Текст книги "Свидетели времени"

Глава 8

Вместо того чтобы занести свой чемодан в гостиницу, Ратлидж поехал в дом настоятеля церкви Святой Анны. Туманный воздух был насыщен влагой моросящего все утро дождика, пронизан призрачным, слабым светом солнца. Легкий ветерок ерошил его волосы. Он поднял и опустил оригинальный дверной молоток, оповещая громким стуком о своем приходе. Вскоре появилась миссис Уайнер, настороженность на ее лице сменилась облегчением, когда она узнала инспектора. Поздоровавшись с ним, она сказала:

– Я подумала, что кто-то хочет видеть монсеньора Хольстена.

– Надеюсь, я не помешал вам обедать.

– Нет, я уже закончила. – Она хотела провести его в гостиную, но он остановил ее:

– Я хотел бы осмотреть кабинет отца Джеймса, если это вам не доставит хлопот.

Она посмотрела в сторону лестницы:

– Если вы не возражаете, я бы не хотела подниматься туда. Я до сих пор не могу пережить то, что увидела там в то утро. Я что-то совсем расклеилась… – Глубокая печаль в ее голосе тронула инспектора.

– Вам, наверное, стало легче, когда вы узнали, что инспектор Блевинс задержал подозреваемого в убийстве.

– О да, – вежливо согласилась миссис Уайнер. – Я сама рассказала констеблям, что Силач являлся в дом. Но я и подумать не могла… Он казался, не знаю, как лучше выразиться, он выглядел так, как будто стеснялся своих размеров и боялся что-то нечаянно разрушить. Идите наверх, взгляните, от этого хуже не будет, а может быть, поможет делу. Поднимитесь по лестнице, вторая дверь направо.

«По направлению к окнам, которые выходят на соседний дом», – уточнил Хэмиш.

Ратлидж поблагодарил миссис Уайнер и стал подниматься, отметив про себя, как приглушены шаги по ковру, их невозможно услышать наверху, если специально не прислушиваться.

На лестничной площадке он обернулся. Экономка все еще стояла в дверях гостиной. На ее лице застыли глубокая печаль и страх – нежелание знать, что там, наверху. Потом она повернулась и ушла, как будто подчеркнув, что отстраняется от того, что он собирается сделать.

За второй дверью направо находилась большая комната с рядом высоких окон. Тяжелые бархатные шторы были задернуты, не пропуская дневной свет. Ратлидж вспомнил слова монсеньора Хольстена о том, что в этой комнате притаилось зло. Он не ощутил этого зла, но пустая полутемная комната показалась ему как будто застывшей в ожидании.

Хэмиш отозвался: «Это не из-за трупа, его давно унесли. Просто дух того, что произошло, остался…»

– Возможно, – отозвался он, помедлил на пороге, потом закрыл за собой дверь, прошел, ступая по ковру, к окнам, протянул руку, раздернул тяжелые шторы, и их кольца с негромким стуком скользнули по карнизу красного дерева.

Свет ворвался в комнату, и вместе с ним исчезло нечто необъяснимое, наводящее страх, если оно здесь присутствовало.

Он увидел, что стоит на ковре в том месте, где ворс был светлее, с него пытались смыть кровь, натекшую из раны на голове отца Джеймса. Тяжелая обязанность женщины, сейчас скорбившей внизу. Он отступил немного и посмотрел на окна.

Если священника ударили сзади именно на этом месте, он наверняка в это время смотрел в окно, стоя спиной к убийце. Ратлидж подошел, дернул шпингалет и выглянул в окно – оно выходило прямо на окна соседей, он даже видел в одном из них старую женщину в кресле с вязаньем.

Все описывали отца Джеймса как пожилого, но очень крепкого мужчину. Он вполне мог оказать сопротивление, но Уолш громаден и очень силен. Даже если бы помощь подоспела вовремя, что мог сделать один из сыновей соседа? Понадобилось четверо полицейских, чтобы скрутить Уолша. Скорее всего, к тому времени, когда они добежали бы, священник уже был бы мертв.

«Если бы он испугался грабителя, то позвал бы на помощь, – сказал Хэмиш. – В это время его взгляд был прикован к окну».

