Текст книги "Булатный перстень"

– Ничего в них хорошего нет, – согласился Усов. – То ли дело – наши тульские девки! Выйдет такая на гулянье – щечки нарумянены, зубки вычернены, любо-дорого поглядеть!

– У вас девки зубы чернят? – удивился Новиков. – Я думал, одни старые купчихи этак дурачатся.

Усов уставился на него в недоумении.

– А что хорошего в белых зубах? – спросил он. – Сразу видать, что девка из бедного житья. Про приданое можно и не спрашивать.

Михайлов расхохотался и хлопнул его по плечу.

– Знаешь ли, Володька, может, от чернозубой тулячки больше проку, чем от наших щеголих с накладными челюстями слоновой кости? Может, со своими чернеными зубами она будет самой верной в мире женой?

– Борони вас обоих Господь от самой верной в мире жены! – воскликнул Новиков. – Она, братцы, мне досталась, и от ее верности спасу не было! Ей-богу, уж лучше бы любовника завела и им занималась.

– Отчего так? – изумились Усов с Михайловым.

– Летом она во дворе своих богомолок привечала, часами с ними лясы точила, мне и не слышно. А зимой-то все эти особы в дом тащатся. Для того ли я его покупал, чтобы самому в нем прятаться от шума, словно мышь под веник? А как подумаю – так все более хочется обратно, в море… Велика ли цена дому, в котором нет деток? Хотя теперь-то… эх, как все нескладно…

– А мне, думаешь, намного веселее? – спросил Михайлов. – Пять дочек – на приданое скоро разорюсь. Детки! А часто ли я их вижу? Дай бог здоровья теще, без нее бы пропал…

– Так ты-то свободен, ты волен хоть сейчас жениться… – с понятной завистью ответил Новиков.

– Да не хочу я жениться! На тебя погляжу – и сразу всякая охота пропадает! – не очень убедительно возразил Михайлов. – Хватит с меня одной женитьбы. Я, считай, с морем повенчался, как венецианский дож.

– И собрались мы тут – трое убогих, – сделал вывод Новиков. – Ефим, оставшись в столице, вовек не женится, ему чернозубая нужна. Я от жены в Африку чуть не убежал, слава богу – сегодня выгнал. Тебя, Алешка, под венец и на буксирном канате не затащишь.

– Ты выгнал Настасью? – изумился Михайлов.

– Со всеми узлами и коробьями. Злыдню бессердечную в доме терпеть не намерен… Поди, у меня там уже и дитя народилось…

– Ты в своем уме?

– В своем, в своем, чистую правду говорю, вот те крест. Брюхатая баба к нам забрела – да рожать собралась. Баба эта… – произнес Новиков и осекся, когда во второй раз прозвучало заполошное «караул!».

Минуты полторы спустя до слуха долетел топот множества ног. Какие-то люди бежали – похоже, к Мойке.

– Дядя Ефрем, посвети-ка, – попросил Новиков, и на воду легла дрожащая полоса фонарного света. – Где это они гоняются?

– Да и к нам кто-то скачет…

Это оказался молоденький гребец.

– Дядька Ефрем, там что-то стряслось, кого-то бьют!

– Ну вот, стоило на пять минут отойти! – возмутился Усов. – Я побегу, взгляну!

– Погоди! Дядя Ефрем, отгреби-ка к фарватеру… а то, вишь, шлюпка мешает…

Мойка в том месте была сажен двадцати в ширину, двух мощных гребков хватило, чтобы лодка оказалась в месте, откуда просматривался берег.

Михайлов поднял фонарь повыше. Зрение у него было отменное, да и слух не хуже. Довольно близко, в полусотне шагов, на воде началась возня – двое, спустившись в суденышко, пытались отчалить; наконец им это удалось, но грести они не стали, лодочка сама пошла по течению, ее потащило под мост…

– Что за притча? – прошептал Новиков. – Весел у них, что ли, нет?

И тут к большой шестивесельной шлюпке подбежали люди, поочередно прыгнули в шлюпку, один сел к рулю, шлюпка начала маневр – ей нужно было оказаться на просторе, чтобы набрать скорость.

– Глянь, Ефимка, да это ведь погоня, – сказал Новиков.

