Текст книги "Ребекка"

– Если ты не считаешь, что мы счастливы, лучше признать это открыто. Я не хочу, чтобы ты притворялся. Лучше я уеду. Не буду больше с тобой жить.

Нет, это не могло происходить на самом деле. Эти слова произносила не я, а та девушка в пьесе. Я представляла себе, какая актриса подошла бы, чтобы сыграть ее роль. Высокая, стройная, нервозная.

– Почему ты мне не отвечаешь? – спросила я.

Максим сжал мне лицо ладонями и посмотрел на меня точно так, как смотрел, когда в комнату вошел Фрис с чаем в тот день, что мы ходили на берег.

– Как я могу тебе ответить? – сказал он. – Я сам не знаю. Если ты говоришь: мы счастливы, значит так оно и есть. Что я знаю о счастье! Я верю тебе на слово. Мы счастливы – вот и прекрасно, так мы и порешим.

Он поцеловал меня и пошел в другой конец комнаты.

– Просто ты во мне разочаровался, – сказала я. – Я неловкая и неотесанная, я плохо одеваюсь, я робею перед людьми. Я предупреждала тебя в Монте-Карло, как все это будет. Ты считаешь, что мне не место в Мэндерли?

– Не болтай глупостей, – сказал он. – Я никогда не упрекал тебя в том, что ты плохо одеваешься или что ты неотесанная. Все это твое воображение. А от робости ты со временем избавишься. Я тебе об этом и раньше говорил.

– Мы ходим по замкнутому кругу, – сказала я. – Мы вернулись к тому, с чего все началось: я разбила купидона. Если бы не это, не было бы и дальнейшего разговора. Мы бы выпили кофе и пошли в сад.

– Черт подери этого проклятого купидона, – устало проговорил Максим. – Неужели ты на самом деле думаешь, будто меня волнует, целый он или разлетелся на десять тысяч кусков?

– Он очень ценный?

– Бог его знает. Думаю, что да. Я забыл, сколько он стоит.

– И все остальные безделушки в кабинете тоже такие ценные?

– Да, скорее всего да.

– Почему все самые ценные вещи оказались собранными в кабинете?

– Не знаю, вероятно, потому, что они там хорошо смотрятся.

– А они всегда там стояли? И при жизни твоей матери?

– Нет, не думаю. При маме они были разбросаны по всему дому. Кресла, кажется, вообще стояли в чулане.

– А когда кабинет был обставлен так, как сейчас?

– Когда я женился.

– Вероятно, и купидон попал туда тогда же.

– Вероятно.

– Его тоже нашли в чулане?

– Нет, не думаю. По правде говоря, это был свадебный подарок. Ребекка превосходно разбиралась в фарфоре.

Я не глядела на него. Я принялась полировать ногти. Он произнес ее имя так естественно, так спокойно. Он не сделал никакого усилия над собой. Спустя минуту я бросила на него быстрый взгляд. Он стоял у камина, руки в карманах. Он глядел прямо перед собой. В пространство. Он думает о Ребекке, сказала я себе. Он думает о том, как странно, что мой свадебный подарок уничтожил свадебный подарок, преподнесенный ей. Он думает о статуэтке. Старается вспомнить, кто прислал ее Ребекке. В его памяти всплывает, как появилась посылка и как довольна была Ребекка. Ребекка превосходно разбиралась в фарфоре. Возможно, он зашел к ней в комнату, когда она стояла на коленях и срывала крышку ящика, в котором была упакована статуэтка. Наверно, она подняла на него глаза и улыбнулась: «Взгляни, Макс, – сказала она, – взгляни, что нам прислали!» И, засунув руку в стружки, она вытащила купидона с луком в руке. «Мы поставим его в кабинете», – наверно, сказала она, и Максим, наверно, опустился на пол с ней рядом, и они вместе разглядывали подарок.

Я продолжала полировать ногти. Такие ногти бывают у мальчишек. Лунки заросли, ноготь на большом пальце был обкусан до мяса. Я снова взглянула на Максима. Он все еще стоял перед камином.

– О чем ты думаешь? – спросила я.

Мой голос был ровным и спокойным. Не то что сердце, тяжело бившееся в груди. Не то что мысли, горькие, исполненные обиды и возмущения. Максим закурил сигарету – наверно, двадцать пятую в тот день, а мы еще только кончили ланч, – кинул спичку в пустой камин и поднял с полу газету.

