Текст книги "Булатный перстень"

– Забирайте своего жениха. Да вперед глядите за ним получше, – Ржевский усмехнулся. – Кого попало у себя не принимайте. Ей-богу, чудом этого молодца отстоял, и коли он еще раз оступится – поблажек не ждите. Денис слишком много знал о замыслах и мало об исполнителях – возникала иллюзия какой-то особой мудреной сопричастности к измене. Да и теперь она, сдается, у некоторых жива…

– Алексей Андреевич, право, не знаю, как вас благодарить! – наконец пылко заговорила Александра. – Я вам счастьем всей жизни обязана!

– Капитана Михайлова благодарите, – сказал Ржевский. – Не то и выгораживать было бы некого. Да поторопитесь с благодарностью – Михайлов застрял в столице, давая с друзьями своими показания, сегодня возвращается в Кронштадт, и оттуда катер забирает его с другими исцелившимися офицерами, чтобы доставить к эскадре. А потом, лишнего дня в столице не пробыв, к себе, в Спиридоново! Там и венчайтесь. А обратно в Санкт-Петербург – не ранее ноября, лучше же – по зимнику, к Рождеству. Или, что будет всего разумнее, уезжайте со своим любезным в Москву.

– Я так и поступлю, – пообещала Александра. – Сегодня же пошлю в Спиридоново, чтобы приготовили нам покои.

– Я от души рада за тебя, Сашетта, – госпожа Ржевская, подойдя, обняла Александру и прижалась щекой к щеке. – А вы, господин Нерецкий, любите и цените супругу свою, она за вас жизнь положить готова.

Нерецкий отчаянно закивал, как будто волнение навеки сомкнуло ему уста.

– Приведи детей, мой друг, – попросил сенатор. – Они, поди, захотят проститься с Сашеттой. Удивительно, как они вас полюбили. Вы станете со временем отличной матерью, Сашетта, у вас природная склонность к материнству.

– Как вы узнали? – удивилась Александра. – Оттого, что я всегда целую и балую вашего Павлушку? Я ему из Спиридонова игрушек пришлю, у меня там есть мужик, который режет из липы игрушки на продажу…

– Нет, дело не в моем Павлушке. Давайте условимся – если через год вы вспомните наш разговор и повторите вопрос, я отвечу. А если нет… Ну, дай бог, чтобы не вспомнили.

Ржевский высказался как-то загадочно, и стоило бы расспросить его, не дожидаясь года, но тут оказалось, что дети уже не в учебной комнате, а возле гостиной, и стоило Глафире Ивановне распахнуть дверь, как они и ворвались.

Старшие обступили Александру с поздравлениями, но она искала взглядом своего любимца. Павлушку известие о свадьбе явно огорчило, он стоял у дверей, сунув в рот палец.

– Пусти-ка, – сказала Александра Нерецкому, подошла к Павлушке и опустилась на корточки. – Ну-ка, вынь пальчик, нехорошо, ты уже большой.

– Ты повенчаешься на этом господине? – спросил мальчик.

– Да, дружочек, – тут она поняла, что нельзя сейчас обижать мальчика. – Но твой перстенек я буду носить всегда. Погляжу на него – и тебя вспомню. И подарки тебе пришлю. Видишь, он и сейчас при мне – на, погляди.

– А батюшка сказал, что у тебя теперь будет малое дитя.

– Будет, светик мой, конечно же, будет, – согласилась Александра.

– И что за дитятей нужен глаз да глаз, потому что, потому что…

Теперь до Александры дошла мысль Ржевского. Она обернулась. Сенатор, слышавший этот разговор, усмехался.

– Батюшка правду говорит. Вот и за тобой глаз да глаз нужен, а то забалуешься. Давай уговоримся – когда я вернусь, то привезу тебе славную игрушку, ящичек с дыркой, смотришь в дырку – там картинки сменяются, а ты выучишься читать.

– Давай, – согласился Павлушка. Модное оптическое развлечение его заинтересовало.

Александра выпрямилась и подошла к Ржевским.

– Каждый сам знает, где и как будет счастлив, – сказала она. – Я свое счастье выбрала, мне иного не надобно, в решениях я не переменчива, коли что сказала – так оно и будет.

