Текст книги "Булатный перстень"

– Дура! Дура!.. – Михайлов был в ярости. – Куда она полезла?!. Ведь на масонские сборища бабам ходу нет!

– Дура… – растерянно повторил Новиков и, достав из ножен шпагу, двинулся к тяжелой двери павильона.

– Ты куда?

– Надо ж ее оттуда вывести…

– Крестненький, – позвал Ефимка. – Глянь-ка, там вроде факел…

– Где?

– Вон, внизу, у воды…

Яркий синий огонь, брызжущий искрами, был хорошо заметен сверху – но только он один и был виден. Он совершал движения, словно бы крестил реку, и вдруг взлетел, пронесся по дуге, упал в воду и погас.

– Что за притча? – сам себя спросил Михайлов, и тут в подземелье грянул выстрел.

 Поднялся крик, что-то громыхнуло, выстрелили вдругорядь.

– За мной! – заорал Ероха и пташкой спорхнул с пригорка. Оружия у него не было – да он сам был в этот миг страшнейшим оружием, готовый голыми руками рвать в клочья неприятеля, лишь бы Михайлов с Новиковым признали его наконец годным вернуться в строй.

Он догнал Новикова у двери павильона. Вдвоем налегли – она отворилась. Внутри было не совсем темно – свет шел из-под земли, от ведущей в подвал лестницы.

Тут мимо них проскочил и сбежал вниз человек – не Михайлов, не Ефимка, не Родька в крылатой епанче…

– Аларм! – закричал этот человек. – Аларм!

– Сейчас они начнут разбегаться, – сообразил Новиков.

– Долбать мой сизый череп! Они оставят нам два трупа! Дай шпагу!

Выхватив у Новикова клинок, Ероха понесся вниз. А в павильоне появились Михайлов с Ефимкой.

– Снеси меня на закорках вниз, да поживее, – приказал Новикову Михайлов.

– Владимир Данилыч, христом-богом, не надо! – взмолился Ефимка. – Его же там завалят, затопчут!

– Дурак! Прислонюсь к стене – и пусть только сунутся!

Михайлов никого спасать не желал. Он даже думал, что если Александра получит в свалке пару хороших синяков, ей это пойдет только на пользу. Но Ероха первым кинулся воевать. Ероха – пьянюшка, заживо похороненный товарищами-офицерами. А он, Михайлов, обремененный даже не раной, а дурацкой язвой на ступне, будет ждать Ерохиного возвращения с победной реляцией?

– Стой тут, крестненький, с оглоблей своей! – кричал Ефимка, заступая ему путь. – Они же все сейчас наверх побегут! Тут ты их и оглоушишь! Всех! По порядку!

– На кой они мне?! – не дождавшись помощи от Новикова Михайлов заковылял вниз по лестнице. Ступеньки оказались очень высоки и дались ему с трудом.

Он оказался в небольшом овальном зале. Там шло настоящее сражение. Ероха бился сразу с двумя противниками, спину ему прикрывала Александра, она отмахивалась большим стоячим подсвечником. Один из ее лакеев – кажется, Гришка, махал черной деревянной загогулиной с петлей на конце, второй уже лежал на причудливом ковре.

Посреди всего этого побоища один лишь человек был спокоен и покорен року. Он стоял на коленях, положив голову на покрытый черной тканью столик, зажмурившись, и даже не пытался встать.

Не надобно было подсказок, чтобы Михайлов догадался, кто это такой.

Он бы не стал спасать Нерецкого сознательно и обдуманно, этот человек был ему неприятен. Но когда выскочившая неведомо откуда фигура в белом плаще оказалась рядом с осужденным, когда в безумном порыве, посещающем порой обреченных, выдернула из ножен, висевших на черной перевязи с серебряными буквами, кинжал, Михайлов без единой мысли в голове треснул фигуру по руке своей оглоблей.

В подземелье становилось все просторнее, господа в белых одеяниях куда-то исчезали. Ефимка, одурев от славной потехи, вцепился в одного и повалил. И вдруг подвал опять наполнился людьми – отчего-то в ливреях…

Эти люди, крепкие мужчины с дубинками, пришли на помощь Михайлову и Новикову, который работал кулаками, и раненому в плечо Ерохе, и сидящему верхом на своем противнике Ефимке. Они окружили компанию заговорщиков, оттеснили ее к опустевшему креслу, но бить не стали – ждали приказа.