– Ни о чем особенном, а что? – спросил он.

– О, не знаю, – сказала я, – ты выглядел таким сосредоточенным, таким далеким.

Он рассеянно засвистел что-то, покручивая в пальцах сигарету.

– Ну, если уж ты так хочешь знать, – сказал он, – я думал о том, выбрана ли уже команда играть за Серрей в крикетном матче против Мидлсекса.

Он снова уселся в кресло и сложил газету. Я принялась глядеть в окно. Вскоре подошел Джеспер и забрался ко мне на колени.

Глава XIII

В конце июня Максиму надо было поехать в Лондон на какой-то официальный обед. Только для мужчин. Что-то связанное с делами графства. Он уезжал на два дня, и я оставалась одна. Как я страшилась его отъезда! Когда машина исчезла за поворотом аллеи, меня охватило чувство, будто мы с ним расстались навеки и я никогда больше его не увижу. Конечно же, произойдет несчастный случай, и, когда я вернусь днем с прогулки, меня будет ожидать перепуганный бледный Фрис с трагическим известием. Позвонит врач из какой-нибудь сельской больницы. «Мужайтесь, – скажет он, – вы должны быть готовы к худшему».

Появится Фрэнк, и мы вместе поедем в больницу. Максим не узнает меня. Сидя за ланчем, я представила себе все это в мельчайших подробностях. Я видела местных жителей, стоящих группками у кладбища во время похорон, и себя, опирающуюся на руку Фрэнка. Я видела все это так реально, что не могла проглотить ни куска и все время прислушивалась, не зазвонит ли телефон. После ланча я вышла в сад и села под каштаном; я взяла с собой книгу, но не прочла ни строки. Когда на лужайке показался Роберт и направился ко мне, я знала: был звонок, и мне чуть не стало дурно.

– Звонили из клуба, мадам, просили передать, что мистер де Уинтер прибыл десять минут назад.

Я захлопнула книгу.

– Спасибо, Роберт. Как он быстро добрался.

– Да, мадам, прекрасный пробег.

– Он просил позвать меня или передавал что-нибудь?

– Нет, мадам. Только что поездка прошла благополучно. Звонил швейцар.

– Хорошо, Роберт. Большое вам спасибо.

Я почувствовала колоссальное облегчение. Дурноты как не бывало. Боль в сердце исчезла. Словно я пересекла Ла-Манш и теперь снова стою на берегу. Я даже захотела есть и, когда Роберт вернулся в дом, пробралась потихоньку в столовую через балконную дверь и стянула с буфета несколько печеньиц. Целых шесть штук. Сухое печенье по рецепту доктора Оливера из Бата. И яблоко. Я не представляла, что я так голодна. Я пошла в парк и съела все это там, боясь, как бы кто-нибудь из слуг не увидел меня, если я буду есть на лужайке, и не сказал повару, что миссис де Уинтер, видно, не нравится еда, которую готовят на кухне, раз она набивает себе живот фруктами и печеньем. Повар обидится и, возможно, пойдет к миссис Дэнверс.

Теперь, когда я знала, что Максим благополучно приехал в Лондон, и утолила голод, мне стало удивительно хорошо. Я давно не была так счастлива. Меня охватило чувство необыкновенной свободы, словно у меня не было никаких обязательств. Так бывает субботним днем в детстве. Ни школы, ни уроков. Делай что хочешь. Надевай старую юбку и парусиновые туфли и играй на выгоне с соседскими ребятами в «зайцев и собак».

Именно такое и было у меня ощущение. Впервые с тех пор, как я приехала в Мэндерли. Наверно, потому, что Максим уехал в Лондон.

