Текст книги "Булатный перстень"

Глава двадцать первая
Единственное средство

Когда в дом Колокольцевых явился сенатор Ржевский, представился и сказал изумленной хозяйке, что прибыл с визитом к господину мичману Колокольцеву, материнский восторг был таков, что Родьку без малейших попыток оговорок отпустили вместе со столь известной в свете персоной.

Родька сел в экипаже рядом с сенатором, на заднее сиденье – пусть мать видит в окошко! пусть гордится! – а визави оказались Михайлов с Новиковым. Ефимка попросился на козлы – кучер знает столицу, будет рассказывать и показывать.

Ехать было недалеко.

– Вот этот дом, – сказал Родька, показывая в окошко на задние ворота особняка у Обухова моста. – Сюда ночью пришел господин Майков и тут он остался. Я нарочно прохаживался там полчаса, не меньше. Он не выходил!

– Вы оказали нам большую услугу, господин мичман. Теперь мне ясно, кто дурью мается, – заявил Ржевский. – Вот кто, сдается, самочинно произвел себя в Vox Dei. Надо ж додуматься – назвать себя гласом Божьим! Это такой ум измыслил, коему место в бешеном доме… Но одно меня радует – сей «Глас Божий» отчего-то не выносит дневного света, и коли он отправится на Елагин остров, то дождется сумерек. Так что время у нас есть. Если он кашу заварил, то не допустит, чтобы ее без него расхлебывали. Господа, я знаю способ укротить безумца. Возможно, единственный. Сейчас я отправлюсь добывать все необходимое. А вас я прошу отправляться на остров, разобраться, что там творится.

– Нас не пустят, господин Ржевский, – сказал Новиков. – Дам отчего-то пускают, а нас – нет.

– А у вас на лбу, видать, было написано, что вы люди опасные и гости незваные. Тришка, где там дорожный прибор? Напишу еще письмо Елагину – вы-де за госпожой Денисовой прибыли. Из того письма он мог понять, что Сашетта отправилась на остров из дамского каприза, и этот каприз чем-то ей самой опасен. А вы, господа, представитесь ее родней – и дальше сами с ней разбирайтесь, как сможете. Я бы просил говорить с ней господина Новикова – он всем своим видом внушает доверие.

При этом Ржевский внимательно глядел на Михайлова.

Михайлов был задет, что поручение дано товарищу, и одновременно обрадовался, что не придется говорить с бывшей любовницей. Он вдруг понял, что надо ей сказать на прощание какие-то едкие и справедливые слова и забрать перстень, вполне осознавая, что это будет действительно прощанием, без единой возможности новых встреч.

– Да какой из меня дамский угодник, – Новиков вздохнул. – В свете не сыщется человека, который был бы менее удачлив с дамами. Раз в жизни женился – и то, что хуже некуда.

– Господин Ржевский, нет ли у вас знакомцев в Святейшем Синоде – таких, что помогли бы ускорить дело о разводе? – спросил Михайлов. – А то Новиков жену из дому выгнал, как бы она обратно туда не втерлась…

– Знакомцы, конечно, сыщутся, но приготовьтесь к тому, что процедура затянется года на два, на три, – предупредил Ржевский. – Тут мы расстанемся. Я поеду отыскивать ту особу, что поможет справиться с князем Шехонским – да, это именно он. Чаю в течение трех или четырех часов встретиться с ней, даже если придется гоняться за той особой по всему городу. А вы, пообедав, отправляйтесь на Елагин остров. Но перед этим прошу заехать ко мне. Может статься, обстоятельства переменятся, и я пришлю для вас туда записку.

– Хорошо, ваша милость.

Покинув сенаторский экипаж, Михайлов, Новиков, Усов и Родька стали соображать, какой бы трактир осчастливить своим визитом. Оказалось, михайловское «ни то ни се» отродясь в трактирах не бывало, и для него такая вылазка равноценна экспедиции в Африку.