Тот, кому полагалось приказывать, неторопливо спускался по лестнице. Все, словно в ожидании кары Божьей, вдруг притихли, и раздался голос:

– Ахти мне, куда ты меня, Алексей Андреевич затащил? Ей-богу, шею сломаю…

Голос был женский.

Но первым в подвале оказался сенатор Ржевский. Он обвел взглядом побоище, оценил соотношение сил и сказал:

– Господа нептуновцы, что-то вас тут маловато. Думал, больше наберется.

– Они вон в ту дверь ушли! – отвечала, выйдя ему навстречу, Александра. – Там лестница на башню. Они в башне, на самом верху, сидят… может, уже вниз лезут…

– И много их там?

– Человек пять, – неуверенно сказала она.

Тут в подземелье появилось новое лицо – ведомая под руки пожилая дама.

При свечах, да при таком слое белил и румян определить ее возраст было бы сложно, кабы не одна особенность: примерно так красились еще в прошлое царствование, наводя румянец отчетливыми кружками. Дама была в платье модного фасона – но из тяжелой ткани бутылочного цвета и с красными лентами, как считалось изысканным лет пятнадцать назад.

Она шла уверенно, зная, что все перед ней будут расступаться, да с поклонами.

– Где ты, друг мой? – позвала она. – Выходи, покажись!

Голос тоже выдавал ее немалый возраст.

– Долго мне дожидаться? Или я, сударь, девка дворовая, что ты мне и слова сказать не желаешь?!

Сердить такую даму было опасно.

Из-за кресла появился сутулый старый господин. Тотчас же к нему протянулась пухлая, в дорогих кольцах и запястьях рука, выглядывая из кружев, которые были едва ли не ценнее колец.

– Ступай сюда, друг мой. Вечно я должна тебя из всяких моветонов, как нашкодившего кота, вытаскивать. Сюда ступай, говорю!

Старый господин сделал шаг.

– Vox Dei! – раздался возглас, полный отчаяния.

Господин съежился, плечи задрались, голова резко накренилась.

– Друг мой!

– Vox Dei!..

– Долго мне ждать? Ты меня, радость, не серди. Я тиха да кротка – до поры…

Мелкими шагами, словно зачарованный, Vox Dei подошел к даме, и тут оказалось, что она его выше на полголовы.

– Ступай вперед, – велела она. – Там наверху Мишка тебя примет и к лодке отведет. Домой поедем. Да сбрось эту дерюгу. Смех смотреть.

Но тут Vox Dei оказал сопротивление и белого плаща не скинул, так в нем и пошел, не озираясь, к лестнице.

– А вы, голубчики мои, на носах у себя зарубите – лучше вам в лесу с голодной медведицей повстречаться, чем с княгиней Шехонской, когда она недовольна! Мне ведь и в государынину опочивальню дверь всегда открыта! А таких, как вы, мои лакеи и в сени не допускают! Пошли все отсюда вон. Да чтоб я больше про ваши сборища дурацкие не слыхала! Ух, умаялась…

– Я ваш должник навеки, ваше сиятельство, – сказал Ржевский.

– Я твоя должница, сударь. Ну как и впрямь бы до Шешковского дошло? Я б разорилась, голубчика моего из беды выручая. Уж коли Господь мне такого чудака в мужья дал – надобно терпеть да защищать, на то я и жена. Он ведь у меня ни в чем отказу не знает. Что ж ему тихо-то не живется? Митька, Ивашка, тащите меня отседова. Тут ступени аршинной высоты – я такие в Москве лишь и видывала, у деда в хоромах, а тем хоромам, поди, лет триста.

– Сашетта, вы целы? – спросил Ржевский. – Берите своих людей, поедете с ее сиятельством, вас доставят до дома. А мне тут есть чем заняться.

Александра в это время уже стояла возле коленопреклоненного Нерецкого, тоже на коленях, и что-то пылко шептала ему. Она взглянула на Ржевского и поняла, что лучше ему сейчас не перечить. Поднявшись, она подошла к сенатору, всем видом показывая смирение, за ней – Гришка. Пашка, с трудом поднявшись с пола, тоже поплелся к хозяйке, держась за бок и кряхтя.

Убедившись, что она уже на лестнице, Ржевский повернулся к Михайлову.

– Подойдите сюда, – сказал он. – И вы, Новиков. И вы, Ерофеев. А где Усов?