– Да, с таким решительным норовом иначе и быть не может, – согласился сенатор. – Стало быть, мы свадебный подарок в Спиридоново пошлем?

Александра посмотрела на Нерецкого, он смущенно улыбнулся.

– Думаю, мы до Успенского поста с этим делом управимся. Если поспешим, – ответила Александра.

– Так ведь и впрямь спешить надо.

Затем были обычные прощальные церемонии с обещаниями писать длинные письма и слать друг другу всякие гостинцы, из столицы – городские, из Спиридонова – деревенские.

Наконец Александра и Нерецкий оказались наедине – в экипаже.

– Где они тебя держали? – спросила Александра.

– Я потом расскажу.

– Что за секрет?

– Да не хочу вспоминать! – вдруг выкрикнул он. – Думаешь, мне это приятно?

Александра схватила его за руки.

– Все будет хорошо, вот увидишь! Дурное забудется, а впереди – самое лучшее! – как можно убедительнее заговорила она. – Главное – мы вместе!

– Да, да…

Она привезла свое сокровище домой, и опять поднялся переполох, опять забегала дворня. На сей раз уже было ясно – неприятности завершились, барыня выходит замуж, и Нерецкому кланялись в пояс, смотрели на него с превеликим почтением, а он смущался, даже покраснел, когда бойкие девки затеяли прикладываться губами к барскому плечику.

– Снимай с себя все, – приказала Александра, – сейчас я отправлю Фросю в Гостиный, тебе купят хорошее исподнее. А это все – выбросим, чтоб и следа не осталось.

Конечно, можно было отстирать заношенные рубаху и порты. Но мудрее было избавиться от всего, что могло напомнить о тюремном заключении.

– Да, Фрося! На обратном пути к Меллеру забеги! Скажи – сей же час чтобы все бросил и ко мне шел! Привезешь его на извозчике!

– Да, голубушка-барыня! И к Кондратьеву?

– Да, пусть пришлет мальчика с образцами. Скажи – лучшее сукно хочу, аглицкое, самых модных оттенков.

– И сапожника привезти?

– Сапожника – потом, а купи-ка ты в рядах еще пантуфли…

Они обе разом уставились на ноги Нерецкого, и он смутился окончательно.

Наконец суета ненадолго улеглась. Александра осталась в спальне наедине с женихом, снова закутанным в ее зимний шлафрок. Оба знали, что это – ненадолго, вот-вот прибежит мальчик из кондратьевской лавки с образцами товара, потом Фрося привезет Меллера, потом еще что-то произойдет – из тех радостей простой домашней жизни, которыми тоже пренебрегать во имя идей нельзя.

Нерецкий смотрел на невесту преданными глазами, ожидая, что она примет сто разумных решений, сделает все сама, обнимет и поцелует, и купидоны запляшут вокруг, и комната вдруг наполнится счастьем; он же, Нерецкий, постарается быть ласковым и нежным любовником, затем – ласковым и нежным супругом, а пошлые заботы житейские навеки останутся за дверью спальни – по крайней мере, для него.

Александра смотрела на него примерно так же – ее мечта сбылась, она заполучила любимого, его изумительный голос будет звучать лишь для нее одной, его трепетность, кротость, талант теперь – ее собственность, осталось сорвать с него и с себя все, что мешает страсти…

И навеки забыть про Поликсену Муравьеву, бедную Мурашку. Да и про Маврушу Сташевскую заодно. Вольно ж ей бегать неведомо где! Пусть с ней теперь тетушка Федосья Сергеевна разбирается. Нужно до отъезда написать тетушке письмо, рассказать о явочных и назвать частного пристава, который обещался лично проследить за розыском.

Все забыть, всех забыть…

Вот же он – драгоценный, ненаглядный!

– Мой… – тихо сказала Александра.

– Твой… – так же тихо ответил Нерецкий.

Глава двадцать четвертая
Любовь и совесть

О чем еще могла мечтать Александра? Все сбылось.