Трактиры было принято называть по городам, и на столичных улицах была представлена едва ль не вся Европа. Насчитывалось их около полусотни – значит, в каждой части всего три-четыре. Шастать в поисках приличного заведения Михайлов не мог: трость, конечно, выручала, но ступня еще не опомнилась после операции. Решили отправиться в ближайший – «Ревельский». Неторопливо пошли туда и от души насладились и щами, и стерлядью, и кулебякой, и даже тем, чего Новикову уж точно есть не стоило, – солониной по-гамбургски, с мускатным орехом, аглицким перцем, лавровым листом и даже корицей. Завершили обед полпивом, – крепких напитков перед экспедицией пить не стали, хотя Родька и рвался испробовать разом все прелести трактирной трапезы.

– Истинный обед, – похвалил Новиков, гладя себя по животу. – Теперь бы еще вздремнуть.

– Изволь – наверху есть комнаты, – отвечал Михайлов. – И это будет самое разумное, что мы сейчас можем сделать.

Михайлов был сердит – он не желал еще раз встречаться с Александрой, а встреча была неминуема. Однако, когда Новиков, уловивший его недовольство, предложил сделать иначе: Михайлова доставить по дороге в его жилище на Васильевском острове, чтобы девочки наконец увидели отца, а самому с Ефимкой ехать за госпожой Денисовой, в капитане второго ранга вскипело упрямство.

– Успею с ними повидаться, когда нога заживет, – буркнул он. – Тебя одного отпускать – ты там по простоте своей чего натворишь! Елагина изобразишь с кривой рожей, да ему же эту рожу и подаришь, я тебя знаю!

– Сходи, брат Ефимка, поищи извозчика, – не желая продолжать перепалку, сказал Новиков. – Сейчас, благословясь, к Ржевскому съездим, а оттуда – на Елагин.

Но извозчик нашелся не сразу, и Михайлов, чтобы скрасить ожидание, позволил себе-таки стакан красного вина – как клялся трактирщик, неподдельного бордо, прямиком из Парижа. Но кислятина оказалась первостатейная!

Потом Михайлов еще придумал, как оттянуть путешествие на остров. Он вспомнил, что нужно поменять повязку на ноге. И, когда явился старенький извозчик, все поехали к Колокольцевым, прикладывать к заживающей язве новый мешочек с торфяным мхом.

Новиков, предвидя, что на острове придется задержаться, попросил несколько таких мешочков и сунул их в карман, кроме того взял на всякий случай скрученные льняные бинты. А потом пошел в детскую – только его и видели. Зато слышали издали хохот и прыготню мальчиков, с которыми он затеял какие-то буйные игры.

Михайлов, обычно фыркавший, когда Новиков произносил «детки», на сей раз был, кажется, доволен. А если бы совершилось чудо – Нева вдруг вышла из берегов, или снег в июле выпал аршинным слоем, он бы вздохнул с облегчением: есть формальный повод не ехать на Елагин и не вызволять оттуда взбесившуюся госпожу Денисову.

Иные чувства испытывал Родька. Он горел, пылал, стремился на Елагин остров, то и дело спрашивал, который час, и выкрикивал всякие загадочные слова, от которых мать хваталась за сердце: поминал всуе сенаторский приказ, дело государственной важности, превеликую опасность для России и некоторых знатных особ, для кого уже готова казематка в Петропавловской крепости.

Наконец Новиков появился – взъерошенный и довольный. Можно было отправляться на остров.

– Господин Михайлов, нельзя ли, чтобы он не ехал с вами? – жалобно спросила госпожа Колокольцева.

– Ничего с ним не случится, мы лишь заберем с острова кое-кого и тут же назад, – пообещал Михайлов.

Выполняя наказ Ржевского, заехали к нему на Итальянскую.

Глафира Ивановна вышла к гостям, приняла их в гостиной и сказала, что супруг никаких записочек не присылал. И даже более того – его уже искали по делам, а он исчез, как сквозь землю провалился, с экипажем вместе, а ей самой он надобен – отвезти дочку Машеньку в обувные лавки.

Машенька была тут же – светловолосая тоненькая десятилетняя девочка, державшаяся очень прямо.

– Тогда, сударыня, благоволите ему передать, что мы отправляемся на Елагин остров, – сказал Михайлов, собираясь откланяться, но тут из сеней донесся громкий, невнятный и яростный голос.

– Что там стряслось? – удивилась госпожа Ржевская. – Маша, выгляни, узнай.

Девочка поспешила в сени, но вернулась не одна, а со старым лакеем Савелием.