– Тут я, ваша милость. Тут! – Ефимка подошел и показал ободранные кулаки.

– Это еще почище, чем у нас на Упе зимой, на льду, заводские стеношники сходятся, – сказал он. – В рукавицах-то костяшки не раскровянишь.

– Нерецкий! Все кончилось, можете подниматься, – велел Ржевский. – Или не хотите живой отсюда уйти? Непременно надо от кинжала пострадать? Наверх сию же минуту!

Новиков подхватил несостоявшуюся жертву под мышки и поставил на ноги.

– Я ничего не понимаю, – сказал Нерецкий. – Кто эта дама? Что теперь будет?

– Будет то, что я забираю вас с собой. Будем расхлебывать заваренную кашу. А вы, господа, – Ржевский повернулся к масонам, – возвращайтесь в госпиталь или туда, где изволите проживать. И никуда не уезжайте. Ежели вы еще не до конца поняли, во что вляпались, то скоро поймете. Ну, Михайлов, как вам понравилось мое средство? Поверьте – надежнее не бывает!

Глава двадцать вторая
Повелитель чисел и имен

Ночь была теплой, и Михайлов, выбравшись из подземелья, обрадовался – после отвратительной сырости вновь ощутил прелесть жизни. Он дохромал до каменной скамьи, сел и понял, каково райское блаженство. Правда, ненадолго. К нему подбежал Родька.

– Алексей Иванович, они из башни в окошко вылезли! И тот, кого я ночью выслеживал, с ними! Он, сдается, главный! Я знаю, куда они побежали, я покажу!

– Показывай! Сколько их?

– Пятеро. Он – сам пятый. Они вон туда сбежали, к пруду! Может, у них там где-то лодка спрятана?

– Черт их разберет.

Михайлов то ли вздохнул, то ли засопел, глядя на господ в белых плащах и белых же лайковых перчатках. Они уже вышли из подземелья, но явно не знали, куда деваться дальше. Иные, не веря, что десятилетний путь ложи «Нептун» уже, в сущности, завершен, пошли следом за княгиней Шехонской, уводящей непутевого и покорного супруга от греха подальше; на что надеялись – бог весть. Иные, отойдя от павильона туда, где открывался вид на реку, тихо беседовали, глядя на освещенную факелами пристань и на две лодки, что привезли Ржевского, княгиню и ее дворню. Кое-кто поспешил к елагинскому дворцу – рассказать хозяину, какой бедой окончилось собрание в павильоне. Эти были самые разумные – оказав собрату-масону, князю Шехонскому, гостеприимство, сам Елагин оказался в сомнительном положении, и как бы не пришлось ему доказывать свою непричастность к заговору «Нептуна»; во всяком случае, чем скорее он узнает о неприятностях, тем лучше для него…

Как странно, думал Михайлов, как причудлива судьба! Считается, что масонское братство сильнее даже моряцкого, а вот выдернули из ложи человека, который силой своей риторики и мрачной фантазии держал вокруг себя людей крепче, чем старший брат, адмирал Грейг, и вот рассыпалось братство в один миг! Вместо него – толпа весьма напуганных людей, ведь никто из них не знал, как поступит Ржевский со сведениями, добытыми этой ночью.

Тут к Михайлову подошел молодой масон. Он уже избавился от белого плаща, под мышкой держа довольно большую шкатулку, в другой руке – матросский сундучок с кольцом в крышке.

– Я вас знаю, вы с «Мстиславца», – сказал он. – Я – Голенищев-Кутузов с «Ростислава».

– Адъютант адмирала?

– Да. Мне нужен господин Ржевский. Не знаете ли, где он?

– Вон там, провожает княгиню.

– Благодарю. Послушайте…

– Что? – Михайлов был не расположен беседовать с масоном и готов на всякую грубость.

– Думайте обо мне, что хотите, но у Гогланда я дрался честно. На верхнем деке пушкарями командовал. Я тогда сделал свой выбор…

– А сюда для чего пришли?

– Слово дал адмиралу: он послал меня с победной реляцией в столицу и велел передать бумаги «Нептуна» и печать на сохранение. И вот я не знаю, как с ними теперь быть.

– Ерофеев! Усов! – Кричать Михайлов умел – в бурю и не так еще доводилось голос повышать.

Но первым подошел Новиков.

– Ну, кажись, обошлось, – сказал он. – Скоро ли мы отсюда уберемся?

– А что такое?