Фу, как не стыдно так думать! Я ничего не могла понять. Ведь я же не хотела, чтобы он уезжал. Почему же у меня так легко на сердце, почему я не иду, а танцую, откуда это детское желание припустить по лужайке бегом и скатиться кубарем вниз с откоса. Я смахнула с губ крошки от печенья и позвала Джеспера. Возможно, причиной всему была прекрасная погода…

Мы прошли по Счастливой Долине до бухточки. Азалии отцвели, мох был усеян сморщенными коричневыми лепестками. Пролеска еще не завяла и устилала сплошным ковром землю в лесу за долиной; зеленый, кудрявый, стремился вверх молодой папоротник-орляк. От мха тянуло густым пряным духом, пролеска пахла горечью и землей. Я легла на спину в густой высокой траве, усеянной пролеской, заложив руки за голову. Джеспер пристроился рядом со мной. Он глядел на меня, часто и тяжело дыша, с дурацким видом, из раскрытой пасти капала слюна. Где-то надо мной на деревьях ворковали голуби. Мир и покой. Почему, интересно, когда ты один, все кажется тебе куда красивее. Каким заурядным и глупым все тут выглядело бы, если бы возле меня была подруга, кто-нибудь, с кем я училась в школе, и она бы сказала: «Между прочим, я видела на днях Хильду. Помнишь, ту, что так хорошо играла в теннис. Она замужем, двое детей». И пролеска осталась бы незамеченной, а голуби над нами – неуслышанными. Мне не нужен был никто. Даже Максим. Если бы он был со мной, я не лежала бы так, как сейчас, закрыв глаза и жуя травинку. Я бы следила за ним, следила за его глазами, за выражением лица. Спрашивала бы себя, нравится ли ему тут, не скучно ли ему. Спрашивала бы себя, о чем он думает. А сейчас я могла сделать передышку. Все это не имело значения, Максим в Лондоне. Как приятно снова побыть одной. Нет, я вовсе не хотела так сказать. Это дурно, подло, это предательство с моей стороны. Я хотела сказать совсем другое. Максим – моя жизнь, весь мой мир. Я поднялась с земли и громко позвала Джеспера. Мы двинулись дальше по направлению к берегу. Шел отлив, море казалось далеким и спокойным. Оно было похоже на огромное безмятежное озеро. Мне так же было трудно представить его бурным, как трудно летом представить себе зиму. Ветра не было, волны с тихим плеском набегали на скалы, оставляя лужицы, сверкавшие под лучами солнца. Джеспер сразу же полез на каменную гряду, то и дело поглядывая на меня; ветер закинул ему назад одно ухо, и у него сделался забавный ухарский вид.

– Назад, Джеспер! – крикнула я.

Но он, конечно, оставил мои слова без внимания и продолжал прыгать с камня на камень, словно и не слышал меня. «Какая досада!» – громко сказала я и стала забираться на скалы за ним следом, притворяясь перед самой собой, будто мне вовсе не хочется идти в ту бухту. «А, ладно, – думала я, – что я могу поделать. В конце концов, я одна, без Максима. Ко мне все это не имеет никакого отношения».

Напевая вполголоса, я побрела с плеском по лужицам между скалами. При отливе бухточка выглядела иначе. Не такой страшной. В крошечной гавани глубина казалась фута три, не больше. Вода была неподвижной. Сейчас, верно, ничего не стоит причалить яхту, подумалось мне. Буй все еще был здесь. Белый с зеленым, в тот раз я не заметила этого. Возможно, потому, что шел дождь и все казалось серым. На берегу никого не было. Я прошла по гальке на другой конец бухты и взобралась на низкую каменную стену пирса. Джеспер бежал впереди с таким видом, будто тысячу раз так делал. В стене было кольцо, к воде спускалась железная лесенка. Тут, верно, и стоял ялик, на него садились с этой лестницы. Буй был как раз напротив, футах в тридцати. На нем что-то было сбоку написано. Я вытянула шею, чтобы прочесть надпись: «Je reviens». Какое странное название. Так яхты не называют. Но, может быть, раньше это была французская лодка, рыбачья например. У рыбачьих лодок иногда бывают такие названия. «Счастливо возвращаться», «Я уже здесь» и в таком же духе. «Je reviens» – «Я вернусь». Да, пожалуй, это вполне подходящее название. Только этой яхте оно не подошло, ведь она-то никогда не вернется назад.

Как, должно быть, холодно плыть там, за буем, у мыса. Конечно, в заливе спокойно, но даже сейчас, при полном безветрии, на воде белели барашки – это стремительно шел отлив. Обогнув мыс и оказавшись в открытом море, яхта накренится под ветром. Волны будут захлестывать внутрь яхты, сбегать по палубе вниз. Сидящая у руля смахнет брызги с глаз и волос, взглянет на натянутую, как струна, мачту. Интересно, какого цвета была яхта? Вероятно, зеленая с белым, как буй. Не очень большая, сказал Фрэнк, с крошечной каюткой.