Однако мысль о Поликсене все же не пропадала. Александра уже поняла, что напоминать Нерецкому об этой истории не надо, а вот самой нужно успеть сделать все, чтобы ее судьба как-то устроилась. Но, поскольку времени до отъезда очень мало, написать Ржевскому и приложить к письму деньги. Пусть заплатит низшим чинам, чтобы шустрее бегали, а потом, изловив, отправили дурочку в Москву к теткам! Вместе с младенцем – не в Воспитательный дом же отдавать. Жаль, что уже нет возможности самой приискать для него порядочное бездетное семейство, все ж не чужой, дитя любимого мужчины…

И даже лучше можно поступить – отдать дитя на время, а когда появятся свои, принять на воспитание. Вырастить достойного человека – и не трястись над ним, а приучать к суровой простоте, как родная мать, царствие ей небесное, приучала, как госпожа Ржевская детей приучает, беря за образец порядки в Смольном, и преподавать дитяти науки практические, чтобы поменьше идей, побольше дела, – не дай бог, отцовскую возвышенность унаследует…

– Тебя что-то беспокоит? – спросил Нерецкий.

– Меня? – разумные соображения мигом вылетели из головы. – Нет, все хорошо. Все хорошо, и я счастлива.

– И я счастлив.

Они стояли, обнявшись, слушали дыхание друг друга, слушали биение сердца, и Александре вдруг захотелось умереть в этот самый миг – когда все сбылось, душа воспарила, чтобы там, в вышине, в раю, и остаться, не опускаться более на землю для будничных хлопот.

Но не удалось – в дверь поскреблась Фрося.

– Голубушка-барыня, герр Меллер тут! Извольте выйти!

Вот так и начинается новая жизнь, подумала Александра, жизнь благоразумной замужней барыни, домовитой хозяйки, заботливой жены, преданной матери. И это хорошо – лишь бы только хватало времени на акварели. Но на пороге новой жизни нужно расплатиться с долгами прежней жизни, тем более что предстоит скорый отъезд. Нужно послать записочку Федосье Сергеевне насчет Мавреньки. Может, старуха что-то уже знает. Хорошо бы смольнянка к ней прибежала… Но ежели бы так – тетка написала бы язвительное письмо. Или у них с Мавренькой какой-то уговор? Затем – условиться с госпожой Рогозинской, хозяйкой дома, о том, что квартира и службы всю осень будут стоять пустые, так чтобы поставила своего сторожа. Мудрый совет Ржевского перебраться в Москву Александре не полюбился. Еще что?

Ржевский наказал поблагодарить Михайлова…

Разумеется, это нужно было сделать! Необходимо! Тем более, что злость на моряка уже прошла. Да и что с него возьмешь? Естественный человек!

Кабы не Михайлов с его занятными друзьями – может статься, труп жениха давно был бы схоронен в парке господина Елагина или спущен в Невку с пудовым камнем на ногах.

Но как?.. И вдруг ее осенило – надо написать Михайлову письмо! Встречаться и унижаться перед ним незачем, а написать красиво можно – в красоте-то она знает толк.

Настоящего кабинета у нее не было, а стояло бюро в углу малой гостиной, там же она занималась и рисованием.

Открыв бюро, достав чернильницу и убедившись, что в ней есть чернила, почеркав пером по ненужному лоскутку (на обороте был набросок уже готового натюрморта) и смирившись с тем, что очинено оно не лучшим образом, выбрав листок дорогой веленевой бумаги, Александра задумалась. Что тут можно было написать? «Господин Михайлов»? Глупо, если вспомнить ту ночь на реке и прочие ночи. «Алексей»? Тоже как-то неправильно. «Алеша»? Чересчур по-свойски.

«Алексей! – написала она. – Мы простились нелепо, но я хочу, чтобы ты знал: мое уважение к тебе неизменно…»

– А черта ли ему в моем уважении? – вслух спросила себя Александра. – Нужно как-то иначе… – И порвала листок.

«Алексей! Наше прощание было нелепым, и гордость не позволила мне…»

«Алексей! Мы не можем проститься столь нелепо, ты должен знать, что я тебе друг и всегда буду другом, помня, сколько я тебе обязана…»

«Алексей! Прости меня…»

«Алексей, мы никогда более не встретимся, но я хочу, чтобы ты знал…»

Одна ахинея, рождавшаяся в голове, была другой глупее, дорогие листки так и летели на пол.