– Вижу…

Михайлов тоже сообразил, что творится на воде. Дядя Ефрем подогнал шлюпку к спуску.

– Сползай осторожненько, – велел Михайлов Новикову, – не то опрокинешь наш фрегат. А ты, Усов, прыгай сюда! В тебе весу – как в воробье. Посмотрим, что там затеяли…

Глава пятнадцатая
Встретились…

Александра ухватилась за протянутую руку. Рука была сильна неимоверно – выдернула ее из воды, так что она легла животом на борт и быстро перевалилась в лодку.

– Слава богу, – сказал бас, только что призывавший «сюда, к нам, не бойся». А другой голос, загадочно знакомый, спросил:

– Ты, сударь, часом не Нерецкий ли?

– Нет, – ответила Александра.

– Да пустите же на берег! Я их догоню! – не унимался молодой голос.

– Правь к берегу, дядя Ефрем, да не к тому – к другому, к Васильевскому. Вон, туда! – велел бас. – Ефимка, готовься, для тебя швартоваться не станем.

Александра не знала, как быть. Мокрая одежда раздражала, холодила тело, любимый кафтан уплыл, волосы впору было выкручивать. Вместе с кафтаном пропал кошелек: были бы деньги – наняла бы лодочника, доставил бы к самому дому, а там на поварне еще не остыла печь… Хотя первым делом следовало бежать, искать на улицах десятских, сообщать в полицию, что Нерецкий похищен и увезен в лодке!..

– Пошел, крестничек!

Человек со знакомым голосом осветил уходящие в воду деревянные ступени. Другой перепрыгнул на них, взбежал, повернулся:

– Сколько могу – буду преследовать! – И топот бегущих ног вскоре затих вдалеке.

– Эй, эй! Дорогу-то к моему домишке помнишь? – загремел бас. – Ты мужиков спрашивай – где флюгер корабликом! Как что разведаешь – тут же ко мне!

– Вот ведь неуемная душа, – произнес знакомый голос, вроде и неодобрительно, однако с примесью зависти. – Ну, сударь, кто ты таков и отчего в воде оказался?

Это относилось к Александре.

– Превратности судьбы, – кратко отвечала она.

– Эй, да ты, сдается, не сударь, а сударыня! – догадался бас. – Ну, Михайлов, славную рыбку мы выудили! Ну-ка посвети! Дядя Ефрем, правь к берегу! Даму надобно обсушить!

– Нет, на Васильевском мне делать нечего, – быстро сказала Александра. – Если бы вы были столь любезны и доставили меня поближе к Миллионной, то век бы вам была признательна…

Она уже выстроила план – накинуть хоть какое платьишко, обуться, взять с собой кого-то из людей и возвращаться на Вторую Мещанскую. Там наверняка что-то выяснится – дворня из губернаторского дома вышла помочь кучеру Семену, может статься, уже позвали десятских, которые ночью должны ходить по улицам; Семен непременно рассказал, кто его ударил…

Михайлов, узнанный окончательно, осветил Александру, но она успела отвернуться и сидела с независимым видом – настолько, насколько это вообще возможно, вымокши насквозь.

– Поворачивай, дядя Ефрем, – распорядился бас, – да только неладно получается, в мокром-то… Вы скиньте все с себя, мы глядеть не станем, и завернитесь ну хоть в мой подрясник…

– Благодарю, не надо.

– Ты спроси эту даму, точно ли с ней в лодке был Нерецкий, – буркнул Михайлов.

– Что вам за дело до Нерецкого?

– Есть дело, впрочем, я не представился… Капитан второго ранга в отставке Новиков, – сообщил бас и, приподняв зад над сиденьем, кое-как поклонился. – А это – товарищ мой, капитан второго ранга Михайлов, прошу любить и жаловать.

Михайлов недовольно фыркнул.

«И надо ж было тому случиться, что именно они выудили меня из воды, подумала Александра, – экая насмешка Фортуны. И ведь признал, оттого и сердится, оттого и нос воротит!»

– Вы почтили нашу лодку своим присутствием… – продолжал Новиков

– Это было вовсе необязательно, я хорошо плаваю! – перебила Александра. – Лучше, чем полагается даме из хорошего общества, – строптиво добавила она. – И я бы прекрасно сама добралась до берега. Вы же видели – я не тонула, на помощь не звала!