Джеспер нюхал железную лесенку. «Пошли отсюда, – сказала я. – Куда ты меня ведешь? Я туда не хочу». Я вернулась по молу на берег. Каменный домик на опушке леса не выглядел сегодня таким укромным и мрачным. При солнце все кажется иным. И дождь не стучит по крыше. Я медленно шла берегом по направлению к нему. В конце концов, это просто дом, нежилой дом, и все. Чего тут бояться? Абсолютно нечего. Любое место покажется сырым и мрачным, если там долго не жить. Даже новые дачи и коттеджи. К тому же здесь устраивались пикники при луне и другие развлечения. Гости, приезжавшие на конец недели, возможно, приходили сюда купаться, а потом катались на яхте. Я остановилась возле запущенного сада, сплошь заросшего крапивой. Надо, чтобы кто-нибудь здесь все расчистил. Кто-нибудь из садовников. Зачем же все так бросать… Я толкнула калитку и направилась к двери. Дверь была приоткрыта. Я твердо помнила, что захлопнула ее в прошлый раз. Джеспер принюхался у порога, зарычал.

– Прекрати, Джеспер, – сказала я, распахнула дверь и заглянула внутрь.

Было очень темно. Как и тогда. Ничего не изменилось. На оснастке игрушечных яхт по-прежнему висела паутина. Хотя нет – дверь в лодочный сарай в противоположном конце была открыта настежь. Джеспер снова зарычал, в сарае что-то с шумом упало. Яростно лая, Джеспер проскочил у меня между ног и кинулся к противоположной двери. Я последовала за ним – сердце громко стучало у меня в груди, – затем приостановилась в нерешительности посреди комнаты.

– Назад, Джеспер, назад. Не будь идиотом, – сказала я.

Он стоял на пороге, все еще отчаянно лая, в его голосе появились истерические нотки. Значит, там кто-то есть, там, в сарае. Не крыса, иначе он бросился бы за ней.

– Джеспер, Джеспер, ко мне! – сказала я.

Он не послушался. Я медленно подошла к двери.

– Есть тут кто-нибудь? – спросила я.

Никто не ответил. Я наклонилась к Джесперу, положила руку ему на ошейник и заглянула внутрь. В углу у стены кто-то сидел. Сжавшись в комок. Кто-то, кто был еще сильнее напуган, чем я. Это был Бен. Он пытался спрятаться позади одного из сложенных парусов.

– В чем дело? Вам что-нибудь нужно? – спросила я.

Он тупо смотрел на меня, рот его был приоткрыт.

– Я ничего не делаю, – сказал он.

– Тихо, Джеспер, – прикрикнула я и сжала ему пасть рукой, затем сняла пояс и привязала его к ошейнику как поводок.

– Что вам тут нужно, Бен? – снова спросила я, теперь уже посмелее.

Он не ответил. По-прежнему глядел на меня уклончивым хитроватым взглядом, взглядом идиота.

– Вам лучше выйти отсюда, – сказала я. – Мистер де Уинтер не любит, когда сюда ходят.

Бен неуклюже поднялся на ноги, чуть приметно ухмыляясь и вытирая нос тыльной стороной ладони. Вторую руку он держал за спиной.

– Что у вас там, Бен? – спросила я.

Он послушно, как ребенок, показал вторую руку. В ней была леска.

– Я ничего плохого не делаю, – повторил он.

– Вы здесь взяли леску? – спросила я.

– Э-э? – протянул Бен.

– Послушайте, Бен, – сказала я, – вы можете взять эту леску, если хотите, но больше вы не должны так делать. Брать чужие вещи – нечестно.

Бен ничего не ответил. Моргал глазами и корчился всем телом.

– Пошли, – твердо сказала я.

Я перешла в жилую комнату, Бен – за мной. Джеспер перестал лаять и обнюхивал его каблуки. Мне не хотелось больше оставаться в доме. Я быстро вышла наружу, на солнце. Бен, тяжело ступая, шел следом. Я закрыла дверь.

– Шли бы вы лучше домой, Бен, – сказала я.

Он прижал леску к груди, словно бесценное сокровище.