А тут еще и перстень, который, с одной стороны, надо бы вернуть, раз он такой единственный и неповторимый, а с другой – обещано ведь маленькому Павлушке, что перстень с руки не сойдет и носиться будет постоянно. Вот кабы он сам собой потерялся! Так нет же – хоть и должен скатиться, поскольку великоват, а сидит на пальце, и даже Мойка его не смыла…

Поняв, что письма не получается, Александра сильно расстроилась. Нужно было что-то придумать – и мысль явилась, весьма разумная: не портить бумагу, а попросить о помощи Новикова. Этот увалень просто перескажет Михайлову своими словами, что госпожа Денисова-де шлет поклон и желает всех благ, а коли в чем виновата – просит прощения.

Тут же память подсунула разговор в лодке – когда Новиков напоминал Ефимке Усову, как искать свой дом по флюгеру в виде кораблика. Васильевский остров велик, да коли флюгер всего один – добрые люди тотчас укажут дорогу.

Мысль была соблазнительна, и приключение это по замыслу Александры, уложилось бы в два часа: час – туда на извозчике, чтобы не тратить время за закладыванье своего экипажа, час – обратно, и около двух минут – на переговоры с Новиковым. Да и на сборы времени не уйдет – она ж еще и не расшнуровывалась, прическа не развилась.

Тем более, что жених занят примерками…

– Мой друг, – сказала Александра, заглянув в гостиную. – Я отъеду ненадолго! Вспомнила – осталось одно дело. Скоро сапожник придет – пока будет снимать мерку, я и обернусь. Господин Меллер, я потом к вам заеду, чтобы фасоны обсудить. Мальчик из лавки образчики принесет – так вы их заберите.

Отдав все распоряжения, Александра взяла кошелек и крикнула Андрюшке, чтобы бежал на улицу ловить извозчика. Когда она спустилась, дрожки уже ждали у двери.

«Нехорошо разъезжать по городу одной, – подумала Александра, – ну да сейчас уже все равно – она уезжает в Спиридоново и сплетен о себе не услышит. К тому же, едучи в одиночестве, можно помолчать…

И надобно без помех попрощаться со столицей, с ее Невским, с прекрасными набережными, с дворцами да и с красавицей Невой – когда еще доведется проплыть по ней на лодке к Аптекарскому в компании любезных кавалеров? Да, пожалуй, никогда. Госпожа Нерецкая еще до Рождества забеременеет, в летнее прогулочное время будет ходить брюхатая, а потом – другие детишки…»

За такими мыслями Александра и не заметила, как выехала на «живой» мост. Еще несколько минут – и бричка была на Васильевском, а извозчик обернулся, ожидая указаний.

– Спрашивай у прохожих, не знает ли кто здесь дома в два жилья, большого, с флюгером корабликом, – велела Александра извозчику. – Сказывали, он один такой. Да у мужчин спрашивай, у тех, что на отставных матросов похожи.

Новиков был прав – флюгер знали и очень точно показывали дорогу.

Велев извозчику ждать, Александра вошла в калитку, поднялась на крыльцо, постучала в дверь. Отворили ей не сразу, и заполошная девица, выскочившая в темные сени, воскликнула:

– Карповна, миленькая, мы заждались, ступай скорее! Ребеночек ножками сучит, чмокает, хнычет! Чего хочет – не понять!

– Могу я видеть господина Новикова? – спросила Александра.

– Его нет… – отвечала, растерявшись, девица. – Вы миниатюру получить? Или заказать?

– Скоро ли вернется?

– Госпожа Денисова?! Ай, как это?

Только сейчас Александра признала Маврушу.

– Вот ты где, голубушка, – сказала она в изумлении.

– Как вы сюда попали? Кто донес вам?

– Ты-то сама как сюда попала?

– Нет, вы скажите, откуда прознали? Вы в полицию жаловались? Да? Стойте! Вам туда нельзя!

Мавруша загородила вход с самым отчаянным видом. Одета она была хуже дворовой девки в Спиридонове: грязная подоткнутая юбка бурого цвета поверх ночной сорочки с разорванным воротом, ничего более, да еще и простоволосая, и босая.

– Отчего ж нельзя?

– Оттого, что вы опять в часть явочную напишете!

Разговор становился совершенно нелепым.

– Хорошо, я во дворе обожду, – сказала Александра. – Где тут лавка? Или лучше – вот что! Принеси мне бумагу и хоть карандаш. Я господину Новикову записку напишу и прочь поеду.