– Да, именно так поступил бы и я на его месте. А если убийца был ему знаком, то отец Джеймс наверняка попробовал убедить его уйти по-хорошему.

«Легче ударить по голове сзади, когда жертва на тебя не смотрит, – указал Хэмиш. – Когда мы били штыком, то не смотрели на лица. Бей, поверни и вытащи. Спина с ремнями перед тобой, а не пара глаз».

Но почему он отвернулся? Почему смотрел в окно, а не на грабителя?

Только если он был слишком доверчив к людям.

Вот, смотри, я повернулся спиной и даю тебе возможность уйти. Вернешь деньги, когда сможешь, есть ведь и другие, которые нуждаются не меньше тебя…

Но, думая или говоря так, отец Джеймс не понимал еще, что ему угрожает. А может быть, понимал, зная, что в панике грабитель мог не поверить словам? Значит, это был расчет? Успокоить того, кто стоял рядом, показать, что ему доверяют и что не придется отвечать за свой поступок.

А может быть, грабитель не хотел убивать и сказал отцу Джеймсу: «Отвернись, и я уйду». Но потом потерял контроль над собой.

Ратлидж надеялся на свою интуицию, но она на этот раз молчала.

Итак, осмотр комнаты. Он повернулся и стал медленно изучать кабинет. Не только ящик стола был взломан, виднелись и другие следы разрушения.

Если священник поймал преступника в тот момент, когда он, взломав ящик, брал деньги, и предложил ему просто уйти, то когда же преступник тут все крушил? Вероятно, до того, как отец Джеймс поднялся наверх. Непонятно только, зачем он это делал.

Если комнату перевернули вверх дном после смерти священника, тогда почему бы не задержаться и не обыскать весь дом; где много других вещей, гораздо более ценных, чем жалкая коробка с мелочью.

Почему грабителя удовлетворили всего десять – пятнадцать фунтов, хотя он мог взять больше? И зачем Уолшу было убивать священника? Взял деньги и убежал.

Хэмиш снова подсказал: «Когда ты вошел в комнату, первым твоим желанием было отдернуть шторы».

Или задернуть их. Ратлидж взглянул на окна.

Да, возможно, отец Джеймс не видел преступника и не разговаривал с ним. Он прошел к окнам и стал задергивать шторы, оказавшись спиной к убийце, и тот сразу нанес удар сзади, воспользовавшись моментом. Значит, отец Джеймс не имел возможности уговорить его уйти.

Из кабинета можно было пройти в спальню. Он заглянул туда – простая обстановка: жесткая узкая кровать, в изголовье на стене деревянное распятие. Шкаф между окнами, низкий комод в ногах кровати. Небольшая книжная полка, рядом стул. Ратлидж просмотрел названия книг, в основном религиозного содержания. Биографии Дизраэли, Уильяма Питта Сесила – первого министра Елизаветы I. И поэзия – Теннисон, Браунинг, О.А. Мэннинг.

В спальне была еще одна дверь. Ратлидж открыл ее – там оказалась ванная комната. Заглянув и туда, он вернулся в кабинет. Взломанный стол, небольшой диван и два стула около камина. В углу, ближнем к двери в спальню, алтарь. На нем начищенные до блеска два высоких подсвечника. Полиция забрала в качестве главной улики распятие, использованное как орудие убийства. На деревянной поверхности алтаря остался след – распятие было тяжелым. Одного удара могло хватить. От силы двух.

«Он мог прятаться между стеной и алтарем, – сказал Хэмиш, – если в комнате не горел свет».

Ратлидж осмотрел стену за алтарем. Попробовал встать в угол. Там вполне мог поместиться довольно плотный человек. Но Уолш?

«А твой священник из Нориджа? – Хэмиш невзлюбил монсеньора Хольстена. – Может, он поэтому и не может вернуться на место, где совершил преступление».

– Если преступник прятался здесь, а отец Джеймс сразу пошел к окну, убийце пришлось бы сделать несколько шагов. Даже такому, как Уолш. И отец Джеймс мог услышать их, насторожиться и обернуться. И тогда удар пришелся бы не в затылок, а в висок.

«А почему монсеньор Хольстен так боится оставаться один в церкви?» – настаивал Хэмиш, пока Ратлидж продолжал обследовать комнату.

