал…

…Утром уже «в упор» встретились с теми фашистами. До смешного добрыми! Даже объяснили маме, куда нам дальше идти…

Не обыскали, не насиловали Клаву нашу, девочку! Долго я оглядывался на них, боялся!

И почти рядом другие, их не меньше тысячи за бугром – вместе с нашими пленными работали. Даже не обратили на нас внимания. Ловушка какая-то!

…Как понять? Столько уже знали о них. Страшнее смерти, думали, будет эта встреча…

«Железной поступью наши войска подошли к воротам вашего города!» – это из листовок…

Разве мог кто остаться из наших там, где они прошли? Мы же видели киножурналы: виселицы, хаты горят, немцы за курами гоняются… и убитые, убитые дети, старики, женщины.

А семья наша! Это уже не кино!

Степь, зима лежит. Смерть…

…Вдруг домишки, как во сне, только жалкие какие-то. Туман к вечеру затопил все вокруг. Это Золотари. Бабушка рассказывала – всего одна семья живет. Свои лошади, телеги с бочками… Вывозят нечистоты… Вот и живут за городом.

Золотари! Войны никакой здесь не было. И нет. Пруд небольшой замерз. И мальчишка спокойненько (один!) гоняет «шайбу»…

Опять сон? Уже из детства…

Нет, идем. Идем пока с Божьей помощью!

И пруд реальный – вот он – с реальным мальчишкой на коньках!

…Уходят уже куда-то. Отстают.

Нельзя нам отдыхать. Скоро ночь. Замерзнем.

Туман. Надо искать Гумрак. Там где-то…

Мы же не знали: сколько градусов с минусом. Все трещит. Лесополоса обросла серебром, как наша новогодняя елочка.

И никто эту сказку не видит…

Надо поторопиться! А бежать уже не получается. Хоть плачь…

И мальчишка какой-то не настоящий… Сталинград совсем рядом! Почему он не боится?

И за него не боятся…

Дулаг-205. Генерал Шмидт и др. (Эх, добрые вы люди… трибунал!)

… И как это мы с мамой не забрели ночью левее Гумрака? Молились!.. Там такая же станция железнодорожная, посёлок рядом. Страшное, даже по тому времени, место на земле. В степи, за оврагом кольцо колючей проволоки. В два ряда. Собаки лают. И люди… И смерть. Ни на что не похожая!

Сколько же лет прошло с ноября 42-го, когда меня приведёт судьба на то место? Много. Не растёт трава до сей поры – кости белые, как седина земли.

Там лежат (кто-то ведь «считал»!) то ли четыре, то ли шесть тысяч наших. Забыли о них? Не нашли времени? Ни креста, ни камня!

Всё говорим, говорим о зверствах фашистов. Судим! Даже повесили всем миром их главарей!..

А исполнители?

* * *

…Ничего толком в те январские дни не знали мы – что же происходит в нашем «далёком» пока доме? Пришла Красная Армия с Дона и ушла сразу на запад. Спросить некого. «Проползают» – так низко теперь летают мимо трёхмоторные «юнкерсы» грузовые – над крайними домишками Морозовской. Не стреляют в нас, не бомбят… Боятся.

Теперь знаем – к своим летят на восток. В беде оказались «победители»! В мёртвом городе-крепости Сталинград. Сразу 300 тысяч едоков! Мёрзнут (забыли летом о зиме русской, когда жгли наши дома!). Цвет армии фюрера! Ещё вчера весёлые, сытые… в капкане. Голодные, холодные… Плачут – попались воры!

Им Паулюс успел приказать:

Объявить до роты включительно. Все мы знаем, что нас ждёт, если мы сложим оружие: смерть от пули или от голода и страданий в кошмарном сибирском плену. Для нас остаётся бороться до последнего патрона! Парламентёры (русские) отогнаны огнём.

…А 31 января сами… уже в плену. Сдали охране даже свои перочинные ножички!..

Лагерные палачи дружно «признались»:

Это генерал Шмидт приказал с 1 декабря прекратить снабжение лагеря «Дулаг-205»!

«Я лично, – говорил на допросе обер-квартирмейстер подполковник фон Куновский Вернер, – так же, как и начальник штаба армии генерал-лейтенант Шмидт, как и другие германские офицеры, относился к советским военнопленным, как к людям неполноценным, когда они, будучи измучены голодом, потеряли для нас ценность как рабочая сила, по-моему мнению, ничего не мешало нам расстрелять их. Правда, военнопленные расстреляны не были. Они были умерщвлены голодом. Цель была достигнута. Свыше 3000 человек, которые могли выйти на свободу, нами были истреблены. Я думаю, что и те немногие, что остались живы, никогда не смогут восстановить своего здоровья и останутся калеками».

* * *

…За четыре дня до освобождения лагеря нашими войсками, все они – офицеры и солдаты охраны сбежали… в Сталинград… Собак бросили…

Среди пленных остался едва живой наш земляк Тимофей Бугаёв, лётчик-истребитель: почти рядом с той же станцией был сбит зениткой… Не решаюсь повторить его рассказ о том, что видел и пережил… В кармане у него была плитка шоколада и кандидатская карточка ВКП(б). А на груди орден боевого Красного Знамени. За 41-й год…

Их, лётчиков, оказалось четверо… Спина к спине сразу – еле отбились от сумасшедших! Те уже питались не только такими же несчастными, но убивали… «новеньких».