– Ах, сударыня, тот, кто тонет, редко орет, он лишь глаза таращит да руками по воде бьет, – сказал Новиков. – И голову задирает, и рот невесть зачем разевает, и задыхается с перепугу. Коли не знать этих признаков, то и не всегда догадаешься, что опасность велика.

– Вы полагаете, господин Новиков, что от смерти меня спасли, коли я не вопила? – удивилась Александра. – Когда бы потребовалось, то я с несколькими привалами доплыла бы до своего дома.

– Коли вам не нравится мой подрясник, а он действительно страшен, как смертный грех, то могу предложить кафтан. Раздевайся, Михайлов, – приказал Новиков, – надобно ж даму как-то согреть.

Михайлов быстро встал, сорвал с себя кафтан, бросил его на колени Александре, после чего шлепнулся обратно.

– Ну, не кобеньтесь, сударыня, и не жеманничайте. Простудиться после ночного купания проще, чем вы думаете. Вам ведь, поди, еще не доводилось ночью купаться, – очень кстати предположил Новиков. – Стягивайте камзол.

– Доводилось, и по снегу бегать босиком доводилось, и под дождем тоже, – с некоторым злорадством сообщила Александра. – У меня лет до четырнадцати и шубы зимой не было, был один лишь байковый капот, в нем гулять велели.

– Вы росли у чужих? Вы сирота? – с сочувствием и тревогой спросил Новиков.

– Нет, это были затеи моей покойной матушки. Ее старший братец и отец, то бишь мои дядя и дед, ввязались при покойной государыне в какое-то темное дело, были судимы, ей пришлось скрываться, жить у дальней родни, отчего – не знаю, она не говорила. Потом все как-то уладилось. Но в душе у нее поселился страх – ей все чудилось, что наше благополучие вот-вот оборвется. И она готовила меня к тяжким испытаниям. У нас было правило – коли я промочу ноги, не переменять чулки – сами на ногах и высохнут. Летом, чуть вставало солнце, будили меня и водили купать на реку…

– Это жестоко, – сказал Новиков. – Как можно этак с детками?

– А ничего страшного я в таком обхождении не вижу. Пришедши домой, давали мне завтрак, состоявший из горячего молока и черного хлеба, чаю мы не знали. Пища моя была: щи, каша, иногда кусок солонины, а летом зелень и молочное. Чем плохо? В пост, правда, особливо в Великий, даже рыбы не было. А поутру горячее сусло или сбитень. Очень бодрит! Многие пеняли моей матери, что она так грубо меня воспитывает, она всегда отвечала: «Я не знаю, в каком она положении окажется: бедном или выйдет замуж за такого, с которым вынуждена будет по дорогам ездить, – все вытерпит: и холод, и грязь, и простуды не будет знать. А ежели будет богата, то легко привыкнет к хорошему». Но на самом деле она боялась не дорог… Она не хотела, чтоб я чего-нибудь боялась… – сказав это, Александра покосилась на Михайлова.

– Удивительная мать, – искренне восхитился Новиков.

– Теперь видите, что беспокоиться обо мне не стоит? Возьмите кафтан! – Она переложила михайловскую собственность на колени к Новикову.

Михайлов так ловко расположил фонарь, чтобы лицо Александры оставалось в тени. Это даже было смешно – до какой степени он не хотел ее видеть. Но, надо полагать, все же взглянул украдкой – когда она удерживала кафтан, на свету оказались ее руки в обвисших мокрых манжетах дорогой батистовой рубахи.

– Послушай, Новиков, – сказал он – разом сердито и неуверенно. – Нужно понять, какое отношение имеет эта дама к Нерецкому и Майкову. Необходимо!

– Отчего ты вообразил, будто она имеет отношение к Майкову?

– Помнишь мои подозрения? И пропажу перстня?

Новиков сообразил, в чем дело, и уставился на Александрину правую руку.

– Точно – он! Тот самый! Сударыня, не дадите ли перстенек разглядеть?

Александра сняла перстень, чудом не соскочивший с пальца в воде, и положила на огромную ладонь Новикова. Тот передал безделушку Михайлову, который примерил на безымянный палец левой руки, и перстень занял свое место так ловко, словно для этого пальца и был откован.

