Текст книги "Ребекка"

– Да, она хорошо знает свое дело.

– А как вы вообще ко всему этому относитесь? Похоронить себя в такой глуши!

– Я очень люблю Мэндерли, – холодно сказала я.

– Вы ведь жили где-то на юге Франции, да, когда Макс вас встретил? Монте, кажется? Я раньше частенько бывал в Монте.

– Да, я жила в Монте-Карло.

Мы подошли к машине. Зеленый спортивный автомобиль, типичный для его владельца.

– Ну как, нравится? – спросил он.

– Очень красивая, – вежливо ответила я.

– Давайте прокачу вас до ворот, – предложил он.

– Нет, спасибо, лучше не стоит, – ответила я. – Я довольно сильно устала.

– Вы считаете, что негоже будет, если хозяйку Мэндерли увидят в одной машине с человеком вроде меня, да? – сказал он и засмеялся, качая головой.

– Ну что вы, – сказала я и покраснела. – Вовсе нет.

Он продолжал обшаривать меня с ног до головы своими противными фамильярными голубыми глазами так, словно все это очень его забавляло. Я чувствовала себя барменшей.

– Ну что ж, не будем сбивать молодую жену с пути истинного, да, Джеспер? Это было бы с нашей стороны очень гадко.

Он потянулся к сиденью за кепкой и парой огромных автомобильных перчаток. Бросил сигарету на землю.

– До свидания, – сказал он, протягивая мне руку. – Я получил огромное удовольствие от нашего знакомства.

– До свидания, – сказала я.

– Между прочим, – небрежно обронил он, – было бы шикарно, если бы вы не говорили обо мне Максу. Будьте другом, а? Боюсь, он не особенно жалует меня, бог весть почему, и у Дэнни могут быть неприятности.

– Хорошо, – с запинкой промолвила я, – не скажу.

– Вот молодчага! Может быть, вы передумали все же и решили прокатиться?

– Нет, я лучше останусь, если вы не возражаете.

– В таком случае – пока. Как-нибудь заеду вас навестить. Убирайся, Джеспер, бесенок, ты сдерешь мне краску. Нет, как хотите, стыд и срам уехать самому в Лондон и оставить вас здесь одну.

– Я ничего не имею против. Я люблю быть одна, – сказала я.

– Да? Как странно! Это, знаете, грешно. Разве можно идти против природы? Сколько вы уже замужем, три месяца, да?

– Около того, – сказала я.

– Хотел бы я, чтобы меня ждала дома молодая жена! Но я – бедный одинокий холостяк. – Он снова рассмеялся и натянул кепку козырьком на глаза. – Счастливо оставаться, – сказал он, включая мотор, и машина понеслась по аллее, с яростным треском выпуская выхлопные газы; Джеспер стоял и глядел ей вслед, уши его поникли, хвост повис между ног.

– Пошли, Джеспер, – позвала я, – не будь идиотом.

Я медленно направилась к дому. Миссис Дэнверс исчезла. В холле я остановилась и дернула звонок. Никого. Я подождала минут пять и позвонила снова. Вскоре на пороге появилась Элис, у нее был кислый вид.

– Да, мадам? – сказала она.

– О Элис, – сказала я. – Разве Роберта нет? Мне так хотелось выпить чай в саду под каштаном.

– Роберт поехал на почту, мадам, и еще не вернулся, – ответила Элис. – Он понял со слов миссис Дэнверс, что вы опоздаете к чаю. У Фриса свободный день. Если вы хотите пить чай сейчас, я вам принесу. По-моему, еще нет половины пятого.

– О, не важно, Элис, я подожду, пока вернется Роберт, – сказала я.

Видимо, когда Максим в отлучке, все автоматически разбалтывается. Я не помнила, чтобы Фрис и Роберт когда-нибудь уходили из дома одновременно. Ну, Фрис в своем праве, у него свободный день. А Роберта послала на почту миссис Дэнверс. Про меня думали, что я надолго ушла гулять. Этот тип, Фейвел, выбрал удачное время, чтобы навестить миссис Дэнверс. Даже слишком удачное. Темная история. Теперь я в этом была убеждена. И к тому же он попросил меня не говорить о нем Максиму. Все это было крайне неловко. Я вовсе не хотела, чтобы у миссис Дэнверс были неприятности, и вообще не собиралась устраивать никаких сцен. Что еще важнее, я не хотела тревожить Максима.