– Вы не отправите меня в больницу? – спросил он.

И я увидела, что он дрожит от страха. Руки у него тряслись, глаза с немой мольбой, как у бессловесного животного, были прикованы к моим глазам.

– Конечно нет, – мягко сказала я.

– Я ничего не сделал, – повторил он. – Никому ничего не говорил. Я не хочу в больницу.

По его грязной щеке покатилась слеза.

– Все в порядке, Бен, – сказала я. – Никто вас туда не отправит. Но в домик этот ходить больше не надо.

Я отвернулась, но он схватил меня за руку.

– Погодите, – сказал он. – Погодите, у меня для вас что-то есть.

Глупо улыбаясь, он манил меня пальцем на берег. Я пошла за ним. Он наклонился и поднял плоский камень, лежавший у скалы. Под ним была кучка ракушек. Он выбрал одну из них и преподнес ее мне.

– Это вам, – сказал он.

– Спасибо, очень красивая ракушка, – сказала я.

Он снова улыбнулся, забыв недавний страх, и потер ухо.

– У вас глаза как у ангела, – сказал он.

Я снова принялась рассматривать ракушку. Я была озадачена и не знала, что ему сказать.

– Вы не такая, как та, другая.

– О ком вы говорите? – сказала я. – Какая «другая»?

Бен покачал головой. В глазах его снова появился хитроватый блеск. Он приложил палец к носу.

– Высокая и черная, – сказал он. – Настоящая змея. Я видел ее тут своими глазами. Она приходила ночью. Я ее видел.

Он замолчал, но по-прежнему не сводил с меня глаз. Я ничего не сказала.

– Я разок заглянул в окно, – продолжал Бен, – а она как накинется на меня. Ты меня не знаешь, говорит. Не видел меня здесь никогда и не увидишь. А если ты еще хоть раз сунешься в окно, я запрячу тебя в больницу, говорит. Тебе там не понравится, тебя там будут бить, говорит. «Я ничего не скажу, мадам», – сказал я и шапку снял, как вот сейчас. – Бен притронулся рукой к зюйдвестке. – Ее больше нет, да? – тревожно спросил он.

– Я не знаю, о ком вы говорите, – медленно сказала я, – но никто не собирается отправлять вас в больницу. Всего хорошего, Бен. – Я повернулась и пошла по берегу к тропинке, волоча Джеспера на поводке.

Бедняга, конечно, он не в своем уме. Он сам не понимает, что говорит. Трудно поверить, чтобы кто-нибудь пугал его психиатрической больницей. Максим сказал, что Бен и мухи не обидит, и Фрэнк это же говорил. Возможно, он когда-нибудь слышал, как о нем толковали родные, и воспоминание об этом осталось у него в памяти, как остается в уме ребенка страшная картинка. И, как у ребенка, его симпатии и антипатии трудно объяснить. Вдруг ни с того ни с сего кто-нибудь придется ему по вкусу, сегодня он будет вести себя дружелюбно, а завтра, возможно, станет угрюмым и замкнутым. Он отнесся ко мне с приязнью, потому что я разрешила ему оставить леску. А встреть я его завтра, он, может быть, и не узнает меня. Нелепо обращать внимание на слова идиота. Я оглянулась на бухту через плечо. Начался прилив, за стеной волнореза медленно кружились воронки. Бен исчез за скалами. Берег опять опустел. В просвет между темными деревьями была видна лишь каменная дымовая труба. Меня вдруг охватило необъяснимое желание побежать. Я натянула поводок и, тяжело дыша, поспешила вверх по крутой тропинке через лес, ни разу больше не оглянувшись. Я бы не повернула обратно и не спустилась бы на берег к дому за все сокровища мира. Мне казалось, будто там, в садике, заросшем крапивой, кто-то подстерегает меня. Кто-то, кто все видит и слышит.