– Там, барыня, гость из бешеного дома, – сказал Савелий. – Он, сдается, уже как-то приходил к барину. Шумит, барина домогается, а сам – босой.

– Назвался?

– Врет, будто мичман Ерофеев, да какой же он мичман?..

– Ероха! – воскликнул Михайлов. – Сыскался! Сударыня, вам на этого пропойцу глядеть нечего, я сам к нему выйду.

– Мы тоже, – сказали Новиков и Ефимка.

А Родька, уже слыхавший от Усова о приключениях со странным выпивохой, без лишних слов побежал в сени.

Ероха стоял у самых дверей, простоволосый, действительно босой – решил не тратить времени на торговые операции, во влажной рубахе и портах.

– Ну, здравствуй, – сказал ему Новиков. – Без стакана сможешь про свои подвиги поведать? Или не справишься?

– Да он, поди, с самого утра не пил, – заметил Михайлов. – Глянь, как отчаянно смотрит. Ну, пора бы и оскоромиться.

– Шутить потом будем, а сейчас я должен видеть сенатора Ржевского, – отрубил Ероха. – Он мне поручение дал, я должен отчитаться. Нерецкий в опасности. Опасность такая, что его держат в подземной тюрьме и хотят казнить. Но это еще не все. Госпожа Денисова там с ним…

– В тюрьме? – изумился Новиков.

– Нет, возле. С ней два лакея и пистолеты. Ежели там что начнется – она вмешается. А на остров съезжаются какие-то господа. Она… она и его не спасет, и себя загубит! – выкрикнул Ероха. – Она умоляет господина Ржевского прислать подмогу!

– Не беспокойся, брат Ероха, мы как раз на Елагин сейчас собирались и имеем письмо от сенатора к хозяину, – утешил Новиков. – Уж госпожу Денисову мы оттуда вытащим.

– Но Нерецкий?.. Она без него не уйдет! Она… она – такая!

Уж какой загадочный смысл вкладывал Ероха в это слово – он один и знал. Каждый понял по-своему.

– Ну, когда тебе наконец дама полюбилась, а не зазорная девка из питейного заведения, может, ты и выйдешь на верный путь, – обнадежил добрый Новиков.

– Госпожа Денисова? – переспросил Родька. – Едем, едем туда скорее! – воскликнул он. И отчаянно покраснел.

Мысленно он уже спас госпожу Денисову из страшного подземелья со змеями и крысами, которых она, конечно же, боялась до обморока; вынес на руках и получил приглашение бывать в ее доме хоть каждый день; и первым делом встретил там ту хорошенькую девицу, что танцевала во дворе, изображая кошку!

Что касается Михайлова – он несколько секунд боролся со своей яростью, но она победила.

– Какого черта! – крикнул он. – Я с вами не поеду. Нога болит. Мне надобно лечь.

– Только что не болела, удивился Новиков.

– Ступил неловко. Отправляйтесь без меня. – Он достал из кармана сенаторское послание Елагину и протянул Новикову.

– Ну, как знаешь… – Новиков даже растерялся, но письмо взял. – Если болит – тогда, конечно… Мы тебя к Колокольцевым отвезем, потом – на остров…

– Сразу на остров! – вмешался Ероха. – Сразу! Если с Нерецким и с госпожой Денисовой беда случится – что я господину Ржевскому скажу? Михайлов, я тебе извозчика найду…

– Разбогател? – стараясь вложить в вопрос побольше яду, спросил Михайлов.

– Вот! – Ероха достал из-под рубахи висевший на шее кошелек. – Это она дала, госпожа Денисова!..

– Простите, сударь, – сказала госпожа Ржевская, – вы так и собираетесь странствовать по столице в образе театрального нищего?

Оказалось, она уже сколько-то времени стоит в дверях и наблюдает.

– Сударыня! – Ероха поклонился. – Было бы время – поехал бы в ряды. Да времени-то нет! Там госпожа Денисова…

– Пять минут можете подождать?

Это оказались не пять минут, а поболее. Но в хозяйстве госпожи Ржевской нашлись и мужские чулки, и старые туфли, и камзол, и кафтан, и шляпа – все вышедшее из моды, но еще совсем годное.