Это было проще всего. «Милостивый государь, обращаюсь с просьбой – при встрече с господином Михайловым, передать ему, что я сожалею о бывших меж нами неурядицах, что желаю ему счастливой судьбы…» Примерно так… И подписаться «Александра Нерецкая»!

– Прочь? – переспросила озадаченная Мавруша. – И не станете меня отсюда насильно забирать?

– Да на что ты мне сдалась? Если ты каким-то чудом подружилась с Новиковым, я могу быть спокойна – он тебя не обидит. Но где ты могла с ним встретиться?

– На Елагином острове в ту ночь, помните? – ответила Мавруша. – Я ходила вокруг павильона, не знала, как мне быть, и на него набрела. Он оказал мне покровительство!

– Но как он догадался поселить тебя в своем доме?

– Я сама его попросила.

Это уж не лезло ни в какие ворота.

– Попросила? Чужого мужчину?

– Я нечаянно услышала, что он говорит о своем доме другим господам… и поняла, что мне там будут рады… – загадочно отвечала Мавруша. – Он замечательный, удивительный человек – и мне здесь хорошо!

Следовало бы докопаться до истины, но Александре было не до того. Она решила потолковать с Новиковым, когда вернется в столицу, или как выйдет.

– Только побеспокойся, пожалуйста, о репутации, – строго сказала она. – Даже ежели он твой жених – лучше бы тебе до свадьбы в его доме не жить. Ко мне ты не поедешь – ну так хоть у Федосьи Сергеевны поживи до венчанья.

– Владимир Данилыч – жених мой?! – тут Мавруша со всей непосредственностью смольнянки расхохоталась. – Ай, нет, это же невозможно! Вовсе невозможно!

– Отчего? – тут Александра стала припоминать какие-то загадочные новиковские словеса о новорожденном дитяти. – Женат он, что ли? Так тебя госпожа Новикова приютила? Тогда – другое дело…

– Нет, нет, нет! Ай, это все так смешно! У него нет жены, он овдовел!

– Ничего не понимаю…

– Это совсем просто – у него была жена, и он ее выгнал.

– Хорошенькое дело!

– Да, выгнал. А она хотела вернуться. Ей сказали – на Смоленском кладбище… ай, вы же ничего не знаете…

– Господи, пошли мне терпения, – только и могла сказать Александра.

– Там бывает чуднáя особа – Андрей Федорович. И ей, этой жене, сказали, что нужно пойти к Андрею Федоровичу, чтобы она сказала, что будет…

– Ничего не понимаю.

Дальнейший Маврушин рассказ был бессвязен и загадочен. Якобы новиковская жена пошла с приятельницами на кладбище, а там ей велели встать у недостроенной церкви под навесом, мимо церкви-де Андрей Федорович не пройдет, ждать. А она там, где указали, стоять не захотела, с теми людьми, что советовали поругалась и начала ходить взад-вперед, а он все не являлся, – и тут рабочие сверху уронили кирпичи. Кабы она была под навесом – то и беды бы не стряслось, а жена Новикова, как нарочно, в то самое место подошла, куда все рухнуло, и это было Андреем Федоровичем предсказано: когда она увидела, сказала: «ну вот, упокоилась душенька, освободила другую душу»…

Понять, кто что сказал, Александра была бессильна – так быстро и страстно говорила Мавруша, что и задать вопрос было невозможно.

Она хотела сделать хоть несколько вопросов, но тут калитка распахнулась и вкатилась толстая бабища в наспех повязанном платке, в грязном переднике и вся обсыпанная мукой. На ходу она счищала с рук тесто.

– Ну что тут у вас опять, девки? – спросила она.

– Ай, Карповна! Как хорошо, что ты прибежала! Дитя ножками сучит…

– То-то, как без братцев и сестриц растут… Ножками! А что ж дитяти – псалмы читать? Ему и надобно – ножками…

– Скорее, Карповна!

Мавруша, уже не обращая внимания на Александру, поспешила в глубь дома, Карповна – следом, дверь осталась распахнутой. Александра подумала – и также вошла.

Идя на голоса и детский писк, она оказалась в спальне. На большой кровати, истинно супружеском ложе, лежала женщина; опершись на локоть, она склонялась над голеньким младенцем; Мавруша уже стояла перед постелью на коленях, а Карповна разворачивала сложенную пеленку.