– Не знаю. Может, боится, что кто-то после исповеди проберется незаметно в ризницу и станет там ждать конца службы.

Ратлидж, стараясь не слушать Хэмиша, продолжал рассуждать. Даже если было темно, священник не мог не заметить учиненного в комнате беспорядка. В тусклом свете, проникавшем сквозь шторы, были бы обязательно видны белые листы бумаги на полу. И кто стал бы идти через разбросанные бумаги и книги к окну? Наверное, он окликнул бы с порога: «Кто здесь?» И остался бы стоять на месте, выжидая.

Движение у алтаря немедленно привлекло бы его внимание. А если убийца вооружился заранее?

Ратлидж подошел к взломанному столу и стал осматривать его. Это было сделано варварски, торчали куски расщепленного дерева. Он взглянул на замочек – миссис Уайнер права: чтобы его сломать, не требовалось крушить стол.

«Но может быть, грабитель торопился и боялся, что его застигнут», – предположил Хэмиш.

– У него не было причины бояться. Миссис Уайнер уже ушла, а отец Джеймс обычно находился в церкви в это время.

Кто может сказать, что в действительности здесь произошло? Здесь были двое. Жертва, которая уже никогда ничего не расскажет. Правду можно вытащить только из убийцы. А следы, оставленные им на месте преступления, помогут объяснить мотив. Легко можно понять, почему Блевинс так обрадовался, заперев в подвал Уолша. Во-первых, Силач был замечен около дома священника. Второе – он обладал сверхчеловеческой силой. Третье – ему нужны были деньги, чтобы заплатить за повозку.

Ратлидж снова оглядел комнату, и мысли его перенеслись к монсеньору Хольстену. Почему Хольстен так хотел привлечь к расследованию Ярд? Чтобы найти то, о чем он уже знал, но не мог рассказать? Или, наоборот, защитить кого-то, отвести от него подозрение, ведь местная полиция могла выйти на след, а инспектор из Лондона, не зная жителей Остерли, мог упустить исключительно важную деталь, которую заметит инспектор Блевинс.

Но что, если сам монсеньор Хольстен станет следующей жертвой, именно по причине того, что знает, кто убийца? Как скоро полиция найдет связь между двумя жертвами? Конечно, маньяк, убивающий священников, – это за пределами понимания. Вот если он убьет и третьего – сомнения отпадут. Даже если третий выбран будет случайно, наобум. Запутывать след – признак изворотливого ума.

«Может быть, этот третий уже у него на примете», – сказал Хэмиш.

– Согласен. Тогда понятно, почему так боится монсеньор Хольстен.

Ратлидж снова посмотрел на окна.

Если преступник разгромил тут все уже после убийства, тогда ничего не насторожило священника, когда он вошел. Ящик письменного стола был вне поля его зрения.

Он вспугнул убийцу, ни о чем не подозревая. Или убийца притаился и ждал.

И тогда это меняет дело.

Монсеньор Хольстен прав в одном. Существует нечто странное в атмосфере преступления, порождающее много вопросов. Например, были шторы задернуты или открыты? Лампа на столе горела? Где стоял убийца? Когда комната подверглась разгрому? Видел священник лицо убийцы? Или его ударили до того, как он успел что-то заметить и почувствовать опасность? Пришел сюда убийца за деньгами или причина была другой?

Миссис Уайнер была на кухне, когда Ратлидж спустился вниз. Она глядела в окно на кусты сирени, позади которых виднелся церковный двор.

Когда инспектор вошел, она обернулась.

Ратлидж спросил, где нашли след ботинка, и она указала на большой куст со стороны лужайки, ветви его поднимались дугой вверх, и под ними вполне можно было укрыться и наблюдать за домом.

Он спросил экономку, оставляет ли она лампу зажженной, когда уходит домой.

– Той ночью не оставила, если вы об этом спросили. Я сама об этом думала. Я не знала, когда вернется отец Джеймс, и не хотела, чтобы лампа горела зря, если он задержится надолго. – Помедлив, она спросила: – Вы думаете, это могло иметь значение?

– Уверен, что нет. Но как полицейский я восстанавливаю картину происшедшего. А как насчет штор? Вы задернули их, уходя?