Пока Ероха при довольно бестолковой помощи Новикова и Ефимки одевался, госпожа Ржевская поманила в гостиную Михайлова.

– Не держите зла на Сашетту, – прямо сказала она.

– При чем тут Сашетта?

– Я, сударь, при дворе на многое насмотрелась, и надобно иметь артистический талант, как у господ Дмитревского или Плавильщикова, чтобы меня в заблуждение ввести. Если вы сейчас не отправитесь на Елагин остров…

– То что?

– То вам будет стыдно.

Михайлов надулся. Он едва не выпалил «а ей не стыдно любовников раз в месяц менять», но удержался. Злясь на себя еще более, чем на бывшую любовницу, Михайлов совсем уж нелюбезно развернулся и поспешно покинул гостиную.

Мысль о том, что придется вытаскивать из какого-то злодейского подземелья нового любовника Александры, была нестерпима. Но в ней не было ревности – только злость, что никак не удается отделаться от этой страницы своего прошлого. Решение пришло мгновенно: ехать на остров надо, и тем самым поставить не просто жирную точку в неприятной истории, а всю эту страницу залить чернилами и выкинуть к черту! Совесть будет чиста – это главное. На остальное – наплевать.

Поскольку от Ржевского все еще не было никаких известий, то отправились на Елагин в соответствии с его прежними указаниями.

Родька радовался, как дитя. Новиков явно не осознавал сложности и опасности этой экспедиции и жаловался на жену – она-де по всему Васильевскому бродит, распуская фантастические слухи. Ефимка расспрашивал извозчика о его знакомых кузнецах – он не терял надежды выйти на след своей пропажи.

Добравшись до Елагина острова, все переговоры с людьми на причале поручили Новикову – он был одет лучше прочих и смотрелся весьма внушительно. Новиков объявил, что привез письмо господину Елагину и должен вручить лично.

Михайлов внимательно оглядывал окрестности и увидел, что по черным валам, недавно насыпанным, прохаживаются люди, очень похожие на стражу, и те молодцы, что бездельничают на причале, явно там поставлены, чтобы никого не пускать. Да и от гостей, которые жили во дворце, Елагин, сдается, избавлялся: целая компания нарядных дам в сопровождении двух кавалеров пришла на причал и весело погрузилась в большую двенадцативесельную лодку, туда же внесли их корзинки, шляпные картонки и саквояжи.

Новикова заставили ждать, пока парнишка бегал во дворец и обратно. Это заняло минут двадцать.

– Барин велел просить, – доложил посыльный, вернувшись. – Вашу милость, сударь, а остальным – ждать!

Взяв у Михайлова письмо, Новиков сошел на берег.

– Хоть госпожу Денисову оттуда вытащим, – сказал Ероха, провожая Новикова взглядом. – А тогда уж и Нерецкого подумаем, как извлечь! Правильно я рассуждаю?

– Да, – отвечал Михайлов. У него была своя логика – переварить Александру и Нерецкого по отдельности он бы еще сумел, а вот, увидев их вместе, мог разозлиться.

Новиков пропадал довольно долго. Наконец он появился с дамой под руку. Дама была высока, статна, одета богато и в широкополой модной шляпе с неимоверной величины плюмажем. Михайлов отвернулся. Видеть эту даму он не желал.

– Ох… – произнес Ероха и зажал себе рот рукой.

– Экая пышная, – одобрил Ефимка.

Доведя даму до причала, Новиков незаметно для стражи прижал палец к губам. Ероха кивнул и протянул руки, чтобы принять даму на борт, а Ефимка помог спуститься Новикову.

– Мочи весла, – велел гребцам Новиков. – Да поскорее. Алешка, повернись, полюбуйся.

– Налюбовался уж, будет, – буркнул Михайлов. – Надобно нам хоть на Крестовском высадиться и другую лодку взять, а даму на этой домой отправить, – твердо добавил он.

– Говорят тебе, повернись.

Михайлов, придав физиономии каменный и высокомерный вид, медленно повернул голову. Тут у него глаза и полезли на лоб, рот сам собой открылся.

– Теперь понял? – спросил Ероха.

– Вы кто, сударыня? – еле выговорил Михайлов.

– Да Павла же я, горничная, Алексей Иванович, забыли? Я вам манжет подшивала!

Тут на лодке воцарилось молчание.