– Господи! – воскликнула Александра. – Поликсена! Вот ты где!

Вот теперь нетрудно было догадаться – Мавруша там, на острове, как-то сообразила, что Новиков пустил в дом любимую подругу, и, исполняя клятву дружбы, упросила чудака взять и ее.

– Госпожа Денисова? – спросила Поликсена. – Вот, взгляните! Это мой Андрюшенька!

– Вижу…

Поликсена смотрела на нее с удивительным спокойствием и даже благодушно. Ребенок закряхтел, Карповна подхватила его и переложила на какую-то тряпицу.

– Ты растолкуй ей, Мурашка, – сказала Мавруша. – Все растолкуй. А мне недосуг – вода вот-вот закипит, полное корыто пеленок. И полы еще мыть…

– Отчего тебе – мыть полы? Разве господин Новиков не может нанять прислугу? – удивилась Александра.

– Может, да только покойная госпожа Новикова всех женщин против него настроила. Из здешних никто не хочет идти. Ничего, я справлюсь! – гордо заявила Мавруша. – А скоро Мурашка будет мне помогать. Невелика наука!

– Вот дурочка. У тебя же есть собственная девка Павла. Завтра же ее пришлю.

– Да? – Мавруша задумалась. – А она стряпать умеет? А то у меня все подгорает…

– Кашу наверняка лучше тебя сварит.

Поликсена молча смотрела на Александру и улыбалась. Улыбка у нее была – как на модной картинке, углы губ заметно приподнимались.

Рядом Карповна ловко подмывала и пеленала опроставшегося Андрея Денисовича… Нерецкого?.. Александра нахмурилась – сын ее жениха будет расти под чужим прозванием, каким – неведомо, и приятно ли мужчине знать, что его дитя лишено имени? Бог весть…

– Что ты собираешься делать, Поликсена? – спросила Александра.

– Дитя растить, – спокойно ответила смольнянка. – Что же еще?

– Ты не замужем, каково это – невенчанной растить сына? Тебя с ним никто в жены не возьмет. Видишь, я прямо говорю. Умнее всего будет отдать дитя добрым людям. Я сейчас покидаю столицу, но, вернувшись, найду достойную семью…

Карповна повернулась и очень нехорошо на Александру посмотрела.

– Отчего ж не возьмет? Вы хотите сказать, госпожа Денисова, что господин Нерецкий не женится на мне, а на нем для меня свет клином сошелся? Полноте! Видно, я поумнела, а вы поглупели.

– Ай, Мурашка! – радостно завопила Мавруша.

– Молчи, Сташка, нам нужно объясниться. Нас приучили говорить прямо – в свете так не делается, ну да мы и не в гостиной на Миллионной улице.

– Ну, поговорим прямо, – ответила Александра. – Давно пора.

– Вы собираетесь венчаться с Нерецким?

– Да. Завтра или через день мы едем с Спиридоново, там и повенчаемся. Это твердо решено. – Рассказывать Поликсене об опасных похождениях жениха Александра не стала – ибо ни к чему.

– Это хорошо. Вы сумеете о нем позаботиться, и я буду за него спокойна. И останетесь с ним в Спиридонове?

– Да, до Рождества.

– И это тоже хорошо. Вы не беспокойтесь, госпожа Денисова, я не стану домогаться вашего супруга. Между нами все кончено. Пусть живет, как знает…

– Погоди, погоди… – тут Александра забеспокоилась. – Ты ведь любила его страстно, ты, уверена, и теперь его любишь! Не старайся показать мне своего равнодушия! Мы обе женщины, мы обе знаем, как он умеет вызвать любовь к себе… Я хочу сказать, что он позаботится о ребенке и о тебе, насколько возможно…

– Не надо. Я с ним больше не увижусь. Ведь вы же не позволите ему нарочно разыскивать меня?

От такого вопроса Александра онемела. Видимо, этого Поликсена и добивалась.