Интересно, подумала я, кто он, этот Фейвел? Он называл Максима Макс. Никто так к нему не обращался. Однажды я видела это имя на форзаце книги, узкие, странно острые буквы с резким наклоном, с длинным и четким хвостом у «М». Я думала, на свете был лишь один человек, называвший его Максом.

И пока я стояла так в холле, раздумывая, что мне делать и как быть с чаем, мне внезапно пришла в голову мысль, что, возможно, миссис Дэнверс нечестна и все это время она обделывала за спиной Максима сомнительные делишки, что, вернувшись сегодня раньше, чем она ожидала, я нашла здесь ее сообщника, который попытался меня провести, сделав вид, будто он – свой человек в Мэндерли и близок с Максимом. Что, интересно знать, им было надо в западном крыле? Почему они захлопнули ставни, когда увидели меня на лужайке? Меня томило смутное беспокойство. Фриса и Роберта нет. Горничные в это время дня обычно переодеваются у себя в спальнях. Дом в полном распоряжении миссис Дэнверс. Что, если этот человек – грабитель, а миссис Дэнверс – его сообщница? В западном крыле были ценные вещи. Меня охватило внезапное, напугавшее меня саму желание прокрасться потихоньку наверх в западное крыло и осмотреть комнаты собственными глазами.

Роберт все еще не вернулся. Я все успею до чая. На миг я заколебалась, глядя на галерею. В доме было тихо и спокойно. Прислуга находилась в своих комнатах за кухней. Джеспер громко лакал воду из миски под лестницей, звук гулко разносился по огромному каменному холлу. Я начала подниматься по ступенькам. Сердце мое лихорадочно билось.

Глава XIV

Я очутилась в коридоре, куда попала в то первое утро. С тех пор я не ходила сюда, не имела к тому никакой охоты. Из окна в нише струились лучи солнца, разрисовывая золотыми узорами темную обшивку стен.

Не слышалось ни единого звука. В нос мне снова ударил тот же затхлый, нежилой запах. В какую же сторону мне идти? Я не знала расположения комнат. Затем мне вспомнилось, что в тот раз миссис Дэнверс появилась из дверей у меня за спиной; пожалуй, это та самая комната, которая мне нужна, та, окна которой выходят на лужайку и море. Я повернула ручку и вошла. Внутри, конечно, было темно из-за ставень. Я нащупала на стене выключатель и зажгла свет. Я стояла в небольшой комнате, видимо гардеробной, с огромными платяными шкафами по стенам, а в конце ее виднелась другая, раскрытая, дверь в следующую комнату. Я прошла туда и тоже зажгла электричество. Каково же было мое удивление, когда я увидела, что комната полностью обставлена, словно в ней живут.

Я ожидала, что столы и кресла будут покрыты чехлами так же, как и большая двуспальная кровать у стены. Я ошиблась – чехлы были сняты. На туалетном столике лежали гребни и щетки, стояли пудра и духи. Кровать была застелена – поблескивало белое полотно наволочек, из-под пикейного покрывала выглядывал верх одеяла. На трюмо и тумбочке возле кровати стояли цветы. И на резной доске над камином – тоже. На кресле лежал атласный пеньюар. На полу рядом стояли домашние туфли. В первый отчаянный миг я подумала, что у меня произошло что-то с головой и я смотрю в прошлое и вижу комнату такой, какой она была до смерти Ребекки… Через минуту сама Ребекка войдет сюда, сядет перед зеркалом за туалетный столик, возьмет щетку и, напевая, начнет расчесывать волосы. Я увижу ее отражение в зеркале, и она тоже увидит меня, стоящую у двери… Ничего не произошло. Я продолжала стоять в ожидании… К реальности меня вернуло тиканье часов на стене. Стрелки показывали двадцать пять минут пятого. На моих часах было то же самое. В тиканье часов есть что-то на редкость естественное и успокаивающее. Вот и сейчас оно вернуло меня к настоящему и напомнило о том, что скоро на лужайке меня будет ждать чай. Я медленно прошла на середину комнаты. Нет, ею не пользовались. В ней никто больше не жил. Даже цветы не могли заглушить затхлый запах. Ставни были закрыты, занавеси задернуты. Ребекка больше никогда не вернется сюда. Пусть миссис Дэнверс сколько угодно ставит цветы на камин, стелет на кровати свежие простыни, это ее не вернет. Ребекка мертва. Она умерла уже год назад. Лежит в склепе под церковью рядом со всеми прочими усопшими де Уинтерами.