– Хотел бы я понять смысл этой интриги, – пробормотал Михайлов. – Если перстень у меня стянул Майков, то как он попал к ней?..

– Сударыня, мало кто из дам может похвастаться, что носит колечко из российского булата, – сказал Новиков. – Как оно к вам угодило? Вы купили его? Подарено? А коли нашли – то где?

– Этим кольцом обручился со мной некий молодой человек, – честно ответила Александра.

– Краденым перстнем? – не выдержал Михайлов.

– Краденым?! – возмутилась она. И тут же подумала – а и впрямь, Павлушка мог где-то стянуть сию безделицу…

– Да. Он пропал с моей руки как раз накануне войны. Его нагло украли. А был мне подарен человеком, который сам его изготовил, – не глядя на Александру, сказал Михайлов. – Тот человек может его опознать.

– Этот перстень из булата, он на всю Россию один такой, – добавил Новиков. – Я его рисовал. Коли угодно, покажу рисунок. Сударыня, кто вам его дал?

– Либо Майков, либо Нерецкий, – уверенно заявил Михайлов.

– Ни тот, ни другой!

– А все же? – не унимался Новиков. – Дело-то необычное. Да и не обручаются такими перстеньками.

– Перстень попал ко мне самым невинным способом. А коли не верите, то и разговаривать не о чем, – сердито сказала Александра. – Какое вам дело до того, кто и как со мной обручился?

– Перестань, Новиков. Мы это и сами выясним. А сию даму нужно пересадить на другую лодку – вон, кстати, и фонарь горит, какой-то лодочник припозднился. Полагаю, когда изловим Майкова, он и про перстень много чего скажет.

– Господин Новиков, тут все время поминается некий Майков. Он не во флоте ли служит? – спросила Александра.

– Во флоте, сударыня, на «Памяти Евстафия».

И тут Александра вспомнила молодого офицера, которого привел Нерецкий, и его рассуждения о высоких идеях. Тогда они были приятели. Так что же их вдруг рассорило? Да и рассорило ли? Ведь Нерецкий позволил себя пленить и не звал на помощь.

– Вы с ним знакомы? – полюбопытствовал Новиков.

– Светское знакомство, ни к чему не обязывающее, сударь. И уж не с ним я обручилась, даю вам слово!

А Михайлов меж тем окликнул лодочника, в переговоры вступил и дядя Ефрем, две минуты спустя лодки соприкоснулись бортами, и Новиков с медвежьей галантностью помог Александре перейти в другое суденышко.

Тут раздался крик.

– Дядька Ефрем! – кричал из сумрака парнишка. – Скажи господам – того молодчика в епанче, за которым посылали, на месте нет, на Адмиралтейской, куда-то убрался!

– Черт! – буркнул Михайлов. – Этого еще недоставало!

– Но там, где мы его поставили, ничего опасного быть не должно! – расстроился Новиков.

– Этот бездельник сыщет приключений на свою голову! Что же мы матери скажем?

Александре, продрогшей в мокрой одежде, недосуг было слушать перебранку. Она сказала, куда везти, и лодочка пошла нырять под мосты. Мысли в голову лезли разнообразные – панихида по Нерецкому причудливо сменялась панихидой по Михайлову…

Добравшись до удобного места, Александра велела лодочнику ждать и поспешила домой.

Идти по грязной улице в одних мокрых чулках было неприятно – ну да для девицы, которая босиком бегала по унавоженному огороду, ничего страшного, – сия беда лечится турецким тазом с горячей водой и французским мылом.

Александра вошла в свой дом, была встречена в сенях стареньким Ильичом, который почитал своим долгом сидеть там ночами. Ильич устроил целый переполох – закричал: «Нашлась, нашлась!», и тут же прибежали перепуганные девки, причем Павла с Танюшкой – в одних рубахах, а Фрося спать еще не ложилась. С воплями и причитаниями они повели мокрую голубушку-барыню в гардеробную – раздевать, согревать, мыть ей ножки, кутать ее в самое теплое, укладывать в постельку. Ильич был отправлен с тремя копейками к лодочнику.

– Семен где? Жив, цел? – спрашивала Александра.

– Жив, приплелся!

– Ему голову не пробили?