– Домой пора. Сам знаешь, у меня там прибавление семейства. Девица эта, Поликсена, после родов никак не опомнится, бабы кормилицу привели, она за дитя трепещет. А я за нее беспокоюсь – сама ж еще совсем дитя. Надо ж, как Господь ее в мой дом привел…

– Послушай, Володька, не до детей мне сейчас. Там где-то у пруда прячется тот мерзавец, что перстень у меня стащил, – загадочно, чтобы не понял адъютант Грейга, сказал Михайлов. – С ним еще четверо дуралеев. Поди с господином мичманом, присмотрите там за ним, пока Ероха с Ефимкой не подбегут.

– Ладно. Ты не знаешь, что означает имя «Поликсена»?

– У попа спроси.

– Экий ты сердитый. Идем, господин мичман, – позвал Родьку Новиков. – Коли что – свисти щеглом. Хотя щеглы ночью, сдается, спят…

Они, огибая павильон, пошли к пруду, а за спиной Михайлова что-то очень быстро прошуршало. Он вскочил, развернулся, но увидел лишь стриженые кусты, и ничего более.

– Сердитый… – пробормотал Михайлов. – Станешь тут сердитым…

Собственно, все, ради чего прибыли на Елагин остров, было выполнено. Однако скопилось недовольство, главной причиной которого, возможно, был Нерецкий. Если бы Александра предпочла, скажем, капитана первого ранга, и не с фрегата, а с линейного корабля, и не с простой фамилией Михайлов, а какого-нибудь Нарышкина-Трубецкого-Волконского-Юсупова, можно было бы понять: выбран лучший. Что хорошего в Нерецком – Михайлов, хоть убей, не понимал.

Он мог бы задать себе вопрос: а за что вообще дамы любят кавалеров? И вовеки не нашел бы ответа. Но любовь к Нерецкому была, по его мнению, странной: то, как Александра стояла рядом с любовником на коленях, как шептала ему в ухо, тоже не соответствовало понятию Михайлова об отношениях мужчины и женщины. Даже то, что Александра, рискуя жизнью, пробралась на тайное масонское собрание и устроила там сперва торговлю из-за писем, потом стрельбу, восхищения у Михайлова не вызывало. Не женщина мужчину должна от смерти спасать, а наоборот!

– Крестненький! – окликнул Ефимка. – Вот ты где!

– А твой дружок Ерофеев куда запропал?

– Да вот же он. Я его перевязал. Рана пустяковая, кожу разрезали.

– Идем, – сказал Михайлов Ефимке с Ерохой. – Надобно изловить тех, что ушли через башню.

Ефимка задрал голову.

– Как же они оттуда спустились? – удивился он.

– Во-первых, всякий моряк с такой высоты запросто спустится, – гордо сказал Ероха.

– А во-вторых, глянь – вон веревка болтается, – добавил Михайлов. – С веревкой и ты бы слез. Что это у тебя, Ерофеев?

– Фальшфейеры. Эти господа их привезли штук десять для часовых. Я внизу нашел.

– Хм… Ну, коли факелов нет, хоть это адское пламя…

Перед павильоном, на открытой площадке, было довольно светло – кто-то из лакеев княгини Шехонской нашел на стене у двери кольцо и пристроил туда факел. Но в двадцати шагах от площадки, за углом павильона, под кронами деревьев, уже царствовал натуральный мрак.

– Осторожнее, крестненький, – сказал Ефимка. – Не грохнись ненароком.

– У меня глаза, как у кота, – отвечал Михайлов. – Ночью вижу не хуже, чем днем.

Выйдя из-за деревьев, он увидел пруд. Посередке, как было условлено с лодочником, болталась лодка. Михайлов вспомнил, что в ней все еще лежит связанный часовой, и усмехнулся – часового неплохо бы сдать Ржевскому, он много может наговорить.

Раздался свист, мало похожий на трель щегла. Михайлов отвечал, как умел, и минуту спустя появился Родька.

– Они там, вон там, – показал он. – Где мостик через канал. Совещаются, но ничего не слыхать. Владимир Данилыч зашел с другой стороны.

– Лодки у них там нет?

– Нет, точно.

– Могут уйти вплавь. До материка – пара сажен.

– Так нужно звать нашу лодку! – воскликнул Ероха.