Генерал Толбухин – его бойцы освободили лагерь – вызвал самолёт с врачами! Успели спасти немногих…

Тимофей Бугаёв, старший лейтенант (не разжаловали!), летал до самой победы! Стал бы Героем Советского Союза (по сбитым полагалось), но дали… ещё четыре Красного Знамени и орден Александра Невского! Но не звезду – плен у него. Три дня.

…На том клочке степи он так и не решился побывать больше. Мы привезли и показали ему фотографию «лагеря». Так и валялись кое-где белые черепа и кости торчали. Эти фотодокументы – оператор Гета Перьян – положили на стол первому лицу в обкоме.

…Говорят, прислали бульдозер и очистили всё поле. «Затоптали» останки.

Может, теперь и прорастет трава, не знаю…

* * *

…31-е января (напомню). Рядом с «хозяином» – уже фельдмаршалом, генерал Шмитд проснулся в с. Заварыкино. Плен! И первое, что услышала охрана: «Будет ли ужин?» – это он, главный убийца – декабрь 42-го и половину января насмерть заморил (его приказ!) всех, кого успел.

…Принесли ужин. (Приказано кормить. Мы не звери…) Итак, все сели к столу. 15 минут тишины. «Передайте вилки… Ещё стакан чая». Закурили сигары. «А ужин был вовсе не плох», – это Паулюс. «В России вообще неплохо готовят, – отметил Шмидт. – Хорошее печенье, наверное, французское». Адъютант Адам: «Очень хорошее, по-моему, голландское». Надели очки. «Смотрите, русское!» – опять Шмидт.

…Их бы, сволочей, не угощать, а вывезти (это рядом) в «Дулаг-205». Да там и повесить перед строем живых скелетов (русских солдат). Самого генерала-палача Артура Шмидта! Какой ему суд?

…Не моя воля…

А в 205-м уже не оставалось живых.

* * *

Да простит меня Бог! Вспомнил:

Ещё в Крыму лидеры – «тройка» – заседали, советовались… А в народе анекдот родился:

Один говорит: «Вот поймаем Гитлера, усы ему сбреем!»

Другой: «Уши отрежем и собакам!»

Наш: «Лом до красна нагреем и одним концом в одно место. Холодным…» – «Почему холодным?» – «Чтобы вы за горячий сразу не выдернули…»

Анекдот – мудрость народная!

Может, как этих – на дачу, чай, кофе… потом мемуары писать.

…И Гитлера?

Окопные! «Скорую» ждут?.. (Кольцо, кольцо, а в том кольце!..)

…Чай-кофе с «русским» печеньем! Не для них. Им ещё пешком топать с Тракторного до Бекетовки… если сил хватит. Пока сидят. Фюрер обещал спасти. Кто может – пишут, ждут ответа из дома и непременно 100-граммовые посылочки… если долетят «юнкерсы» и «хейнкели»…

Пишут! Хоть это можно. Бога вспоминают… на всякий случай.

Ефрейтор Шульц отцу Иосифу:

…Они ввели в бой и моряков, и заключенных… Надеюсь, что новорождённый Христос принесёт нам мир.

Когда я здоровым выйду из окружения, я дам отслужить три богослужения.

Он же – жене:

…Ты меня извини. Уже 14 суток не умывался. Как хорошо будет, если война кончится и мы возвратимся домой. Здесь мы живём, как скот. Не спим ни днём, ни ночью.

Карл Гейслер, ПП № 4634:

…В доте при свете свечи мы пели рождественскую песню. У нас, мужчин, слёзы текли по щекам.

Иоганн Штельнер, ПП № 18869А:

…С 22 ноября питаемся кониной. Кони гибнут, и для них нет корма.

Фриц Шумман, ПП № 04994:

…Дорогой брат! Пожалуйста, выполни мою просьбу. Пусть мать высылает мне каждый день по 3 посылочки 100-граммовых с печеньем или сухарями. Если каждый день не сможете, то по нескольку ломтей хлеба.

Санитар Вильфрид Дитрих, ПП № 41197:

…Посылочек получать теперь не можем. Почему – напишу когда-нибудь позже. Ю-52 привозят лишь почту.

Фриц Гаупт, ПП 42005:

…Прижми к сердцу сына, расскажи ему об отце.

* * *

…Дома. С врагами рядом. В одном «котле»… Детям сталинградским некому было писать, жаловаться, просить… Как моему однокласснику Вальке Голеву с сестрёнкой Галей (родители погибли, а они дожили до февраля…). В том же доме, 610-м, Славка (это сегодня ему 80, а тогда! И восьми не было…)

Станислав Петрович Голубев – мой друг, земляк по Нижнему посёлку СТЗ. Коллега. Не хочет, не любит вспоминать… Я и не настаиваю. Вижу, как он «чернеет», если разговоры о войне… Хоть «нашей», хоть бесконечных малых, далёких…

…Кипит дурная кровь народов! Чёрные, белые, красные, полосатые и каждый со «своим богом».

Когда же мир успокоится? Или…

* * *

А их, гостей незваных, было жалко… И не одной той женщине – (видел). Не побоялась, подошла близко и дала хлеб пленному. Не знаю, кто она и почему так поступила? Но ведь немало наших понимали – не все они враги – фашисты… Враги, конечно, если пришли грабить…

Прости, Господи! И пленных, и победителей…