– Мне было очень плохо у вас, – честно призналась смольнянка. – Я понимала, что он любит другую, что он своему сердцу не хозяин, но я верила, надеялась – пока не убедилась… А потом – Господь милостив, стоило мне упасть в бездну, как тут же и рука помощи протянулась. И когда мне дитя показали… когда оно вот тут, рядышком, заснуло… вот тогда я подумала: «Господи, что же я ему про отца-то скажу? Ведь спросит однажды – и что?» Даже ежели бы господин Нерецкий, узнав, что я родила, прибежал, забрал меня, увез – все равно бы потом бросил. Не в вас – в другую бы влюбился. Я ему не подходила, ибо опорой ему быть не могла. А я перед сыночком в ответе. Вот и решила – нет больше в моей жизни господина Нерецкого. Так меня дитя научило.

– И в моей, – тихо добавила стоявшая в дверях Мавруша.

– Да и на что он мне, коли не умеет держать слова?

Много всякого рассказывали про чудачества смольнянок, но это было всех прочих почище. Прижив ребенка от человека, который сперва ее увлек, потом бросил, лежа в чужом доме, гроша за душой не имея, эта монастырка рассуждала о высоких материях, да еще с какой гордостью!

– Но ты не можешь одна воспитывать дитя, у тебя нет средств, московская родня тебя с прижитым сыном не примет! – перешла в наступление Александра; ей очень хотелось свергнуть гордячку с умозрительного пьедестала, ткнуть ее носом в унылую правду жизни.

– Я выйду замуж за господина Новикова, – твердо сказала Поликсена. – Я так решила. Нас не тому учили, вот в чем моя беда. Вот что меня чуть не сгубило. Нас учили любить красоту. А красота – это в картинах хорошо да в скрипичных сонатах. Господин Новиков, может, и не такой красавчик, и когда поет – соседская Жучка подвывает, да зато друг истинный. Он моего сыночка как родного принял, а я ему и других рожу.

– Да, да! – подтвердила Мавруша. – А я тебя не брошу! Не пропадем!

– Он что же, сватался к тебе? – казалось бы, следует опять удивиться, но Александра уже стала привыкать к сюрпризам.

– Кабы я не видела, что у них к свадьбе идет, ноги б моей тут не было! – вдруг заявила Карповна. – Хоть и нехорошо, едва женку схоронив, другую брать, да ведь не грех!

– Он сказал – коли я тебе, сударыня, не противен, будь моей женой. Я, сказал, уж не первой свежести, да полдюжины детишек на ноги поставить успею. Ты, сказал, видишь, каково мое хозяйство, а сам я человек незлобивый. Так что передайте своему жениху, госпожа Денисова, что я его домогаться не стану – пусть успокоится и будет с вами счастлив. И вы с ним…

– Я передам, – обещала Александра. – И, коли уж Новиков жених тебе, скажи, сделай милость, куда он подевался. Он мне по делу нужен.

– Он к господину Михайлову пошел, это тут неподалеку. Господин Михайлов сегодня в Кронштадт возвращается, и Владимир Данилыч вздумал его проводить. Там и переночуют.

– И давно ушел?

– Совсем недавно.

Александра задумалась. С одной стороны, встречаться с Михайловым она совершенно не желала. А с другой – не убьет же он ее, в самом деле! Новиков не позволит…

И, поскольку они оба спешат, не будет времени на долгие, нудные и ненужные объяснения. Пожелать счастливого плаванья – минутное дело, а совесть будет чиста. Только как-то так нужно пожелать, чтобы он понял – возврата к прошлому нет. По-дружески, спокойно, без суеты. В конце концов, дюжины добрых слов этот человек заслужил, хотя характер у него мерзкий. И ревнивый!

– В какую сторону мне ехать, чтобы к Михайлову попасть? – спросила Александра.

– Сташка, это, знаешь, за колодцем, на перекрестке поворотить направо, а дальше спросить, – сказала подруге Поликсена. – Проводи госпожу Денисову хоть до калитки да укажи путь.

– Да и воды принеси, – напомнила Марковна. – Полные ведра не наливай, ты еще коромысло таскать не выучилась, мамзеля. А ты, голубка, ступай поешь, пока дитя спит.

– Ну, Бог в помощь, Поликсена, завтра я Павлу пришлю, – с тем Александра пошла прочь из спальни.

Мавруша, прихватившая в сенях коромысло и ведра, догнала ее во дворе. Она успела одернуть юбку и сунуть ноги в туфли. Странно смотрелись дорогие парижские туфельки, подарок Федосьи Сергеевны, при неряшливом наряде.