– До крови ушибли! Ему Ильич волосья вокруг раны выстриг, перевязал.

– Завтра пошлю за немцем…

– Не нужно немца, Ильич его сам вылечит!

Александра уже сидела полуголая, с ногами в тазу, а Фрося полотенцами сушила ей распущенную косу, когда ворвалась Мавруша в одной рубашке и ночной кофте, даже без чепчика.

– Сашетта, вы утонули?! – закричала она.

– Утонула, на том свете в Нептуновом царстве обретаюсь, – отвечала Александра.

– Ай, нет, нет… Госпожа Денисова! Поликсена не вернулась!

– Ах, еще и это… С утра пошлю к Арсеньевой. Коли Поликсене совсем уж не хочется у меня жить – отправлю ей вещи и заплачу старухе, чтобы…

– Нет, нет! Она не примет!

– Это что еще за блажь? – удивилась Александра.

– Не блажь! Мурашка… Поликсена – невеста господина Нерецкого! Вот почему она ушла! – и Мавруша снова опустилась на колени. – Госпожа Денисова, отдайте ей супруга! Она же вот-вот от него ребеночка родит!

Фрося тихо ахнула.

– Сдается мне, что ты, Мавренька, врешь, – спокойно и даже ласково сказала Александра. – Ты сама ведь в него влюблена…

– Да что – я? Я – дурочка! Мне только и надо, что его голос слышать!.. А она – она все ему отдала… Мне такого не смочь… Я, должно быть, меньше люблю, чем она… – И Мавруша заплакала.

– Поликсену я найду и прямо спрошу у нее, от кого дитя нагуляла! – крикнула Александра. – А тебе стыдно подругу к своим проказам припутывать, особливо теперь, когда Нерецкий попал в беду! Его спасать надобно, а не делить между монастырками!

– Как – в беду, отчего – в беду? – забормотала Мавруша, поднимая к Александре заплаканное лицо. – Это из-за вас?!

– Из-за меня?!

– Вы же за ним ушли, и вы были в мужском костюме!

– Ну и что?

– Значит, была дуэль!

– Какая дуэль, ради чего, опомнись! На него напали, мы убегали вместе на лодке, лодка опрокинулась, я выплыла, а его захватили злодеи. Теперь ясно?

– Ахти мне… – прошептала Фрося.

– Но зачем, почему?

– Фрося, мой маскарадный костюм по Мойке уплыл. И шляпа пропала. Где она слетела с головы – понятия не имею. Завтра не забудь – надо спосылать Андрюшку к Меллеру, чтобы пришел и снял мерки, буду шить новый. Да и вот что – напомни, чтобы Зверкову написала. К костюму нужна шпага, а те, что от покойного барина остались, мне уж точно не по руке, там чуть ли не рыцарские двуручные мечи. А Зубков оружие любит – как все кабинетные сидельцы… А модная аглицкая шпажонка не опаснее веера…

– Вы будете биться за него? – прошептала изумленная Мавруша.

– Я спозаранку в часть поеду, напишу явочную, пусть полиция тоже его ищет. Мы там шум подняли на Второй Мещанской, может, найдутся люди, что видели злодеев. А потом…

Александра посмотрела на правую руку. Перстень никуда не делся – сидел на пальце, тусклый и рябой, единственный в России… и не смыло ж его, не канул на дно Мойки!..

Тут же в голове связалась цепочка, словно бы кто орудовал там тамбурным крючком, тянул петельку за петелькой: от перстня к Павлушке, от Павлушки к его папеньке, а от папеньки – к тому разговору, который подслушала Александра накануне объяснения с Нерецким, к разговору, после которого любимый неведомо зачем умчался в Москву.

– А потом я еду к Ржевским. А ты, Мавренька, будешь сидеть дома. Попробуешь удрать – велю запереть в чулане.

– Но надо найти Поликсену!

– Без тебя найдут. И тогда я уж докопаюсь до правды. Деликатность мешала мне делать расспросы, но тут уж не до тонких материй. Поняла, монастырка?!

Мавруша, как ни странно, промолчала.

– А теперь ступай спать.

– Как же я засну, не зная, что с Мурашкой?..

– А я как засну, не зная, что с моим женихом? Помолюсь – да и постараюсь!