– Они ее хотели подманить, но лодочник уперся – не хочу, да и все тут, – рассказывал Родька. – Владимир Данилыч предположил, что они могут убежать по валу, поэтому решил за валом следить. А там, на западной оконечности, может статься, где-то и лодка припрятана, там-то мы не глядели…

– Эй, на лодке! – позвал Михайлов. – Свои! Правь сюда.

– Ты что задумал, Михайлов? – спросил Ероха. – Полагаешь, они прямо тут, из канала вплавь уйдут? Так мы ж из воды их всех не вытянем, долбать мой сизый череп! Уйдут на тот берег – и поминай как звали!

– Не трещи, сделай милость. И раздевайся.

– Опять?

– Да. Нам ведь они все не надобны. Нам нужен только Майков.

– Так… – сказал Ероха. – Не проще ли взять его на суше?

– Черт его знает. Не улетит же он в небо! Побежит по валу туда, что сомнительно, или поплывет. Скорее поплывет, – ты ж тут сам бултыхался, для нас это дело обычное.

– Для нас… – повторил Ероха. – Коли так – Усов, принимай мои портки!

– Крестник, помоги мне в лодку забраться, – велел Михайлов. – Треклятая нога. Что-то я сегодня многовато ходил. Слушай, хозяин…

Это относилось к лодочнику.

– Что вашей милости угодно? – спросил тот.

– Давай-ка выгрузим нашу добычу. Поставь ее ну хоть в воду, развязавши ноги, а ты, мичман, отконвоируй к пристани, сдай Ржевскому. Знаешь, что сказать?

– Что часовой, выставленный на мысу.

– Как сенатор хочет – так пусть им и распоряжается. Пистолеты еще не разрядил?

– Нет.

– Давай оба сюда.

– Мы на рубле срядились, – сказал лодочник. – Поскольку ночью, и в шесть весел, и бог весть на какой срок…

– И что, тебе мало?

– Было бы нам с молодцами не мало, кабы не ваша, сударик, война с пленными. Кто вас знает, для чего людей в плен берете…

– А если полтину набавлю, то и вопроса не будет?

– А ежели рубль – то хоть самого господина Елагина.

– Два, стало быть, рубля. Разорюсь я с этим «Нептуном», – сказал Михайлов. – Ну, черт с тобой, дядя. Пользуйся моей добротой! Мичман, принимай пленного!

– Так точно, господин капитан! – бойко ответил Родька. – Эй, ты, пошевеливайся.

– Слава богу, – заметил Михайлов, когда Родька отошел подальше. – С этих бесов станется и лодку перевернуть, а он с поломанной рукой не выплывет. Крестник, прыгай в лодку! И тащи меня туда!

– Сделаем иначе, – возразил Ероха. – Михайлов, держись за меня! – И с некоторой натугой поднял Михайлова на руки.

– Теперь знаю, каково быть прелестницей, – сказал тот. – А ты плыви под прикрытием лодки.

Ефимка с Михайловым устроились на носу. Ероха, ежась, вошел в прохладную воду и поскорее пустился вплавь по-лягушачьи, не поднимая брызг.

Михайлов правильно понял маневр Майкова. Vir Nobilis, догадавшись, что их здание рушится, решил уйти с Елагина острова сперва вплавь, а потом уж и думать, как выпутываться из беды. С собой он увлек четверых – двое были членами «Нептуна», служившими в адмиралтействе, двое – легко ранеными офицерами с «Дерись». Все пятеро разделись донага, а одежду с обувью туго свернули с тем, чтобы, плывя на спине, держать ее на груди. Да и плыть-то было – пять минут, не более.

Братья раздевались под мостом, с тревогой поглядывая на ту лодку, что все это время болталась посреди пруда и не пожелала откликнуться на их зов.

Опасения оправдались – лодка, подойдя к берегу, взяла кого-то на борт. И тут же гребцы вспенили воду веслами. Это были сильные и опытные гребцы, недаром за труд просили хорошие деньги. Они действовали слаженно и четко, лодка неслась к мосту быстрее самого ловкого пловца. С перепугу беглецы вздумали уходить саженками и, переворачиваясь, растеряли свое имущество. Но на середине Большой Невки лодка их нагнала, и мало того – на ней синим пламенем вспыхнул фальшфейер, рассыпая искры и освещая лица.

– Я вижу тебя, Майков, – громко сказал Михайлов. – Сдавайся.

– Пошел к черту, – отвечал Vir Nobilis.

– Сдавайся, говорят тебе. Если добровольно – может, какие послабления выторгуешь.

