Текст книги "Человек, который не знал страха"

Взрыв прозоровского моста

9 мая 1943 года в штабе немецкой группы армий «Центр» разыгрались драматические события. Генерал-фельдмаршал Клюге выстрелил из пистолета в генерала Шекендорфа, начальника тыла этой группировки, в момент его доклада о нападении партизан на железнодорожные станции и транспорты на дорогах Украины. Клюге просто осатанел, узнав, что за последние четыре дня партизанами было уничтожено 11 составов, перевозивших из Западной Европы под Курск войска и технику.

– Смею доложить, господин фельдмаршал, что по сравнению с тылами группы армий «Юг» у нас положение благополучное, – оправдывался Шекендорф. – Там за последнюю неделю выведено из строя 125 железнодорожных составов.

В советской двенадцатитомной «Истории второй мировой войны» приводится приказ Верховного Главнокомандования от 26 апреля 1943 года, которым предусматривалось срочно парализовать двадцать шесть крупных железнодорожных узлов в тылу группы армий «Юг». Среди них первыми в списке стояли Здолбунов, Шепетовка, Коростень и Сарна. Это был новый сигнал к развертыванию «рельсовой войны».

«Опасность со стороны партизан растет с каждой неделей. Они полностью завладели огромными территориями в оккупированной России», – записал в те дни в своем дневнике шеф фашистской пропаганды Йозеф Геббельс.

«В районе Здолбунова положение драматичное. Активность партизан неудержимо растет… Все железнодорожные узлы забиты из-за невозможности использовать линии», – докладывал генерал Китцингер в Главный штаб в Растенбург.

В это же время Центр непрерывно напоминал отряду «Победители» свое указание: «Немедленно информируйте о типе и грузе каждого эшелона, проходящего через Здолбунов».

Здолбунов – важный железнодорожный узел, через который проходят железнодорожные магистрали с запада на Киев, Курск, на юг России, на Черное море.

Здолбуновский железнодорожный узел связывал Германию с восточным фронтом. По магистралям Львов – Киев, Ковель – Луцк – Киев, Минск – Сарны – Киев через Здолбунов в обоих направлениях – с запада на восток и с востока на запад – шли немецкие эшелоны.

В Здолбунове действовала разведывательно-диверсионная группа, одним из руководителей которой был Дмитрий Красноголовец. Ему было 34 года. До войны он служил в железнодорожной милиции. Он был специально оставлен в Здолбунове под видом человека, который «разочаровался в большевизме и хотел бы заняться портновским делом». В группу входили Николай Мельниченко, Александр Дигорян, Константин Шорохов, Александр Попков, Виктор Азаров, Дмитрий Скородинский, Сергей Яремчук, Петр Бойко, Михаил и Сергей Шмереги, а также жена Михаила – Анастасия; их дом был конспиративной квартирой для разведчиков, прибывавших из отряда.

Кузнецов много раз бывал в Здолбунове. В разгар подготовки Курской битвы он непосредственно руководил многими акциями и диверсиями на железных дорогах в этом районе.

Диверсионные операции на железной дороге включали в себя несколько этапов. Прежде всего уточнялся тип эшелона и маршрут его движения. Сведения об этом передавались в отряд, где и определялся способ уничтожения данного объекта: минирование железнодорожного пути, взрыв мостов или вывод из строя локомотива. Немецкая педантичность стала работать здесь против самих немцев. Разведчики переписывали сопроводительные листы на вагонах, в которых аккуратно перечислялась номенклатура перевозимого груза, указывалась станция отправления и станция назначения. Для этой работы разведчикам даже не требовалось знание немецкого языка.

Красноголовец привлек к сотрудничеству Авраама Иванова, бывшего сельского учителя. В первые дни войны он попал в плен, но затем «показал себя послушным» и стал работать в Здолбунове станционным уборщиком.

Иванов сумел привлечь к сотрудничеству с советской разведкой фельдфебеля Йозефа – оператора железнодорожной администрации. Йозеф – чех из Судет. Его отец был из судетских немцев, а мать – чешка. Йозеф придерживался левых взглядов. Он занимался учетом воинских эшелонов, следовавших через Здолбунов. Принимая во внимание особую важность выполняемой им работы, немцы тщательно охраняли его канцелярию – там всегда выставлялась усиленная стража.