Шум моря явственно доносился сюда. Я подошла к окну и приоткрыла ставни, впустив в комнату длинный узкий луч. Да, я стояла у того же окна, у которого полчаса назад стояли Фейвел и миссис Дэнверс. При дневном свете электрический свет казался слишком искусственным, желтым. Я открыла ставни пошире. Полоса белого света упала на постель. Осветила чехол для ночной рубашки, лежащий на подушке, стеклянную доску туалетного столика, щетки и флаконы духов. Дневной свет придал комнате еще большую реальность. При закрытых ставнях и электричестве она напоминала театральные декорации, место будущего действия. Занавес упал, вечернее представление окончено, и на сцене все приготовлено для завтрашнего утренника. Но при дневном свете комната возродилась, наполнилась жизнью. Я забыла про затхлый запах и задернутые занавеси на окнах. Я снова была гостьей. Незваной гостьей. Я по ошибке забрела в спальню хозяйки дома. Щетки на туалетном столике принадлежали ей, пеньюар и домашние туфли дожидались ее на стуле и на полу.

Только теперь, впервые с тех пор, как зашла в комнату, я заметила, что еле держусь на ногах. Я присела на пуфик у туалетного столика. Лихорадочное возбуждение оставило меня. Сердце было тяжелым, как свинец. Я глядела вокруг в каком-то немом оцепенении. Да, это была удивительно красивая комната. Миссис Дэнверс ничего не преувеличивала в тот первый вечер. Это была самая красивая комната в доме. Как я любила бы эту изящную каминную доску тончайшей работы, этот потолок, эту резную кровать, эти занавеси, даже настенные часы и подсвечники на туалетном столике, как гордилась бы ими, будь они мои. Но они были не мои. Они принадлежали другой. Я протянула руку и дотронулась до щеток. Одна казалась более старой, чем остальные. Я не удивилась. Всегда одной из щеток пользуешься чаще, чем другой. Порой просто забываешь про вторую, и, когда их берут, чтобы вымыть, одна оказывается почти совсем чистой. Какая я худая и бледная в этом зеркале, какими прямыми и гладкими прядями висят волосы! Неужели у меня всегда такой вид? Да нет, обычно я куда румянее. Мое лицо, болезненно-желтое, некрасивое, пристально смотрело на меня из зеркальной рамы.

Я встала с пуфа и, подойдя к стулу, дотронулась до пеньюара. Подняла с полу туфли, подержала их в руке. Я чувствовала, как во мне нарастает ужас, ужас, переходящий в отчаяние. Я коснулась покрывала, обвела пальцем монограмму на чехле для ночной сорочки: «Р де У», переплетенные сложным узором. Выпуклые буквы четко выделялись на золотистом атласе. Внутри лежала ночная сорочка, тонкая и легкая, как паутинка, абрикосового цвета. Я прикоснулась к ней, вынула из чехла, прижала к лицу. Она была холодная, совершенно холодная. Но от нее все еще пахло духами – белой азалией, – хотя запах был кислый, запах плесени. Я сложила сорочку, чтобы положить обратно в чехол, и тут заметила, что она смята, – ее не трогали, с тех пор как она была надета в последний раз. У меня глухо заныло сердце.