– Знать не знаю никакого манжета, – отрекся от прошлого Михайлов.

– И вместе с Фроськой на стол накрывала! Вы еще говорили, что кофей с утра любите сладкий, а пироги – с морковкой!

Тут Новиков расхохотался! Он всхрюкивал, всхлипывал, охал и ойкал:

– И дурак же я, братцы!.. Вот дуралей! Вот статуй бестолковый! Ох, ох… помру ведь…

– Где госпожа Денисова? – едва дождавшись завершения концерта, спросил Ероха.

– Не знаю, ей-богу, не знаю! Когда нас с барышней изловили, я ее именем с перепугу назвалась – нас и повели, как двух барынь, в гостиной посадили, конфектов и цукатов притащили… Я сижу и думаю – пусть им кажется, будто они нашу барыню поймали, а она – на свободе! Лучше ли было бы, кабы я горничной Павлой назвалась?

– Значит, она где-то у павильона, у подвального окошка, – сказал Ероха. – Но мы больше не можем попасть на остров законно – ведь ты, Новиков, получил взамен письма эту бабу, а письмо там осталось?

– Да, точно так.

– Там и барышня осталась! – вдруг закричала Павла. – На минуточку одну из виду ее упустила! Глядь – а ее и нет! Где-то спряталась! Ахти мне, погубила барышню!

– Молчи, дура! – прикрикнул на Павлу Ероха. – Господи, как же быть-то… Я чаял, хоть госпожу Денисову вытащим, и то уж будет полегче… Она бог весть что может натворить, у нее при себе пистолеты!

– Она что, из пистолетов палить умеет? – спросил Новиков Михайлова.

– Не удивлюсь, коли она и с мортирой управляется не хуже артиллериста, – сердито отвечал тот.

– Это не дама, это кара Божья, – вдруг сказал Ефимка. – Уж на что у нас в Туле бабы и девки к железу привычные, иная пистолет лучше мужа починит, а стрелять – шиш! Не велено!

– Вот, – Михайлов похлопал крестничка по плечу. – Ты понимаешь меня. Твоими устами глаголет истина!

– Надо заплыть с другого конца острова, – встрял Родька.

Поскольку гардемаринов обучали хождению под парусом в разных обстоятельствах и на разных судах, Колокольцев с товарищами неоднократно заходил в устье Невы и учился лавировать меж островов. Невки – и Большая, и Средняя, и Малая, – были словно нарочно созданы для экзамена: они были узки и создавали всяческие неудобства для поворотов. Однажды минувшим летом ял гардемаринов попросту вынесло на северный берег Елагина острова. Начальству про то докладывать не стали, двух старых матросов и лоцмана, бывших на борту, нашли чем задобрить. Родька залез на земляной вал и поразился протяженности прудов. Один словно бы перетекал в другой, а над узенькими протоками возведены были красивые мосты.

– Если мы попадем в самый крайний пруд, то сможем беспрепятственно проплыть по всему острову, – объяснял Родька. – Ведь незваных гостей ждут снаружи, а мы-то будем уже внутри!

– Но есть ли там канал, чтобы провести лодку? – спросил, загоревшись этим планом, Михайлов.

– Должен быть, иначе как же при нужде спускают воду в прудах? – ответил вместо Родьки Новиков. – Особливо когда при сильном паводке впридачу западный ветер нагоняет воду и она перехлестывает в пруды через валы. Но надобно будет, чтобы скрыться из виду, уйти за Крестовский остров. И, его обогнувши, подкрасться к Елагину.

– А павильон где?

– Да вот же, – Ероха указал рукой. – Господин мичман прав – пруды цепочкой тянутся от западной оконечности острова почти до самого павильона. Другое дело – что мы, идя на веслах, поднимем шум, а береговые валы чуть ли не вплотную к прудам насыпаны. Может статься, что они тем прудам – заместо северного берега. И по ним ходят часовые…

– Попытаться надо, – решил Михайлов.

– А кто из нас умеет снимать часовых? – вдруг спросил Новиков. – Я – нет. Если я подкрадываться возьмусь, меня за версту услышат.

– Ч-черт… – прошипел Михайлов. Это означало: если б не нога!..