Начальники эшелонов были обязаны сдавать Йозеф› письменный рапорт о перевозимых грузах и маршруте следования. В тех случаях, когда состав следовал без остановки, соответствующая записка передавалась по ходу дежурному по станции. Йозеф к концу каждого рабочего дня составлял итоговую сводку движения поездов через железнодорожный узел Здолбунов и печатал ее в двух экземплярах: первый экземпляр шел i адрес коменданта железных дорог вермахта, а второй – коменданту станции Здолбунов.

По предложению Иванова Йозеф стал печатать сводки в трех экземплярах и передавать третью копии советскому разведчику. Эти сведения были очень ценными, так как речь шла о воинских грузах, следовавши; в направлении Курска, Орла, Белгорода, Харькова, где немцы накапливали силы для летнего наступления Система «Йозеф – Иванов» действовала исключительно эффективно и безукоризненно. Советское командование, партизанские отряды на оккупированных территориях Украины и РСФСР, как правило, знали, где и какой эшелон ожидается, каким образом следует организовать нападение на него. Особенно завидную цель представляли собой цистерны с нефтью и бензином, прибывавшие из Румынии. С точки зрения расходов взрывчатки и затрат времени этот вид диверсий был для партизан самым рентабельным. Гитлеровское командование буквально впадало в отчаяние от таких операций партизан, так как нехватку горючего восполнить ему было нечем.

Гитлеровское командование не жалело усилий на охрану железнодорожных коммуникаций. Для этих целей было выделено большое число войск и боевой техники. По железным дорогам постоянно курсировали бронепоезда охраны. Поэтому большинству воинских эшелонов все же удавалось пробиваться сквозь партизанские заслоны. Тем не менее многие из них, благодаря информации, поступавшей от Йозефа, не дошли до пунктов назначения, были уничтожены в пути следования.

* * *

Гитлеровцы уделяли исключительное внимание организации охраны важных объектов, в частности мостов на основных дорогах. Так, двухколейный мост через реку Горынь, соединявший Шепетовку и Здолбунов, находился под непосредственным ведением и контролем начальника штаба сухопутных войск вермахта генерала Курта Цейтулера. Система охраны этого моста включала инженерные сооружения, средства противовоздушной и противотанковой защиты. Мост охраняло сводное подразделение, в состав которого входили гестаповцы, абверовцы, а также зенитчики, саперы, артиллеристы, снайперы.

На обоих берегах реки в небо угрожающе упирались стволы зенитных орудий. Партизанские разведчики засекли в районе моста позиции нескольких минометных батарей и до двух десятков пулеметных точек. На протяжении темного времени суток, от заката до рассвета, над мостом, с интервалами в несколько минут, взлетали ракеты, заливавшие мост и подступы к нему ослепительным белым светом. Дежурные пулеметчики время от времени выпускали в темноту очередную порцию пуль. Охрана моста имела две радиостанции и телефонную связь с Ровно и Здолбуновом.

Созданный немцами железный кулак блокировал подходы к мосту, в том числе и по воде. Понять немцев было нетрудно. Не только уничтожение, но даже временный выход из строя этого стратегически важного объекта, через который проходила главная линия снабжения немецко-фашистских войск на восточном фронте, серьезно сказались бы на положении немецких частей в самое ответственное для них время.

В середине 1943 года из Москвы поступил категоричный приказ вывести из строя Прозоровский мост.

Разведчики, саперы, подрывники – все ломали головы над тем, каким образом выполнить приказ Верховного Главнокомандования. Наконец пришли к выводу, что мост можно взорвать с помощью мины, которая будет сброшена с проходящего поезда.

Произвели необходимые расчеты и определили, что мина должна была весить 40–50 килограммов. Сделать такую мину было нетрудно.

Николаю Гнидюку пришла идея воспользоваться помощью польских патриотов в Здолбунове, среди которых он, в частности, знал Владека Пилипчука и его шестнадцатилетнюю сестру Ванду. В их доме Гнидюк иногда останавливался.

Придя однажды к Пилипчукам, Гнидюк неожиданно застал там человека в черном мундире. Неизвестный оказался Генеком Ясневским, сотрудником отдела СД по охране железнодорожных объектов.