– Не нуждаюсь, – отрубил Майков.

– Не нужно было тебе мой перстень воровать. Вся его ценность – в том, что он откован из первого тульского булата, – сказал Михайлов. – А теперь я знаю, что за пакет твой человек из кронштадского госпиталя передал чухонскому лодочнику. Так что лучше сдавайся и не увеличивай количество своих грехов.

– И не подумаю.

– Добром прошу.

– На черта мне твое добро… – И тут Майков ушел под воду.

– Vir Nobilis! – закричал один из его спутников, плывя к тому месту, где исчез Майков.

– Назад! Ты на мушке! – предупредил Михайлов. – Крестник, стреляй!

Выстрел громыхнул, пуля срезала клок мокрых волос.

– Второй будет в глаз, – предупредил Ефимка. – Мне в Туле доводилось пистолеты пристреливать, а этот – нашего дела, добрый пистолет! Только перезаряжу…

– Собинин, ты, что ли? – спросил ошарашенного выстрелом пловца Михайлов. – Ты ему все равно не поможешь. Потому хотя бы, что правды о его проказах не знаешь. Плыви лучше к острову, о себе позаботься. Крестник, что там?

Он слышал за спиной возню, означавшую скорее всего, что нахлебавшегося воды Майкова поднимают в лодку.

– Сделано, – вместо Ефимки отвечал Ероха.

– Залезай. Молодцы, как его втянете – по веслам и… и на восток. Обогнем остров и выйдем к причалам, понятно?

– Чего ж не понять! Поберегись! – крикнул пловцам лодочник. – И – раз! И – два!

Но когда лодка обогнула мыс, Михайлов велел убавить скорость. Майкова, уложив поперек Ерохина колена кверху задом, привели в чувство, выгнали из него воду и он яростно откашливался.

– Что, Михайлов? – спросил Ероха. – Ловко я его?

– Тебе бы цены не было, кабы не водка, – проворчал Михайлов. – Ну, Майков, слушай. Знаешь ли, куда мы тебя доставим?

– Прямиком к Шешковскому, – был ответ. – Чего ж от тебя еще ждать? Ну, везите! Думаешь, я молчать стану, упираться?

– Нет, думаю, не станешь. Всю сотню братцев своих выдашь и правильно сделаешь.

– Сотню?! – Майков рассмеялся. – Сотню! Это ты, Михайлов, старые новости наконец услыхал! Сотню! Да у нас на каждом корабле, на каждом фрегате свои люди! Нас тысяча! И еще прибавляются!

– А коли вас тысяча, отчего лишь «Дерись» и «Память Евстафия» уклонились от боя?

– Оттого, что лишь они получили от гроссмейстера такой приказ! – тут же нашелся Майков.

– И что, ты всю тысячу поименно можешь назвать?

– Отчего нет? Шешковскому будет что за мной записывать! Ты, Михайлов, тоже можешь делу помочь – в знак давнего приятельства. Замолви словечко – пусть меня к самой государыне отведут, я только ей могу секреты выдать.

– Все секреты?

– Не знаю… не решил еще…

– Так… – пробормотал Михайлов.

Пристань была близка, там мелькали фонари и факелы. Он разглядел княгиню Шехонскую, разглядел и Ржевского, о чем-то с ней толкующего наедине, отогнав лакеев подальше, у самых сходен. А шагах в двадцати от них высмотрел Александру с Нерецким. При них стояли лакеи княгини– зачем-то охраняли.

Неподалеку находились Голенищев-Кутузов с ларцом и сундучком, а также Родька, который, сдавши пленного, всем видом показывал: без меня бы не было победы! А вот Новиков где-то отсутствовал.

Михайлов понимал, что нужно принять решение. Ржевский правильно разгадал стратегию и тактику Майкова – назвать имена масонов и их количество, чтобы следствие по делу об измене парализовало флот. Это, может, и не означало прямой победы Карла Зюдерманландского, но сильно улучшало его позиции.

– И что, коли Швеция в войне победит, настанет царство всеобщего благоденствия? – спросил он.

– Не сразу, но эта победа приблизит торжество идеи над стяжательством и властолюбием, – сразу сказал Майков.

– А потом?

– Потом – братский союз лож, не знающий границ.

– Иными словами, ни у кого более не будет Отечества?

– А зачем оно, если в мире царит общее благоденствие под солнцем высокого разума?

– И род человеческий вмиг переобразится?