– Я, – сказал Ероха. – Правда, до сих пор не приходилось, но… Усов, пойдешь со мной?

– Крестненький, надо?

– Надо, – мрачно ответил Михайлов.

Между тем лодка развернулась в сторону Малой Невки, чтобы, как велено, обогнуть Крестовский остров и подойти к Елагину с запада. Это был долгий и неприятный путь, но иного не находилось: отойдя подальше, заметили, что по валам действительно прохаживаются какие-то два человека. Вряд ли часовых поставили много – остров-то всего версты в две длиной, в самом широком месте с версту шириной, но дело-то не в количестве, а в способности поднять тревогу.

– А хорошо бы – пришли, а там уже давно Ржевский навел порядок, – мечтательно произнес Новиков. – И тогда – с чистым сердцем домой, к дитятку. Может, допустят порисовать?

Под мерный плеск весел он затеял с Родькой разговор о младших Колокольцевых, чьи миниатюрные портреты собрался писать. Родька, до сей поры не имевший знакомств среди художников, был премного доволен – сам он, хоть и учился рисованию с черчением, дальше попыток изобразить отломанный гипсовый нос двухвершковой длины не пошел, хотя страшные рожи мелом на заборе ему весьма удавались.

В удобном месте высадили Павлу, приказав ей добираться домой, как знает.

Выйдя из-за Крестовского и пройдя с полмили на восток, увидели оконечность Елагина.

– Ну, что? – спросил Ефимка. – Туда, что ли?

Вслед за ним все посмотрели на Михайлова.

А он и сам понимал, что теперь пора что-то предпринять. Прошло уже немало времени, когда Ржевский обещал найти единственно подходящее средство, чтобы справиться с бедой. Он говорил очень определенно и твердо и собирался доставить это средство на остров – но как оно могло подействовать?

– Коли часовых на валах нет, стало быть, сенатор уже вмешался и что-то предпринял. Я так полагаю, – сказал Михайлов. – Но сдается, кто-то по валу бродит…

– И это непременно часовой? – Новиков приложил руку ко лбу, вглядываясь в мелькающую фигурку. – Или кто-то из елагинской дворни послан…

– Для чего?..

– Надо искать канал, – подал голос Родька. – Вон там, совсем близко от берега, начинается крайний пруд, который кажется, занимает весь этот конец острова, вокруг него вал, да немного суши у пруда. Господин Ерофеев, вы видите створ?

Ероха резко повернулся к Родьке.

Жизнь стремительно менялась – вот и еще один человек назвал Ероху господином Ерофеевым, и не простой человек – флотский! Почти мичман!

– Вон что-то на манер створа, – отвечал Ероха. – Но черт его знает, если часовой вооружен и имеет приказ стрелять? А мы идем открыто, на лодке, – лучшей мишени и не придумаешь.

– Ты хочешь добраться вплавь и снять часового? – спросил Михайлов. – А коли он там не один?

– Я с ним поплыву, – сразу вызвался Ефимка. – Ничего, авось не утопну.

– А чем будете вязать часового? – задал разумный вопрос Новиков. – Погодите! Есть чем вязать! И кляп ему в рот тоже есть! – Он достал из карманов бинты и мешочки с сушеным мхом, которых было четыре. Два отдал Ерохе, два приберег для Михайлова.

Затем лодочнику велели править вверх по Средней Невке и понемногу забирать к Крестовскому. Ероха с Ефимкой скинули верхнее, остались в исподнем и с того борта лодки, что был обращен к Крестовскому, ушли в воду.

Две головы, черная и светлая, медленно двигались к Елагину, Михайлов смотрел вслед и завидовал. Он понимал, что Ероха плывет медленнее, чем умеет, из-за Усова, и все равно сердился: будь он на Ерохином месте, показал бы крестничку, что есть настоящее плаванье. Нырнув в десятке сажен от берега, вынырнул бы уже на самом мелководье.

– Подплывают, – сказал Новиков. – Надо бы отвлечь. Споем, что ли?

И затянул прежалостно на одной ноте:

 
– Когда б я птичкой был,
Я к той бы полетел,
Котору полюбил,
И близко к ней бы сел,
Коль мог бы я, запел:
«Ты, Лина, хороша,
Ты птичкина душа!..»
 

Тут у него с непривычки к пению пресеклось дыханье.