– Они были задернуты, – твердо ответила женщина, – я всегда так делаю, за исключением летних ночей, когда светло до десяти.

– Что отец Джеймс обычно делал, когда возвращался? Входил через эту дверь или с парадного входа?

Ратлидж успел оглядеть тем временем кухню. Приятная комната с зелеными, в цвет ранней весны, стенами, занавески на окнах бледно-розовые. Слишком по-женски, интересно, миссис Уайнер сама подбирала цвета? Она была здесь хозяйкой. Огромная плита тщательно начищена, как и вся немногочисленная мебель. Над столом висела лампа. В мойке не было грязной посуды. Небольшой коврик у двери для ног. Он тоже был безукоризненно чистым.

– Отец Джеймс всегда заходил отсюда, – ответила экономка. – Оставлял свой велосипед в сарае. Снимал и ставил обувь у двери на коврик, вешал пальто на крючок, если оно промокло. Он ходил по дому в носках, никогда не оставался в грязных ботинках, всегда был аккуратен. Потом поднимался к себе, умывался и вешал пальто там, если оно было сухим. Если ужин не был готов, работал в кабинете, а если ждали посетители, спускался в гостиную и с ними беседовал.

– Кто-то знал о его привычке входить через заднюю дверь?

Экономка улыбнулась:

– Не удивлюсь, если половина наших жителей поступают так же. К задней двери приходят торговцы, соседка приносит излишек испеченного хлеба или банку маринованных овощей. Или джема, который только что сварила. Никто из взрослых не пойдет через переднюю дверь в грязных башмаках. Даже дети, если идет дождь. Наверно, в Остерли не найти кухни, которая заперта, хотя ключ всегда висит на гвозде у двери. Никто не думал…

Ее лицо внезапно сморщилось, улыбка переросла в гримасу боли.

– Он был мне как сын. Я так переживаю, что не знаю теперь покоя. – Она отвернулась и, когда немного успокоилась, сказала: – Если у вас все, я бы хотела пойти домой. Я и так задержалась.

Ратлидж тепло поблагодарил ее и направился к парадной двери. Услышал вслед, как миссис Уайнер громко всхлипнула, но не стал возвращаться. Это ее личное горе, тут он не мог ее ничем утешить.

Надо помнить, что он находится в Остерли не для расследования, а с заданием успокоить епископа. И еще о том, что здесь он чужак, стучавший у парадной двери вместо того, чтобы пройти через кухню. Он приехал ненадолго, и, скорей всего, его миссия завершена.

Глава 9

Двадцать минут спустя Ратлидж пришел в полицейский участок к инспектору Блевинсу, который сидел в своем тесном кабинете, перед ним на столе стоял открытый термос с горячим чаем, от которого шел пар. Инспектор пил чай, а в руке держал бутерброд.

– Опоздал с ланчем, – объяснил он, указывая на пакет с бутербродами. – Сказали, что на болотах раздаются выстрелы, а стрелять там запрещено. Я провел час, прочесывая проклятые заросли, разыскивая этого идиота. Жена сжалилась и принесла мне сюда чай и бутерброды. Хотите?

– Спасибо. Я поел в гостинице. Разве бродить по болотам не опасно?

– Надо хорошо знать местность, вам этого делать не рекомендую, легко заблудитесь, и тогда придется искать вас.

Дружеское предупреждение.

Закрыв термос, инспектор задумчиво посмотрел на Ратлиджа, потом отвел взгляд.

– Есть еще кое-что, – помолчав, сказал он и провел рукой по волосам. – У отца Джеймса были две сестры – Сара и Джудит. Джудит умерла во время эпидемии испанки. Сара вышла замуж, у нее маленькие дети. Этим утром сюда поступил звонок от ее мужа, Филиппа Херста. Я встречался с ним пару раз. Спокойный и надежный.

Он передал, что перезвонит после мессы. Позвонил прямо перед тем, как этот идиот стал стрелять на болотах.

Блевинс отставил термос.

– Интересный был разговор. Оказывается, в детстве любимой сказкой Джудит была сказка про Джека Великана. Отец Джеймс читал ей много раз эту сказку, и в ее глазах он был героем. – Блевинс замолчал, казалось избегая слишком щекотливой и неприятной темы.