Мы бежали все дальше, Джеспер безостановочно лаял. Он решил, что это новая игра. То и дело он принимался дергать и грызть поясок. Я не заметила раньше, как густо растут здесь деревья, их корни щупальцами протянулись на тропинку, чтобы тебя схватить. Все это надо расчистить, думала я на бегу, с трудом переводя дыхание. Попрошу Максима послать сюда людей. Какой смысл оставлять этот подлесок? Какая в нем красота? Эти заросли кустарника нужно вырубить, чтобы на тропинку проник свет. Здесь темно, слишком темно. Это голое эвкалиптовое дерево, заглушённое куманикой, похоже на выбеленный дождем и солнцем человеческий костяк, а какой черный и тенистый бежит под ним ручей; дожди год за годом забивали его землей, и теперь лишь тонкая бесшумная струйка спадает на берег внизу. Здесь не раздавались, как в долине, птичьи голоса. Тишина здесь была другая. И все время, что я бежала, задыхаясь, по тропинке, до меня доносился шум прибоя – это на берег надвигался прилив. Я поняла, почему Максим не любит эту тропу и бухту. Мне они тоже не нравились. Глупо было идти этим путем. Надо было остаться в первой бухте на белом галечном берегу и вернуться домой через Счастливую Долину.

Как я обрадовалась, выйдя наконец на лужайку и увидев дом там, в лощине, незыблемый и надежный. Лес остался позади. Попрошу Роберта принести чай под каштан. Я взглянула на часы. Еще не было четырех, я думала, гораздо позже. Придется немного подождать. В Мэндерли не заведено было подавать чай раньше половины пятого. Хорошо, что у Фриса свободный день. Роберт не станет устраивать из чаепития такого театрального действа. Когда я шла по лужайке к террасе, мои глаза привлек металлический блеск за зеленью рододендронов у поворота подъездной аллеи. Я приложила руку ко лбу, чтобы разглядеть, что это. Похоже на радиатор машины, сверкающий на солнце. Может быть, приехал кто-нибудь в гости. Нет, вряд ли, тогда подъехали бы к самому дому, а не поставили бы машину за поворотом, у кустов, так, чтобы ее не было видно из окон. Я подошла ближе. Я не ошиблась, это была машина. Теперь мне были видны крылья и складной верх. Как странно. Гости никогда так не поступали. А торговцы подъезжали к черному входу, мимо старых конюшен и гаража. Машину Фрэнка я прекрасно знала. Это не она. Это был длинный низкий автомобиль, спортивный автомобиль. Я не представляла, как мне быть. Если в этой машине приехали гости, Роберт проводил их в гостиную или библиотеку. Я непременно попадусь им на глаза, когда пойду по лужайке к дому. Мне не хотелось очутиться перед гостями в таком виде. Придется пригласить их к чаю. Я стояла в нерешительности с краю лужайки. Без всякой причины, быть может, потому, что по траве скользнул солнечный луч, я подняла глаза на дом и с удивлением заметила, что ставни одного из окон западного крыла были распахнуты. У окна кто-то стоял. Мужчина. Но тут он, должно быть, меня увидел, потому что резко отпрянул назад, а кто-то, стоявший за ним, поднял руку и закрыл ставни.

Это была рука миссис Дэнверс. Я узнала черный рукав. Сперва я подумала, что был один из открытых дней, когда в Мэндерли пускают посетителей. Хотя нет, этого не могло быть, их по дому всегда водит Фрис, а его сегодня нет. К тому же комнаты в западном крыле не показывают посторонним. Я и сама еще их не видела. Да какой же сегодня открытый день?! В среду дом закрыт для посетителей. Может быть, это связано с ремонтом одной из комнат? А все же очень странно, что этот человек поспешил спрятаться, стоило ему меня увидеть, и они тут же захлопнули ставни. И эта машина, поставленная за рододендронами, чтобы ее не заметили из дома. Однако это не моя забота. Меня это не касается. Если миссис Дэнверс хочет принимать своих друзей в западном крыле, это, в сущности, не мое дело. Хотя раньше ничего подобного не случалось. Странно, что все это произошло как раз тогда, когда Максим уехал.

Я неловко зашагала по лужайке к дому, уверенная, что они следят за мной в прорезь ставни.