Родькин хохот слышно было, пожалуй, в самом елагинском дворце.

– Птичка, – твердил он, – птичка!..

– А что ж? Глотка у меня мощная, голос на сто сажен уж точно улетел, разве ж я часовых не отвлек? – даже обиделся Новиков.

– Моя теща в таких случаях беспокоится, как бы от музыки молоко не скисло, – заметил Михайлов.

– Ну, сам тогда пой, – обиделся Новиков. – А я послушаю, и, коли от твоего пения зубы не разболятся…

– Да ну тебя, – сказал он, вглядываясь в береговую кромку. – Сдается, они отыскали створ. А часовой – вон появился, коли это доподлинно часовой…

Тут фигура на валу пропала. Только что была – и сгинула.

– Вперед, братцы! – приказал гребцам и лодочнику Михайлов. – Вон туда правьте, где меж травы что-то чернеется!

Через десять минут лодка уже шла вдоль вала.

И тут на валу появился Ефимка.

– Крестненький, это был часовой, с пороховой трубой! – доложил он.

– Фальшфейер, – догадался Михайлов. – Основательно они подготовились. А где Ерофеев?

– С часовым разбирается. Мы его связали.

– Канал нашли?

– Нет никакого канала. Может, он дальше будет?

– Позови Ерофеева.

Ероха явился с новостью: он узнал часового, это был матрос с «Ростислава», раненый в мякоть бедра и оттого вывезенный с судна в госпиталь. Он ничего не знал, кроме того, что мичман с «Ростислава» отыскал его в госпитале и привез с собой. Приказание было дано такое: коли кто приблизится на лодке, сигналить огнем.

– Фальшфейер знатный, – сказал он, показывая аршинную картонную трубку. – Не простой, сдается, а синий.

– Как ты это проверишь? – спросил Новиков. – Не на вкус же? В одном фунте пороха шесть унций муки ни за что не ощутить.

– Днем и на глаз можно. В синих фальшфейерах к селитре и сере добавляют такие кристаллы растертые, золотого цвета, как называются – у канониров надобно спрашивать.

– Матрос с флагмана, этого еще недоставало, – проворчал Михайлов. – И на самом флагмане измена. Отчего государыня не уберет Грейга? Ведь в нем же корень зла! Может, он сам и прислал сюда своих людей?

– Погоди за государыню решать, – одернул его помрачневший Новиков. – Нужно перетащить часового в лодку. Он, может статься, Ржевскому пригодится.

– Шешковскому он пригодится!

Малость успокоившись, решили – лодка медленно пойдет вдоль северного берега острова, а Ероха с Ефимкой – пешком вдоль прудов, высматривая других часовых.

Оказалось, тот, которого пленили, был единственным. Его поставили в стратегически правильном месте – он видел бы и тех, кто норовит пристать к южному берегу, и тех, кто хочет войти в Большую Невку.

Двигаясь вдоль северного берега, сперва не видели ничего, кроме вала; потом заметили вдали крышу дворца; наконец, на небе явился за кронами деревьев силуэт старинной круглой башни с островерхой крышей.

– Вот он, павильон, – сказал Ероха. – Что дальше делать будем? А, Михайлов?

Ржевский просил вывезти только Александру – это исполнить не удалось, и даже если бы сенатору михайловская команда ему понадобилась – он бы попросту не знал, где ее искать.

– Подождем, – отвечал Михайлов. – Ржевский сказывал, главный затейник отчего-то не любит дневного света и приедет лишь в потемках, а без него не начнут.

– Ну так потемки – вот они… небо-то пока светлое, а там, под деревьями, уже мрак, – заметил Новиков.

– Надо, пока светло, высадиться, – предложил Родька. – И тропинку найти. А то вал высокий, а вы, Алексей Иванович, хромаете.

– Нет, надо пройти еще вперед, там точно есть канал, и через него мы войдем в большой пруд, – возразил Ероха. – А от пруда до павильона – шагов с сотню, не более, ей-богу! Я знаю, я там был!

Канал был узок, лодочник страх как не хотел входить туда, насилу уломали. Потом лодка пересекла пруд с севера на юг, и общими усилиями высмотрели подходящее место для высадки, – маленький невысокий мыс.