Ратлидж ждал.

– Из Франции отец Джеймс часто писал сестрам, и одно письмо Сара хорошо запомнила, хотя он писал его Джудит. В нем говорилось, что он встретил этого Великана, и даже картинку нарисовал – маленький отец Джеймс рядом с огромной фигурой. И еще всякая чепуха касательно сказки.

– Вы хотите сказать, что Уолш и был тем Великаном?

– Господи. Да нет же! Он просто шутил, вспоминая детство. Великаном мог быть любой, пенджабец, например. Многие горцы имеют высокий рост. Но я хочу через Военный комиссариат проверить, был ли Уолш во Франции и мог ли там встречаться с отцом Джеймсом. Им это не понравится, придется искать, но, если это правда, мне надо знать. Не хочу выглядеть потом дураком на суде. Хотя, если подумать, если он и был там, это мало что меняет.

– Вам надо снова расспросить людей о той ярмарке. Разговаривали ли там Уолш и отец Джеймс, как старые знакомые?

– Но каким образом Уолш мог узнать отца Джеймса, если тот нарядился клоуном, чтобы развлекать детей, и лицо у него было раскрашено?

– Отец Джеймс сам мог вспомнить Уолша.

Хэмиш вмешался, напомнив Ратлиджу: «Миссис Уайнер говорила, что отец Джеймс пришел с ярмарки и сразу пошел умываться, отдав ей собранные там деньги».

– Так все очень просто – надо спросить самого Уолша.

– Да вы его не знаете! Он будет изрыгать ругань и проклинать меня. Легче узнать в комиссариате, чтобы не позволить этому хитрому ублюдку избежать обвинения.

– Сара Херст все еще хранит то письмо?

– Не могу сказать, где оно. Просто Херст вспомнил и решил нам позвонить.

– А если Уолш искал именно письмо у священника? Ведь это в порядке вещей – хранить письма тех, кто дорог.

– Конечно нет! Откуда ему было знать о существовании письма? Это ложный след, и я не собираюсь по нему идти. И потом, если отец Джеймс и узнал что-то плохое об Уолше, он не стал бы говорить сестре, верно? Забудьте. Я вам рассказал о письме просто так, чтобы обменяться мнениями.

Хэмиш вспомнил о размышлениях накануне ночью относительно Норвича.

Иголка в стоге сена. Так вот, не исключено, что эта иголка сама отыскала отца Джеймса спустя год после окончания войны.

– Понимаю вашу точку зрения, – успокоил Блевинса Ратлидж и сменил тему: – Я был в доме священника, осмотрел его кабинет.

– И ничего нового не увидели, так? Миссис Уайнер тщательно отскоблила ковер. Наотрез отказалась, чтобы констебль сделал это за нее. «Это мой дом и мой долг», – сказала она.

Блевинс доел последний бутерброд и сложил салфетку. В углу ее была вышита готикой буква Б, увитая веточкой сирени.

– Ящик стола был взломан просто варварски.

– Да, можно было легко сломать замочек. Тут не требовалось сил. Это правда. Но я думаю, что тот нежный цветок, что сидит сейчас у нас в камере, не привык рассчитывать усилия.

– Значит, версия такова: Уолш явился за деньгами, которые ему были очень нужны, чтобы заплатить за новую повозку. Но после ярмарки прошло несколько недель. К тому времени церковные деньги могли быть уже потрачены – розданы нуждающимся, употреблены на церковные нужды, мало ли чего еще. Почему Уолш был уверен, что деньги по-прежнему целы и хранятся у отца Джеймса?

– Я сам об этом думал, – ответил Блевинс. – Но, как правило, деньги на нужды церкви идут не из сбора на базарах. Все пожертвования прихода хранятся в банке и снимаются со счета по мере надобности. Кроме того, осенняя ярмарка никогда не приносит большой выручки. Хотя в этом году, впервые после войны, она была значительнее, чем раньше. Мужчины вернулись с войны, да и молодые женщины, которые тоже воевали. – Он замолчал.