Я поднялась по ступенькам и через парадные двери вошла в холл. Ни шляпы, ни трости, поднос для визитных карточек пуст. По-видимому, это был частный гость. Что ж, не мое дело. Я зашла в цветочную и помыла руки, чтобы не подниматься наверх. Будет не очень удобно столкнуться с ними нос к носу на лестнице или где-нибудь. Я вспомнила, что перед ланчем оставила вязанье в кабинете, и пошла туда за ним через парадную гостиную. Верный Джеспер – следом за мной. Дверь в кабинет была почему-то распахнута. И я заметила, что моя корзинка с вязаньем лежит на другом месте. Я оставила ее на диване, а ее сунули за подушку. А там, где раньше стояла корзинка, была вмятина на обивке – совсем недавно здесь кто-то сидел, он-то и переставил корзинку, чтобы она не мешала. Стул у бюро также был передвинут. Похоже, что миссис Дэнверс принимает гостей в моем кабинете, когда нас с Максимом нет рядом. Мне стало не по себе. Я предпочла бы не знать об этом. Джеспер, виляя хвостом, обнюхивал диван. Ему, во всяком случае, неведомый гость не внушал подозрений. Я взяла корзинку с вязаньем и вышла. В этот самый момент дверь гостиной, выходившая в выложенный плитами коридор и задние помещения, распахнулась, послышались голоса. Я кинулась обратно в кабинет. Еще секунда – и было бы поздно. Я притаилась за дверью, грозно хмурясь на Джеспера: застыв на пороге, он глядел на меня, вывалив язык и виляя хвостом. Негодник меня выдаст. Я стояла неподвижно, затаив дыхание.

Затем я услышала голос миссис Дэнверс:

– Она, верно, в библиотеке. Пришла домой почему-то раньше, чем обычно. Если она там, ты сможешь выйти через холл. Она тебя не увидит. Подожди здесь, я пойду посмотрю.

Я знала, что они говорят обо мне. Мне стало еще больше не по себе, чем раньше. Во всем этом было что-то подозрительное. И я вовсе не хотела ловить миссис Дэнверс с поличным. Тут Джеспер насторожился, повернул голову к гостиной и потрусил туда, помахивая хвостом.

– Привет, барбос, – раздался мужской голос.

Джеспер принялся радостно лаять. Я в отчаянии посмотрела вокруг – не удастся ли где-нибудь спрятаться? Конечно нет. А затем совсем рядом со мной раздались шаги, и в комнату вошел мужчина. Сперва он меня не заметил, ведь я была в углу за дверью, но Джеспер кинулся ко мне, все еще восторженно лая.

Мужчина внезапно повернулся вполоборота и увидел меня. До чего же он был удивлен! Словно он – хозяин дома, а я – взломщик.

– Прошу прощения, – сказал незнакомец, оглядывая меня с головы до пят.

Это был крупный, дородный загорелый мужчина, даже красивый в своем роде – вульгарной дешевой красотой. У него были воспаленные голубые глаза, какие обычно бывают у пьяниц и людей, ведущих распутный образ жизни. Рыжеватые волосы, красноватая кожа. Через несколько лет он разжиреет, шея валиком нависнет над воротником. Его выдавал рот – слишком розовый, слишком слабый. Даже туда, где я стояла, от него доносился запах виски. На его лице стала расплываться улыбка. Улыбка, какой он приветствует всех женщин.

– Надеюсь, я вас не напугал? – спросил он.

Я вышла из-за двери, выглядя, без сомнения, так же глупо, как я себя ощущала.

– Нет, разумеется, – ответила я. – Я услышала голоса, только не была уверена, кто это. Я не ждала сегодня гостей.

– Ах, как нехорошо, – сказал он с жаром. – Очень гадко с моей стороны налететь на вас так неожиданно. Надеюсь, вы простите меня. Дело в том, что я заскочил сюда на минутку, повидать старушку Дэнни. Мы с ней давнишние друзья.

– О, конечно. Я все понимаю, – сказала я.

– Голубушка Дэнни, – продолжал он, – она так боится причинить беспокойство, благослови ее Господь. Она не хотела вас тревожить.

– О, право же, это не важно, – сказала я.

Я смотрела на Джеспера – он подпрыгивал от восторга и пытался положить лапы на грудь незнакомца.

– Не забыл меня, дружок, да? – произнес тот. – Отличная выросла собачка. Когда я видел его в последний раз, это был еще совсем щенок. Но он слишком толстый. Его нужно больше выгуливать.

– Мы только что пришли с большой прогулки.

– Да? Вот молодец! – сказал он, по-прежнему гладя Джеспера и фамильярно мне улыбаясь. Затем он вытащил портсигар и предложил: – Угощайтесь!

– Я не курю.

– Правда? – Он вынул сигарету и закурил.