– Да. Все поймут власть идеи…

– Власть… А что, «идея» сама будет отдавать распоряжения, или все же ею будет кто-то управлять?

– Я ж говорю тебе – на то у нас братский союз лож! Ты просто не знаешь, Михайлов, сколько нас! В каждой стране, в каждом городе есть ложи, объединяющие умнейших, просвещеннейших людей!

– Как все они меж собой договорятся?

– Если у всех одна идея – должны договориться.

– Когда у нас с боцманом Угрюмовым возникает идея – нижнюю палубу в хорошую погоду помыть или виндзейли зашить, и то порой договориться не можем.

– Но это же совсем просто! Ты слыхал такое слово – демократия?

– Не слыхал. Крестничек, помоги Ерофееву связать философа и кляп ему в зубы сунуть. Потом уложите на дно лодки…

– Михайлов! – воскликнул Майков и более не издал ни звука, лишь брыкался.

– Правь, дядя, к пристани и, меня высадив, сразу отходи и жди, – велел Михайлов лодочнику. – Сегодня будет еще работенка. Хоть ты и жмот, и вымогатель, но получишь более обещанного.

– Не надобно мне ничего, – тут же отказался лодочник. – Этак ты на меня зуб заимеешь, а потом – и к Шешковскому? Знаю я тебя! Уж не рад, что связался!

– Ну, мне же лучше. Эй, мичман Колокольцев, сюда!

– Все сделано! – доложил, подбегая Родька. – Господин сенатор благодарил!

– Хорошо, господин мичман.

Михайлов, опираясь на трость, медленно пошел к Ржевскому, который, прощаясь, целовал руку княгине. Видимо, они условились, что она оставит своих людей и одну из лодок.

– А что делать, батюшка? – услышал Михайлов горестные слова княгини. – Всю придурь ему прощаю, все шалости. Муж ведь венчанный. Хочешь сидеть в потемках – сиди! Хочешь гобелен заказать с циркулями, ключами и крестами – заказывай, сколько б ни стоило, хотя свои девки дома куда лучше гладью вышьют. Да и вперед прощать придется. А тебе за твое добро ко мне отплачу, не сомневайся. У тебя вон дочка растет – фрейлиной будет. А то и жениха ей посватаю богатого.

– Вот, ваше сиятельство, человек, который всю эту интригу распутать помог. Капитан второго ранга Михайлов, – представил Ржевский, и пришлось кланяться.

– Экий статный молодец, – одобрительно сказала княгиня. – Ты уж, Алексей Андреич, научи его, что говорить, чтобы вреда поменьше вышло… Ты понимаешь?..

– Как не понять, ваше сиятельство.

– Павлушу жалко, – княгиня указала на Голенищева-Кутузова. – Он ведь мне родня – и его к ответу притянут! А он от государыни похвалу получил, когда прибыл от адмирала доложить о баталии. И все им довольны, и вдруг – такая беда… Ладно, заболталась я. Прощай, батюшка. Митька, Ивашка! Грузите меня на это корыто! Да бережнее!

Михайлов поклонился, хотя и с хмурой рожей. Следовало принять решение, и он, как всякий смертный, этот миг оттягивал.

Родька не стал вмешиваться в разговоры старших, отошел в сторонку и ждал, пока позовут.

– Я заберу Нерецкого с собой, чтобы спозаранку отвезти его… неважно, куда, – сказал Ржевский, – чтобы он поведал о своих похождениях. Умолчать о наших ночных проказах невозможно. Елагин с перепугу, не дожидаясь рассвета, примчится во дворец и усядется перед дверью кабинета государыни. Он знает, что я молчать не стану, и постарается первым делом себя выгородить – мол, знать ничего не знал, тем лишь грешен, что доверчив и дал князю Шехонскому ключ от павильона.

– Да, – согласился Михайлов, ожидая вопроса о Майкове. Но, похоже, и Ржевский оттягивал миг, когда придется решать судьбу предателя.

– Пойдем, отцепим любовника от женской юбки, – хмуро сказал сенатор. – Сам он ко мне подойти, конечно, не решится.

Михайлов совершенно не желал встречаться с Александрой еще раз – довольно того, что они в подземелье оказались рядом. Но Ржевский сделал жест, означавший «идем», и Михайлов подчинился, отставая от него шага на полтора.

– Сашетта, поцелуй жениха, и я заберу его. Время позднее, а до утра я должен многое с ним обсудить, – обратился сенатор к Александре.