Замолчал и Ратлидж. Так тяжело сознавать, что мужчины в расцвете сил ушли и никогда уже не вернутся. На фронте они об этом не задумывались. В Остерли тоже много потерь – в их числе сын мясника и племянник миссис Барнет. А некоторые остались калеками и учатся теперь плести корзины для продажи. Один из лучших парней Остерли вернулся слепым. Два мальчика из церковного хора остались сиротами, их мать умерла от испанки, а отец погиб на войне. Жители поговаривают о том, чтобы соорудить памятник всем, кто погиб на войне.

Ратлидж вспомнил о мемориале в Лондоне. «Вечная память павшим», – было написано на нем. Каждый ноябрь к нему возлагают венки и читают молитвы по тем, кто не вернется домой. Никогда.

Он опечалился, вспомнив о тех, кто пропал без вести. Они все еще лежат на полях Фландрии, зарытые так глубоко в изрытую снарядами землю, что даже фермерский плуг не обнаружит их. Ботинки могут дольше сохраниться или каски, но со временем даже кожа разрушается, а железо ржавеет и рассыпается. И спустя несколько лет их покроют пшеница, горошек или виноградники. Ни деревянных крестов, ни мраморной плиты. Слышат ли они благодарные молитвы тех, кто ныне жив? И сколько времени эта благодарность продлится?

Он очнулся. Блевинс в это время продолжал говорить:

– …Отец Джеймс пережил войну и эпидемию испанки. Храбрым был, но не бравировал храбростью. Любой скажет вам – он многих сумел вернуть на путь исправления. Но не Уолша. С ним не было шансов. Не знаю, как в вашей практике, но в моей такие гиганты – всегда недоумки. Зато эти чудовища обладают взрывным темпераментом. Отец Джеймс мог совершить фатальную ошибку, желая усовестить его.

– Безусловно, в ваших рассуждениях есть смысл, – согласился Ратлидж. – Но если говорить об Уолше… Я думал о размере следа, оставленного под кустом сирени. Он ведь был небольшим?

Кажется, этот вопрос вызвал раздражение Блевинса.

– Да, тот след потонет в следе от лапы Уолша, – неохотно подтвердил он. – Мы сняли его отпечаток и теперь, конечно, станем примерять каждому подозреваемому. Вы ведь понимаете, что это означает?

На этот раз Ратлидж предоставил Блевинсу самому ответить на свой вопрос.

– Это говорит о том, что у Уолша мог быть сообщник небольшого роста.

Хэмиш, долгое время не подававший голоса, не вытерпел: «Сумма, которую стащили, явно мала для двоих».

– Так у Силача был помощник на представлении? – Ратлиджа удивил тот факт, что никто из свидетелей и жителей ни разу не упомянул об этом. – Но это означает, что Уолш должен был ему полностью доверять.

– Нет, нет, он один работал на представлениях, насколько нам известно, – отозвался Блевинс. – У него нет денег, чтобы нанять помощника. Правда, несколько месяцев назад с ним работала женщина, говорят, она ему была нужна для того, чтобы молодые леди не отказывались садиться на скамью – их пугал Уолш, чему я не удивляюсь, а она их уговаривала. Но кража со взломом – совсем другое дело. Здесь нужен тот, кто будет стоять на стреме. Сообщник спрятался под сиренью, и его не могли видеть ни со стороны церкви, ни соседи.

Кажется, Блевинс был в этом убежден. Ратлидж оставил пока эту тему.

– Как насчет других мест, где были представления Уолша? Происходили там подобные происшествия?

– Я об этом тоже думал. Пока мы работаем с подозреваемым, но не добились от него ничего, кроме проклятий. Не хотите его допросить?

– Что ж, думаю, вреда не будет.

– Мы на него надели кандалы, чтобы немного притих.

Инспектор взял ключи и повел Ратлиджа к камерам.

– Его не здесь будут судить, – сказал Блевинс, отпирая дверь. – В середине следующей недели мы отвезем его в Норидж. Здесь мы больше привыкли к пьяным дебоширам, мелким кражам, мужьям, которые занимаются рукоприкладством время от времени и никак не поддаются, не хотят учиться на своих ошибках. А те убийцы, что за несколько лет появлялись, были сами так напуганы тем, что совершили, что не представляли угрозы окружающим. Но Уолш – другое дело. Этот человек опасен.