Это был крупный сорокалетний мужчина представительной наружности. Гнидюк отрекомендовался ему торговцем Яном Багинским, родственником пани Ванды. В разговоре, сопровождавшемся обильным угощением, Гнидюк так искусно восторгался «подвигами» гестаповца, что растрогал его окончательно. В конце концов Ясневский размяк, стал сокрушаться о своей судьбе и сквозь вздохи вдруг заявил:

– Признаюсь вам, пан, что очень не люблю немцев. Я ведь поляк и такой же истинный католик, как и вы. Но жить-то надо, а в гестапо платят изрядно. Только они зря деньгами не бросаются. Кровью они зарабатываются. Мне тоже досталось, во время налета партизан едва не распрощался с жизнью. Слава богу, теперь я в безопасности – после ранения служу на железнодорожной станции.

– Пан позволит его проводить? – спросил Гнидюк при расставании и подхватил под руку изрядно захмелевшего гестаповца.

Ясневский оказался человеком жадным до денег. Кроме того, он полагал, что Багинский (Гнидюк) связан с польским эмигрантским правительством в Лондоне и сможет замолвить за него словечко перед ним. Поэтому Гнидюку не составило большого труда привлечь Ясневского к сотрудничеству. От Ясневского стали поступать важные сведения, хранившиеся в сейфах гестапо: о сроках карательных операций, о местах тайных засад, фамилии и адреса агентов и осведомителей гестапо, пароли на ночное время. Затем Ясневскому было прямо предложено помочь в организации взрыва Прозоровского моста.

Напуганный и боявшийся разоблачения в глазах своих хозяев гестаповец принял предложение, но поставил условие, чтобы в донесении, которое будет отправлено в Лондон, он фигурировал в «качестве главного организатора» взрыва моста. Ясневский также дал понять, что операция потребует немалой суммы денег, поскольку «никто не согласится рисковать своей головой просто так». Лишь он, Ясневский, «действует из чисто патриотических побуждений».

– Я знаю, кто мог бы выполнить такое задание. Это мой приятель фольксдойче Михаль Ходаковский. Он большой любитель выпить, а расплачиваться ему всегда нечем. За деньги он продаст родную мать. Одним словом, с ним можно не церемониться.

Ясневский и Ходаковский условились, что последний, работавший проводником на железной дороге, сбросит на мост мину, когда будет на поезде переезжать мост. За это он получит 5 тысяч марок, в том числе половину этой суммы вперед.

Позднее выяснилось, что Ясневский получил от Гнидюка 10 тысяч марок, а Ходаковскому отдал лишь 2,5 тысячи. Одновременно он передал ему и мину, полученную от партизан.

Было опасение, как бы Ходаковский не напился раньше времени и не провалил операцию. Но Ясневский заверил, что Ходаковский лучше соображает, когда немного «под градусом».

Ходаковский свое обещание выполнил. Это случилось 12 августа 1943 года в два часа дня. Ходаковский, находясь в середине состава, пересекавшего мост, сбросил мину на рельсы. Через несколько секунд прогремел взрыв, который разорвал мост на две части. Задние вагоны с грохотом полетели в реку вместе с танками, орудиями и солдатами, следовавшими на восточный фронт. Трое немецких часовых, находившихся на мосту, были убиты на месте, а четвертый, который стоял на противоположной стороне моста, был тяжело ранен. Неизвестно почему, но этот немец показал, что, по его мнению, ответственность за взрыв моста несет взвод квислинговских солдат, которые вместе с немцами охраняли мост, но после взрыва разбежались кто куда. Тех из них, кого удалось схватить, немцы расстреливали на месте. В Здолбунове взрыв моста вызвал панику. Зденек видел, как железнодорожную станцию заполнили гестаповцы и жандармы. В сторону Прозоровского моста срочно направлялись бригады ремонтников. Надрывно ревели сирены. В небе над мостом появился немецкий разведывательный самолет. В город стали поступать раненые.

Две недели потребовалось гитлеровцам на восстановление моста. Командующий войсками по борьбе с партизанами на оккупированных восточных территориях обергруппенфюрер СС Бах-Залевски получил приказание от генерала Йодля, начальника штаба оперативного руководства вермахта, очистить основные железнодорожные магистрали от противника, усилить охрану Прозоровского моста, а на каждой железнодорожной станции иметь постоянные гарнизоны численностью не менее 150 человек. Кроме того, предлагалось срочно построить через каждые два-три километра пути бункеры с охраной численностью от отделения до взвода, а часовых разместить через каждые 200–300 метров пути. Усиливалось патрулирование железных дорог на дрезинах, вооруженных пулеметами.