Она шагнула вперед, загородив собой Нерецкого.

– Нерецкий, лодка ждет, – сказал Михайлов. – Извольте идти.

Получилось грубо, да и голос преобразился, сделался похож на собачий лай. От этого Михайлов еще больше рассердился. А самое скверное – рука не просто сжала рукоятку трости, а перехватила оглоблю так, чтобы сподручнее ударить. Этого следовало опасаться…

– Что вы собираетесь делать? – спросила Александра.

– Вот этого господина доставить туда, где с ним поговорят так, как он заслуживает, – Михайлов указал на Нерецкого.

Тот стоял, опустив голову и разводя руками, словно бы в великой растерянности. Смотреть на него без подступающих к глазам слез женщине было невозможно.

Ржевский усмехнулся – видно, что-то понял.

– Он ни в чем не виноват, – вступилась за своего избранника Александра. – Его вовлекли в эту проклятую ложу «Нептун», им двигали самые благородные чувства! И его же чуть не осудили на гибель!..

– Его вовлекли, им двигали! Его осудили! – перебил Михайлов. – Сам-то он что-то сделать способен? Или будет ждать, пока с ним нечто сотворят?! Полно, персона ли он? А не часть речи в страдательном падеже?!

– Нет такого падежа!

– Есть! Нерецкий, идем!

– Не надо буйствовать, Сашетта, – вмешался наконец Ржевский.

– Я не пущу его! Я боюсь!

– И что же вы собираетесь предпринять? Бежать с ним в Европу? – полюбопытствовал сенатор. – Без подорожной недалеко уедете. Может, в Спиридоново? Если вы кому понадобитесь, там вас сразу отыщут. Не надо дурачиться…

– Я не отдам его! Вы повезете его к Шешковскому!

– Разве есть выбор? Лучше ему явиться в Тайную экспедицию добровольно.

– Нет, нет, я боюсь… не отдам…

– Она взбесилась, – негромко, но внятно сказал Михайлов Ржевскому.

– Я знаю это состояние. В подземелье она не боялась, но сейчас весь тот страх рвется наружу. Ладно. Забирайте его, сударыня, но я должен знать, что он у вас на Миллионной. Даете слово, что никуда с ним не побежите?

– Даю, – довольная, что удалось выторговать отсрочку, ответила Александра.

– Стойте тут, не уходите, я велю, чтобы вас взяла одна из елагинских лодок.

Александра повернулась спиной к Михайлову, демонстративно прильнув к плечу Нерецкого.

Ржевский, отойдя шагов с десяток, обратился к Михайлову:

– Капитан, где Майков? – спросил он, не глядя в глаза.

Выбор можно было отложить хотя бы ненадолго – как Александра оттянула миг, когда придется отдавать жениха чужим и злым людям.

– В руках уже был, сукин сын… Где-то, полагаю, на острове прячется, – Михайлов всем видом показал горестное расстройство.

– А Ерофеев где?

– Вместе с Усовым за Майковым гоняется. Забота им до самого утра, пока развиднеется.

– Недолго осталось. Стало быть, поймают…

– Уверен, изловят… Но ведь главный в этой интриге князь Шехонской, – с надеждой сказал Михайлов. – Отчего бы не заставить его все рассказать?

– Князя особо трогать не станут, – недовольно ответил Ржевский. – Под крылом супруги он благоденствует. Она его всегда и защитит, и отстоит, как мамка – дитятю. Завтра же княгиня отправит его с надежными людьми в деревню. Он очухается и будет дальше чудесить. Так он у себя в личных покоях чуть ли не окна замуровал, а теперь вообще в подвал жить переберется.

– Но кто-то же должен рассказать о заговоре! – возмутился Михайлов. – То есть коли мы не изловим Майкова… Именно тот, кто знает все подробности!

– Тот, кто расскажет, назовет все имена. А это мы уже обсуждали.

– Еще и лишних добавит! – выпалил Михайлов.

– Я не знаю, как тут быть, – со вздохом сказал Ржевский, подспудно сие означало: может, ты знаешь?

Некоторое время оба молчали.

– Что-то мог бы сказать Нерецкий, – глядя в пол, с трудом выговорил Михайлов.

– Да, он знает некоторые имена. Я сам мог бы назвать князя как главного зачинщика этой мерзости. Тем более, что ему ничего не угрожает…