Когда Блевинс открыл дверь в камеру, они увидели Уолша, сидевшего на железной койке. На лице кровоподтек, руки и ноги скованы, кандалы соединяла тяжеленная цепь.

Он выжидающе посмотрел на полицейских. Блевинс сказал:

– Ты уже встречался с инспектором Ратлиджем. Чуть не сбил его с ног. На твоем месте я бы больше не пытался. Он из Лондона.

У Уолша на лице появилось удивление.

– Меня заберут в Лондон?

– Это зависит от твоего поведения. Инспектор хочет допросить тебя. По поводу смерти настоятеля.

Пользуясь замешательством Уолша, Ратлидж спросил его добродушно, как будто пытаясь завязать дружеский разговор:

– Вы когда-нибудь использовали помощника в своих представлениях?

Уолш удивленно поднял брови:

– У меня была одна женщина несколько недель назад. Взял, чтобы заставить молодых леди охотнее садиться на скамью. Они сначала смотрели, как Айрис на нее садится. Но это не помогло. А что вы хотите знать?

– Я подумал, что мужчина-помощник был бы полезнее, чтобы помогать грузить тяжелую скамью и всякие ваши реквизиты на повозку.

Уолш усмехнулся:

– Я могу поднять все сразу один, и вас в придачу. Снимите с меня кандалы, и я продемонстрирую. – Он поднял руки вверх, и тяжелая цепь звякнула, но ее вес не произвел на Силача впечатления.

Ратлидж улыбнулся в ответ:

– Тогда не понимаю, зачем вам понадобился еще кто-то для убийства священника. Это потруднее, чем справиться с несколькими лошадьми? Удивляет и тот факт, что для этой цели была выбрана женщина. Она могла вести наблюдение, но вряд ли остановила бы жертву на пути к дому. И как вы могли ее уговорить, ведь денег там было недостаточно и для одного.

Ухмылка пропала, Уолш сердито отозвался:

– Я никого не убивал, ни с помощью, ни без помощи! За исключением войны, где мне за это платили. Все полицейские глухие или вы просто плохо делаете свою работу?

Ратлидж спокойно продолжил:

– Вы купили себе новую повозку.

Он чувствовал за спиной закипавшего гневом Блевинса. Но его целью было вызвать Уолша на хвастовство, чтобы прояснить картину.

– На деньги, которые сэкономил на Айрис. Старая телега была трухлявой рухлядью, простояла в сарае все время, пока я был на войне. Надо было срочно менять.

– Если не вы убили отца Джеймса, то кто? Вы были тогда на ярмарке, не заметили кого-нибудь, кто хотел разжиться легкими деньгами?

– Карманников, вы имеете в виду? Их там двое было. Но констебль быстро их прогнал. Те, кто грабят дома, не ходят по церковным базарам, для них полно приглашений. Если надо выбрать цель для грабежа, то будьте любезны – они везде, на витринах магазинов, на столбах, на досках объявлений, все эти проклятые призывы к грабежу. Дело за малым – выбрать подходящий дом и подождать, когда хозяева куда-нибудь уедут.

– Мы обязательно примем к сведению ваши наблюдения, – пообещал Ратлидж. – Скажите, а где сейчас Айрис? Вы не подскажете нам, где ее найти, мы хотели бы ее расспросить об убийстве отца Джеймса.

Уолш пожал плечами:

– Может, в Лондоне. Откуда мне знать? Она не помогла делу, и я ее уволил. Она, конечно, не была от этого счастлива, но бизнес есть бизнес.

– Как ее полное имя?

– Айрис Кеннет, во всяком случае, она мне назвалась так. Может, это имя не настоящее. Она по профессии зазывала, знаете, из тех, что стоят перед шатром и уговаривают зайти. Работала до меня у предсказателя по имени Буонотти-Барнаби, так он себя называл. Итальянец, уехал домой, пошел воевать и не вернулся. Она была безработной, я ее и взял.

– Что ты пообещал ей, Уолш? – спросил Блевинс. – Что снова возьмешь на работу, если поможет? Или был кто-то еще, у кого был должок перед тобой?

В мощной груди Уолша заклокотало гулко, как в бочке. Звук означал хихиканье.