– Отведи лодку на середину пруда, – велел Михайлов лодочнику. – Мало ли что. И жди нас. Мы покричим, если что.

К павильону шли гуськом – впереди, разумеется, Ероха, белея во мраке исподним, за ним Новиков, дальше – Михайлов и Ефимка. Замыкал шествие Родька, которому поручили самое главное – в случае непредвиденных обстоятельств по первому же слову бежать к пруду и звать лодку, чтобы произвести правильное отступление.

Оружия на всех было негусто – новиковская шпага, с которой он все равно не умел обращаться, Родькины пистолеты, один из которых забрал Михайлов, да большой нож, которым непонятно где разжился Ефимка. Можно было считать оружием и тяжелую трость, которую Михайлов называл оглоблей.

– Стой… – сказал вдруг Ероха и попятился.

– Что за черт? – спросил Новиков, не столь испуганно, как удивленно.

– Батюшки, нечистая сила… – прошептал Ефимка и стал креститься, приговаривая: – Господи Иисусе, Пресвятая Богородица, Господи Иисусе, Пресвятая Богородица…

– Привидение! Ей-богу, привидение! – радостно воскликнул Родька. – Так вот оно какое!..

– Пустите-ка, – велел Михайлов.

То, что смутило его компанию, маячило впереди, светилось лунной белизной из-за ветвей. Даже, кажется, колыхалось. И оно заступило дорогу в двух шагах от башни.

Первая мысль, пришедшая Михайлову в голову, была такая: наверняка в этом мрачном строении сто лет назад кого-то зарезали, оно просто располагает к смертоубийству. Вторая: и что же, из-за такой дряни отступать? Третья: ну, с Божьей помощью!..

Михайлов поднял над головой трость и, понимая, что все с трепетом на него смотрят, пошел вперед. От волнения даже хромота куда-то подевалась. Оказавшись нос к носу с безликим привидением, Михайлов, недолго думая, с размаху ударил его тростью. Привидение оказалось пугливым – полетело вниз, словно пытаясь провалиться от бесстрашного моряка сквозь землю, но по неловкости как-то намоталось на трость.

Тогда стало ясно, что оно – явление вполне материальное. А при ближайшем рассмотрении, освободив его от трости, Ероха ахнул:

– Долбать мой сизый череп! Бабьи юбки!

Кто мог повесить на ветках возле павильона три нижние юбки – Михайлов догадался сразу. И пробормотал такое, что даже его любимец боцман Угрюмов поежился бы – и от самих слов, и от того чувства, что было в них вложено.

– Идем, идем, – заторопил всех Ероха. – Сколько ж можно!..

К павильону они вышли со стороны башни. Прислушались – откуда-то из-под земли доносился гул. В этом гуле удалось выделить несколько знакомых слов.

– «Коль славен наш Господь в Сионе», – опознал Родька. – Да только они музыку перевирают.

Гул стих.

– Где то окошко? – спросил Новиков. – Может, через него лучше услышим, что там, в подвале, деется?

– Вроде тут, – и Ероха, взобравшись на пригорок, чуть ли не щекой прижался к решетке.

– Ну, что там? – спросил Михайлов.

– Да не понять. Какой-то старый черт держит речь, кого-то хочет допрашивать, о каких-то письмах…

– Это Нерецкого, – уверенно сказал Новиков. – Но вот что странно – где-то здесь должна быть госпожа Денисова с лакеями: юбки ее тут, а сама не дает о себе знать…

– Что еще? – нетерпеливл тормошил Ероху Михайлов. – О чем говорят?

– Да о письмах же… Предателем его честят… Божится, что письма еще никому не передавал… Не верят… ох, долбать мой сизый череп!..

– Что, что?

– Старый черт виселицу помянул! Велел встать под виселицей…

– Черт возьми, – проворчал Михайлов. По всему выходило, что ему придется-таки спасать Нерецкого. А сенатор как сквозь землю провалился!

Тут в подземелье загалдели так, что снаружи было очень хорошо слышно.

– Что там у них стряслось? – спросил Новиков.

Шум стих – словно бы кто-то разом заткнул крикунам рты.

– Она! Ей-богу, там она! – воскликнул Ероха. – Она!.. Обещает отдать письма, лишь бы его не тронули…