– Платок хоть повяжи, – посоветовала Александра. – Ишь, коса растрепалась…

– Да тут недалеко, никто меня не увидит. Вот наука, в Смольном не преподавали… – Мавруша со смехом пристроила на плече коромысло, присела, зацепила дужки ведер и поднялась. – А что? После такой школы буду в контрдансе порхать мотыльком! Правда, замечательный младенчик? Мы ему по вечерам романсы поем – он слушает…

Александра прошла вперед, чтобы отворить и придержать для Мавруши калитку.

Извозчик повернулся к ней с вопросом во взоре: ну, что, наговорилась вдоволь, едем? И, услышав стук копыт, сразу посмотрел в другую сторону, заулыбался, махнул рукой – не иначе, другой извозчик, что вез седока к новиковскому дому, был ему кум или сват.

Седок соскочил на утоптанную землю – только тяжелая епанча плеснула по ступеньке и по колесу.

– Вы, Колокольцев? – удивилась Александра.

– Да, я Михайлова ищу! Ведь не простились! А когда я еще на «Мстиславце» окажусь! Проклятый немец грозится, что еще месяц с меня лубков не снимет!

– А я как раз к господину Михайлову! – обрадовалась Александра, полагая, что при юноше упрямец не станет уж слишком чудить. – Отпускайте своего извозчика, вместе поедем и вместе вернемся. Мавренька, покажи, где колодец.

– Вон туда, – поскольку руки были заняты, кивнула она. – Где дерево свесилось через забор, там направо и вперед, а от колодца виден перекресток, там дом с большими красными воротами, и за ним…

– Вы? – вдруг спросил Родька. – Это точно вы? Я вас искал, ждал…

Мавруша посмотрела на него с недоумением.

– Где и для чего вы ждали меня? – спросила она.

– Да на Большой Миллионной! Я там все ходил, во двор заглядывал! А вы?.. Вы, сударыня?.. Ох, разрешите представиться – мичман Колокольцев, фрегата «Мстиславец»! Отчего вы так одеты? Вы в стесненных обстоятельствах? Извозчик, стой, дурак! Садитесь, едем!

– Куда, зачем? – Мавруша даже немножко испугалась этого отчаянного приступа.

– К нам, к матушке моей! К сестрицам! Они примут вас, как родную!

– Да в своем ли вы уме, сударь? – гордо отвечала смольнянка. Однако в голосе была еще и радость.

Александра вдруг поняла, что она тут лишняя. Мавруша и без ее помощи могла управиться с назойливым кавалером – да ведь не хотела, даже не попыталась шмыгнуть обратно в калитку.

Родька пылко заговорил, клянясь, что из ума не выжил, объясняя, что как впервые увидел Маврушу – так и лишился разума, и много еще смешных и странных вещей сказал – таких, которые можно слушать, только если кавалер молод, горяч и страшно нравится.

Александра подошла к своему извозчику и забралась в дрожки.

– Слышал, куда сказано везти? – спросила она. – Ищи красные ворота, а там спрашивай дом капитана Михайлова…

Настроение разом испортилось.

Во-первых, вдруг стало ясно, что госпоже Денисовой уже не семнадцать дет и хорошенький юный мичман не станет говорить ей глупости с таким пламенем в глазах.

Во-вторых, вдруг пришло осознание проигрыша. Каким-то непостижимым образом госпожа Денисова, богатая, красивая и уверенная в себе, проиграла схватку глупой смольнянке Поликсене Муравьевой. Удивительно, как изменило девчонку материнство! То жалась по углам да хныкала, а нашла себе мужа-увальня в самое неподходящее для сватовства время – и как бойко заговорила! Конечно, сейчас она и не могла говорить иначе – ей нужно было показать Александре, что Новиков куда лучше Нерецкого, который ненадежен, как майский мотылек.

И в ее голосе было сочувствие. Неподдельное или все же показное? Смольнянки плохо умеют притворяться – так что же означал этот разговор? Что-то вроде передачи душеприказчиком наследнику наследства по описи? Мужчина – один, за душу берущий голос – один, способность во всех пробуждать к себе любовь – одна… И это наследство нужно хранить где-нибудь подальше от столицы, в Спиридонове, чтобы с ним ничего не стряслось?..