Выбивая из Маврушиной головы ту дурь, что связана с Нерецким, нужно было действовать сурово и решительно. Александра, впрочем, и не испытывала особой жалости к девчонке, которая бог весть чего насочиняла и даже оказалась интриганкой – бестолковой, но все же интриганкой. Рано или поздно Мавруше предстоит столкнуться с обычной жизнью во всей ее неприглядности и набить на чистом лобике несколько основательных шишек. Чем скорее это произойдет – тем лучше, и тем больше надежды, что ближе к Рождеству она согласится выйти замуж за хорошего жениха, если его пошлет Господь, а не будет забивать себе голову бреднями о Нерецком.

Разумеется, уснуть не удалось, хотя девки постарались, и горячим напоили, и раскаленный кирпич в полотенцах в постель положили. Как спать, когда возлюбленный увезен бог весть почему и куда?

Кому и что сделал безобидный Нерецкий? Он, поди, и шпажному бою-то не обучен, а лишь музыке и стихосложению!

Придумать вину Нерецкого Александра не смогла – но одна мудрая мысль все же осенила ее: не в полицию бежать, там могут поднять на смех любовницу, потерявшую любовника, и искать похищенного примутся с превеликим промедлением, а сразу нестись к Ржевскому. Он послал Дениса с важным поручением в Москву, он ждет его из Москвы, так пусть он первый и узнает, что стряслось. Он в свете важная персона, сенатор, он поймет, что сие похищение значит!

Да и какую роль в этой истории играет перстень, наверняка объяснит. Придется просить, чтобы не строго наказывал жениха Павлушеньку…

Поднялась Александра ни свет ни заря. Потребовала, чтобы девки сразу же вымыли ей голову: после купанья в Мойке волосы были на ощупь отвратительны. Велела бежать за волосочесом, заставила вытащить на свет из шкафа три платья и разложить на постели – чтобы во время завтрака сделать выбор. Написала Зверкову с просьбой подобрать в своих сокровищах и прислать ей шпагу, подходящую не только для того, чтобы оттопыривать полу кафтана. Немца Меллера, замечательного портного, лакей Гришка из постели вынул и, не дав чашку кофея выпить, доставил к барыне. Пришлось Александре самой угощать его завтраком, пока портновский подмастерье снимал с нее мерку для нового наряда – кафтана, камзола и штанов; цвет на сей раз она выбрала пюсовый. К концу сумбурного завтрака лакей Пашка притащил сапожника; дамские туфли можно и готовые в лавке приобрести, парижской работы, а обувь мужского фасона на маленькую ножку надобно заказывать. Деньги так и разлетались…

Потом Александра, окутанная пудромантелем, уселась перед зеркалом и от прикосновений ловких пальцев волосочеса даже задремала. Причудливая и бессонная ночь дала себя знать, и потом, уже в платье, зашнурованная и нарумяненная, в модной широкополой шляпе с плюмажем поверх напудренных волос, создававших впечатление светящегося ореола вокруг лица, она не сразу собралась с духом – все хотелось присесть на канапе и закрыть глаза.

Но нужно было выручать из беды Нерецкого.

Она явилась к Ржевским в неподходящее время – светские визиты столь рано не совершались. Ее препроводили в гостиную и несколько минут спустя сообщили: господин Ржевский осведомлен, скоро спустится.

Дети, уже покормленные незатейливым завтраком (Глафира Ивановна, выросши без деликатесов, не хотела баловать детей, давала им ту простую пищу), заглянули в гостиную, приласкались и сразу убежали в учебную комнату – с этим в доме было строго. Остался один маленький Павлушка. Он стоял у двери, исподлобья смотрел на «невесту», и как было не умилиться маленькому насупленному личику.

Александра быстро подошла, опустилась на корточки:

– Павлушенька, миленький, где ты колечко нашел?

Мальчик потупился.

– Тебя никто ругать не станет, колечко мне по душе пришлось…

– А ты его носить будешь?

– Вот же оно, на пальце, с руки не снимаю. Буду и впредь носить, Павлушенька, только скажи, где взял. А я тебе игрушку принесу – медведь с мужиком бревно пилой пилят, ты за палочку дергаешь, а они пилят. Или глиняную муравленую птичку у разносчика куплю, будешь свистеть в нее. Что лучше – медведь с мужиком или птичка?