– Я должен был ей пообещать жениться, чтобы уговорить! Но я не из тех, кто женится! Пока, во всяком случае!

Закончив допрос Уолша, они вернулись в кабинет Блевинса.

– Его трудно понять. Но готов биться об заклад, что он виновен! – подытожил Блевинс. – Самоуверенный наглец!

– А как вы думаете, Айрис Кеннет была его сообщницей?

– Нет, след под кустом слишком велик для женщины.

– Это так. Но набитый тряпками носок башмака будет прекрасным отводом глаз. Женщина в мужских ботинках.

Блевинс, чувствуя, что такое простое дело вдруг раздувается до чудовищных размеров, сдался:

– Посмотрим, что Лондон нам ответит по поводу этой Айрис Кеннет.

Небо совершенно очистилось от облаков и было ярко-голубым, погода сменилась к вечеру на ясно, даже ветер стих. В солнце не хватало августовского тепла, но было приятно подставить лицо под его лучи. Ратлидж возвращался из полицейского участка обратно в гостиницу. Повинуясь импульсу, он прошел на набережную и постоял там, глядя вдаль через заболоченную гавань на далекое море. Он дико устал, и ему хотелось сейчас выпить и расслабиться. Особенно мешало напряжение в груди и плече. Но он знал, что лучше не обращать внимания на боль.

«Ты плохо спал прошлую ночь, – напомнил Хэмиш. – Нечистая совесть, а?»

– Нет, дело не в этом. – Ратлидж не хотел вступать в спор со своим мучителем.

«Ты переживаешь не только по поводу Шотландии. Этот болотный город, и то, что здесь произошло, гнетет тебя».

Это было не так. Но Ратлидж предпочел промолчать.

И на этот раз за Хэмишем осталось последнее слово: «Да, ты не спал прошлую ночь. Ты сам знаешь, что не сможешь спать до тех пор, пока не позволишь себе жить снова».

Позволишь себе жить снова. Пытаясь игнорировать Хэмиша, он шел по набережной к тому месту, где узкий проход позволял маленьким суденышкам подплывать к причалу. С болот поднялась стая диких птиц, она кружила над прибрежными зарослями, выбирая место для ночлега. Он наблюдал за ними некоторое время. Длинные вечерние тени уже ложились на болота, поверхность которых перекатывалась под ветром волнами желто-оранжевого и красно-бурого цветов.

«Завтра будет ясно», – заговорил снова Хэмиш. Как сельский житель он обладал хорошим чутьем на погоду.

Ратлидж вернулся к гостинице, достал из автомобиля, поставленного на площадке рядом с клумбой поздних цветов, чемодан.

Ближе к ужину он спустился вниз. Миссис Барнет поприветствовала его и провела к столику в середине зала под мягким светом люстры. С любезной улыбкой выразила надежду, что его день был удачным, и он не менее любезно подтвердил, что это так.

За столиком, где Ратлидж обедал, сейчас сидел мужчина, его толстая трость была повешена на стул напротив. Миссис Барнет склонилась над ним, пока он расправлялся с сыром, и до Ратлиджа долетел обрывок разговора:

– …в Остерли. Непогода на Северном побережье частое явление.

Она улыбнулась:

– Я видела пару раз сестру Дэвис, и всегда в дождь.

Стеклянные двери между обеденным залом и холлом были открыты. Кажется, в воскресный вечер у горожан гостиница пользовалась популярностью. Они приходили ужинать. С десяток пар сидели за столиками около окон и две семьи за большими столами, поставленными вдоль стены под канделябрами. Приглушенный смех и негромкие разговоры придавали уют просторному залу. Как непохоже на время ланча, когда здесь были только два посетителя – Ратлидж и женщина с книгой.

Кажется, сегодня она не ужинала.

Ожидая суп, Ратлидж от нечего делать сбоку рассматривал мужчину, с которым разговаривала миссис Барнет.

Что-то в очертаниях его головы, профиля привлекло его внимание. Мужчина был молод, лет тридцати на вид. От силы тридцати двух, но на лице пролегли глубокие складки, старя его раньше времени. Член семьи лорда Седжвика? Фамильное сходство очевидно, но черты более мягкие.