Я никогда не имела ничего против курения, но курить в чужой комнате!.. Мне это показалось странным. Довольно плохие манеры, правда? Не очень вежливо по отношению ко мне.

– Как поживает старина Макс? – спросил незнакомец.

Его тон меня удивил. Словно они прекрасно знают друг друга. И было непривычно слышать, как кто-то зовет Максима Макс. Здесь никто так его не называл.

– Прекрасно, благодарю вас, – сказала я. – Он уехал в Лондон.

– И оставил молодую жену одну-одинешеньку? Ай-ай-ай, как нехорошо. Он не боится, что кто-нибудь вас похитит?

Он расхохотался во все горло. Мне не понравился этот смех. В нем было что-то оскорбительное. Он и сам мне не нравился. И тут в комнату вошла миссис Дэнверс. Она обратила на меня глаза, и я похолодела. О боже, думала я, до чего же она меня должна ненавидеть.

– Хэлло, Дэнни, вот и ты, – сказал незнакомец. – Все твои предосторожности были зря. Хозяйка дома пряталась за дверью. – И он снова расхохотался. Миссис Дэнверс ничего не сказала и продолжала смотреть на меня. – Ты разве не собираешься меня представить? – спросил он. – Что особенного, если человек приехал засвидетельствовать свое почтение молодой жене хозяина дома? Разве это не в порядке вещей?

– Это мистер Фейвел, мадам, – сказала миссис Дэнверс. Говорила она тихо и неохотно. Не думаю, чтобы ей хотелось представлять его мне.

– Очень приятно, – отозвалась я; затем, стараясь соблюсти правила вежливости, спросила: – Вы не останетесь к чаю?

Мои слова явно позабавили его. Он обернулся к миссис Дэнверс.

– Какое прелестное приглашение, – сказал он. – Меня попросили остаться к чаю. Клянусь небом, Дэнни, у меня есть большое желание его принять.

Я видела, что она метнула на него предостерегающий взгляд. Я чувствовала себя очень неловко, я оказалась в ложном положении. Всего этого вообще не должно было происходить.

– Что ж, возможно, ты и права, – произнес он. – А все равно, это было бы занятно. Мне, верно, пора двигать. Идемте, взгляните на мою машину.

Он говорил все таким же оскорбительно-фамильярным тоном. Я не хотела идти смотреть его машину. Я была в замешательстве, сбита с толку.

– Пошли, – сказал он, – отличная машина, лучше не сыщешь. Куда быстрее, чем колымаги, на которых ездит бедняга Макс.

Я не могла придумать отговорку. Во всем этом с начала до конца было что-то аффектированное и нелепое. И с какой стати миссис Дэнверс стоит и смотрит на меня так, словно хочет испепелить.

– Где ваша машина? – сама того не желая, спросила я.

– За поворотом аллеи. Я не подъезжал к дверям. Боялся вас обеспокоить. Я почему-то думал, что вы отдыхаете днем.

Я промолчала. Ложь была слишком явной. Мы, все трое, прошли через гостиную в холл. Я видела, как он оглянулся через плечо и подмигнул миссис Дэнверс. Она не подмигнула ему в ответ. Я и не ждала этого. У нее был суровый и мрачный вид. Джеспер, резвясь, помчался на подъездную аллею. Видно было, что он в восторге от внезапного появления гостя, которого, как оказалось, он хорошо знал.

– Верно, я оставил кепку в машине, – сказал мужчина, обшаривая взглядом холл. – Сказать по правде, я зашел в дом другим путем. Проскользнул через черный ход и влез в логово Дэнни. Ты пойдешь с нами? – Он вопросительно взглянул на миссис Дэнверс.

Она колебалась, поглядывая на меня краешком глаза.

– Нет, – ответила она наконец. – Нет, пожалуй. До свидания, мистер Джек.

Он схватил ее руку и горячо пожал.

– До свидания, Дэнни, береги себя. Ты знаешь, как связаться со мной. Было так приятно тебя повидать.

Он двинулся по направлению к подъездной аллее. Джеспер прыгал у его ног. Я медленно шла следом, все еще чувствуя себя очень неловко.

– Милый Мэндерли, – сказал он, глядя на дом. – Тут почти ничего не изменилось. Видно, Дэнни следит за этим. Удивительная женщина, а?