Повинуясь внезапному порыву, я отошла от кровати и вернулась в гардеробную, где стояли платяные шкафы. Открыла один из них. Так я и думала. Там было полно платьев. Вечерние туалеты – я заметила мерцание серебра в прорези одного из белых чехлов, которые их укрывали. Кусочек золотой парчи, рядом – мягкий темно-красный бархат. По низу шкафа стелется белый атласный шлейф. Из папиросной бумаги на полке сверху выглядывает веер из страусовых перьев.

В шкафу был странный спертый запах. Аромат азалии, на воздухе такой нежный и благоуханный, в закрытом шкафу сделался затхлым, лишая блеска парчу; из открытых дверец на меня пахнуло гнилым душком. Я закрыла дверцы. Снова пошла в спальню. Яркий луч света из приотворенных ставен по-прежнему освещал золотистое покрывало; ясно и четко выделялось высокое косое «Р» монограммы.

И тут у меня за спиной раздались шаги. Я обернулась и увидела миссис Дэнверс. Никогда мне не забыть выражения ее лица. Торжествующее, злорадное, как-то странно, болезненно возбужденное. Я страшно испугалась.

– Что-нибудь случилось, мадам? – спросила она.

Я попыталась улыбнуться ей и не смогла. Попыталась заговорить.

– Вам плохо? – спросила она, подходя ближе; голос ее был участливый и мягкий.

Я попятилась от нее. Если бы она подошла еще ближе, я бы, верно, потеряла сознание. Я чувствовала ее дыхание у себя на лице.

– Не беспокойтесь, миссис Дэнверс, все в порядке, – сказала я чуть погодя. – Я не ожидала вас увидеть. Дело в том, что я поглядела с лужайки на окна и мне показалось, будто одни ставни плохо закрыты. Вот я и поднялась, чтобы их закрыть.

– Я их закрою, – сказала миссис Дэнверс и, пройдя через комнату, захлопнула ставни. Дневной свет исчез. При искусственном освещении комната снова приобрела нереальный вид. Нереальный и жуткий.

Миссис Дэнверс опять подошла ко мне. Она улыбнулась; куда девалась ее обычная выдержка и беспристрастность, в ее повадке, к моему великому удивлению, появилось что-то фамильярное, угодливое, даже льстивое.

– Почему вы сказали, что ставни были открыты? – спросила она. – Я закрыла их, прежде чем выйти отсюда. Вы сами открыли их, да, несколько минут назад? Вам хотелось посмотреть на комнату. Почему вы давно не попросили меня вам ее показать? Я была готова это сделать когда угодно. Надо было только попросить.

Мне хотелось убежать, но я была не в силах двинуться с места и продолжала, не отрываясь, глядеть ей в глаза.

– Ну, раз уж вы здесь, позвольте мне вам все показать, – продолжала она елейным, медовым голосом, таким ужасным и лживым. – Я знаю, вам хочется все тут увидеть, давно хочется, только вы стеснялись попросить. Красивая комната, да? Самая красивая, какую вы видели в жизни.

Она взяла меня за руку и подвела к кровати. Я не могла ей противиться. Я словно лишилась дара речи. Меня всю передернуло от прикосновения ее руки. Голос ее был тихим, интимным; как я ненавидела его, как боялась!

– Это ее кровать. Красивая кровать, да? Я всегда застилала ее золотистым покрывалом, оно было ее любимым. Это ее ночная сорочка, здесь, внутри. Вы трогали ее, не так ли? Она надевала ее в последнюю ночь перед тем, как умерла. Хотите снова ее потрогать? – Миссис Дэнверс вынула сорочку из чехла и протянула мне. – Возьмите, пощупайте ее, – сказала она. – Какая мягкая и легкая, правда? Я не стирала ее после. Я положила ее здесь, и пеньюар, и туфли, на то же место, куда клала их в тот вечер, когда она не вернулась домой, когда она утонула. – Миссис Дэнверс снова сложила сорочку и спрятала в чехол. – Я все делала для нее сама, – сказала она, беря меня за руку и подводя к стулу с пеньюаром. – Мы брали горничную за горничной, но ни одна из них ей не годилась. «Ты прислуживаешь мне лучше всех на свете, Дэнни, – часто говорила она, – мне не нужен никто другой». Поглядите, это ее пеньюар. Она была куда выше вас, видно по длине. Приложите его к себе. Он доходит вам до самых щиколоток. У нее была прекрасная фигура. Это ее комнатные туфли. «Кинь-ка мне шлепанцы, Дэнни», – говорила она. Ножки у нее были не по росту. Суньте руки внутрь туфель. Видите, какие они малюсенькие и узкие.