Чтобы затруднить действия партизан, лишить их скрытых подходов, гитлеровцы уничтожали лесопосадки вдоль железнодорожного пути, воздвигали заборы из колючей проволоки, устанавливали мины и ловушки.

Все эти меры существенно затрудняли действия партизан, но сократить их масштабы, а тем более остановить их они были не в состоянии. Мосты, укрепления, эшелоны продолжали взлетать на воздух.

Вернемся, однако, к событиям, происходящим после взрыва Прозоровского моста.

При взрыве мины Михаль Ходаковский получил несколько осколочных ранений и оказался в больнице. Сосед по палате, чтобы облегчить страдания Михаля, угостил его шнапсом, что вызвало совершенно неожиданную реакцию. Михаль быстро захмелел и признался соседу в том, что мост был взорван им, что миной его снабдил «Зденек с Костельной улицы», что Зденек его обманул, не выплатив обещанные за взрыв моста 2500 марок.

Признания Ходаковского дошли до гестапо. В тот же день гестаповцы нагрянули в дом Ясневского, но Хозяина не нашли. Ясневский, сразу после взрыва скрылся.

Гестапо ликвидирует гестаповцев

Рейхскомиссар Эрих Кох, «правитель Восточной Пруссии и Украины», большую часть времени проводил в Берлине или Кенигсберге. Там у него были промышленные и сельскохозяйственные предприятия.

Заместителем Коха по оккупированным территориям Украины был Пауль Даргель, являвшийся также статс-президентом так называемого правительства этих территорий. Даргель постоянно находился в Ровно, откуда он совершал инспекционные поездки в Киев, Николаев, Днепропетровск и другие города.

Пауль Даргель отличался крайней жестокостью. По приказам Даргеля и Коха в Ровно за время оккупации было расстреляно 102 тысячи советских граждан, то есть больше, чем все население этого города на то время.

Было решено казнить Даргеля как военного преступника. Осуществление операции поручили группе в составе: Николай Кузнецов (Грачев), Николай Струтинский и подпольщик Иван Калинин.

Кузнецов хорошо понимал опасность предстоящей операции. Ее осуществление требовало от участников не только высокого мастерства, смелости, мужества, но и готовности к самопожертвованию, к сознательному подвигу во имя Родины. Перед отправлением на задание Кузнецов оставил в отряде письмо в запечатанном конверте, которое просил вскрыть только в случае его гибели.

Вот что мы прочли в его письме, писал впоследствии Дмитрий Медведев:

«25 августа 1942 года в 24 часа 05 минут я спустился с неба на парашюте, чтобы мстить беспощадно за кровь и слезы наших матерей и братьев, гибнущих под ярмом германских оккупантов.

Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром германского офицера, пробирался в самое логово сатрапа – германского тирана на Украине Эриха Коха.

Теперь я перехожу к действиям.

Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце.

Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны.

«Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!»

Это мое любимое произведение Горького. Пусть чаще читает его наша молодежь…

Ваш Кузнецов».

Операция, получившая условное наименование «Дар», готовилась всесторонне и тщательно.

Служащей рейхскомиссариата Вале Довгер Кузнецов поручил изучить распорядок дня генерала Даргеля, установить, когда он прибывает на службу и когда заканчивает работу, выяснить, кто из охраны его обычно сопровождает, каковы особенности его поведения. По всем этим вопросам Валя собрала довольно обширную информацию.

Разведчики выяснили, что каждый день ровно в 13 часов 30 минут генерал отбывает из канцелярии в свой особняк на Шлоссенштрассе. На этой улице жили лишь высшие чины оккупантов. Местным жителям появляться там было категорически запрещено. Даргеля обычно сопровождал его адъютант в чине майора, который постоянно имел при себе красную сумку.

Кузнецову до той поры довелось видеть Даргеля всего один раз и то издали, на трибуне во время празднования дня рождения Гитлера. По городу генерал ездил в длинном черном лимузине марки «опель-адмирал», имевшем номер «R-4», но на обед он всегда ходил пешком.

А. Лукин и Т. Гладков отмечают, что предобеденная прогулка Даргеля от работы до дома имела своеобразный ритуал. Сначала на улице появлялись личные телохранители генерала – плечистый фельдфебель и и гестаповец в штатском. Охрана внимательно осматривала Шлоссенштрассе, и лишь после этого из здания канцелярии выходил сам Даргель. Он шествовал важно, размеренным шагом, не отвечал на приветствия встречных офицеров и солдат.