– Медведь…

– Ну так откуда колечко?

– В коридоре нашел. У батюшкина кабинета.

Это было уже любопытнее. О том, что господина Ржевского считают масоном, да не простым, а чиновным, Александра знала. Выходит, и перстень – масонский?

Тут явился хозяин дома, уже одетый для выхода, и мальчик, смутившись, убежал. Александра быстро спрятала перстень в карман.

– Рад вас видеть, сударыня, во всякое время, – сказал Алексей Андреевич. Сие означало: для чего ты, красавица, в такую рань притащилась?

– Алексей Андреич, у меня для вас плохая новость. Нерецкий похищен, – прямо выпалила Александра.

– То есть – как похищен? Кем?

– Он вчера днем приехал из Москвы и сразу… навестил меня… то есть, не заезжая к себе на квартиру… – Александра малость смутилась. Вся надежда была на то, что Ржевский умен и дурацких вопросов задавать не станет.

– А что было потом?

Она ужаснулась – ведь никто же не поверит, что Нерецкий за то время, что провел в ее доме, всего лишь как следует вымылся с дороги и поел. Однако сейчас было не до приличий.

– Потом он, когда стемнело, отправился к себе на квартиру. Я послала с ним своего человека…

– Он нес вещи?

– Да… Но я беспокоилась и сама пошла следом за ними. Я была в мужском платье… Объяснить причину беспокойства не могу, но она была, поверьте…

– Вы говорите, говорите, – подбодрил Ржевский.

Александра, миновав самое сомнительное место своей истории, обо всех последующих событиях докладывала уже совсем бодро. Но впопыхах не упомянула про Майкова – ей и самой было неясно, откуда он взялся, был ли среди тех, кто на Мещанской пленил Нерецкого, ждал ли в шлюпке.

– Все это очень плохо. Нерецкий был послан в Москву для важных встреч. У него должны были быть при себе письма известных московских персон. Если похитители – те, кого я подозреваю, письма первым делом будут уничтожены.

– Письма у меня!

– То есть как – у вас?

– Они оставлены в моем доме – по крайней мере, я не видела, чтобы Нерецкий брал их с собой…

Александра, и от природы имевшая хороший румянец, тут совсем раскраснелась: не иначе Ржевский вообразил себе картину, как любовник с любовницей, покинув ложе страсти, неторопливо одеваются.

Но сенатор был человек светский – только кивнул, показывая, что объяснение его устраивает.

– Письма надобно переправить ко мне. И как можно скорее, – сказал он.

– Они где-то в вещах…

– Найдите. А теперь расскажите о людях, которые взяли вас в свою лодку и пытались помочь Нерецкому, – попросил Ржевский.

– Не знаю, так ли уж они хотели ему помочь. По-моему, им был нужен другой человек – похититель. О том, что жертву звать Нерецким, они, сдается, узнали, когда лодка опрокинулась! – воскликнула Александра. – И оказалось – он им тоже для чего-то вдруг понадобился!

– А вы не поняли – для чего?

– Думаю, они его о чем-то хотели расспросить, – ответила Александра.

– В лодке, куда вас подняли, были два человека?

– Сперва – три, не считая лодочника и гребцов. Но третий побежал по берегу догонять шлюпку.

– И те двое, говорившие о Нерецком, были люди, вам знакомые?

– Один, его фамилия Михайлов. Другого, Новикова, я увидела впервые в жизни. Но он тоже флотский офицер, только в отставке.

– А Михайлов?

– Михайлов служит на «Мстиславце».

– «Мстиславец», сколько помню, у Гогланда не слишком пострадал и не покинул строя. Отчего же Михайлов в столице? Ранен?

– Я бы не сказала: бодр и доволен жизнью! – выпалила Александра. – То есть бинтов на нем я не заметила, руки-ноги целы.

– Здоров – и не на своем судне? Любопытно. Нужно найти этого Михайлова, – сказал Ржевский. – Похоже, ему известно то, что пока неизвестно мне. Вы можете это сделать?

– Найти Михайлова? – переспросила Александра.

– Да. Я очень прошу вас об этом.

– Но у вас более возможностей!