Она чуть не силой надела туфли мне на руки, не переставая улыбаться и не сводя с меня глаз.

– Вы бы ни за что не подумали, что она была такая высокая? – сказала она. – Эти туфельки будут впору игрушечной ножке. А какая она была стройная и гибкая! Вы забывали о том, как она высока, пока не оказывались рядом с ней. Она была точь-в-точь такого роста, как я. Но в постели, когда ее густые черные волосы обрамляли лицо, как нимб, она казалась совсем крохотной.

Миссис Дэнверс снова опустила туфли на пол и положила пеньюар на стул.

– Вы видели ее щетки, не так ли? – сказала она, подводя меня к туалетному столику. – Вот они, в том виде, в каком были при ней, их не трогали и не мыли. Я расчесывала ей волосы каждый вечер. «Пошли, Дэнни, поработаем», – говорила обычно она, и я становилась позади этого пуфа и расчесывала ей волосы двадцать минут подряд. Она носила короткую стрижку лишь последние несколько лет. Когда она вышла замуж, у нее были волосы ниже талии. Тогда их расчесывал мистер де Уинтер. Сколько раз я заходила в эту комнату и видела его в одной рубашке со щетками в руках. «Сильней, Макс, сильней», – говорила она, смеясь, и он делал, как она просила. Они одевались к обеду, в доме было полно гостей. «Хватит, я опоздаю», – говорил он, кидая мне щетки и смеясь ей в ответ. В те годы он всегда был весел.

Миссис Дэнверс замолчала, все еще не снимая руки с моего плеча.

– Все сердились на нее, когда она остриглась, – сказала она, – но ей было все равно. «Это никого не касается, кроме меня», – говорила она. И конечно, с короткими волосами было куда удобнее ездить верхом и ходить на яхте. Знаете, ее нарисовали верхом. Один известный художник. Картина висела в Академии художеств. Вы не видели ее?

Я покачала головой.

– Нет, – сказала я, – нет.

– Я слышала, ее признали лучшей картиной года, – продолжала миссис Дэнверс, – но мистеру де Уинтеру она не понравилась, и он не захотел повесить ее в Мэндерли. Я думаю, он считает, что картина не отдает ей должного. Вам бы хотелось посмотреть на ее платья, да? – Миссис Дэнверс не ждала моего ответа. Вывела меня в гардеробную и принялась открывать один за другим шкафы. – Я держу все ее меха здесь, – сказала она. – Моль еще не добралась до них и вряд ли доберется. Я тщательно за этим слежу. Пощупайте эту соболью пелерину. Рождественский подарок мистера де Уинтера. Она мне называла цену, но я забыла. Этот шиншилловый палантин она обычно надевала по вечерам. Накидывала на плечи, когда было прохладно. В этом шкафу ее вечерние платья. Вы открывали его, да? Задвижка закрыта не до конца. Мистеру де Уинтеру она больше всего нравилась в серебристом. Но, конечно, она могла носить что угодно, ей шел любой цвет. Как она была прекрасна в этом бархатном платье! Приложите к щеке, мягкое, да? А как оно пахнет! Духи все еще не выветрились, верно? Можно подумать, она только что сняла его. Входя в комнату, я всегда знала, была ли она там передо мной. По запаху ее духов. В этом ящике ее белье. Этот розовый гарнитур она не надевала ни разу. Само собой, когда она умерла, она была в брюках и рубашке. Правда, их содрало с нее волнами. Когда тело нашли через несколько недель, оно было голым.

Пальцы миссис Дэнверс впились мне в руку. Она наклонилась ко мне, ее лицо-череп было совсем близко, темные глаза пронизывали меня.