Впереди генерала шли два эсэсовца в штатском, а в двух шагах сзади следовал адъютант. От рейхскомиссариата до особняка Даргеля было около трехсот метров.

Иван Калинин, один из участников покушения, работал личным шофером у гебитскомиссара Ровно доктора Бера и имел доступ в его гараж. 20 сентября 1943 года он похитил из гаража «опель-капитан» серого цвета новейшей марки.

В 13 часов 27 минут Струтинский остановил машину в переулке, так чтобы из-за угла им был виден подъезд рейхскомиссариата. На Струтинском была немецкая военная форма.

Ровно в половине второго из подъезда вышел генерал, а за ним майор. Последний нес под мышкой красный портфель.

– Они, – тихо произнес Кузнецов. – Коля, газ!

«Опель» быстро настиг немцев. Кузнецов, окинув взглядом улицу, выскочил из машины с пистолетом в руке. Сделав несколько быстрых шагов, он оказался за спиной у генерала и его адъютанта. Все произошло в мгновение ока. Генерал, почувствовав неладное, попытался оглянуться, но Кузнецов хладнокровно выстрелил в упор в генерала, а потом в адъютанта.

Кузнецов прыгнул в машину, Струтинский дал газ, и автомобиль рванулся вперед. Все это длилось не более полутора минут. Пока нацисты пришли в себя, «опеля» и след простыл.

Через несколько дней стало известно, что Кузнецов ошибся. Он убил не Даргеля, а имперского советника финансов доктора Ганса Геля и его адъютанта. Гель имел ранг министра и в нацистской иерархии власти располагался гораздо выше Даргеля. Он прибыл в Ровно выкачивать налоги с населения, и Даргель гостеприимно принял его в своем особняке.

Кузнецов был уже в отряде, когда разведчики Куликов и Галузо принесли с собой местную газету от 26 сентября 1943 года. На первой странице крупным шрифтом было напечатано сообщение о гибели доктора Геля и майора Винтера. Кузнецов был вне себя. – Хоть документы проверяй предварительно! – в сердцах воскликнул он.

Между тем и в отряде и в Центре мнение об «ошибке» Кузнецова было полностью противоположным. Ликвидация Геля вызвала в Германии большой резонанс. Гитлер посмертно наградил Геля Рыцарским крестом и публично бросил упрек шефам гестапо Гиммлеру и Мюллеру в том, что они не способны воспрепятствовать «растущему бандитизму в оккупированных городах».

А. Лукин и Т. Гладков пишут еще об одном следствии этой акции возмездия. Дело в том, что на месте казни гестаповцы «нашли» бумажник, подброшенный Струтинским. Этот бумажник был изъят незадолго до покушения у одного пленного эмиссара украинских националистов, прибывшего из Берлина. В бумажнике находились паспорт, членский билет берлинского отделения организации бандеровцев и директивное письмо отделения националистов в Западной Украине с требованием усилить борьбу против партизан.

В отряде содержимое бумажника существенно изменили: добавили 140 немецких марок, – несколько американских долларов, пять фунтов стерлингов, несколько сотенных бумажек советских денег, три золотые десятки Царской чеканки и пригоршню золотых коронок от зубов. Расстреливая мирных людей, националисты вырывали у своих жертв эти «ценности» и прятали по бумажникам и карманам.

Директивное письмо из Берлина заменили на новое, в котором говорилось: «Дорогой друже! Мы очень удивлены, что ты до сих пор не выполнил нашего поручения. Немцы войну проиграли, это ясно теперь всем. Нам надо срочно переориентироваться, а мы скомпрометированы связями с гитлеровцами. Батько не сомневается, что задание будет тобой выполнено в самое ближайшее время. Эта акция послужит сигналом для новых акций против швабов».

Отвлекающий маневр советских разведчиков был задуман и осуществлен весьма искусно. Учитывалось, что гестапо и абвер с недоверием относятся к главарям бандеровцев, которые даже среди других квислингов выделялись продажностью. В частности, у них уже были определенные контакты с проанглийским крылом бандеровцев в Лондоне. Поэтому письмо, найденное на месте казни Геля, видимо, было расценено в гестапо как подлинное. В немецких газетах появилось сообщение о том, что служба контрразведки «вышла на след убийц» имперского советника Геля.