– Да. Я могу привлечь и полицию. Но вы, Сашетта, не поняли главного. Тут речь идет, возможно, о государственной измене. Чем меньше людей знает подробности, тем лучше. Так вышло, что вы знаете. Если впутывать в это дело еще кого-то, можно наделать беды. Ибо… есть один столичный житель, коему как раз жалованье идет за то, чтобы всякую измену вынюхивал. Да вы о нем слыхали: Степан Иванович Шешковский. Он и знает, и обезвредит, да сколько при том невинных людей под плети подведет – одному Богу ведомо. А в этой истории много таких участников, что впутались в нее из благороднейших побуждений, вроде Нерецкого, который мне очень симпатичен. Угодно ли вам, чтобы Нерецкого допрашивал Шешковский?

– Нет, нет! Боже упаси!

– Тогда ищите Михайлова. Вам это делать удобно – когда молодая дама гоняется за флотским офицером, никто не подумает о политике, а увидят одну лишь амурную интригу.

– У меня нет и не может быть амурных интриг с господином Михайловым!

На это Ржевский лишь усмехнулся.

– Я понятия не имею, где его искать, клянусь вам! – сказала она. – Знаю, что дом его где-то на Васильевском, что он служит на «Мстиславце», визитов ему не наносила, а познакомились мы случайно, так что и общих знакомцев нет.

– А если хорошенько подумать?

Александра честно попыталась вспомнить.

– Лодочник, дядя Ефрем. По всему судя, у него то ли с Михайловым, то ли с Новиковым какой-то уговор.

– Вот видите – есть зацепка. Поезжайте, найдите этого Ефрема. Вам самой не обязательно встречаться с Михайловым – просто попросите передать, что я жду его для важного разговора. Коли угодно, могу написать записку.

– Извольте, напишите.

Ржевский удалился к себе в кабинет, а в гостиную тут же заглянула Глафира Ивановна.

– Сашетта, как хорошо, что ты приехала… Помнишь, Павлушка с тобой перстнем обручился? Так этот перстень у Алексея Андреевича пропал. Лежал на столе, скатился на пол и сгинул, вчера искали. Он, оказывается, не простой. Верни, ради бога, да так, чтобы Павлушке из-за него не влетело. Я уж как-нибудь подброшу. Впору кабинет запирать – вечно дети туда лезут, то хорошую бумагу стащат, то книжку с гравюрами…

– На то они и дети. Хорошо, я пришлю перстень, – пообещала Александра. Видно, мысль о тайном значении этой безделушки у масонов оказалась верной. А рассуждения Новикова о единственном на всю Россию булатном перстне – какое-то непонятное вранье.

Предчувствие подсказало, что перстень может пригодиться – хотя бы для того, чтобы проучить этих двух приятелей за враки, если еще придется с ними встретиться.

Найти дядю Ефрема оказалось просто – он промышлял своим ремеслом лет тридцать, и едва ль не все, кто владел в столице лодками, шлюпками, буерами, кайками, его знали. Александра за две копейки наняла парнишку, чтобы сплавал к известной ему пристани на Васильевском, позвал дядю Ефрема – дело, мол, есть, будет хорошо уплачено.

Она сперва хотела убедиться, что он сможет найти Михайлова с Новиковым, а потом передать ему записку Ржевского из рук в руки. Но когда парнишка, явившись, сообщил, что старого лодочника наняли хорошие господа на несколько дней, так что вскорости не освободится, Александра забеспокоилась. Это могло означать, что незнакомец с пронзительным голосом все-таки выследил шлюпку и понял, куда упрятали Нерецкого.

Необходимо было во что бв то ни стало выпытать эту тайну, а сообщить Ржевскому – или же не сообщать, – это по обстоятельствам…

– Стало быть, дядя Ефрем сейчас на пристани? – спросила она.

– На пристани, лодку снастит, уключины чинит, – доложил парнишка.

– Ну-ка, вези меня к нему!

Этот разговор состоялся в полдень на набережной у Летнего сада, погода была отменная, и многие жители столицы желали просто покататься по Неве, подышать свежим воздухом, а то и пуститься в плаванье к Аптекарскому острову, где в последнее время стали открываться модные увеселительные заведения. Александра взяла с собой Гришку, спустилась в лодку и, слушая мерный плеск весел, стала готовиться к неприятному разговору.