– Ее всю избило о камни, – прошептала она, – ее прекрасное лицо нельзя было узнать, обеих рук не хватало. Мистер де Уинтер опознал ее. Ездил для этого в Эджком. Совсем один. Он тогда был очень болен, но он и слушать никого не пожелал, даже мистера Кроли. Поехал – и все.

Она замолкла, по-прежнему не сводя с меня глаз.

– Я никогда не перестану винить себя за то, что случилось, – сказала она, – я виновата в том, что меня не было в Мэндерли в тот вечер. Я уехала днем в Керрит и задержалась там. Миссис де Уинтер была в Лондоне, и ее не ждали раньше ночи. Вот почему я не спешила сюда. Когда я вернулась около половины десятого, я узнала, что она приехала незадолго до семи, пообедала и снова вышла. Пошла к морю, конечно. Я заволновалась. Дул сильный юго-западный ветер. Она ни за что бы не ушла, если бы я была в доме. Она всегда слушала меня. «Я бы не стала выходить в море сегодня вечером, – сказала бы я, – неподходящая погода» – и она ответила бы: «Хорошо, Дэнни, беспокойная ты душа». И мы сидели бы здесь допоздна и болтали, и она рассказывала бы мне про все, что делала в Лондоне, как всегда.

У меня онемела и разболелась рука от ее пальцев. Я видела, как туго натянута кожа у нее на лице, как выпирают скулы. Под ушами у нее были небольшие желтые пятна.

– Мистер де Уинтер в тот день обедал у мистера Кроли, – продолжала она. – Я не знаю, когда он пришел. Пожалуй, уже после одиннадцати. Ветер понемногу крепчал и к полуночи разгулялся вовсю, а она все не возвращалась. Я спустилась вниз, но в библиотеке не было видно света. Я снова поднялась наверх и постучала в дверь гардеробной. Мистер де Уинтер сразу же мне ответил. «Кто там? Чего вам надо?» – спросил он. Я сказала, что волнуюсь из-за миссис де Уинтер. Она еще не вернулась домой. Через минуту мистер де Уинтер открыл мне. Он был в халате. «Верно, решила провести ночь на берегу, в лодочном домике, – сказал он. – Я бы на вашем месте шел спать. Она не придет сюда, если ветер не стихнет». У него был усталый вид, и мне не хотелось тревожить его. В конце концов, она не одну ночь провела в лодочном доме и плавала на своей яхте в любую погоду. А возможно, она и вообще не выходила в море и просто хотела переночевать на берегу, чтобы отдохнуть после Лондона. Я пожелала мистеру де Уинтеру спокойной ночи и вернулась к себе. Но уснуть не смогла. Все старалась представить себе, что она сейчас делает.

Миссис Дэнверс снова приостановилась. Я не хотела больше слушать. Я хотела убежать от нее, убежать из этой комнаты.

– Я сидела на постели до половины шестого, – продолжала миссис Дэнверс, – больше ждать у меня не было сил. Я встала, надела пальто и пошла через лес на берег. Светало, по-прежнему моросил мелкий дождь, но ветер стих. Когда я добралась до берега, я увидела буй и ялик, но яхта исчезла…

Мне казалось, я вижу своими глазами бухту в сером предутреннем свете, ощущаю холодную изморось на лице и, всматриваясь в туман, различаю на воде расплывчатые и смутные очертания темного буя.

Миссис Дэнверс отпустила мое плечо. Ее рука вновь повисла вдоль тела. Голос потерял всякое выражение, вновь стал холодным автоматическим голосом, который я слышала каждый день.

– Днем неподалеку от Керрита выбросило на берег спасательный круг, – сказала она, – второй на следующий день нашли на скалах у мыса какие-то ловцы крабов. Прилив вынес куски оснастки…

Миссис Дэнверс отвернулась и задвинула ящик. Поправила картину на стене. Подняла с ковра пушинку. Я стояла, глядя на нее, не зная, что делать.

– Теперь вы понимаете, – сказала она, – почему мистер де Уинтер не хочет жить в этих комнатах. Прислушайтесь к морю.

Даже при закрытых окнах и ставнях сюда доносился зловещий глухой рокот – это разбивались волны на белом галечном берегу. Прилив наступал все быстрее, скоро он подберется к самым дверям каменного домика.