По приказу Кальтенбрунера сразу после покушения было арестовано 33 руководящих бандеровца, включая отдельных сотрудников гестапо и абвера. Все они были немедленно расстреляны, несмотря на заверения в верности фюреру и Великой Германии. Местная полиция в Ровно была полностью заменена на немецкую.

Выступая с речью на похоронах Геля, статс-президент Даргель гневно обрушился на «господ атаманов», упрекая их в неблагодарности по отношению к Германии, которая их «кормит, одевает и дает средства на борьбу с большевиками». На похоронах присутствовали многие высшие нацистские сановники.

Искусные действия Николая Кузнецова и его товарищей не только стоили жизни многим прислужникам немцев, но и окончательно поколебали доверие гитлеровцев к местным националистам.

Было решено повторить покушение на Даргеля в тот же час и на том же месте 8 октября, хотя обстановка в городе осложнилась. После 20 сентября меры охраны в Ровно были резко усилены. На подходах к рейхскомиссариату и вдоль всей улицы Шлоссенштрассе круглосуточно дежурили наряды эсэсовцев на мотоциклах и автомобилях с расчехленными пулеметами. Окрестности города непрерывно патрулировали наряды полиции. Пропускной режим был резко ужесточен…

Струтинский сопровождал Кузнецова и на этот раз. Машина у них была та же самая, что и 20 сентября только перекрашенная в зеленый цвет и с другим perистрационным номером. Они остановились на уже знакомом месте и стали ожидать появления Даргеля. Струтинский сделал вид, что устраняет неисправность в моторе, а Кузнецов стоял рядом.

Увидев Даргеля, Кузнецов окликнул его:

– Господин Даргель?

– Да, да! – Даргель повернулся в его сторону.

Кузнецов выхватил гранату, специально приготовленную для этого случая в отряде испанцем Ивансом, и бросил ее в сторону Даргеля. Прогремел взрыв.

Даргель и его адъютант упали на тротуар. Небольшие осколки впились Кузнецову в левую руку, пока он вскакивал в машину.

На этот раз уйти незамеченными не удалось. Невдалеке от места, где произошло покушение на Даргеля, стоял дежурный автомобиль гестаповцев – пикап. Струтинскому и Кузнецову надо было проехать мимо гестаповцев – иного пути не было. На их счастье, шофер пикапа, напуганный взрывом гранаты, никак не мог завести мотор. Когда же наконец пикап тронулся с места, зеленый «опель» был уже далеко.

Началась погоня.

На окраине города Кузнецов увидел гнавшийся за ними пикап с гитлеровцами. Впереди, метрах в ста, был виден такой же зеленого цвета «опель», как у Кузнецова, идущий в том же направлении.

– Сворачивай влево! – крикнул Кузнецов Струтинскому.

Струтинский так круто повернул машину, что она чуть не опрокинулась. Переулком они вылетели на параллельную улицу и помчались уже в обратном направлении – прямо к лесу.

Гестаповцы продолжали гнаться за «опелем». За городом, на шоссе, они открыли по нему огонь. Пуля попала в покрышку, и «опель» на полном ходу занесло в кювет. Из машины гестаповцы вытащили полуживого от страха майора, избили его и увезли в гестапо. Кузнецов лишь на «зеленом маяке» заметил, что ранен в руку. Осколок гранаты впился ему в предплечье, едва не задев артерию. Рана была опасной, так как от малейшего движения рукой осколок мог порвать артерию, и тогда было бы неизбежно сильное кровотечение.

Доктор Цессарский, приступая к операции, хотел было сделать Кузнецову обезболивающий укол, но Николай решительно возразил:

– Доктор, режьте без укола!

– Почему? Операция очень болезненная. Я должен буду разрезать ткани почти до самой кости. А новокаина у меня достаточно.

– Я должен проверить себя. Кто знает, какие пытки придется вынести, если окажусь в лапах гестаповцев. Поэтому мне надо быть готовым ко всему.

Что касается Даргеля, то ему повезло и на этот раз. Граната, брошенная Кузнецовым, разорвалась на мостовой, у самой бровки тротуара, и взрывная волна ударила в противоположную сторону. Взрывом гранаты были убиты адъютант Даргеля и какой-то подполковник, случайно оказавшийся на противоположной стороне улицы, в него угодила ручка гранаты. Даргель же был тяжело ранен и контужен. Специальным самолетом его срочно отправили в Берлин, на чем и закончилась его карьера «государственного» деятеля.

Но прежде чем потерять сознание, Даргель успел произнести:

– Обер-лейтенант! Обер-лейтенант с Железным крестом на груди.

События в Ровно привели в ярость рейхсфюрера Генриха Гиммлера. Он приказал снова сменить руководство гестапо и полевой жандармерии в городе. Прежних руководителей разжаловали и отправили на фронт. Шефом гестапо Украины был назначен гауптштурмфюрер СС Ханке, переведенный из Житомира.

В это время в предчувствии поражения фашизма в войне Гиммлер провел 4 октября 1943 года совещание в Познани, на которое созвал эсэсовских генералов и высших руководителей гестапо. На совещании Гиммлер изложил принципы гитлеровской политики в оккупированных районах Советского Союза в связи с изменившейся обстановкой. Этот человеконенавистнический доклад Гиммлера приводился на Нюрнбергском процессе военных преступников в 1946 году в качестве одного из свидетельств фашистского варварства.

«Для нас, эсэсовцев, – говорил Гиммлер, – главный принцип следующий: мы должны относиться лояльно, уважительно, по-братски к людям одинаковой с нами крови, только к ним. Но нас совершенно не касается судьба русских. Будет этот народ процветать или умирать с голоду, касается меня лишь постольку, поскольку русские – рабы нашей культуры. Меня не волнует, если десяток тысяч русских женщин умрет от истощения, копая противотанковый ров, так как этот ров должен быть построен в интересах Германии. Само собой разумеется, что мы не должны быть грубыми и без нужды вести себя по-скотски; мы, немцы, единственный народ в мире, который пристойно относится к животным, следовательно, точно так же мы должны относиться и к животным в человеческом облике. Вместе с тем помогать их развитию было бы преступлением против нашей крови, так как в будущем это создало бы проблемы и трудности для наших детей и внуков. Если кто-нибудь подойдет ко мне и скажет: «Я не могу строить противотанковый ров с женщинами и детьми, так как они погибнут от такой работы, а это не по-людски», – я ему отвечу: «Вы преступник. Если этот ров не будет вырыт, погибнут немецкие солдаты. А они сыновья немецких матерей. Они нашей крови». Эту мысль я хочу вселить в душу каждого эсэсовца как один из самых святых законов Для нашего будущего. Я требую, чтобы таким образом они относились ко всем негерманским народам, особенно к русским и вообще к славянам».

Этот документ имеет номер 1919.

Энергичный Ханке старался действовать в духе рекомендаций своего шефа, пытался оправдать оказанное ему доверие.

Первым делом Ханке приказал провести перепись населения Ровно. На дверях каждого дома были вывешены списки проживающих в них людей. Последняя фамилия в списке была подчеркнута жирной линией, ниже которой следовала личная подпись Ханке, заверенная печатью. Короче говоря, дополнить список новыми фамилиями было невозможно.

Одновременно весь город был обклеен плакатами которые предупреждали, что жильцы данного дома будут расстреляны, если после полицейского часа в доме будет обнаружен посторонний.

Ханке преследовал цель нейтрализовать работу советской разведки и введением «железного порядка» запугать жителей города. Но Медведеву пришла в голову одна занятная идея, которая полностью дискредитировала систему гауптштурмфюрера Ханке.

По указанию Медведева подпольщики сняли с нескольких домов списки и доставили в отряд. Здесь на пишущих машинках за два дня было подготовлено несколько тысяч аналогичных бланков. В верхней части бланка было напечатано всего три слова: «В этом доме проживают». Середина листа была пустая, а в нижней его части была заделана подпись гауптштурмфюрера СС Ханке, заверенная гестаповской печатью.

Бланки списков в течение одной ночи заполнили город. Их расклеили на стенах зданий и заборах, разбросали на улицах, на рынках. Несколько экземпляров было послано по почте в адрес гестапо и рейхскомиссариата.

Идея Ханке была безнадежно скомпрометирована. Теперь каждый владелец дома или квартиры мог вписать в список кого угодно, и проконтролировать это было невозможно.

Ханке был снят с должности и, как и его незадачливые предшественники, отправлен на фронт.

– Всегда приятно слышать плохую весть о плохом человеке, – сказал Кузнецов Струтинскому, читая письмо Вали Довгер об очередной «сече» гестаповцев в Ровно.