– Он не заходил в эти комнаты с той самой ночи, что она утонула, – сказала миссис Дэнверс. – Велел вынести из гардеробной все свои вещи. Мы перенесли его постель в одну из комнат в конце коридора. Но он и там не мог спать. Сидел всю ночь в кресле. По утрам на полу валялась куча окурков. А днем Фрис слышал, как он ходит взад-вперед по библиотеке. Взад и вперед, взад и вперед.

Я тоже видела пепел на полу возле кресла. Тоже слышала его шаги: раз-два, раз-два, раз-два, туда и сюда вокруг библиотеки.

Миссис Дэнверс тихо закрыла дверь между спальней и гардеробной и погасила свет. Скрылись кровать и чехол для ночной сорочки на подушке, и туалетный столик, и комнатные туфли. Она пересекла гардеробную, положила ладонь на ручку двери и стояла, поджидая меня.

– Я прихожу сюда каждый день вытирать пыль, – сказала она. – Если вам захочется снова здесь побывать, скажите мне. Позвоните по внутреннему телефону. Я пойму. Горничным сюда вход закрыт. Здесь не бывает никто, кроме меня.

В ее манере опять появилось что-то вкрадчивое, интимное и неприятное. Улыбка казалась неестественной, фальшивой.

– Иногда, когда мистер де Уинтер будет в отъезде и вы почувствуете себя одиноко, вам может вздуматься прийти сюда и посидеть. Вы только скажите мне. Это такие красивые комнаты. Глядя на них, вам и в голову не придет, что ее уже давно нет в живых. Вы согласны? Можно подумать, она вышла на часок и к вечеру вернется.

Я заставила себя улыбнуться. Говорить я не могла. Пересохшее горло сжимала судорога.

– И это не только в спальне, – продолжала миссис Дэнверс, – во многих других комнатах тоже. В ее кабинете, в холле, даже в маленькой цветочной. Я ощущаю ее присутствие повсюду. И вы тоже, да?

Она испытующе взглянула на меня. Голос упал до шепота.

– Иногда, когда я иду здесь по коридору, мне кажется, я слышу за собой ее шаги. Ее быструю легкую походку. Я не спутаю ее ни с какой иной. И на галерее менестрелей в холле. Сколько раз в прежние дни я видела, как, свесившись над перилами, она глядела вниз и звала собак. Порой мне чудится, что я вижу ее там и сейчас. И слышу шелест платья, когда она спускается по лестнице к обеду.

Миссис Дэнверс приостановилась. Она все еще глядела на меня, старалась уловить выражение моих глаз.

– Как вы думаете, она видит нас сейчас, слышит, как мы разговариваем? – медленно продолжала она. – Как вы думаете, мертвые возвращаются, чтобы следить за живыми?

Я проглотила комок в горле. Вонзила ногти в ладони.

– Не знаю, – сказала я. – Не знаю.

Мой голос звучал пронзительно, неестественно. Вовсе не мой голос.

– Иногда я спрашиваю себя, – шепнула миссис Дэнверс, – иногда я спрашиваю себя, не возвращается ли она в Мэндерли, не следит ли за вами и мистером де Уинтером. За вами обоими. За вами вместе.

Мы стояли у двери, неотрывно глядя друг на друга. Я не могла отвести взгляда от ее глаз. Какими темными и мрачными казались они на ее бледном лице мертвеца, какими злобными, полными ненависти. Миссис Дэнверс распахнула дверь в коридор.

– Роберт вернулся, – сказала она. – Приехал четверть часа назад. Ему велено подать вам чай на лужайке, под каштаном.

Она отступила, чтобы пропустить меня вперед. Спотыкаясь, я вышла в коридор, я не видела, куда иду. Я ничего ей не сказала. Как слепая, спустилась по лестнице, завернула за угол и толкнула дверь, которая вела в мои комнаты в восточном крыле. Закрыла за собой дверь, заперла ее на ключ и спрятала ключ в карман.

Затем легла на постель и закрыла глаза. Меня мутило, было худо, я чувствовала себя совсем больной.